Художественная литература

О`Санчес

Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти

(Книга 2)

Глава 1

У старой вишни На корявых ладонях Спит белый месяц. Гек увидел свое будущее лицо давно, когда проверял наследство Больших Ванов, оставленное ему Варлаком и Субботой. Было ему в ту пору пятнадцать лет и четыре месяца, и о пластической операции он и во сне не помышлял. Зима подходила к концу, но была все еще очень зла на жителей столицы: по ночам доходило до минус двадцати трех по Цельсию. А днем устойчиво держалось в пределах минус тринадцати-пятнадцати градусов. Гек наизусть помнил маршруты во все тайники. Но выбрал тот, с деньгами. Чтобы добраться до места, требовалось одно: без свидетелей спуститься в один из трех десятков канализационных люков по улице Яхтенной, в одном из тихих старых районов Бабилона. Гек выбрал время в пять утра, когда все уже или еще спят, а на улице темно. Двум уличным фонарям пришлось накануне "подбить фары", чтобы лишнего не светили. Гекатор обрядился по-спортивному: треники, кеды, вязаная шапочка на уши, только свитера было два и поддевка фланелевая снизу. Ногам было холодно, но Гек кальсоны (кесы, по-лагерному) не носил, стыдился. С собой он взял спички и огарок свечи, сантиметров пятнадцать длиной, в презервативе (от влаги), "выкидыш" -- очень острый и хорошо наточенный, миниатюрный фонарик, белые нитяные перчатки, метровую свивку прочной стальной проволоки с близко посаженными друг к другу узелками, лезвие безопаски, еще один презерватив (тоже ни разу не надеванный) с литром кипяченой воды, полпалки твердокопченой колбасы и упаковку кофеиновых таблеток. Все это легко уместилось в непрозрачном полиэтиленовом пакете. Он не рассчитывал застревать в подземелье надолго, но кто знает -- о катакомбах под Бабилоном разные слухи ходили, один другого краше... При спуске Геку удалось прикрыть за собой крышку люка, не перемазаться о стенки колодца, а внизу ориентироваться оказалось исключительно просто. То есть, конечно, если помнить инструкции Варлака. Надо было идти по туннелю как бы к началу Яхтенной, до поворота и входа в другой туннель с иной высотой свода. Дальше был код: 2-2-3-2-3 -- это проходы и повороты в чередовании направо-направо, налево-налево, вниз-вниз-вниз... Тяжеленный, в тонну, наверное, щит, заменяющий дверь, отъехал в сторону бесшумно и почти легко. Гек посветил фонариком, сначала не понял ничего, рыская по отдельным фрагментам темноты, и только потом вздрогнул: на бетонном полу среди кучи истлевших тряпок лежал цельный скелетончик, почти как в анатомическом атласе. Ну, скелет и скелет. Гек достал спички, свечу, зажег ее и поставил на ржавый металлический стол возле стены. Огляделся. Помещение представляло собой почти правильный куб, с ребром в три с половиной метра. В двух противоположных гранях зияли два проема, в один Гек вошел, а другой был так же перегорожен щитом. Стол находился у левой стены, если стоять спиной к входной "двери". Скелет лежал у четвертой, правой. Было видно, что человек умер в скрюченном положении, видимо, до последнего сидел, прислонясь к стене, а потом повалился. В помещении было сухо и довольно тепло, изо рта не было пара, температура комнатная. Геку почему-то вдруг стало спокойно и совсем не страшно, словно у себя дома. На столе Гек заметил странную конструкцию: две банки -- одна большая, трехлитровая, перевернутая горлышком в стол, другая маленькая, плохо различаемая из-за толстого слоя пыли, облепившего верх и бока большой банки. Гек натянул перчатки и аккуратно снял ее с места. Маленькая банка, типа майонезной, стояла нормально, донцем вниз, а в ней торчал бумажный рулончик. Несмотря на колпак из большой банки, бумагу и маленькую банку тоже покрывала пыль, но тоненьким слоем, с тем не сравнить. Гек потянулся было к бумажке, но пересилил любопытство, снял сперва перчатки. Бумага потрескивала в руках, грозя рассыпаться в пыль, не хотела разворачиваться, но Гек был настойчив и нежен. Текст был исполнен химическим карандашом и сплошь покрывал маленький бумажный лоскут. "Друзьям-бродягам последний привет шлет Джез, по прозвищу Достань. Всего Доброго и Светлого вам, ребята! Я отвалил с Тенчитлага во время Большого Мора, где псы и вояки намудрили и что-то жахнуло. Жмуров там немеряно, кипеш небесный был велик (первую неделю побега его сопровождала непрерывная феерия полярных сияний, небывалых для этих широт). Псы все побросали и драпали впереди. Меня по запарке забыли в шизо, а то бы грохнули, как и многих других (далее шел перечень расстрелянных, около десятка имен и кличек). Я задержался на денек и шел сюда с товаром: ящик с личными делами наших и псов. В Бабле очень горячо, сека повальная. Варлаку на кичу персональный привет и благодарность за этот адресок. Неделю погужевался наверху, но заболел, даже бухло не помогает. Видимо, в лагере заразился. Наших никого не встретил. Решил было в Иневию отчалить, но сил все меньше, чую -- кранты скоро. Чудь мерещится всю дорогу. Хорошо -- крысы снаружи, все время их слышу. Но к псам наверх не поднимусь. Извините за грязь и запах, похороните по-людски. Умираю уркой. 1956 зима, июль или август, число не знаю. Джез". "Крысы-то добрались, видать..." -- подумал Гек, приглядываясь к чисто обглоданным костям. Потом прислушался в тревоге, но нет, не слышно было привычного с детства писка, такого противного и страшного одновременно. Гек вспомнил, как однажды ночью в приюте крыса укусила паренька за нос -- умер потом от заражения крови... Стало жутковато, впервые за все время, проведенное в подземелье, Гек пощупал в кармане нож, вынул его, открыл-закрыл, сунул на место. "Где же тот ящик?" Он подошел ко второму щиту-двери и потянул за ручку. Тяжеленная дверь так же послушно и нехотя, как и первая, с тихим скрежетом отъехала вправо. За дверью находилась еще одна комната, габаритами и формой точное подобие первой. Однако содержанием она отличалась существенно. Во-первых, там не было стола. Во-вторых, в левом переднем углу второй комнаты белел унитаз, а в полуметре от него кран и раковина под ним. И в-третьих, вдоль стены, противоположной унитазу, рядами стояли ящики из-под шампанского, с бутылками в них. Ящики были еще довоенные, сделанные из толстой стальной проволоки, с шестью гнездами для бутылок в каждом. Гек насчитал двадцать ящиков -- в два ряда, в два слоя, по пять ящиков в ряду. "Как на этапе", -- ухмыльнулся про себя Гек. Четкие геометрические пропорции этого маленького склада нарушал уродливый горб -- металлический ящик, дециметров на пятьдесят кубических. Бок ящика и крышка имели по массивной петле, которые, сомкнувшись, похожи были на вывернутые вертикально металлические губы, замкнутые на навесной замок. "Ключ где-то здесь", -- решил Гек и принялся искать. Рядом его не было, и возле скелета, в тряпье, -- тоже. Гек осветил стол -- нету. Он принялся искать на полу, на стенах -- может, на гвозде каком висит? Вдруг он заметил на стене у входа электрический выключатель (вот черт, говорил ведь Варлак, -- забыл, тетеря) и, недолго думая, опробовал. Лампочка внезапно пыхнула и тотчас же погасла, легонечко тренькнув напоследок. Вторая (в другой комнате) вообще не захотела загораться. Но это пустяки, главное -- электричество есть. Где же ключи, мать их за ногу?.. Ключей не было. ...Достань затаился в камере шизо сразу, как только завыли сирены и началась паника. Он даже лег вплотную к двери, чтобы его с первого взгляда в глазок не видно было. Он-то знал, в случае чего будут "сбрасывать балласт", а Ван -- это очень тяжело. И действительно: сапоги недолго грохотали, через час утихла зона, только в голос выла собака со стороны вахты, тоже, видать, забытая впопыхах. Выйти наружу проблемы не составило: в свои сорок с гаком лет Джез Достань обладал поистине лошадиным, несокрушимым здоровьем и огромной физической силой. Так что он запросто выломал изнутри хлипкий металлический прут оконной решетки, а с его помощью взломал худосочную металлическую дверь, потому что в окно выбраться не позволяли размеры этого самого окна. Было оно примерно с форточку, да еще намордником прикрыто. Никто не мешал, никто не стрелял. "Третья мировая, что ли, началась? Похоже на то. Это хорошо, может, наших псов на живодерню поотправляют победители-то. С кем, интересно, воюем?" Достань при любом раскладе не собирался брать ружье на плечо во имя Родины. В пищеблоке было полно жратвы, хоть в котле купайся, так что даже не пришлось идти к вахте за собачатиной. Зона была пуста. Достань обошел ее всю, шугаясь на вышки по привычке, но не было там "попок", уехали. Так и есть, шестерых отрицал, его пристяжь -- всех положили, прямо в бараке. Вот паскуды, в других бараках, видимо, то же самое. Джез заглянул в один барак, в другой -- точно так, завалили ребят. Достань скрипнул зубами, но тормозиться для похорон не стал: вечную мерзлоту не продолбишь, а снег все одно весной стает. Надо спешить, ведь и вернуться могут. Или те нагрянут, тоже церемониться не станут. Похаживая да поглядывая, Достань не забывал о главном, то есть о себе: он поменял брюки, рубаху, бушлат, шапку, рукавицы, шарф, прохоря (теплые, меховые, удобные) -- не для фасона, для длинного рывка через сельву. Солдатский вещмешок он с разбором набил самым необходимым и полезным: спички, нож, шпалер, сухари, сало, консервы, мясо вяленое, сырая картошка, лук и морковь -- от цинги. Карту -- надо, соль -- к черту, сахар -- к черту, чай -- обязательно, бухло и колеса -- не время, к черту. Зашел он и в спецчасть. Идея захватить документы пришла в голову внезапно, и Достань тотчас ее осуществил: он по цветам наклеек быстро отобрал дела всех отрицал, Ванов и ржавых, сидевших когда-либо ранее на знаменитом пятом спецу, а также офицеров зоны, еще кое-что наобум. Все отобранное под нажим уместилось в железном ящике из-под вытряхнутой канцелярской дребедени, потому что это, собственно, были не оригиналы дел, а их сильно уменьшенные фотокопии, сделанные на тончайшей рисовой бумаге, -- для оперативной работы с документами и докладов наверх. Ключ и замок были здесь же. Достань наложил замок, запер, распрямился перекурить это дело, еще разок все оглядеть. "Тяжеловато будет -- мешок да ящик, -- подумал он. -- А на фига ящик? Запихну все в еще один мешок и баста!" Сходил за мешком. Вот тут-то и выяснилось, что ключ от ящика надежно посеян. Достань искал его с час, а потом плюнул -- чудился ему рев моторов, рассекающих по направлению к зоне. Пока не поздно -- надо отсюда подрывать. Но о том, чтобы ящик не брать, -- и мысли такой не было. Джез Достань был вдобавок необычайно упрям, иначе даже он, при своей богатырской силе, сто раз бы бросил по пути этот поганый ящик. До Бабилона была добрая тысяча с четвертью километров пути, половина по бездорожью, он преодолел тот путь за тридцать восемь дней. Тридцать восемь. И еще месяц с днями жизни в Бабилоне... Ядерный реактор, "потекший" на секретном объекте No 2, выбросил в стороны такое количество тяжелых изотопов, что в пяти километрах от эпицентра к лету сдохли даже муравьи. Пятый спецлаг лежал в двадцати трех километрах. В те годы, в эпоху своего расцвета, население лагеря, со всеми командировками и зонами, насчитывало более тридцати тысяч человек. И эти люди, сбитые в этапы, нескончаемыми потоками, по пятеро в ряд, брели прочь от страшной невидимой угрозы. Они шли, не зная, почему и от чего бегут, то веря, то не веря в самые невероятные и абсурдные объяснения. Через каждые пятьдесят километров их останавливали, раздевали, прогоняли через дезбараки и походные лаборатории, выдавали новую одежду. Старую сжигали, а новая становилась как бы старой через следующие пятьдесят километров. Многие умирали по пути, их тоже сжигали вместе с тряпками. Джез Достань пошел напрямик, хорошо зацепив область эпицентра, и схватил такую дозу, что любого другого она убила бы в неделю, а он прожил почти одиннадцать таких недель, сумел найти в себе силы выполнить программу: попьянствовать и даже пару раз перепихнуться с какой-то бабилонской шлюхой, хотя получилось неважно и удовольствия уже не доставляло... Гек с беспокойством поглядел на огарок, уже сгоревший на четверть, достал моток проволоки с узелками и принялся пилить дужку замка. Пальцам было больно даже в перчатках, но на дужке едва просматривалась в свете свечи полоска-царапина, -- сталь замка была чересчур хороша. Гек вдруг замер, символически сплюнул в знак презрения к собственной глупости и взялся пилить "ушки" петель. Это было совсем другое дело: в считанные минуты ящик открылся. Гек знал из записки, что там бумаги, но все же был разочарован: он надеялся, что будет и что-нибудь такое, любопытное... ...Джезиро Тинер, он же Ралф Оуки, он же Гомес Вальдес, он же... 1912 года рождения... урожденный бабилот, уроженец Бабилона, восемь судимостей... неполное среднее... не был, предположительно состоит в уголовно-террористической организации, самоназвание "Большие Ваны", направленной на подрыв и ослабление существующего государственного строя республики Бабилон... кличка "Достань"... склонен к побегам... не злоупотребляет... старшая сестра, проживающая в Кельцекко... рост 182, вес... серые, основание носа прямое... плечом -- медведь оскаленный... доедства во время побега в сорок шест... агрессивен.... В случаях, предусмотренных секретным циркуляром 41/7 "Военное положение и ситуации к нему приравненные", подлежит гумосанации в первую очередь. (Гек догадался, что означает странное слово гумосанация, хотя от Варлака и Субботы слышал совсем другое название этому кардинальному воспитательному акту.) Отпечатки пальцев, фотография татуировок... (Точнее, одной татуировки, на левой верхней части спины, "медведь оскаленный", обычной среди Ванов, но крайне редкой среди других категорий сидельцев. Тигр, лев, волк, кабан -- оскаленные -- символы отрицал, впоследствии нетаков. Владельцы таких наколок сразу обращали на себя тяжелое внимание зонной администрации, но медведь преследовался особо. Почему -- один бог ведает...) Фотография анфас, в профиль... Пачечка листков, сколотых скрепкой, -- все, что осталось от Джеза, если не считать скелета, -- лежала на самом верху. Гек с острым любопытством вглядывался в лицо того, чей череп в углу оскалился в вечность своими золотыми зубами. Однако пора было собираться в обратный путь. Унитаз не работал, кран тоже, и Гек решил потерпеть, пока не выйдет наружу. Крышка ящика открылась, а вот закрываться уже не хотела: бумаги за два десятилетия устали лежать в тесноте и перли наружу. Распиленные петли Гек неосмотрительно вывернул, и замком теперь можно было разве что придавить крышку сверху. Но вес его был недостаточен, и Гек взялся за один ящик с бутылками, чтобы водрузить его сверху -- от крыс. Ящик даже не шелохнулся. Гек, конечно, знал, что в бутылках золотой песок, но с золотом никогда ранее дела не имел и не привык еще к его "тяжелости". Тогда Гек с усилием -- прилипла к проволоке -- выдернул одну бутылку и поставил ее на ящик. В самый раз. Две тонны золотого песка и мелких самородков хранились в сокровищнице Ванов. Тысячи и тысячи сидельцев южных приисков многие годы намывали Ванам оброк, пополняли их казну, именуемую общаком. Золото превращалось в деньги, деньги в материальную поддержку преступного мира -- в первую очередь сидельцев, преимущественно Ванов и их окружения. Урке не положено погрязать в домашнем скарбе, обрастать "жиром", но наиболее уважаемые Ваны, из тех, что все же имели хозяйственную жилку, выбирались в хранители общака и становились, таким образом, первыми среди равных. На южной, Тенчитлагской сходке сорок девятого года Варлак вновь был избран на этот пост. Кроме него, во избежание случайностей, "место" знали еще четверо Ванов, по выбору Варлака, в том числе и сравнительно молодой, но весьма авторитетный Достань. Пока Варлак сидел, другие знающие по мере возможностей пополняли на воле основной общак, а Варлак организовал зонный, для обеспечения повседневных нужд, коих было великое множество. Теперь все они были мертвы, и Гек один владел золотом Ванов. Но осознание этого ничуть не вскружило ему голову. Золото -- это еще отнюдь не деньги. Если кольцо, серьги, часы, монеты еще можно "забодать" барыгам без особых проблем, то за песочек -- шалишь, сразу ноги к затылку пригнут. Это приравнено к государственной измене -- и без связей и авторитета лучше не трепыхаться. Гек очень хорошо это понимал и решил не спешить -- до совершеннолетия еще очень далеко. А было его, желто-красного, родимого, похоже, две тонны, не менее... После того раза Гек повадился посещать подземелье. Он затащил туда стул, заменил лампочки, ухитрился даже разобрать фановые трубы и пробить грязевые пробки. И вода зажурчала, и свет загорелся, и Гек впервые ощутил, что такое свой дом. Смотреть на золото было довольно скучно, поэтому Гек открывал ящик и читал. Эти чтения наполнили сердце Гека горечью и смятением. Слишком много мерзости вылилось на него, слишком подлым был окружающий мир. Старые Ваны, Варлак с Субботой, щадили его юную душу и старались в своих рассказах смягчать острые углы, не показывать нагромождения предательства, злобы, тупости и бессмысленности того, что составляло ткань их бытия. Гек и сам все это хлебал полной ложкой до и во время отсидки на "малолетке", но ему казалось, что, может быть, у взрослых это иначе... Но нет, из прочитанного следовало, что и во взрослом мире, мире общепризнанных авторитетов, кумиров малолетних сидельцев, так же правят бал скотство, жадность, глупость и мелочность. Оказывается, не только среди ржавых, но даже среди Ванов встречаются "кряквы", продавшиеся кумовьям за марафет или помиловку... Нет, не все, конечно, такие. На Субботу, который, оказывается, в молодости носил кликуху Анархист, на Варлака, на Достаня ничего порочащего, с сидельческой точки зрения, он не нашел. И еще были многие, не сломленные и не запятнанные властями, но... романтика блатной судьбы издохла. Гек прикинул про себя, смог бы он питаться в побеге человечиной, -- и не сумел себе четко ответить. Хотелось, конечно, думать, что смог бы. Однажды, разомлев в тепле, он так и заснул на подстилке возле стены, с листочками на коленях.. И приснились ему кошмары, да такие мрачные и тоскливые, что он проснулся в смертельном ужасе и наяву испугался еще больше: вокруг было темно. Сон все еще мешался с явью, и Гек не мог понять: то ли он действительно ослеп, то ли свет вырублен. Вдруг он заметил слабый "пуговичный" блеск пары маленьких глаз и вспомнил: сквозь сон что-то шевельнулось у него на груди, теплое, мягкое... Тут-то он и проснулся. Крысы! Гек выхватил нож, щелкнул им и, стремительно вращаясь вокруг своей оси, стал кромсать темноту. Видимо, крысы были значительно ниже ростом, чем Гек себе вообразил, поскольку нож так и не встретил у себя на пути живой преграды и лишь свистел разочарованно. Геку даже почудился шепчущий хохоток, хотелось дико закричать и проснуться... Нет, руки-ноги слушаются, он себя четко осознает -- это не сон. Главное -- не паниковать, а: сориентироваться по стенке, добраться до предохранителя, нажать на пипку. Гек взял себя в руки и через минуту уже фыркал возле крана, смывал с себя страх. Он потом обшарил и выстукал все углы и закоулки и нашел все-таки крысиную щель под одним из ящиков у стены. Он набил дыру битым стеклом и металлическим мусором, который насобирал в тоннеле, с тем чтобы в будущем замуровать ее наглухо. Уходя, он и железный ящик поставил на унитаз, придавив крышку бутылкой с золотом. Он знал сам и слышал от других, насколько хитры и изобретательны эти твари: они проникают даже сквозь воду унитазной трубы. После того случая он долго боялся спускаться в "Пещеру", как он это называл. Его смущало, что он вовсе не слышал крысиного писка. И глазки очень уж высоко блестели, откуда бы? "Бабские" страхи он преодолел, но с тех пор не засыпал там ни разу. Когда пошла катавасия с документами и отпечатками пальцев, Гек сообразил, что если бы к пальчикам еще и внешность поменять, то он и судимостей лишится, и ненужных обязательств, и сможет начать новую жизнь. Золотишко подождет пока, никуда не денется... А сидя в сицилийской тюрьме, решился окончательно. Правда, он предполагал, что сделает это в Бабилоне, но уже в Швейцарии решил: чего тянуть -- здесь даже надежнее будет. И доктору Дебюну он дал для образца два отлично скопированных по памяти рисунка-портрета: Джез Достань -- в фас и в профиль. И теперь он оставил львиную часть на номерном счете в Швейцарии, прихватив с собою новую внешность и две "сотни" в долларах -- миллион, если в талерах, а поселился на Кривой улице, в однокомнатной квартирке без телефона за сто талеров в месяц. Далее предстояло решить основную задачу: получить настоящие документы и вновь стать гражданином Бабилона, но уже с другим именем и с другой судьбой. По фальшивым ксивам легко сюда добраться, но жить... По этой причине Гек старался вести себя тише травы и ниже воды, бо2льшую часть времени гуляя по паркам и сидя в публичной библиотеке. Вооружившись тетрадками и ручками, он часами листал подшивки бабилонских газет, стараясь прояснить для себя события тех недавних лет, когда он скитался на чужбине. Все мертвы, -- если верить газетам. Не понять только -- кто кого убивал и кто кого победил. Гек ежедневно и помногу ходил по городу, изучая настоящее и вспоминая былое. "Дом" продолжал работать, Гек даже Мамочку Марго видел мельком, но рожи там крутились незнакомые, много латинов и черномазых. Штаб-квартира на Старогаванской -- закончилась, весь дом пошел на капремонт, хозяин сменился. Гек отныне лишен был возможности черпать сведения из той среды, в которой эти сведения рождались, и вынужден был промышлять догадками и невнятными статейками в бульварных газетах. Он хорошо питался, ежедневно не менее трех-четырех часов интенсивно тренировался, читал по вечерам, бродил по городу -- времени на все хватало. Но где-то через месяц почувствовал он, что жизнь стала нудной, блеклой и... тревожной. Да-да. Что же теперь, коли деньги есть -- так до старости и тлеть, по киношкам да обжоркам? Ни черта не сделано полезного за всю жизнь, вспомнить не о чем, поговорить не с кем. Сдохни я сию секунду -- месяц никто не хватится, пока за квартиру платить время не придет. Что делать, как жить, кто научит? Кто учил -- тех уж нет, а в своей голове, видать, нейронов и синапсов не хватает... Гек почувствовал, что проголодался, и зашел в первую попавшуюся на пути забегаловку с чернушным названием "Трюм" (и с дурной репутацией), выгодно расположенную неподалеку от рынка. Времени уже было -- четырнадцать тридцать, а он позавтракал аж в семь тридцать. "Трюм" открылся менее полугода назад на месте бывшей псевдопиццерии, и Гек, конечно, не знал, что его настоящий владелец -- Нестор Пинто, он же Нестор, некогда прозванный Гиппопо их общим покойным шефом, Дядей Джеймсом. Нестор еще более возмужал, хотя пока не начал обрастать лишним мясом, набрал силу и влияние в окрестностях, но до титула Дяди ему было еще очень далеко. Однако он был независим, молод и нахрапист и свято верил, что дальше будет лучше. Он сидел в кабинете директора за стенкой, отделяющей кабинет от небольшого, пустынного в этот час полутемного зала, и пожирал двойной бифштекс с картофелем фри под кетчуп. Ему предстояло ехать в полицейский участок вызволять оттуда двоих своих орлов, набедокуривших вчера в ресторане при казино. Казино -- это казино, там на твои плечи и связи никто смотреть не будет: в лучшем случае -- пинка под жопу, а то и в полицию сдадут. Это не шалман, и распугивать приличных людей никому не позволено. Так что, хотя Нестор и сам держал долю в пять процентов в этом казино, никаких претензий к охране (те еще быки!) он не имел. Звякнул колокольчик над дверью, в зал, отделанный искусственной кожей по стенам -- все выдержано в красных тонах, кроме бежевого потолка, похожего на квадратное поле, засеянное то ли мелкими сталагмитами, то ли акульими зубами, -- вошел посетитель. Это был крепкий мужик, ростом повыше среднего, одетый, как всегда одеваются простолюдины, хорошо зарабатывающие на жизнь физическим трудом. Обращали, пожалуй, на себя внимание только малоподвижные черты его лица и не по-людски нехорошие глаза. Когда темные бабки-мамки боятся сглазу -- они именно такие имеют в виду. Паренек в несвежей белой рубашке с галстуком-бабочкой принял заказ на ромштекс и кока-колу, пробил чек и смылся на кухню. Буквально через минуту опять раздался звон колокольчика, и в кафе почти вбежал худой низенький парнишка-наркоман по кличке Рюха. Он бросил взгляд на посетителя, взял у стойки стакан с напитком и пошел садиться к соседнему столику. -- Ой, господин хороший, -- споткнулся он вдруг, -- это вы бумажник потеряли? Гек недоуменно хлопнул себя по карману и машинально ответил: -- Нет, мой при мне. -- И мой при мне. Значит, этот ничейный, надо посмотреть -- что там такое? -- Рюха поднял бумажник к самому носу Гека и развернул -- оттуда торчала увесистая пачка сотенных купюр. -- Поделим? По-честному, пополам, а? Гек с насмешкой взглянул на парнишку и решил подшутить над дешевым фармазоном: -- Само собой. Давай-кось, я сосчитаю... Сотенных там было только три верхних бумажки, остальные трешки и пятерки. Для весу. Скоро должен был появиться и "владелец" бумажника, а официант все не шел -- видимо, планировал срубить халяву после "раскрутки". Ну и шарага... Гек, приняв в руки пачку, отвлек на мгновение взгляд нервничающего Рюхи и тотчас подменил две сотенные на две пятерки, что были у него в кармане. -- Нет, руки-крюки у меня -- сам считай. -- Рюха послушно взялся считать и остолбенел: две сотни исчезли, как не было. Сам же заряжал, глаз не спускал, что за черт!.. -- Ну считай, считай, неграмотный, что ли? Учти, я смотрю, как ты считаешь! А в кафе уже ввалился "владелец" бумажника. -- Ребяты, я давеча лопатник потерял, не видели случаем?.. А-а-а, вот он, родимый! А чтой-то вы в нем копаетесь, а? Гек повернул голову и чуть не вскрикнул -- Дуст, собственной персоной! После Червончика, видать, остался беспризорным, застрял на марафете и теперь промышляет мелкими аферами, гадина! Ай да встреча! Дуст действительно выглядел неважно: по-прежнему здоровенный, как кувалда, он обрюзг на лицо, обносился, ходил небритый и плохо причесанный. На шум из зала отвлекся Нестор за стенкой. Он подошел к окошку, для зала -- зеркалу, и заглянул внутрь. Начинающаяся сцена ничем его не удивила, он недовольно сморщился, но вмешиваться не стал -- мир не переделаешь, да и ехать пора. Ч-черт, не харчевня -- притон! Он еще раз бросил взгляд на участников и замер. Мужика он не знал и не видел никогда, но что-то там было не так. Рюха остолбенело стоит с лопатником в руке -- ну, он артист известный, растерялся -- с понтом дела! Дуст -- тот похуже изображает, но вот мужик... Он ведь ничуть не боится и не менжуется, как у себя дома. И на дурака не похож... Лягавый, может? Ну их всех к хренам, пусть сами разбираются. Нестор вышел через черный ход, по пути велев директору приглянуть за ситуацией и доложить потом, если что случится... Долго ждать доклада не пришлось. Не успел Нестор посадить своих "хулиганов" в мотор, чтобы отвезти в контору да по-отечески с ними "побеседовать", как к нему подбежал один из прикормленных ранее стражей порядка и сообщил, что Нестора обыскались в "Трюме". "Так и есть, -- с досадой подумал Нестор, -- на лягавого наскочили. Ну все: эти аферисты пусть сидят, пока не сгниют, а остальных уродов я отважу. Шалман только за счет "товара" да отстежки и держится, сам -- убыточен... ну, почти убыточен..." Действительность оказалась не лучше лягавского прихвата. Дуст, судя по последней информации, умирал в больнице с перебитым хребтом, у Рюхи сломана правая рука и оторваны оба уха, у Пенса, официанта, "молодчика-наводчика", отобраны наличные деньги и оторван указательный палец правой руки (за наводку). Все столы и большинство стульев в зале разломаны, бутылки перебиты. Витрины тоже. Свидетелей не было, патрульных не вызывали. Окружающие -- соседи, торговцы, наученные горьким опытом, думали, что все идет по программе, обычной в этом заведении, только чуть более шумной сегодня. Пенс, обнимая забинтованную руку, рассказал о случившемся. Мужик догадался о раскрутке и, видать, рассердился. -- Надо же... -- прокомментировал Нестор. Сначала он разделался с Дустом, как с цыпленком табака. Выбил ему зубы хрустальным салфеточным стаканом, уложил на пол, на живот, -- и каблуком по позвоночнику... Потом взялся за Рюху, потому что тот вздумал бритвой махаться. Он этой бритвой ему одно ухо и откромсал. А потом и второе, но уже пальцами оторвал. Уж как Рюха кричал!.. Пенс все это видел, потому что действительно надеялся, что у мужика после раскрутки аппетит пропадет и чек останется невостребованным. Мужик его заметил и спросил про свой заказ. А заказ-то еще не был готов. -- Ты, скотина, и не собирался его делать? Говори как есть, не то вышибу навеки отсюда! -- опять перебил его Нестор. Пенс, его двоюродный племянник, пристроенный к делу по просьбе сестры, виновато вздохнул и продолжил рассказ. Мужик, узнав, что ромштекс не готов, ударил его в ухо и велел поторопиться... И тогда... ему было сказано... что его ждут большие неприятности... -- Кем было сказано? Пенс опять горько вздохнул и потупился. -- Дальше... А дальше мужик стал крушить мебель, бар и витрины. -- А что он говорил при этом? Ничего мужик не говорил, улыбался только. И деньги у Пенса отнял. А потом палец отломал и ушел. Но Пенс этого уже не видел -- сознания лишился. Да... Дуст переживал не лучшие свои дни, но на здоровье еще не жаловался. И в этих краях никто не стремился меряться с Нестором на его поле. И деньги тот хмырь отнял не в виде ограбления, а, похоже, так, для куража... Недаром у Нестора сердце екнуло, надо было вмешаться, уж он-то сумел бы утихомирить того гада. Наверное... Но он очень четко запомнил его лицо, и если встретит, не дай бог... Морды бить -- да, если в своем праве, а мебель крушить за чужой счет -- не надо! Ну ничего, он его на всю жизнь в памяти запечатал... Сейчас надо директору рыло начистить и выгнать взашей на рынок, пусть опять за прилавком стоит. А то хитрый больно, слинял, а я расхлебывай! Гек после этого случая с Дустом, своим старым врагом, почти неделю держал отличное настроение. Он опять полюбил спускаться в тайники, просиживал там сутками, ночевал. Во втором тайнике он обнаружил толстенную пачищу дореформенных денег, годных теперь только на растопку, кипу самодельных карт южных лагерных территорий, имена, адреса, обстоятельства тех официальных лиц, кто был на крючке у Ванов. Цена этим данным была примерно такая же, как и дореформенным сотням и тысячам, поскольку данные не пополнялись с шестидесятого года и безнадежно устарели. А последним посетителем тайника No 2, точного подобия первого, был некий Бивень, который и деньги туда заложил, не ведая о местонахождении основной "казны" и о предстоящей близкой реформе. И наконец, Гек обнаружил еще одно своеобразное сокровище: небольшую коллекцию "портачных мамок": матерчатых и кожаных основ с тщательно подобранными в узор иголками. При известной сноровке и аккуратности стоило только смазать иголки и кожу, наложить "мамку" -- и татуировка готова. Гек был счастлив, когда нашел "медведя оскаленного", гордую реликвию Ванов, потому что ни Варлак, ни Суббота не помнили -- есть она в том тайнике или на руках у кого-то. Он примеривался и тренировался три дня. А на четвертый наложил себе мамку на лопатку, под левое плечо, -- имел на это законное право. Получилось четко, не хуже, чем у Субботы. (У Варлака кабан был с двадцати лет, так он его и оставил, перебивать -- посчитал несолидным.) Нагноения не случилось, и болело недолго. А дело шло к зиме, Геку уже стукнуло двадцать. Полгода уже он топтал родную землю, а придумать с документами и перспективами так ничего и не сумел. Помог случай. Когда ищешь решение трудной, невозможно трудной проблемы, случай почти всегда приходит на помощь. Но чаще всего он помогает тем, кто не опускает рук и неустанно ищет, безжалостно перебирая и отбрасывая сотни возможных вариантов решения поставленной задачи. Большим ловцом удачных случайностей, к примеру, был один английский физик, некий Фарадей... Гек зашел в банк, чтобы сдать десятитысячную предъявительскую облигацию, и угодил в вооруженное ограбление. Двое в чулочных масках решили отобрать у кассира деньги, но тот успел нажать на кнопку. Прибыла полиция, началась катавасия со стрельбой, преступников повязали, а заодно и Гека и еще одного господина, поскольку они были единственными мужчинами среди посетителей. Операционистки и кассир попытались было выгородить их, но сержант мгновенно погасил галдеж криком "молчать!", пообещал разобраться, а этих двоих отправил в отделение. Но на территории отделения располагалась обувная фабрика, где в тот день выдавали зарплату, так что околоток был переполнен мелкими "посетителями", пьяными в грязь. Эти двое были трезвыми и могли помешать спокойно досматривать карманы привычных клиентов. Недолго думая дежурный по отделению направил их прямо в "Пентагон", якобы неправильно приняв их за налетчиков. Геку не доводилось еще бывать здесь, в легендарной тюрьме, и он с любопытством изучал окружающее. Его развеселили почему-то металлические подступенки на тюремных лестницах, выполненные в форме пентаграмм, как и оба основных здания. Ну прямо монограммы на белье, метки владельца. Всего крупных построек было три: две "звезды" и "больничка". В одной "звезде" была тысяча камер и в другой тысяча. В одной сидели подследственные и "переследственные", в другой разматывали срок полноправные сидельцы. Камеры строились в основном как одиночные и малопоместные, но это было давно. Администрация умело размещала в каждой "звезде" по пяти и более тысяч человек, по тысяче на луч. Гека и мужика (протестантского пастора, как выяснилось позднее) развели, естественно, по разным камерам, и Гек вошел в свою. В камере, маленькой и узкой, стояли три двухъярусные кровати. Одна, посередине, была занята, две наполовину свободны. Ту, что у входа, самую близкую к параше, занимал молодой косоглазый субъект с узкой продавленной грудью (по пьяни убил пьяную же мамашу). Среднюю, занятую, населяли двое молодых парней (поножовщина и хулиганка), а на последней, у окна, расположился не старый еще мужик, не близко под сорок, с татуированной грудью (залетный скокарь из Картагена, отягощенный розыском за убийство и побег и прихваченный прямо на флэту). Все были белые. Тот, который лежал у окна, бросил взгляд на Гека и тотчас подозвал его, указав место на верхней шконке. Гек без лишних разговоров принял приглашение, и уже через четверть часа они мирно беседовали на разные интересные темы. Гек держался ровно, ничем себя не выдавая, в смысле "образованности", его "дело" было пустяковое, и непонятен был пока интерес к нему этого урки, вероятно, из ржавых или под них канающего. Гек упростился по максимуму, чтобы снять с Джима, так тот себя назвал, осторожность и опаску. И тот потихоньку раскрылся. Но не сразу. После ужина Джим хитро улыбнулся и достал колоду карт. Однако ни с кем, кроме Гека, играть не пожелал. Играли в "блэк-джек" по пенсу, без права поднятия ставок. Игра шла в основном честно, но поскольку Гек решил играть плохо, то Джим время от времени передергивал, чтобы улучшить Гекову карту и выровнять счет. А тем временем он беззаботно болтал о том о сем, перемежая рассказы вопросами. Поначалу Гек заподозрил в нем дежурную "крякву", какие бывают порою в следственных камерах, но потом его озарило: Джим примеривал на себя биографию новичка, особенно воодушевившись, когда узнал о недоразумении с "кассой". Теперь все становилось ясным. Джим должен его или обыграть и заиграть, или запугать, или уговорить подо что угодно и попытаться смыться, представившись им, Томом Гуэррой (Гек носил такой паспорт, способный выдержать самую поверхностную проверку). Джим, словно подтверждая это, время от времени косился на цивильный костюм Гека. Вдохновение подсказало Геку дальнейшее. Сокамерники давно уже спали, когда Джим предложил поднять ставки (за три часа выигрыш Гека составил два пенса). Гек согласился... Когда ставки поднялись до сотни талеров, а проигрыш разгорячившегося Гека до тысячи, Джим окончательно обнаглел в тасовке колоды, и без того меченой. Вдруг он выкатил глаза из орбит и захрипел: Гек левой рукой схватил его за горло и уверенно сжал с нужной силой. -- Ты, порчак, ты какие стиры катаешь? Битые. Это неправильно. И почему у тебя два туза по низу ходят второй раз за одну талию? Бубны в тыкву ударили, что метелки мечешь перед незнакомыми людьми? -- Гек правой рукой разжал Джиму ладонь со злополучными тузами. -- Знаешь ли, что положено за такое? Что таких -- к крысам приравнивают, знаешь? -- Ты что, офонарел? -- прохрипел испуганно Джим. -- Я же просто шутил, в виде фокусов... -- Не толки парашу. Перед игрой этой, фратецкой кстати, договаривались -- честно играть, то есть без исполнений. Было? -- Да кто ты, свой, что ли? Или куму служишь? -- вместо ответа хрипел ему Джим. -- Следи за базаром, я тебе не фратец-лопушатец... Горло отпускаю сейчас, но только пикни громко -- удавлю. Понял, я спрашиваю? -- Понял... -- Рассказывай... Гек угадал: Джим (ржавый, кличка Дельфинчик) хотел сделать отчаянную попытку -- отвалить из "Пентагона". "Терять нечего -- или вышак отмерят, или заставят в "парочке" сидеть. А там, сам знаешь, с нашими разговор короткий, -- как псины беспредельного толка действуют". Про себя Гек сказал лишь, что в непознанке, надеется уйти. Заварили чаек. Гек попил из вежливости. Потом приказал Джиму раздеваться и сам принялся стаскивать с себя пиджак и брюки. Гек захватил неоспоримое лидерство, и Джим подчинился, только спросил причину. Гек объяснил ему, что поддержит его попытку и что в таком виде Джиму даже дергаться не стоит, надо меняться. Сняв рубашку, Гек обернулся на внезапно окаменевшего Джима: тот смотрел, разинув рот, на медведя и звезды. -- Что вылупился, Джим, не видел никогда, что ли? -- Видел. Очень давно... И звезды с... секретом, точно? От Субботы? -- Точно. Видел и забудь. А то я тебя и в Антарктиде среди пингвинов найду. -- Ой, слушай, только не бери на голос. Мне ведь в моем положении некого бояться. Своего я и так не сдам. А что-то я тебя не знаю вовсе и не слыхал... Кто и где тебя подтверждал?.. Если не секрет? -- Не придуривайся... секрет... Меня не подтверждали, меня -- нарекли. В Сюзеренском централе. Тот же Суббота, а с ним и Варлак. Тот самый. Понял ли разницу? -- Джим замер на несколько секунд, булькнул горлом, но ничего не сказал, лишь усиленно затряс головой, все еще не усвоив до конца невероятную новость. -- Вот и хорошо. Теперь спать. И да поможет нам фарт!.. И помни: до поры -- молчи. Пока ты один знаешь. Когда надо будет -- сам объявлюсь. Гек, не вдаваясь во временны2е подробности, рассказал немного о Варлаке и Субботе, по просьбе Джима показал ему бесцветную татуировку, резко растерев для этого грудь. Урка Джим Дельфинчик таращился во все глаза, с почтением и завистливо цыкал... Не говоря больше ни слова, они поменялись и одеждой, и местами. Гек лег внизу, приняв это как должное. Помолчали. Джиму не спалось, а Гека вскорости разморило. Уже путались причудливыми сочетаниями мысли в голове, мышцы распускались для ленивого отдыха... Стоп! -- Джим! Спишь? -- Нет, чего тебе? -- Ботва. Стричь надо. Мойка есть? -- А точно, я и не подумал. Есть, но маленький обломок. -- Ладно, у меня есть. (Гек после вановской "академии" всегда носил с собой лезвие безопасной бритвы, листок бумаги, моточек ниток без шпули, иголку и тому подобную дребедень, включая карандашный грифель, компактно упакованные и заначенные в подходящие элементы одежды.) Сначала срежь, потом добреем... Управились часа за полтора. Гек смочил воспаленную кожу под краном, голову сразу защипало в порезанных местах. Джим тем временем собрал клочки волос и спустил их в унитаз. Сокамерники либо спали, либо благоразумно решили не проявлять любопытства. Пришло утро. С ним побудка и завтрак. Дальнейший ход зависел от везения. Брякнула форточка, в ней показался глаз тягуна. Камера притихла, чтобы не пропустить шепот надзирателя. -- Буква "Гж"? -- Гек с досадой подпихнул зазевавшегося Джима. -- Гуэрра, -- откликнулся тот вполголоса. -- Имя? -- Томас. -- С вещами. Приготовиться. Выходи... Морок ли навалился на тюремщиков, или скандала с банком, трясущимся за своих клиентов, они убоялись... К тому же пастора явилась вызволять без малого рота визгливых и бесстрашных старух. Операторша, привезенная для опознания, с трудом, а все же признала и служителя Господа, и гековские костюм с кепкой. Перед обоими извинились, вернули шнурки, ремни, галстуки и отпустили, внушительно напомнив им о государственных интересах и порекомендовав молчать о случившемся. К обеду Гек точно знал, что идиотский по своей сути побег удался на все сто. Иначе камеру давно бы уже на уши поставили. А тихо, даже кормят... Поскольку Гек не мог заранее всерьез рассчитывать на такой удивительный исход, ему пришлось думать, куда двигаться дальше, коли первая половина так неожиданно, пусть и приятно, удалась. Он с отвращением похлебал баланду, успевшую остыть, пока ее развозили по другим камерам, уловил недоуменные поглядывания сокамерников, но не посчитал нужным общаться с ними и объяснять метаморфозы. Через час после обеда тягловый сунул губы в форточку и вызвал на букву Ф, то есть Джеймса Фолка, за которого отозвался Гек. Гек помнил, что "его" должны везти на допрос в Генеральную прокуратуру, как особо важную птицу. Все вчерашние служивые уже сменились с дежурства, вероятность, что Гека разоблачат по пути, была минимальна. Никому и в голову не приходило, что кто-то захочет примерить на себя подрасстрельный венец или, по крайней мере, получить статью за содействие в побеге. "Как бы их удар не хватил, когда они меня увидят", -- Геку почти не терпелось посмотреть на предстоящую немую сцену. Однако здравый смысл возобладал, и уже в "воронке" Гек взялся воплощать наскоро перекроенный план действий. Он ехал один, если не считать шофера в кабине и двух охранников -- в кабине и рядом, в кунге, но за решеткой-перегородкой. На Геке были наручники со специальной дополнительной цепью, прикрепленной к скобе, которая, в свою очередь, была приварена к металлическому полу. Гек без особых мучений поочередно освободил руки из наручников, кратким и энергичным массажем унял боль во вправленных на место суставах и попросил у распустившего слюни конвойного купить ему пачку сигарет "без сдачи". Дело обычное. Конвойные очень мало получают за свою службу и не видят ничего зазорного в том, чтобы слегка скрасить сидельцу его незавидную участь. За деньги, разумеется. Конвойный отпер решетку и полез внутрь, чтобы достать из указанного верхнего кармана десятку. Гек держал освобожденные руки между коленей, конвойный почему-то не ждал подвоха и вырубился прежде, чем увидел купюру. Чтобы навести тень на плетень, Гек порвал металлическую цепь, пусть, мол, думают, что и как. Физической силой он был отнюдь не обделен, но по-тупому, "в лоб", с толстой цепью даже ему было бы не справиться. Патрик научил его, как применить правило рычага в подобном случае, когда, провернув цепь "улиткой", цепляешь звеном за звено на излом и резко дергаешь. Сила и сноровка при этом требуются, безусловно, однако слоном быть не обязательно. Такие штуки способен проделать любой силач из цирковых, вызывая при этом неизменное восхищение публики. На первом же перекрестке Гек ударом ноги высадил заднюю дверцу, выпрыгнул из машины и таким образом сбежал, захватив с собою цепь (для понта). Визг тормозов, крики, выстрелы -- все это осталось позади. Гека окружал мирный осенний Бабилон, с лужицами, облаками, солнечными зайчиками на пожухлой листве. Не верилось, что по городу началась облава, тем не менее так оно было на самом деле, и Гек торопился на Яхтенную, с ближайшей "пещерой" под ней, где можно было спокойно отсидеться денек-другой. Однако уже к вечеру Гек в очередной раз все перерешил. Существовало два варианта, которые следовало учесть, в зависимости от того, поймают в ближайшее время истинного Джима или не поймают, но тут уж -- как будет, так и будет. Гек решился на очень черную шуточку -- сдаться властям и легализоваться через отсидку. Срок он поднимет за содействие побегу либо за фальшивые документы, что даст максимум пару лет, а то и год. Имя и фамилию он придумает, происхождение возьмет магиддское, стандартное для бродяг и непознанщиков, пусть ищут и сверяют. Главное, чтобы его пальчики на самом деле исчезли из картотеки, как обещано было еще Дядей Джеймсом. Это, в общем, терпимо будет. Да и год впустую не пройдет -- связи нарастут, то да се... Геку ни разу не приходила в голову простая мысль о том, что честная, мирная, размеренная жизнь почему-то никак не дается ему в руки либо теряет свою привлекательность при сколько-нибудь длительном, неделю превышающем, пользовании. Весь кругозор его, все интересы крутились возле потребностей и целей животного мира, класса хищников. Пожрать, потрахаться, поспать, доказать свое я, убежать, догнать, урвать добычу... Это хорошо было видно со стороны -- но не было никого в той стороне, чтобы раскрыть Геку глаза. Это было вполне объяснимо для тех, кто знал его прошлую жизнь, но не было живых свидетелей той его жизни. Другой человек выбрал бы другой путь, потому что этого человека выбрала бы другая судьба. Однако и хищник предпочитает луга с жирными стадами, но не клетку в зоопарке и не охотничий капкан. Хищник будет убивать от голода и жрать в три горла, пока еда имеется. Он будет убивать из озорства, но не станет добровольно отказываться от воли, добычи и жратвы. Он сожрет своих детенышей, но не откажется от самки, пока здоров и в силе... Что же Гек, в зверинце рожденный и в зверя выращенный, что же он решил променять скотское счастье на не менее скотский кошмар? Пусть даже временно, как ему кажется... Зачем? Сакраментальный вопрос, на который нет внятного ответа. Или сто тысяч самых разных ответов, что, по сути, одно и то же. Рискну дать свой: будучи зверем, Гек сохранил в себе то великое проклятье, которое почуяли в нем старые Ваны и которое обозначили, в меру своего разумения, горьким прозвищем Кромешник... Обреченный на мглу. Имя тому проклятью -- неизбывная жажда познания, стремление отринуть покой, разорвать пределы возможного и увидеть никем не виденное, и понять никем не понятое. Но утолить эту свою жажду в этот раз он решил не в публичной библиотеке, а в местах не столь отдаленных -- видимо, не умел иначе. С утра Гек навестил старичка-адвоката Айгоду Каца, некогда обслуживавшего цвет уголовного мира. Старичок уже давно не практиковал, но пять тысяч принял легко и пообещал найти для Гека требуемое -- молодого, борзого, умного и знающего меру адвоката. С перспективой на постоянное обслуживание, за хорошие деньги, само собой. Необходимые установочные данные он подготовил для Каца заранее, на листочке, добавил кое-что устно и после успешного визита направился в вокзальный ресторан. Повязали его сразу же после обеда, когда он выходил из зала. Полиция сработала оперативно: был составлен добротный фоторобот, который раздали соответствующим работникам на всех "горячих" участках. А вокзальный ресторан безусловно к таковым относился. Гек подстраховался и перед вокзалом облачился в джимовский клифт, узнаваемый за километр из-за своего "зонного" покроя. Гек боялся только, что искать будут не его, а Джима, что сулило дополнительные хлопоты по попаданию в тюрьму. Однако опасения его на сей счет были совершенно напрасны, поскольку Джима завернули в "стойло" через сутки после побега: заложила бандерша одной из хат, где решил отлежаться Дельфинчик. Но Дельфинчик не очень-то и расстраивался: он успел связаться по межгороду с Картагеном, и ему уже готовили "дублера" -- того, кто живым или мертвым возьмет на себя подрасстрельный эпизод. Таким образом дело выскочит из рук бабилонской прокуратуры и уйдет на доследование в Картаген. А значит, и сидеть получится не в Пентагонской конуре, а в нормальных условиях. Так что искали адресно Гека, но не знали -- кто он такой. Его крепко отметелили в привокзальном полицейском участке, пока ждали вызванную спецмашину. Но Гек знал порядки и только старался, чтобы ему не повредили важные участки родного организма -- печень, зубы, глаза, ребра. Выждав удобный момент, он грянулся оземь от очередного удара, выгнулся дугой, закатил глаза, потом обмяк и захрипел, конвульсивно содрогаясь. Оперативники вовсе не были садистами и мучителями. Толковые молодые парни нормально делали свое дело, стараясь придерживаться уголовного кодекса. Однако они придерживались и неписаных традиций, передаваемых в розыске из поколение в поколение. Сел -- сиди, и вдругорядь не бегай! Деньги, у Гека изъятые, они записали и сдали до пенса. А вот если бы при нем случайно оказалась бы коньячина... ну, тогда она непременно бы "разбилась при задержании". ...Старший опер сразу же испугался -- ему основной ответ держать, если этот припадочный галоши отбросит. Дежурный фельдшер пощупал сердце и пульс и сокрушенно кивнул старшему -- все в натуре, не симулирует. Гек не пережимал, довольно быстро очнулся от нашатыря, стуча зубами о стакан напился и в изнеможении откинулся на лежак, куда его перенесли после начала "припадка". Тем временем подкатила машина. Гек самостоятельно поднялся, устало подмигнул фельдшеру, заложил руки за спину и пошел к машине, слегка пошатываясь. Перед посадкой на него надели наручники, чтобы было к чему крепить цепь. -- Уж извини, папаша, не знали мы, что ты такой хлипкий, -- старший лейтенант Борис Крогер собственноручно проверил наручники и цепь, располагаясь в кунге рядом с Геком. -- По ориентировке-то мы подумали, что ты человек-гора, железо перекусываешь, как нитку, а ты вон как -- чуть богу душу не отдал... -- Потом окинул взглядом плечи и руки Гека и добавил: -- Хотя, видать, в молодости ты был ничего, крепенький... Как же ты все-таки с цепи-то сорвался? -- Цепь? Да ты бы ее видел, ту цепь... Дохлого кота на ней таскать -- и то не выдержит... -- Бывает. И мы тоже так подумали. Ну а браслетики как снял? -- Молча. Мы пока живем в свободной стране -- кругом напильники продают. -- Тоже верно. Куришь? И правильно. И я потерплю, пока в машине. Ну, пока едем, рассказывай, кто ты, что ты? -- Вот дела! -- изумился Гек. -- Что же ты -- ловишь, а кого -- не знаешь? -- Только мне и дел знать о вас, мазуриках! Вы все одинаковые, как дубовые чурки одна возле другой. Прихватывать таких -- как два пальца... По стандарту действуете, по стандарту и ловитесь. Только не парь мне мозги, что ты Дельфинчик. Его поутру повязали, еще раньше, чем тебя. Как тебя, запамятовал, Гуэрра? -- Гуэрру освободили, он небось сутки как дома, чай пьет, детей по головкам гладит... -- Стоп. Это же ты Гуэрра, и тебя освоб... Тьфу, черт! Ты же сбежал из кунга. Стоп, что за бред. Ну-ка, напомни, как дело было, а то я, видать, не выспался. -- А я, думаешь, помню? Ты мне лучше сам объясни, за что ты меня подстерегал и избивал? Старлей рассмеялся: -- Во-первых, я тебя не избивал, ты припадочный, вот и ушибся. А во-вторых -- вот как дело было, я врубился: тебя, как якобы налетчика, привезли на денек в "Пентагон". Дельфинчик отвалил в твоей одежде и под твоим именем. А ты поехал под его именем в прокуратуру и -- настроил лыжи из машины. Вспоминаешь? -- Ты, начальник, совсем меня за дурака держишь. Если я не налетчик -- зачем мне бежать. Ведь меня и так бы отпустили? -- А может, ты и есть их сообщник. Или за тобой грехи имеются. Сразу видно -- ты не чужой в наших авгиевых конюшнях. -- Это другая тема. Я говорю, зачем бежать -- и так бы отпустили, если все было, как ты рассказываешь? -- А может быть, и не отпустили бы. Проверить -- пять минут делов. И -- ку-ку. -- Ты и впрямь, начальник, не выспался. Отпустили ведь. Факт. -- Кого отпустили? -- Меня. -- Не тебя, а Гуэрру. А ты в побеге был. -- Гм... гм... -- Гек с сочувственной улыбкой покрутил головой и вздохнул: -- Вот видишь. А только что утверждал, что не Гуэрру, а как его... Графинчика... И отчего же я бегал? У Крогера руки зачесались -- врезать припадочному казуисту в лобешник так, чтобы пеной изошел. Нельзя, вот-вот на место прибудут... Хотя, если вдуматься, действительно путаница... Мы их ловим, ни пожрать ни выспаться, а они их то под залог отпускают, то в побег... Хрен с ними, мне сдал-принял -- и хорош на сегодня. Пожрать, пивка и выспаться. -- ...Все. Приехали. Потерпи, папаша, сейчас я тебя отстегну... -- Да ладно, я сам... -- Гек небрежно с виду ухватился за цепь, заранее подготовленную, и рванул что было силы. Звено, взятое на излом, не подвело -- послушно лопнуло. -- Ы... ы... -- Крогер, вытаращив глаза, силился связно высказать свои соображения по данному поводу, но безуспешно. Руки его оказались быстрее языка, кольт был направлен в грудь Геку, но тот сидел смирно и ждал, пока пригласят выйти. -- Сидеть! Выходи, руки за спину. Руки за спину, я сказал! -- Гек покорно перекрутил и порвал цепочку наручников, заложил руки за спину и полез из машины. Мера ошалелости Крогера превысила предельную, и он даже не попенял Геку за послушание неправильному приказу, повлекшему порчу служебного инвентаря. Конвойные, услышав истошные крики, тотчас приняли карабины на изготовку. Прохожие служаки во внутреннем дворе остановились посмотреть, словно самые последние штатские зеваки... Крогер с испугу мог бы и стрельнуть в Гека. Но его остановила неясность со статусом задержанного. Был бы на его месте Дельфинчик -- без колебания грохнул бы: на земле только чище бы стало без одного гада. Ни Варлак, ни Суббота, ни Патрик, ни Дудя, ни дон Паоло в подобных обстоятельствах не пошли бы на подобное глупое бахвальство, но Геку, в его обличье пожившего мужика, было всего лишь двадцать лет, и ему порою очень хотелось дешевых эффектов, привлекающих внимание к его персоне. Умом и воспитанием он это понимал, сдерживаясь в большинстве случаев. Но ретивое иногда брало верх -- уж так хотелось похвастаться удалью и силой... Что сделано -- то сделано. Умный человек и из ошибок умеет или пытается, по крайней мере, извлечь пользу. Случай с Геком впоследствии неведомыми путями получил известность среди обитателей "Пентагона" и стал одним из первых кирпичиков, положенных в основу легенд о новом сидельце. Гек вскоре понял это и уже осознанно постарался подрегулировать механизм возникновения таких легенд. ...Теперь уже Гека по полной программе осмотрели -- от одежды до заднепроходного отверстия. Были найдены и опустошены все тайники, кроме одного: Дебюн в свое время постарался на совесть и оставил в морщинах за ушными раковинами два маленьких "кармашка". Опыт Субботы, нашедшего применение своему увечью, даром не пропал. В кармашках уместилась вшестеро сложенная пятисотенная купюра, костяная иголка и кусочек грифеля. Металлические предметы помещать туда Гек не рискнул, опасаясь металлоискателя. Можно было бы поставить для таких случаев металлические коронки на дальние зубы, но Гек додумался до этого задним числом. Шмональщики знали толк и в татуировках. Когда унтера все осмотрели, а Гек наприседался и назалуплялся, к нему приступил мужичок лет тридцати в белом халате поверх цивильного костюма. Он восхищенно поцокал языком, осматривая медведя и звезды: -- Любопытно, весьма любопытно, я бы сказал. На снимках видел неоднократно нечто подобное, но вживую -- не доводилось до нынешнего дня. А можно я пошлепаю вам по груди? -- Жену свою шлепай, если не пидор! А если пидор -- шлепай мужа, а не меня. Мужик сделал вид, что не расслышал, и вдруг ладонью резко хлопнул Гека между звездами. В следующий же момент он уже корчился на полу, придерживая руками сильно ушибленные яйца. Впрочем, Гек был достаточно осторожен в ударе. Двое дюжих унтеров кинулись заламывать ему руки, но Гек не сопротивлялся, только старался, чтобы связки не повредились от резких рывков. -- Чудак человек, ведь ясно же сказал -- нельзя. Гек глядел в каменный пол и держал спокойную интонацию, стараясь не шипеть и не кривиться от резкой боли в локтях и плечах. -- Отпустите его, хватит фиксировать. Хватит! -- повторил мужик, кряхтя поднимаясь с пола. -- Мы еще сочтемся обидами. Не будешь буянить? Или на тебя спецсорочку натянуть? -- Да я и не буянил. Ты не приставай, как баба себя не веди -- и нормально поговорим тогда. -- Да уж я сам решу, как мы будем говорить, если будем. Вы уж мне разрешите, надеюсь, обойтись в этом деле без ваших советов. Господин?.. -- Стивен Ларей. -- Он же Томас Гуэрра, он же неудавшийся Дельфинчик, он же... Сами продолжите ряд, или нам в картотеке посмотреть? -- Какой еще ряд? Извините, доктор, что-то я вас не пойму. -- Белый халат на мне доктора из меня не делает, как и придурь с вашей стороны не делает из вас честного человека. Представлюсь: старший следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры майор Фихтер Томас. Давайте экономить свое и наше время. Таких наколочек, татуировок, я имею в виду, случайным людям не делают. Аббревиатурка на вашей груди в лучшем случае расшифровывается как сомнение в успехе миссии государственного обвинителя. Что нехорошо, конечно, однако же по-человечески понятно. А в худшем случае... о-о-о... -- Это не ко мне вопрос. Мне за бутылку конины какой-то хлыщ сделал эти звезды -- красивые уж очень, всю жизнь о них мечтал. А ни про какие "бритуры" знать ничего не знаю. -- Ясненько. И медведя оскаленного он же колол, тот хлыщ? -- Он, кто ж еще? Но не помню, как дело было, пьяный был. А разве это медведь? Я думал, что этот... ну... певец... Пресли, да! -- И тюльпанчик -- хлыщ?.. -- Нет. Это я в детстве, по глупости. Все мальчишки во дворе делали, и я с ними заодно. -- И где этот двор сейчас? Мальчишки небось выросли уже. Подтвердить ваши слова могут? -- А как же, если найти да спросить. А двор под лавой остался, на веки веков, вместе с домом. Из Магиддо я родом. Теперь бомж и сирота. -- Ах, да. Ну конечно, как я мог забыть. Вы... вот что: отдохните пока, посидите денек, а мы пока поможем вашей памяти нашими средствами. С вас уже сняли пальчики? -- Пальчики? А, да! Что-то такое делали -- все руки в краске извозили, как преступнику какому! Вы бы хоть объяснили мне, в чем меня обвиняют да подозревают? -- Всенепременно, в свое время. У нас в запасе для этого целых девять дней, согласно процессуальным нормам. Обвинение будет предъявлено. -- Восемь. Вчерашний день -- за полный считается. -- Вот видите: знакомы ведь с нашими порядками, а дурака из себя корчите. Несолидно, господин "Стивен Ларей"... Уведите... Томас Фихтер был очень настырным следователем. Именно поэтому он до сих пор носил майорские погоны на подполковничьей должности. Если речь шла о деле -- только строгий ошейник мог оторвать его от следа и притормозить. Благодаря его неуемному рвению группа столичных чиновников, успешно разворовавших за год четверть процента городского бюджета, села на скамью подсудимых и получила сорок пять лет на восьмерых. Это при том, что нажаты были все кнопки противодействия. Ан нет: в хорошо отлаженный и тонко настроенный механизм круговой и вертикальной поруки попал некрупный камушек алмазной твердости и пустил систему под откос. Эти свое отворовали. На их место сели другие, с заранее наточенными вилками. Но они уже были осторожнее... После того громкого дела прошел год, но Фихтеру, кроме благодарности в приказе, никаких иных вознаграждений не предусмотрели, чтобы не зазнавался. И чтобы в следующий раз думал, прежде чем начать махать топором в лесу, в котором сам живет... Фихтер повздыхал, но рвения не утратил. Вот и теперь -- восемь суток он мурыжил все архивные службы Бабилона -- и города, и страны. Этот тип не поддавался идентификации. Что пальчики он затер каким-то чудом -- случается, не на Марсе живем... Но после дактилоскопических архивов пришел черед всех остальных. Фихтер лично перебрал тысячи и тысячи личных дел живых и мертвых преступников от двадцати пяти до шестидесяти лет, чтобы уж с запасом, если отчитываться придется. Не было там никакого Ларея (ишь ты, имя-то выбрал -- как из бабилонских древних саг). Он выборочно перебрал донесения источников (на все жизни бы не хватило, отбирал "перспективные") -- по нулям! Оставалось изучить татуировки, особенности речи, телосложения, манеру поведения... Вывода напрашивалось всего два. Или это тот самый легендарный последний Ван -- что чушь и сказки для кабинетных дегенератов (да и слишком молод и здоров он: зубы только сносились и сердечко, а телом -- как тридцатилетний бык), или нелегал, заброшенный к нам с очень оригинальным способом внедрения. Первое -- невозможно. Второе -- маловероятно. Следовательно -- истинно, если выбирать из двух. Минусов много в этой гипотезе -- хотя бы и татуировки взять. Их подделать -- немыслимо на таком качестве исполнения. Уж это Фихтер знал доподлинно -- двадцать лет он страстно коллекционировал татуировки, толстенный альбом с фотографиями собрал, вызывая зависть коллег и экспертов-знатоков. (Злые языки поговаривали, что он и оригиналами не гнушался, заведя особый альбом для кожаных лоскутов.) Да и внедриться к сидельцам за своего, причем прожженного, не простого, -- ничуть не легче, на язык так и просится слово -- невозможно. Тем не менее, как учил старик Оккам из вражеской Британии, -- не фиг бесперечь плодить сущности. Второе -- внедрение -- всего лишь трудно осуществимо технически, а первое -- Ван... Нет, машину времени и анабиозную камеру еще не изобрели. Фихтер, в отличие от начальства и немногочисленных сторонников, знал, что и его кумулятивным способностям есть предел. Может быть, хотя и маловероятно, что ему поверят насчет английского шпиона (а может и не английского, мне -- бара-бир). Но не простят. Мало того что он сбежал из тюрьмы. Он ведь туда попал. А как? Какой такой Томас Гуэрра? Да его отродясь и не было в Бабилоне. Даже тезок не нашлось, Фихтер проверил. Это значит, что из камеры вышел некто по поддельным документам. А до этого вошел как к себе домой. Что получается -- Дельфинчик вышел-вошел. На Гуэрру, кроме записи в книге "приема посетителей", вообще ничего нет. Но тоже -- вошел-вышел. А неведомый Ларей -- из тюрьмы бежал. Из тюрьмы, в которой не числился. Паспортная служба, контрразведка, администрация "Пентагона", наконец, -- оказывается, мышей не ловят (и даже упускают!). Профессионалу легко показать нехитрую связь событий Ларей--Гуэрра--Дельфинчик. Но беда в том, что ответственные решения принимают высокопоставленные невежды. Поскольку они невежды, то решения принимают случайным образом, не все понимая. Когда жена на них повлияет, когда изжога, а порою и красивее оформленный доклад, подготовленный на ту же тему конкурентной службой. А как же. Наверху ведь и умные люди нередки, осознающие свое невежество и не полагающиеся на одного спецповодыря: заставляют разрабатывать одну и ту же тему разных, не знающих друг о друге, людей. Ну, если добраться до Господина Президента, можно его спустить на заветное слово "английский шпион". Тогда никто явно не осмелится оспорить. Но -- головы полетят: и в тюрьме, и в контрразведке... Сначала их, а потом, когда тайфун уляжется, и его не забудут. Это тебе не зажравшиеся хомяки из министерства. Здесь своя каста зароет -- им отступать некуда. Да черта ли мне в том шпионе! Пусть себе живет... на нарах. Там его быстро на место поставят. Там роль на все голоса не вызубришь. Посадим мы его за бродяжничество. Ай, нет: год -- это слишком мало. За побег из следственного изолятора. В случае чего -- администрация ответит, я-то при чем? Судить будет Мари-Анна Витторно, это ее епархия. Она хорошо подмахивает, стервочка длинноногая, и здесь подмахнет. Я ее потом на море свожу, на весь уик-энд. Кивалы -- дадут вердикт, какой им скажут. А я потом, через месячишко-другой, а то и через годик, сомнениями поделюсь с Дэном (то есть с Доффером, однокашником, за счет связей пролезшим в большие шишки). И у Дэна отныне будут мои... сигналы. Если все будет тихо -- то и сигнал угаснет. А если что -- я не молчал и не сидел сложа руки. Можно было бы припаять ему дополнительно нападение при исполнении, ну да бог с ним. Начнется -- за что напал, почему шлепал, как расшифровывается, почему не доложил... Бог с ним, будем считать, что это я сам себя коленом в пах ударил. От усердия. И еще мыслишка. У меня на руках десяток дел. Могу я отвлечься от бродяги ради особо важных дел? Ответ ясен. Пусть пока попарится в предвариловке, может быть, наскучит ему, не Гайд-парк. А скучать начнет -- говорить захочет. Подсадим кого-нибудь, авось... И Хорхе (начальник режима "Пентагона" Хорхе Домино) надо будет впиндюрить по самый мозжечок за такие подарки -- "особо важное, никто не сбегал!.." Подставил, сволочь... Все получилось как по писаному. Стивен Ларей, родства не помнящий, получил требуемое имя и три года за побег из следственного изолятора. Никого не смутила противоречивость парадигмы "ранее не судимый, под следствием и на учете не состоявший", но тем не менее сбежавший из мест заключения. Присяжные не понимали и не желали вникать в существо рутинного дела, судья в свои двадцать шесть все еще была не замужем, а Фихтер, вроде, склоняется... Никому ни до чего не было дела. Защитник, сообразительный парнишка, вел себя дисциплинированно, упирал, как велено, лишь на пережитое потрясение (трагедия в Магиддо), на слабое здоровье подзащитного. Тщетно. Три года -- срок небольшой, но ощутимый. Полгода уже отсижено в предвариловке, а два с половиной предстояло сидеть во второй "звезде".

Глава 2

Оводы поют, Леска звенит... Жизнь щедра -- Всем еды хватит. Томас Фихтер напрасно рассчитывал, что Гек будет скучать по второй "звезде", сидя в первой. Нет уж, предварительный срок засчитывается в основной, в подследственном корпусе -- лучше будет. Мелькали дни, менялись соседи, камеры, и было скучновато, по правде говоря. Кормили плохо, однако можно было покупать. Или отовариваться официально в тюремном магазине, покуда деньги имеются на тюремном лицевом счету, или втридорога через обслуживающий персонал. Подследственные к работам не допускались, а нетрудовые накопления могли переводиться на лицевой счет в размере 25 талеров ежемесячно. Гек работать не собирался, голодать тоже. Пятисотенную бумажку он постепенно проел с помощью сговорчивых надзирал, так что через месяц, когда деньги кончились, один из служивых, наиболее прикормленный Геком, с энтузиазмом ринулся выполнять его поручение -- перегнать весточку адвокату Айгоде Кацу. Нет ничего предосудительного в том, что заключенный хочет есть и готов платить, тем более что чифира, спиртного и наркоты не заказывает. И адвоката хочет нанять -- что тут такого противозаконного, почему не помочь? Естественно. Если бы Гек, гнусно ухмыляясь и цинично подмигивая, предложил бы этому надзирале, "омеге" среди своих собратьев, за кругленькую сумму нарушить присягу, продаться с потрохами и предать товарищей-сослуживцев, тот отказал бы ему в резкой форме и потом долгие годы гордился бы своей неподкупностью. А так -- мало-помалу, колбаска да сахарок, да теплые носки, да списочек книг из тюремной библиотеки, да свежая газетка... Благодарю, голубчик, уважил пожилого человека... И постепенно Норман Вильский, двадцати трех неполных лет, привык в свою смену шестерить перед спокойным, внушительным, богатым, а главное -- не мелочным узником. Говорят -- уголовник, пробы ставить негде... Так все бы сидельцы такими были, горя бы мы с ними не знали. Попроси тот что-нибудь запретное -- доложил бы по команде и глазом не моргнул, но ведь не просит... Айгода Кац помнил, что ему придет весточка от щедрого заказчика под именем Стивен Ларей и он должен будет прислать ему молодого и прыткого адвоката со способностями. Способности бывают разные. Его внучатый племянник по младшей сестре был молод (тридцать лет), шустр и обладал невероятной способностью вытрясать из родственников деньги, подарки, услуги и всякую иную материальную выгоду. Молодой Менахем Кац, член районной коллегии адвокатов, крепко раздражал своего дедушку, но сейчас был на мели и являлся единственной опорой бабки, его, Каца, выжившей из ума сестры. Старый Кац вкратце обрисовал ему ситуацию, напичкал на скорую руку дельными советами и отправил в "Пентагон" на заработки. Первое же свидание оказалось и последним. Менахем Кац решил, видимо, сразу дать понять этому пентюху, какую ему оказывают честь. Обращаясь к своему клиенту на "ты" с первых же слов, он держался глупо и спесиво, совершенно вразрез с той линией, которую порекомендовал ему дедушка. Мало того, спрашивая Гека, он постоянно его перебивал своими комментариями и замечаниями типа "...ну, тебе, родной, этого не нужно знать, я это сам продумаю..." Гек сначала вообразил, что его разыгрывает администрация тюрьмы, потом, в ходе встречи, убедился, что адвокат -- действительно посланец старого Каца. После этого Гек взял себя в руки и спокойно выслушал все рассуждения этого наглого индюка, сводившиеся к тому, что теперь ему придется платить и делать это много, часто и с глубокими поклонами в сторону своего благодетеля, Менахема Каца. -- ...таким вот образом, дружок! На сегодня хватит. Есть еще пожелания? (Оговоренную заранее тысячу он и не подумал передать -- в первый раз, мол, опасно. У него репутация.) -- Есть. Рекомендации у тебя хорошие, но сам ты говно. Пшел вон и навеки. Да!.. Не забудь вернуть деду тысячу и мое о тебе мнение. -- С этими словами Гек встал и повернулся в сторону надзирателя, сидящего поодаль и наблюдающего за встречей, и таким образом закончил свидание. Вильский получил последние полсотни "на транспортные расходы" и повез записку по тому же адресу. Старый Кац уже успел выслушать до слюней возмущенного родственничка и теперь читал записку, освещающую позицию другой стороны. "Ты кого прислал, старая ты сволочь? Мне нужен компетентный, с мозгами и знающий меру. Вспомни себя в молодости и поищи как следует. Плюс двадцать. Подателю сего дай тысячу, нашинкованную по десять и двадцать. Остальное -- под отчет. Стив". -- Что верно, то верно, -- подумал вслух Айгода, бросая письмо в камин, -- и жадный, и дурной у меня внучек-племянничек. -- Кац не знал, как ему реагировать на это лапидарное командирское послание: хотелось оскорбиться за "сволочь", но ведь тут же и лести таки подсыпал, уравновесил... Оскорбление и лесть долго бы еще качались в коромысле весов друг против друга, но на сторону лести бухнулось увесистое и звенящее "плюс двадцать" -- еще двадцать тысяч наличными в абонированном сейфе аграрного банка, с номером ячейки на двадцать единиц бо2льшим, чем семизначный номер, заранее оставленный ему Геком. Старик знал, что будут еще номера с посланиями, Гек его предупредил об этом. (У него было абонировано шесть таких ячеек на общую сумму восемьсот тысяч талеров, с предоплатой -- почти сто тысяч, -- внесенной на пять лет вперед.) Что ж, придется поискать... Новый адвокат, молодой коротышка Джозеф Малоун, пришелся Геку по душе. Холерик и непоседа, он сразу засыпал Гека сотней терминов и ссылок на уголовный и гражданский кодекс, доказывая, что по отношению к Геку было допущено беззаконие вопиющее, подлежащее расследованию и наказанию виновных. Но Гек не хотел без надобности ворошить муравейник и велел Малоуну не встревать в ход следствия, ограничиться тщательным сбором и изучением материалов по данному делу. Наружу -- ни гу-гу, никаких протестов. -- Господин Ларей! Мне четко объяснили, что вы не любите платить деньги за просто так (Гек поморщился при этом выражении). Извините, но я привык, если не на процессе, говорить и действовать напрямик. Так вот, я тоже не привык получать деньги за просто так... -- Сделай милость, говори "ни за что"... -- ...Получать деньги ни за что. А вы... -- Брек. Не тараторь. Я буду говорить тебе "ты", если не возражаешь. Я старше, необразованнее, и я заказчик. Не против?.. Благодарю. Как бы там дальше ни было -- ты уже гораздо лучше того парня, что был до тебя. Быть хуже -- очень трудно. Кроме того, ты не родственник старому Кацу и появился через месяц после рекламации. Значит, старик искал тщательно. А его мнение очень ценится среди... ценителей его таланта. Я ищу парня, которого намерен знать долгие годы, по обе стороны "колючки". Работы хватит, равно как и денег за нее. А покривился я на некоторые твои выражения, имеющие здесь иной смысл, чем на воле. Я буду всецело доверять твоим знаниям, но и ты доверяй моим. Постарайся впредь избегать выражения "просто так" -- при мне хотя бы. Тут его применяет всякое шакалье по гнусному поводу. Дальше. Чтобы тебе спокойнее жилось на этом свете, некоторые ответы я проговорю вперед твоих вопросов: мой адвокат должен быть честным человеком, это очень выгодно. И я не побеспокою тебя просьбами пропулить мне что-либо запретное. Бабу, деньги, жратву, записки -- найдется кому обеспечивать помимо тебя. Единственное отступление -- гонорар. Я буду пока платить наличными, но, в случае чего, откажусь это признать. Ну, если, к примеру, налоговая полиция затеет выяснять, откуда я беру деньги. На воле потом я легально утрясу данный вопрос. Пока же -- не обессудь, разбирайся с налоговой декларацией сам. Теперь ты говори... Малоун, давно уже сопящий от нетерпения, заговорил. Смысл его горохом скачущей речи укладывался в "спасибо, вы резкий, но умный человек, я согласен, с декларацией разберусь". Оба расстались довольные друг другом. Больше всего, как неожиданно выяснилось, Гека допекла сексуальная проблема. На воле все решалось просто -- Гек посещал один из борделей -- и все как рукой снимало на пару дней. А здесь... Первый месяц было не до того, потом -- хоть на стены лезь. В конце концов Вильский решился на очередное нарушение и поставил для Гека женщину, надзирательницу из женского отделения. Гек разово заплатил ему двести монет, а бабе платил двести за встречу, отныне договариваясь с ней напрямую. Еще сотня уходила дежурной смене, обеспечивающей свободную камеру, а чаще дежурный кабинет. Время -- час. Хочешь дольше -- плати больше. Некрасивой толстомясой бабе было уже под тридцать, но выбирать не приходилось. Трахаться на лежаке Гек отказывался, предпочитая ставить свою избранницу "в позу прачки". Кончив раз -- отдыхал пятнадцать-двадцать минут (обычно они заваривали кофе и выпивали по чашечке) и кидал ей вторую палку. Две недели после этого можно было жить более или менее, потом опять становилось туго... В камере Гек жил, стараясь соблюдать все понятия, хотя и знал, что на территории "Пентагона" многое трактуется иначе. Однако местные "законы", неукоснительные в "парочке", здесь, в первой предварительной, размывались, с одной стороны, неопытными новичками, а с другой -- залетными урками, имеющими опыт отсидки на периферийных зонах. Геку сажали в соседи всяческую шантрапу и случайных людей, но ни разу не попался кто-нибудь, подобный Дельфинчику. Неделю в месяц, как по расписанию, подсаживали "крякву". Гек обострившимся чутьем, помноженным на знания и опыт, раскалывал таких в один день. Но виду не подавал, чтобы не возникло "обратной тяги", по выражению Ванов, -- чтобы лягавые не просекали, когда и в чем прокалывался их человек, а также чтобы легче было проследить за их намерениями. Дважды попадались бандитствующие, но оба раза они признавали старшинство Гека и оба раза мирным путем, почти без эксцессов. Они вовсе не горели желанием раскрутиться "на еще" за разборки в предвариловке. Придет время -- и в "парочке" все станет на места. А "парочка" -- вот она, на пороге. Полгода -- и суд. Распишись и досиживай. Малоун рвался в бой, ибо собрал для процесса гигантский букет нарушений со стороны прокуратуры и следствия, обещал добиться оправдательного или хотя бы отсроченного приговора, но Гек решил иначе. Он внимательно изучил все доводы своего адвоката: действительно -- если нет каких подводных камней -- дело чистое почти, остается одно бродяжничество и недоказанные фальшивые документы (где они, где свидетели?). А раз так, то пусть отсидка будет, но подконтрольной: в случае чего Джо пустит в ход собранное, вытащит его в предвариловку на переследствие, а там и вовсе того... С пакетом в руках, наголо свежестриженный (оброс за полгода), Гек вступил в камеру 2-3-31, что означало второй луч, третий этаж, тридцать первую камеру -- нечет. Первое, что он увидел, -- полотенце, брошенное у входа на цементном полу, неподалеку от параши. Гек хорошо знал предания и легенды зонного мира. Предания, потому что в реальной жизни на нарах ни сам он, ни Чомбе, ни Ваны, ни иные серьезные люди не применяли полотенце для встречи новичков. Здесь явно сидела оборзевшая мелкая и подлая шушера, не имеющая правильных понятий о поведении "в доме". Считалось, что новичок, обтерший о полотенце ноги -- претендует на лидерство, переступивший -- свой, но нейтральный, а поднявший -- поднимал вместе с полотенцем судьбу шестерки, а то и хуже... Гек решил не принимать дурацкие правила камерных гнид. Он прошагал над полотенцем, мгновенно отметил, что свободных приличных мест на шконках нет, и ощутил, как кровь застучала в висках и захолодело под ложечкой. Он представился, ни с кем не встречаясь взглядом, прикинул обстановку и начал: -- Ребята, а чье это полотенце там валяется? -- Ребят в большой (видимо сдвоенной одиночке) камере было семь морд, он восьмой. У окна внизу сидел плечистый парень в тельняшке, со шрамом на лбу. На вопрос Гека среагировал его верхний сосед, дылда лет двадцати: -- Подбери, твое будет. -- А? Чье, ты говоришь? -- Твое, говорю, деревня. -- Гек приободрился -- парень-то совсем дурак, никакой осторожности в словах. -- За деревню -- прощаю, а за парашное оскорбление ответишь. Я хочу получить твоих глубоких извинений насчет полотенца. Х-хоба! Клещ попал в непонятное! Незнакомец моментально выкрутил его в виноватые. Говорит, правда, как урка, но тюремные правила для всех одинаковы. Клещ и сам почувствовал, что спорол большого косяка. Ситуацию следовало немедленно гасить. Если бы он набрался духу и покаялся со всем своим усердием, то вполне бы мог отделаться ударом по рылу и временным падением своего камерного статуса из основного в нижнесредний. Но Клещ был выше ростом, вдвое моложе и не один -- кенты рядом. (А в этой ситуации кентов не было: по крайней мере начальный узел он должен был рубить или распутывать сам.) Он спрыгнул со шконки вниз и якобы лениво двинулся к Геку. -- Дядя, ты офонарел. Сейчас я возьму тебя за ручку и отведу к параше. Там ты будешь жить, возле полотенец... а! Гек ударил его вполсилы в губы, так, что обе сразу лопнули. Клещ отлетел, спиной задев шконку, и бросился на Гека. Но Гек поймал его челюсть крюком левой, вывернув ее так, чтобы ударить не костяшками пальцев, а торцевой мякотью кулака, со стороны, противоположной большому пальцу. Встречный удар нейтрализовал напор Клеща до нуля. Тот замер, все еще на ногах, но оглушенный. Гек стал несильно и быстро бить его в лицо с таким расчетом, чтобы рассечь до крови как можно больше тканей. Затем ухватил за кисть руки и сдавил в нужном месте. Боль была неимоверная, и Клещ заорал во всю мочь. Дело было сделано, и Гек ударом под дых согнул Клеща, развернул и пинком направил его в сторону параши. -- Знать, твое это полотенце... тетя! Многоопытные надзиратели быстро среагировали на истошный страдальческий крик. Стукнул-звякнул ключ, и в камеру с дубинками ворвались трое вертухаев. Клещ, ругаясь по-черному, пытался привстать с пола, Гек спокойно стоял, опустив руки, один, посреди камеры. Остальные не успели стронуться со своих мест, а если кто и был рядом с полем битвы -- уже благоразумно убрался под защиту шконок. По заведенному обычаю надзиратели сначала били, а потом уже спрашивали. Так и здесь: град сильных ударов резиновых палок обрушился на плечи, живот и спину Гека -- голова имеет обыкновение кровяниться и покрываться синяками -- все потом жалобы пишут... Было очень больно, и Гек не стерпел, как решил поначалу. Двумя ударами -- в шею и в живот -- он вдруг выключил двоих надзирателей и поймал взглядом глаза третьего. Тот моментально обмяк: "Убьет... побег... расследование... выпрут..." -- Начальник, бить не надо, неправильно. Забирай этих двоих. Задумают мстить -- передай: их потом в дворники не возьмут, уж я позабочусь... -- Гек угрожал на арапа. Главное -- это продемонстрировать собственное верховенство (в данном случае -- физическое) и, сохраняя внушительный и уверенный вид, пообещать служебные неприятности. Ваны объясняли ему, что люди в форме, служивые, отдрессированы службой и жизнью так, что всегда готовы склониться перед силой, если внутренне ощутят ее превосходство над собой. Правда, если номер не проходит, топчут особенно жестоко (как, впрочем, и всякого поверженного идола). Дверь все еще была открыта, замяукал сигнал тревоги на этаже, послышался топот ног... Гека, как зачинщика беспорядков, спустили в шизо на пятнадцать суток, но бить не били. Когда заковывали -- народу было много из разных подразделений, а когда расковали -- в карцер бить так и не пришли. Видимо, сработал финт. Горячую баланду давали через два дня на третий. Она ненадолго согревала пустой желудок, остальное время живущий в ожидании куска плохо пропеченного хлеба и воды, беззастенчиво именуемой в инструкции кипятком. После зачтения приговора Гек, предвидя разное, в том числе и карцер, съел за один раз, впрок, не менее двух килограммов вареной говядины. Но на сколько хватило той сытости -- на сутки, может двое? Очень холодно было и ночью, и днем. Лампа дневного света своим мерцанием приводила Гека в исступление, у него болела голова, рябило в глазах, мысли путались. Он был уверен, что эта лампа -- негласный элемент издевательств, и всегда завидовал окружающим и на воле, и на зоне, которых, как ни странно, моргание ламп дневного света доставало куда меньше, чем его. Деревянный лежак давали к отбою, в десять тридцать пополудни, забирали через шесть с половиной часов, в пять утра. Верхнюю одежду у него отняли, оставили майку и тренировочные штаны. По-настоящему трудно было только первые трое-четверо суток. Дальше все неприятные ощущения словно бы притупились -- организм приспосабливался к неблагоприятным условиям. Гек следил только за тем, чтобы не расходовать силы понапрасну -- экономно двигался, ночью вгонял себя в некоторое подобие анабиоза, так, что сердце билось медленно, а температура тела снижалась на несколько градусов. Обучая этому, Ваны предупредили Гека, что никто при этом не должен его тормошить, может серьезно разладиться сердце и печень с почками. Это не было полноценным сном, но его Гек добирал днем, восстановив и усовершенствовав навыки сна с открытыми глазами. Чтобы поддержать силу в мышцах и в то же время не расходовать энергию понапрасну, он стал "гонять волны", по выражению Патрика: сидя у стены, представлял себе мышцы, одну за другой, и поочередно же их напрягал. Медленно, потом быстро. Сверху вниз, справа налево... Так что, когда срок кончился, Гек был относительно свеж, только похудел килограмма на три. Но оставалось еще восемьдесят, все нормально. А в тридцать первой камере жизнь шла своим чередом. Клещ, оклемавшись в санчасти, вернулся в камеру, с порога поделился вслух своей жаждой мести по отношению к мужику-обидчику и направился было к своему месту. Однако его ждал отвратительный сюрприз: пинком в живот его старший кореш и сосед по шконкам, главкамерный по кличке Сторож, отбросил Клеща к входной двери. -- Назад! Твое место отныне там! -- Он указал на парашу. -- Ты что, Сторож... Обалдел, да? Я же нигде не... Кто-то меня облыжно... -- Цыц, б...! Мы тут посоветовались про тебя. Поскольку вместе жили, я даже перестукивался с другими. Все. Сам виноват -- взвесил мужика на парашу, да вес не взял... А в таком случае, сам понимаешь, -- твой ответ. С тем чуваком -- отдельная тема, разберемся, но ты -- фить! -- уже свершился... Тетя. Теперь ты Тетя, а не Клещ. Молчи, говорю, б...! Не то зубы вышибу до единого! Единственное, что могу, в память, так сказать, и по доброте душевной: пидорасить тебя не станем. Будешь жить объявленным парафином... Ну, если, конечно, по доброму согласишься, тогда -- никто не запретит! -- Сторож расхохотался, остальные напряженно подхватили. -- Уборка, вынос параши -- отныне твои. С мужиком мы разберемся. Но если ты его коснешься, пока он не перешел официально в твою пробу и ниже, -- замесим начисто тебя, прежде всего. Ты знаешь порядки: не смей даже пикнуть против любого не из опущенных. Врубился? -- Но... Ребя, как же... Вместе же ку... Один из парней, Квакун, подскочил и с размаху врезал ему в лоб рукой, обутой в ботинок: -- Пшел на место паскуда! Еще раз вспомнишь -- будешь кушать у меня из штанов. Ну-ка, тряпку в руки -- и пошел мыть полы. Да на четвереньках! На ногах -- люди ходят... У Клеща началась тяжелая истерика: он закатил глаза, начал трястись... и горько зарыдал. Звякнул глазок в форточке, но все были порознь, никто никого не бил, кроме рыдающего сидельца на полу у входа -- никаких происшествий, сами разберутся. Да, Клещ всегда был хулиганом и забиякой в своих краях. И попух он за злостную хулиганку -- бутылкой избил директора своей бывшей школы. В "Пентагоне" сиделось ему неплохо, поскольку Сторож был "земеля" -- с того же винегретного района, много общих знакомых и воспоминаний. Матка с сеструхой каждые две недели приносили "дачку", сидеть оставалось год да месяц... Ах, как он любил унизить и потоптать какого-нибудь недотепу из опущенных. Неизъяснимо приятно наблюдать, как трепещет и боится тебя это слякотное существо, которое вот, через секунды будет языком начищать твои ботинки, плакать, умолять сжалиться... А ты -- возьмешь свое, обязательно возьмешь, но сначала потомишь неизвестностью, замахнешься и... сдашь назад... И в чреслах набухает сладостью Он... Теперь можно и начинать... А придет пора, придет воля. Попадется это существо у тебя на пути -- боже мой! Тоже будет клево и очень смешно... Еще лучше, чем здесь. А опустить -- во-още, наверное, кайфово: снять первую пенку... Клещ плакал. Никогда не предполагал он, что сам угодит в обиженные. Это теперь он должен будет под страхом изнасилования и смерти прислуживать сокамерникам. Это его будут заставлять петь и плясать для их увеселения. И будут теперь избивать каждый божий день, как он избивал. А потом и... А на воле куда деться от пересудов... И вдруг открылась его сознанию истина: нельзя поступать с другим так, как не хочешь чтобы поступали с тобой. Он понял ее как откровение Господне и почувствовал прилив сил и жажду объяснить это другим, товарищам своим... бывшим... Он поднял глаза, и красноречие его, не успев родиться, утонуло в омуте мерзкого страха: во взглядах его сокамерников разгорались предвкушающие огоньки -- ох и многие держали на него зло за пазухой. Через дней десять он уже созрел для чего угодно, -- избивали его, гада трусливого, не утомляясь и жалости не ведая. Но одна мысль билась у него голове: с обидчиком нельзя сидеть в одной камере -- он не выдержит -- и его убьют. И однажды он постучал в дверь и попросил перевести его в другую камеру... Там было не легче -- много, много труднее: неизбежное свершилось, и его опустили до конца, в девочки. ...Сторож во всеуслышанье пообещал разобраться с новеньким -- Лареем. Этого же от него ждали авторитеты "парочки". Однако на душе у главкамерного было тяжело. Пообещать -- куда проще, чем выполнить. Он видел, как машется этот Ларей. И как держится. И не про него ли слухи -- про мужика, который сумел отсюда уйти в побег и цепи рвал? Его даже надзиралы перебздели. И ребята из-за стенок какую-то парашу несут: первая судимость -- за побег из крытки! Чудно2. Что делать? Гек вновь переступил порог камеры, в которой поселился за пятнадцать дней до этого. Линия времени, сделав двухнедельную петлю, распрямилась, словно и не было той петли, и действие продолжилось, как после антракта. Только не было уже полотенец на полу, не было полноопущенного Тети, на месте которого, над Сторожем, жил другой сиделец, самбо по кличке Аврал. Гек в полной тишине поприветствовал всех и направился прямо к Сторожу, каменно сидевшему на своей шконке. Гек видел страшное напряжение парня, готового к немедленной разборке, и устало ему улыбнулся: -- Ты главный? Ты. Как же ты допустил эти крысиные игры с полотенцами? Я ведь тебе не мальчик-дошкольник. Я тебе в отцы гожусь. А в шизо болтаться по нынешним временам -- ничего хорошего для здоровья, увы, нет. Или у тебя тоже претензии ко мне? -- Голос Гека, хрипловато-добродушный в первых словах, вдруг налился отчетливой, но еще неблизкой угрозой. -- У меня-то лично нет... -- начал Сторож, пытаясь нейтральными словами выиграть время и перехватить ситуацию в свои руки. -- А у кого есть? -- Гек медленно развернулся, чтобы дать время глазам, сверлящим его затылок и щеки, сделать выбор. Все выбрали пол и стены. -- Но вот у... -- Подожди, не тарахти, дай отдышаться. Угу. Извини, что перебил. У кого-то ко мне претензии есть? Да? -- Претензии не претензии, а вопросы к вам имеются... у людей... Они... -- Мы не на приеме у английской королевы. Мое имя Стив, можешь обращаться на ты. Это ничего, что я стою тут перед тобою, не мешаю? Сторож растерянно двинул рукой, и Гек тотчас (но неторопливо) истолковал это как предложение садиться. -- Благодарю... Э-э, как тебя звать-величать? Ст... Нет, я имя имею в виду. Тони? Хорошее имя, знавал я кое-каких Тони, все неплохие попадались. Вот так. Теперь можно и поговорить, без спешки и серьезно... Тони Мираньо был младшим братом известнейшего в определенных кругах человека из банды Дяди Сэма. А Дядя Сэм, в свою очередь, возглавлял крупнейшую бандитскую организацию в одном из правобережных районов Бабилона. (Дяде Сэму настолько понравилась его официальная кличка-титул, что он даже отрастил себе жидкую рыжую бородку, чтобы походить на символьные карикатуры. За это, кстати, и получил заглазную кличку Индюк, которая нравилась ему гораздо меньше.) Паул Мираньо был у Дяди Сэма предводителем боевиков, специалистом по междоусобным проблемам. В тридцать два года он так и не завел семью, мотая направо-налево денежки, но своими "подвигами" досрочно свел в могилу мать-сердечницу; отца и след простыл еще двадцать лет назад. Пришлось взять на воспитание младшего братишку -- и братишка воспитался. Тони, пребывая в тени своего знаменитого брата, успел тем не менее повидать свет, получив два года на малолетке в Песках за грабеж. После отсидки его впрягли в дело, пристроив по блату на рынок, наблюдающим в розничную торговлю героином. Но однажды Тони решил подработать в свободное время и взять кассу -- захолустное отделение сберегательного банка на пустынной улочке неподалеку от рынка. Дали ему шесть лет, три он уже отсидел. Всякое бывало в эти три года -- и ножи, и "понял-понял", -- но с его характером и связями сиделось, в общем, неплохо. Сила была, постоять за себя мог, разумом бог не обидел, ну и братан не забыл, поддержал своей мохнатой лапой. Нормально. Впервые, однако, заробел он чужого человека на своей территории. Тони почувствовал нечто вроде стыда за свою слабость -- но ведь не зуботычины же он, в самом деле, испугался... -- Давай, поговорим. Может, похаваешь? Напостился поди? Тогда погоди с разговорами, сейчас чайку заварим да разберемся, что к чему. Стив, говоришь, тебя зовут? "Тертый парнишка", -- отметил про себя Гек. Ситуация грозила выходом из-под контроля: Сторож-Тони явно нацелился перехватить инициативу. Но первый раз сидел он пацаном, судя по перстню... -- Стив, Стив. С памятью, я вижу, у тебя все в порядке. Но тогда скажи мне, Тони, прежде чем заваривать чай, откуда ты возьмешь заварку -- не из того ли буфета? -- Гек указал на общий стенной шкафчик для продуктов. -- А в чем дело? -- Не хотелось бы тебя оскорблять отказом, но оттуда, -- Гек кивнул на стенной шкафчик -- я жевать не стану, все в нем дерьмом пропахло. Сторож непонимающе наморщился и вдруг врубился: только что на унитаз взгромоздился один из парней, а шкафчик был открыт всем ветрам. -- Ну, ты знаешь, это же не на дальних зонах, здесь других правил придерживаются... А мое -- вот, в тумбочке, закрыто как положено, не волнуйся. -- Это уже лучше. И все-таки -- кто тут у тебя придерживается других правил, чтобы я для себя знал: я-то, по старости лет, на своих стою. Сторож твердо посмотрел было в немигающие глаза Гека, и холодок страха опять заворочался в его груди. С этого -- станется, сейчас начнет пробирную палатку раскладывать... -- Тех уж нет. Это Тети хаванина, когда он еще Клещом был. Наши не ели, а ему не позволили общий ящик лапать. Гусь! Собери парашу из комода и сгрузи в мусор. Стенки протри. Мухой, скотина! -- взревел он, увидев, что Гусь уже открыл рот для вопроса. Гек легко дал обвести себя вокруг пальца. Ему -- да, не положено было бы есть из незакрытого продхрана, а простым ребяткам -- кроме неодобрения и насмешек -- подобное нарушение по незнанию ничем бы не грозило на первый раз в нормальной крытке. Но пусть Тони понервничает с мокрым рогом, пусть вспомнит малолетку. Достигнуто было главное -- он победил. На некоторое время. Гек только пригубил чифир, остальное уступил Сторожу. Пришлось рассказать кое-что о себе, с отрепетированными недомолвками: "я посторонний человек, жертва случайностей и лягавского произвола, ну, ты меня понимаешь, ни за что прицепились, ничего у них на меня нет..." Подоспел и наиболее деликатный момент. -- Ну, угловой, где ты мне место хочешь определить, по своим понятиям -- что думаешь? Вопрос прозвучал очень серьезно. До этого -- Тони да Тони, а сейчас урочьим титулом спрашивает, намекает, что он-то выше. И то хлеб, что солидный урка: хоть не гнет морально, с уважением поддавливает. -- А что -- мы люди простые. Сам видишь -- одна молодежь сидит. Старше меня только ты, а мне до четвертака еще год с лишним. Мы к правильным людям относимся с уважением -- чем богаты, как говорится. Лучше моей шконки в этой хате нет. Милости прошу. А я рядом расположусь. Крученый -- переместись. -- Ну, уважил. Не откажусь. Мне после морозильника очень в кайф сегодня спать будет. Да, Тони, не дергайся насчет верхнего парнишки -- пусть спит, где спал, мне дешевых привилегий не нужно за счет живых людей. И еще. Почему у вас в доме такая грязь? Не предвариловка, чай? -- Да, упустил малость. До этого Тетя все убирал, ну и сбилась очередь, обленились парни. Сейчас наведем порядок. Аврал!.. -- Погоди. Где таз, тряпка? -- Гек засучил рукава, снял треники, рубашку и остался в майке, трусах и ботинках. Усмехнулся ошалелым парням и пояснил: -- Сегодня моя очередь. -- В гробовой тишине минут сорок Гек приводил пол и стены камеры в порядок, драил на совесть -- и по углам и у порога. Под шконки, правда, не полез, дотягивался руками и тряпкой. После этого насухо протер пол, сполоснул и отжал тряпку, вымыл руки, оделся и спросил в пространство камеры: -- Ну что, ребятки, чисто? -- Чисто... Нормально... Как на флоте... -- вразнобой отвечали ему. -- Сегодня моя очередь была, а от завтра и дальше -- ваша будет. Тони, ты, как основной, должен не руками, головой работать. Присмотри, чтобы парни качество держали, как сегодня. Порядок в камере -- по всем вопросам -- на тебя ляжет. Я лишь иногда советом подмогну. Не возражаешь против такого расклада? Сторож-то не возражал. Как вот ответ перед авторитетными держать? На ближайшей прогулке спросят... Спросили. Во дворе гуляли посменно. Раньше двор был разбит на отдельные секции, а потом секции разобрали и выводили гуртом, человек по пятьсот в смену, может чуть побольше. А было таких смен семь. Сторожа почти сразу отвели в сторонку и стали как тогда, после конфликта с Клещом, допрашивать. Сторож ничего не утаил (знал -- проверят), только кое-где сместил акценты, чтобы выглядеть получше. Еще раз повторил рассказ о драке, подробно обрисовал манеру говорить этого Ларея, татуировки, торчащие из-под майки, его привычки и требования. На прямой упрек в том, что он спасовал перед "дедком", Сторож так яростно взглянул на говорившего, что тот вынужден был свести все к шутке -- Сторож был не трус, и все это знали... Гек тоже был на этой прогулке. Слухи о нем уже широко гуляли по "Пентагону", и сейчас возле него отирались чуть ли не толпами -- хотелось рассмотреть поближе этого очень странного типа. Гек держался настолько отрешенно, что набиваться с разговорами никто не решился. Зато достали просьбами закурить. Гек терпеливо говорил: "не курю" -- и медленно перемещался вдоль стены -- вперед-назад, вперед-назад. Ну никак не походил он на громилу, рвущего цепи и наручники. Наконец один из самых заводных сидельцев, по кличке Кот Сандро, встал у Гека на пути и спросил его с усмешкой: -- Опять в побег намылился, чувак? Что молчишь, с тобой разговаривают... Не сверли, не надо. Даже дырку не протрешь своими зенками гнилыми. Ты почему никому закурить не даешь? Ну как было отвечать на этот дурацкий вопрос, чтобы самому дураком не выглядеть? Гек развернулся к нему спиной и так же неспешно пошел в свободную сторону. В принципе -- час был на исходе, можно и того... Кот Сандро усмехнулся корешам и ринулся догонять: -- А ну-ка, мужичок, тормознись сюда... Сандро ухватил пришельца за плечо... Что было дальше -- толком никто не понял. Просто Гек сам продолжил поворачиваться в заданном направлении, но только одним корпусом. Кот Сандро тронул правое плечо, и Гек разворачивался вправо. Одновременно он с максимальным ускорением разогнал правую руку, сжатую в полукулак, и наотмашь ребром полукулака ударил по зубам. Главное было в этом фокусе -- бить очень резко и точно, и чтобы плоскость ладони шла перпендикулярно зубам, а удар пришелся бы по кончикам верхних передних. Можно было бы ударить и в переносицу -- да это уже насмерть. Сандро упал в полном сознании, но без понимания случившегося. И только когда он стал выплевывать камешки изо рта -- увидел: это его зубы, четверо передних... ...Сандро почему-то упал, мужик по-прежнему шел... Засвистел тревогу надзиратель на каменном заборе, захныкала сирена, возвещая об окончании прогулки. Поднялась легкая суматоха. Сторожу никаких инструкций в тот день не дали, обещали подумать... Перед прогулкой сидельцев всегда шмонали с ног до головы. И хотя сидящие представители городских кланов, даже враждующих, четко держали подобие перемирия в процессе отсидки, крови и смертей хватало. Карточные долги, межличностные конфликты, сход с тормозов, припадки агрессии, месть, самосуды -- да мало ли чего, и половина ЧП -- во время прогулок. Надзиратель сверху не уследил за самой дракой, видел только последствия. Клокочущий злобой Кот Сандро объяснил, что упал сам и ударился ртом о колено -- ни к кому претензий нет. Слухачи лишь повторяли информпараши: вроде его залетный урка мочить пытался, да не успел. Чем -- не видели, бают -- кастетом. Однако дела не завели, материала не хватало. Пострадавшие есть -- виновных нет. Следующей прогулки ждали все -- от Сандро до надзирателей, но Гек на прогулку не вышел. -- Свинарник, -- коротко объяснил он свою позицию сокамерникам. В камере ломка старого порядка и утверждение нового прошла на редкость безболезненно. Недаром Гек в свое время провел целый год возле дона Паоло. Он наглядно учился искусству построения отношений в маленькой людской пирамиде, где чувство меры и такта -- тот самый цементный раствор, должный скреплять воедино отдельных людей в единую стаю. Плох раствор -- общество некрепко. Лишь оказавшись в шкуре дона Паоло, Гек осознал как следует великую мощь старого дона, идущего по жизни с тяжеленным крестом ответственности за судьбы своего безумного и уродливого мира. Волею Гека два лидера было в камере: он и Тони Сторож. Тони исполнял роль администратора, вожака, а Гек держался паханом -- судьей и советчиком, толкователем неясных мест зонного кодекса, духовным авторитетом. Он же, благодаря своим деньгам и вертухаю Вильскому, обеспечивал бесперебойное курево, секс-журналы. Через каналы своих однокамерников -- и чай, который сам почти не пил, но покупал каждый день. Из камеры он теперь не выходил, тренировался по большей части с маскировкой под физкультуру, гонял волны (мышцы поочередно, лежа или сидя неподвижно), ночами отрабатывал дыхание и сердцебиение, реже температуру. В физкультуре у него сразу же объявилось двое последователей -- Красный и сам Тони Сторож. Гек не возражал, почти все показывал и рассказывал. Вот только парни, в отличие от него самого в период ученичества у Патрика, редко задавались вопросами "почему да как": раз делает так, значит, оно правильно. Однажды в камеру высадился десант из двух жлобов, кажется, из команды Дяди Фрица (заглазная кличка -- Кошеловка). Тупые и борзые, они сразу наделали кучу ошибок: приступили прямо к Геку, игнорируя Сторожа, не разведали обстановки, сморкались на пол, ругались матерно через каждое слово. Забавно получилось, кстати: сокамерники, в свое время очень недовольные тем, что Ларей прикрутил им на этот счет языки, теперь уже восприняли мат пришельцев как оскорбление и вызов принятым "у них" порядкам. Гек поторопился выручить Тони Сторожа из щекотливой ситуации: он наскоро вышиб им по несколько зубов (результаты такой хирургии не опасны, зато очень эффектно смотрятся), но "парашютизации" не подверг -- просто избил до беспамятства. Парней убрали в санчасть, виновных унтеров, подкупленных для пересадки, наказали копейкой, сняв с них положенные наградные и надбавочные за весь год и предупредив о неполном служебном соответствии. Геку хотели довесить один оборот, но Малоун, подкрепленный деньгами Гека и старинными, все еще имеющими некоторый вес связями Айгоды Каца, отбил все атаки прокурорского надзора. А свои пятнадцать суток Гек, естественно, обрел. На этот раз сиделось чуть полегче: два раза подряд, на девятые и десятые сутки (вышло как раз на Рождество) ему пропулили грев -- бекон с хлебом, плитку шоколада и сушеное мясо. Это расстарались знакомые ребята Сторожа, сидельцы, не "вышедшие рылом" в "гангстера", как недавно начали самоназываться члены бандитствующих кланов "Пентагона". Но самому Сторожу приходилось все туже. И он с тревогой и нетерпением ждал, пока Гек избудет срок и поднимется в камеру. -- ...Такие вот у нас дела, -- подытожил он свой безрадостный рассказ. На прогулке, после того как Ларея спустили в карцер, к нему сразу же подвалили центровые из четырех крупных кодляков -- своего рода комиссия по внутренним делам. Они ему прямо заявили, что репутация Тони крепко подмочена в их кругах и даже его брат (из уважения к которому они только и разговаривают с ним) удержать ситуацию в прежнем положении не сможет. Тони Сторож обязан определиться -- с кем он. Ни один поганый урка не установит здесь своих поганых понятий. Если Тони выберет правильный путь -- милости просим, значит. Ну а с Лареем вонючим останется -- разделит его судьбу. Срок -- не определен, но не безразмерен. Такие дела... Гек все понимал. Не было у Сторожа выхода, а он -- несмотря на свои таланты, не мог надежно защитить ни его, ни себя. Разговор шел у них глубокой ночью, когда все уснули. Попили чай -- на этот раз просто чай, крепко заваренный, с сахаром и галетами. Тони говорил без страха, он ощущал, что в подобной ситуации со стороны Гека опасаться нечего, гораздо стремнее было бы шуршать за его спиной. И Гек отпустил его, посоветовав уйти не стуком в дверь, а через карцер. -- Не кряхти, Тони. Такова жизнь. У тебя есть брат, и ты за него в ответе. А он за тебя. Я здесь ничем и никем не связан. Выломаюсь отсюда -- и нет проблем, а тебе некуда деваться и на воле. И не вешай носа. Если я из этой передряги вывернусь живой -- тебя не забуду. Ты прямой парень, и когда-нибудь мне будет приятно чувствовать рядом твой локоть... Так подбадривал он и успокаивал Сторожа, потому что ничего больше взамен его вынужденного предательства предложить не мог. В случае недалекого печального исхода для Гека абсолютно был неважен смысл ныне произносимых слов, но при благополучном раскладе появлялась пусть далекая и зыбкая, но перспектива доверительного содружества двух разных, но объединенных общим прошлым людей, где более сильный и "крутой", тем не менее, с радостью примет помощь и поддержку другого, тоже не слабого человека. Сам же Гек чувствовал, что настал момент включать кнопку аварийного катапультирования: Малоун должен напрячь все свои и чужие силы, но без промедления вытаскивать его отсюда... Была среда -- помывочный день для их камер-блока. В каждом луче, на каждом этаже тюрьмы находилась душевая комната -- каменный аппендикс со следами замурованных оконных проемов, площадью около двадцати пяти квадратных метров. Мыться водили камерами, от четырех до десяти человек за раз. Кабинок не было, прямо из потолка торчали пять трубок с ситовыми рассекателями. Напор и температура воды регулировались кранами на стенах -- по два на каждый сектор -- с горячей и холодной водой. Редко бывало, чтобы все трубки одинаково хорошо работали, однако времени на помывку давали сорок пять минут, и этого хватало, чтобы смыть с себя, пусть ненадолго, грязь и тюремные ароматы. Сидельцы неутомимо придумывали способы межкамерного сообщения и душевую своим вниманием оставить, конечно же, не могли. И надзиратели это хорошо понимали. Чтобы затруднить сидельцам посылку тюремной почты через душевые, для них придумали очередной ритуал: раздевались они в преддушевой, голые заходили в душевую, неся с собой лишь мыло (или шампунь) и мочалку, досмотренные надзирателем при входе. Еще один надзиратель следил за порядком в душевой, и еще двое-трое осуществляли тряпочный шмон -- обыскивали одежду моющихся сидельцев. Но и надзиратели не шмонали сами вещи опущенных -- в этом вопросе зонно-тюремные обычаи действовали и для них, хотя, если доводилось, сидели преступники из правоохранительных органов на особых, лягавских зонах и блок-камерах, если речь шла о крытке. От сумы да от тюрьмы не зарекайся -- и предусмотрительные надзиралы как огня боялись на воле прослыть зашкваренными -- теми, кто роется в "обиженных" шмотках. Для подобных обысков приглашали "сушеров", если они были в данной тюрьме, "пидоров", "твердо ставших на путь исправления", или просто женщин-надзирательниц, для которых проблемы социального осквернения от биоинополого сидельца не существовало. В камере Гека опущенных не было, и их обыскивали простые надзиралы. В кармане у Сторожа нашли спрятанные кусочек графита и клочок бумажки. Ему тотчас отмерили пять суток, оповестив об этом в полуоткрытую дверь, но милостиво разрешили домыться. Для Сторожа с Геком это не было неожиданностью, попрощались они заранее, и оба знали, что в конце карцерного срока Сторож откажется подниматься в их камеру. Довесят ему за это карцер или не довесят -- зависело от доброй воли дежурного офицера или старшего унтера, его заменяющего. Но после довеска, если он имел место, сидельца обычно переводили в другую камеру, что и требовалось. Малоун на очередной встрече выглядел подавленным и очень встревоженным: из Департамента внутренней контрразведки прямо к нему в контору пришли какие-то типы с "корочками" и от лица Службы велели ему заткнуться и не предпринимать ничего, порочащего профессиональную честь следственных и судебных органов, по одному из дел, ведомых Малоуном, а именно по делу Стивена Ларея. На попытку возмутиться ему продемонстрировали спектр возможных последствий и механизмы их реализации. Самый простой, но не единственный, -- исключение из коллегии адвокатов, а там еще аннулирование заграничной мультивизы, расторжение контрактов с арендодателями жилья и офиса, и... много еще разных неприятностей обещают. -- Из названных тобою неприятностей не все можно замазать деньгами. Так я понимаю? -- решил помочь ему вопросом Гектор. -- Увы, увы, как ни стыдно мне признаться в этом. А мы ведь клятву профессиональную произносили -- вслух, во всеуслышанье... Знаете, как студенты-медики произносят клятву Гиппократа... -- Врачей я тоже разных видел, -- криво улыбнулся Гек. -- Знаешь, Малоун, может быть, я напрасно грозился стать твоим клиентом надолго... Да не-ет, ты не то подумал. Просто здесь мне очень горячо стало, не поладил с местными маршалами. Я-то планировал с твоей помощью в нужный момент обрести юридическую невинность... Да помолчи, ей-богу, я тебя не ругаю. А у старого -- не спрашивал совета? -- Спрашивал. Говорит -- кисленько, надо подумать. Время нужно, чтобы поискать ходы. -- И денег, небось? -- Это я невольно, господин Ларей, не в насмешку улыбнулся, нет-нет. Господин Кац специально оговорился, мол, насчет денег -- скажи, не тот случай, кастовая солидарность задета, вот. Он предусмотрел ваши... э, ваш вопрос о деньгах. -- Передашь -- благодарю. Да, не люблю попусту мотать деньги, но в данном вопросе -- я тоже лицо заинтересованное, а отсюда могу помочь только одним -- деньгами. Понадобится -- добавлю в широкоразумных пределах... Напрягись, Джозеф, здесь не шутят. И еще. Ты мне, помнится, говорил, что сумеешь ко мне пробиться в качестве адвоката, даже в карцер. Сомневаюсь, но боюсь -- придется мне проверить твои способности в этом вопросе. И еще. Есть одна мыслишка. В департаменте... забыл... ну, по зонным делам, есть чиновник, или был, ему сейчас лет шестьдесят, по фамилии Хантер. Он в чинах может быть сейчас. Хотя может и не быть -- давно о нем не слышал. Если его найти и попросить о переводе на периферию, в зону, он обязательно приложит все силы, чтобы помочь, поскольку есть для него волшебное слово. Ищи его. Найдешь -- расскажу о дальнейшем. Почему я про Хантера говорю -- его Кац должен помнить по процессу сорок девятого года на прииске Фартовом, когда полную зону "ацтеков" вырезали за ночь и Хантер участвовал в расследовании. Кацу тогда хорошо заплатили, "тяжело" -- скажешь, не забудь, он поймет -- "тяжело" заплатили. Ему и тем, с кем он делился. Я на него рассчитываю. Но больше -- на тебя. Все. Ступай, и -- постарайся, Малоун, ты парень что надо... Джозеф Малоун не все рассказал клиенту. Коллеги и разные нужные людишки уже передали ему слухи о каком-то психе, сидельце из "Пентагона", который взбунтовался против тюремной мафии и теперь приговорен ею к смерти. Он боялся, что в один прекрасный день к нему придут не только люди контрразведки, но и эти молодчики, и потребуют от него содействия в какой-либо форме. Что тогда делать? Жена должна родить ко Дню независимости, и вообще... Этот Ларей -- только на вид такой неприятный, а как попривыкнешь -- разумный мужик, деликатный даже... Если не считать того, что наступил на хвост не самым безобидным тварям на свете. Надо к Кацу сходить, хотя что он сможет -- посоветовать разве что? Тут он мастак, но ведь и по делу часто говорит... Айгода Кац при словах "тяжело заплатили" взморщил свой старый лоб так, что над бровями вывалилась, словно бы из глубин самого лба, складка жирной кожи. -- Если бы я был шизофреник, Джо, я бы поклялся, что я его где-то видел в те времена, о которых он мне напоминает, да молод он слишком для этого. Но и жук он, Ларей этот, не в обиду твоему клиенту. Хотя он такой же Ларей, как я Эйхман. Что скажешь? -- Что скажу? Да какая разница -- Кац, Эйхман, Майер... -- Шутник, да? С Эйхманом -- есть разница. Историю ты не читаешь, вот что. И не еврей. -- Я по этому поводу не переживаю. -- Оно и видно. Где ж его искать, этого Хантера? Ведь засекречено у нас все, что хоть на волос отличается от направления на анализы... А! Мысль. У моего шурина вторая дочь, Рива, служит в регистратуре госпиталя Департамента внутренних дел. А жених ее дочери там дантистом работает, по долгосрочному контракту, вместо службы на флоте. Я попрошу узнать. Хантера я помню на фамилию, а имя и как выглядит -- забыл. И то дело помню. Тогда одни уголовники угрохали в короткую летнюю лагерную ночь других, пятьсот с лишним человек из этих, ну, типа общины племенной, толшеков... Я тогда многих из-под расстрела увел: из девятнадцати запрошенных вышаков суд только семь утвердил. (И получил за это два килограмма золотого песку от Ванов, за вычетом восьми килограммов, ушедших на подкуп.) Это в те времена лихие! Когда и судить-то, гм, было не всегда обязательно... Были времена. Ларей-то, видать, забыл, что теперь другие люди устанавливают другие правила. А ведь тогда -- лучше было. Пусть беднее, пусть телевизоров не было и жили, что называется, от сих до сих... Но такого паскудства на улицах да в парадных, да чтобы девки с малых лет по каба... "Ну все. Теперь до файфоклока его не выключишь -- завелся обличать современность!.. Ну, хорошо, Хантера он возьмет на себя. А мне? Первое: надо встретиться с Бобом, он обещал свести с начальником санчасти. Второе: заплатить за аренду квартиры вперед, хотя бы на полгодика. Третье: снять копии с документов и припрятать понадежнее..." Гек не работал, и поэтому с уходом Сторожа оставался в камере один. Это было очень удобно -- побыть без галдежа, без вони и дыма, без до смерти надоевших глупых разговоров. Зато и пайка была меньше, и на досрочное освобождение можно было не рассчитывать, и в карцер попасть было неизмеримо легче. Нет, администрация никого насильно не тянула тачать армейскую обувь и канцелярские скрепки, но очень не любила отказчиков. И местный бандитский истеблишмент поддерживал в этом администрацию, ибо и здесь налагалась дань на трудяг. Чтобы не повторилась ситуация с волей, с грызней за кусок, решено было взимать сумму поборов, равную удвоенной средней нормовыработке. То есть составлялся устный список "достойных", еще один -- "дойных". Двойная норма умножалась на число из первого списка, и произведение делилось на число из второго списка. Достойные, таким образом, числились на работе, получали деньги и послабления в режиме, имели шансы на досрочное освобождение. Получалось вроде бы и немного -- до пятнадцати процентов от заработка каждого работяги, но это было не все. Умельцы с руками за бесплатно мастерили продукцию, которая через налаженные каналы сбывалась на воле. А в камерах мордастые и кулакастые, защищенные положением, обирали соседей на свой размер -- кому как нравилось. Ребята из его камеры отстегивали "туда" свои трудовые проценты, однако в камере Гек отменил все поборы. Ему и так хватало жратвы, но "крысятничать" для него было немыслимо и без грева. По этому поводу, кстати, он поначалу очень жестко поговорил (наедине) с Тони Сторожем и под конец беседы устыдил все же, что было несравнимо сложнее, чем подавить силой. В тот вечер Красный не вернулся в камеру. Ребята рассказали, что его зверски, до больницы, избили в курилке. На следующий вечер с "бланшами" и кровоподтеками явились остальные пятеро. От них -- вопрос ребром -- потребовали лояльности. "Либо они его, либо их они". Ребята сгрудились вокруг Гека и ждали его слова, потому что привыкли к его верховному положению и потому что за время совместной отсидки прониклись к нему уважением (и некоторым страхом). -- Да, ребятки, все понимаю. Подставлять вас не буду, не сомневайтесь. Завтра что -- суббота? Завтра и решим окончательно, чтобы в понедельник накаты этой падали на вас не возобновились. О`кей?.. В тюрьме, как и на воле, была установлена рабочая пятидневка. Поэтому в субботу и воскресенье не работали. По выходным полагалась часовая прогулка во дворе, а по воскресеньям еще и служба в тюремной церкви -- для католиков. В тот день Гек, неожиданно для всех, объявил, что выйдет на прогулку, а ребятам объяснил, что после прогулки они должны дружно отказаться сидеть с ним в одной камере. -- И не бойтесь ничего. Ни во время, ни после прогулки никто не спросит у вас, почему вы меня не укоротили. Верите мне? Ребята в глаза не смотрели и уклончиво молчали. Конечно, они хотели бы в это поверить... Но не он банкует в этой игре. Гек все продумал, как умел, и решил. Еще загодя он подробно выяснил, как выглядят обидчики -- троих он знал (двоих метелил, одного видел), остальных надеялся узнать по описанию. В конце прогулки его ждал шизо, карцер по-местному, поэтому он подмел все мясное, что у него было, да еще выменял на чай у Аврала кусок ветчины и проглотил, давясь, -- уж очень жирна была... После тщательного шмона их выпустили во двор, к остальным сидельцам. Гек помнил по первому разу и знал из разговоров то место, где кучкуются "гангстера" из авторитетных, поэтому все внимание его было направлено туда. Ему, как бы это сказать, повезло: он увидел всех троих, кого знал из обидчиков: те двое, избитые им недавно, и Того Живот -- здоровенный, почти двухметровый толстяк, с "иксящими", внутрь скривленными ножищами. Он, по слухам, изуродовал Красного. Гек понимал, что в запасе у него очень мало времени, поэтому он, не обращая внимания на удивленный гул, сквозь сотни нацеленных на него взглядов направился с кривой улыбкой к Того Животу. -- Эй, Кишок-Желудок, ты мне, вроде, угрожал заочно? Скажи, что это клевета, умоляю тебя! Живот повернулся к нему с радостным удивлением и, не тратя слов на ответ, выбросил кулак по направлению Гека, целясь ему в лицо. Ценность такого удара заключалась только в массе, его посылающей: от прямого попадания упал бы даже гиппопотам. Но, поскольку в драке далеко не всегда побеждает самый массивный, силы оказались явно не равны. Гек оглушил его ударом в висок, но так, чтобы Живот не потерял равновесия и не упал, затем нанес два сильных и как можно более резких удара по бицепсам обеих рук -- те повисли, как плети. А дальше Гек парным ударом разбил ему нос, губы и бровь и полностью переключился на живот. Он успел нанести не меньше пяти сильнейших прямых, "стилетных" ударов, прежде чем Живот согнулся и начал падать. Истерзанные, никогда ранее не испытывавшие подобных мучений мышцы живота не выдержали и, судорожно сокращаясь, вытолкнули в штаны хозяину все внушительные запасы кала, которыми располагали его кишки. Не сразу, но это стало заметно зрителям, зачарованным зрелищем унижения исполина. Как Гек ни торопился, но сирена уже взвыла, по стенам забегали. Гек ринулся к тем двоим, которые двигались навстречу, но все еще находились в десятке метров. Однако толпа, обезумевшая от предвкушения близких брандспойтов и дубинок, сбила Гека с трассы и поволокла за собою, к дисциплинарной линейке вдоль длинной стены, где только и можно было рассчитывать на невредимость. Влекомый толпой, Гек вроде бы узнал в соседе слева приметы одного из "карателей", избивавших его ребят, и на всякий случай дал ему в морду. Парень слетел с копыт, и его едва не затоптали наседавшие сзади. Гек так и не узнал впоследствии, ошибся он или свернул челюсть виноватому. Охрана на стенах хлеб свой ела не зря. Даже если Гек и захотел бы раствориться в толпе -- ему бы этого не удалось. В строгих наручниках, измолотив по пути дубинками, его приволокли в карцер и сбросили туда вниз головой. Лететь было -- с двух ступенек, и Гек почти не ушибся, но вот с наручниками дело было дрянь: при малейшем усилии рук -- они сжимались все туже. Гек и раньше слышал о таких, но на себе попробовал впервые. Он прикинул: можно было бы выключить боль на пару минут и выпростать поочередно кисти рук с вынутыми из гнезд суставами -- авось кости бы не сломались. Но дальше-то что? Раскрытое умение -- уже не козырь. Он решил терпеть. Поламывало -- ощутимо, но Геку удалось вызвать у себя нечто вроде транса, и боль словно бы притупилась. Потом опять стало больно, и отвлечься уже не удавалось. Гек решился на последнее пассивное средство -- он стал тормозить сердечные сокращения. Полегчало сразу, но само сердце работало не в том режиме, словно бы с перебоями (нейрофизиолог объяснил бы это конфликтом периферийных сигнальных центров, но Гек, не искушенный в формулировках, просто страдал от анонимных неполадок и сильных болей). Временами он впадал в забытье и совсем потерял счет времени. Наручники с его посиневших рук сняли только под утро, когда вспомнили об этом. Обычно истошные вопли наказанных таким образом сидельцев навязчиво об этом напоминали, а тут молчит и молчит, значит, ему хорошо... Врач немедленно сделал какой-то укол в вену, и Гек расслабился, а расслабившись -- поплыл... Очнулся он примерно через час. Руки ныли, но уже стали багровыми вместо синих. Он лежал на деревянном топчане все в том же карцере. Звякнула форточка, словно бы вертухай не отрывался от глазка весь этот час. "Как, уже?.." В коридоре послышался топот, приглушенно заданный вопрос сменился пробубненным неясно ответом, в камеру вошли четверо: двое конвойных унтеров, лепила в белом халате и смутно знакомый подполковник... -- кум, точно. -- Очнулся, Муций Сцевола? А знаешь ли... а знаете ли вы, что героизм ваш мог бы обернуться ампутацией обеих рук? Я прав, доктор? -- Не исключенная вероятность. Я полагаю, что он все еще не отошел в полной мере от шока. -- Отошел. Вон какой бык здоровый. А в одежде и не скажешь, -- жилистый. Осужденный Стивен Ларей, вы меня слышите? -- Да. -- Вы меня понимаете, разговаривать можете? -- Смотря о чем. -- Вот видите, доктор, никакого шока, все хорошо. Однако я попросил бы вас, чтобы вы оставались в зоне пятиминутной досягаемости, на непредвиденный случай. Хорошо? -- Доктор, выставленный из камеры так непринужденно и вежливо, с легкой душой отправился пить чай из термоса, а подполковник Компона продолжил разговор. -- На вас, Ларей, просто какая-то печать стоит дилинквентного типа. -- Какого типа? -- Плохого. Вам оставалось сидеть из трех лет -- два. А теперь еще лет пять довесят, увы. -- Это еще за что? -- За Гаэтано Мендоза, которого вы покалечили намедни. -- Ничего не понимаю. Какого еще Мендоза? Может, я из-за "браслетов", в беспамятстве что учудил? -- Того Живот его кличут, другие ублюдки, его дружки. Вспоминаете? -- Вроде слышал про такого. Видеть -- не видел. -- Верю. Но вот свидетели -- все как один пишут в своих показаниях, что это вы его так. Ага... Вот... Гематомы, разрыв тканей... Перелом левой руки... Вот: вышеупомянутый Стивен Ларей первый нанес несколько ударов в область... На вас показывают. И Того утверждает то же самое, и охранники. -- Охранники -- свидетели? Подполковник, я хоть и мало смыслю в законах да кодексах, но про охранников вы что-то странное говорите, прошу прощения. Того Живот -- тот да. Ну так устройте мне очную ставку с потерпевшим, и мы спокойно во всем разберемся. Гек угадал: судя по досадливому жесту подполковника -- никакой очной ставки не предвидится. Хотя бандитам и не возбранялось работать, обращаться в полицию и сотрудничать с ней в известных пределах, и вербовать из отставников (а иногда и не только) членов своих команд, но жаловаться в администрацию на обидчиков мог только доведенный до отчаяния тюремный изгой. Опозоренный Того Живот лежал в "тяжелой" палате тюремной больницы и в полубреду мечтал о мести. Но давать показания, выступать пострадавшей стороной... Да ты чо, начальник! Упал я и расшибся. А тут, как назло, желудок схватило... Та же самая картина была и со свидетелями: в папке у Компоны ничего не было, кроме личного дела Гека и рапортов охранной смены о случившемся. Зато слухи об урке, отделавшем самого здорового бандита тюрьмы, пошли в народ широкими волнами. И никто уже не предъявлял Сторожу и остальным ребятам: почему-де, мол, не укоротили его... Поди укороти! Только подштанники свежие приготовь для начала! -- Что ж, ладно. Говорю -- верю вам, Стивен Ларей. Хотя это очень трудно делать. Вы хорошо держитесь для своего возраста, но одолеть такую махину... Право, я вас поздравляю! -- Не по адресу ваши поздравления. Я ни при чем. Но подполковник продолжал, словно бы не слышал идиотских отрицаний очевидного: -- Поймите, Стивен, в мои обязанности входит не только и не столько прищучить и покарать осужденных, напротив: уберечь от правонарушений и конфликтов обе стороны баррикады -- вот моя задача. Этот Того -- пробы на нем негде ставить (Гек невольно ухмыльнулся случайному каламбуру подполковника)... смейтесь-смейтесь, если вы такой недалекий. Он бандит, что доказано судом, и палач, по оперативным данным. И хотя Того Живот не бог весть какая шишка и на воле, и здесь, но дружков-приятелей у него полно. И все они захотят вам отомстить, потому что, в отличие от меня, считают виновником вас. Вы понимаете всю серьезность ситуации? Вашей, подчеркиваю, ситуации? -- Да понимаю, не дурак. Но я-то что могу поделать? Меня не спрашивали, и вообще я ни при чем. Страдаю, можно сказать, безвинно. -- Ох, если бы вы знали, безвинный страдалец, сколько странного народа вами интересуется... -- Гек навострил уши, но подполковник спохватился, высморкался громко и трудно в огромный сине-белый носовой платок и продолжил: -- Странно вообще-то: наколки у вас не случайные, держитесь вы фертом, а судимость ваша -- первая. Попадете в те места, где за наколки отвечают, -- тоже ведь не сладко будет, даю вам в том гарантию. -- Те места -- это зоны? Насчет них -- вы мне угрожаете или обещаете, не пойму вас? -- Объясняю. Причем очень терпеливо. -- Компона обернулся к конвойным и жестом выпроводил их за дверь. Гек приготовился выслушать заветное кумовское предложение и почти не ошибся. -- Мне нет никакого смысла вас вербовать, Стив. Стукачей у меня -- почти две полтюрьмы. Кроме того -- здесь ваша карта бита, а для периферии стараться, агентов плодить, -- мне просто лень. Я откровенен с вами. Но вы бы могли нам помочь... -- Гек с восхитительным детсадовским любопытством воззрился на кума, но не издал ни звука. Тот, выждав несколько секунд, сам был вынужден разбить молчание: -- Вам негде сидеть на просторах нашей родины. Уясните себе это. А уяснив -- выслушайте меня. Мы предоставим вам камеру и сокамерников, какие вас устроят. Мы разрешим пользоваться всякими штучками -- кипятильник, чай, посылки, ларек от пуза, денег добавим. Я слышал -- к женским ласкам тянетесь, как и всякий мужчина. И это обдумаем. Но -- помогите нам. Бандиты обнаглели по всем фронтам, что внутри, что снаружи. Слишком мягкое у нас правосудие, а их стрелять надобно, вот лучшее лекарство от бандита. Мы их и спросить как следует не успеваем, как залог вносят, звонки организуют черт те с каких высот. А вот если бы кто-нибудь сильный и смелый сказал им -- стоп! Наворочал -- признайся. Преступал -- ответь! И мы бы помогли друг другу. Драку ту несчастную -- ну, забыли бы, чтобы туману вам не напускать на эту тему. Срок вам -- с полгода, год, а скостили бы. А после трудоустроили бы в нашей сфере. Интересную бы работу подыскали, с выслугой, с пенсией? А, Стив? -- А что у вас, нет сегодня сушеров? Или одна вакансия открылась, для меня специально? -- Я могу специально вам их организовать, как наглому и не понимающему хорошего отношения типу. Уверяю -- это будет похуже наручников. Да и наручники самофиксирующиеся могу вам организовать хоть... сегодня, сейчас... Не верите? -- Верю. Ваша власть, ваши законы. Хотите -- туда, хотите -- сюда их вертите. Мне было очень больно в ваших хитрых браслетиках. Иной озлобился бы, воспылал бы лютой ненавистью, но я -- человек мягкий и христианин. Сказано в Писании -- забудь про месть и подставь другую щеку. Воля ваша, надевайте наручники, гноите в карцере, а я злобствовать не собираюсь. Господь вам судья, а вы мне... Поганый Ларей! Следовало ожидать, что не клюнет он и на диктофон лишнего не наговорит. Но ведь в трамбокамеру-то -- мог бы согласиться войти. Они после него пели бы на допросах как канарейки, бандиты сраные... И еще местью угрожает, да без истерик, без летящей слюны. А ну как выживет? И что это им контрразведка интересуется? Ладно, на две ближайших недели его будущее обеспечено (день уже отсидел почти), а там -- добавим.

Глава 3

Посмей сказать: нет! И сама тьма отступит Перед тобою. Добавили еще пятнадцать суток, а потом еще... и еще. Малоун, трудяга, раскопал доисторические, но не отмененные уложения об ограничении верхнего предела времени, в течение которого осужденному запрещается встреча с адвокатом или представителем прокурорского надзора. Кум и режик еще не дошли до такой наглости, чтобы добровольно накликать на свою голову прокурорский надзор -- любимое око президентской государственности, свидание Малоуну дали. Передавать посылку наказанному осужденному запрещалось, но грызть леденцы (придирчиво осмотренные) или угощать ими клиента во время беседы -- не было таких инструкций. В течение получаса Гек умял их не менее двухсот граммов, больше -- побоялся за желудок, отвыкший от "излишеств". Он с сожалением смотрел на полиэтиленовый пакет, наполненный больше чем наполовину, и перехватил сочувственный и жалостливый взгляд Малоуна: -- Джозеф, ты-то что не ешь -- мне больше нельзя, кишки слипнутся. Что, хорошо смотрюсь? -- Краше в гроб кладут. Сам я конфеты ем, но только шоколадные. Они сытнее, но -- сюда нельзя их. Вот. Заканчиваю: ускорить невозможно -- испортим все, чувствую. Того человека мы нашли. Он на пенсии, но связи есть. Кац просит передать, что ледащий очень, из-под кнута... Овса нужно. -- Джо, этот код -- наш со стариком, тебе вовек не разгадать, про что мы речь ведем. Не обижайся, а ему передай: "Будет овес, плюс двести одиннадцать, не увлекайся". Лошадей мы с ним разводим, по переписке. А хочешь -- расскажу? -- Не-не-не, -- замахал руками Малоун, -- это ваш овес. Да, эти... отстали. -- И то хлеб. Вот что. Выгляжу я, похоже, препогано, однако силы есть. Ты времени не теряй, мне тут солоно срок дается, но пуще -- не спеши. Ты торопыга, не удалось -- ты вторую, десятую попытку сделаешь; в моем случае второй попытки не дадут -- ни тебе, ни мне. Ну, осталось нам минут пять. Кто родился? -- Девочка. Четыре кило и ростом пятьдесят пять сантиметров. Ох и крикливая! Смеется уже. -- Девчонка -- тоже человек. Как назвали? Или еще рано? -- Все, окрестили уже. Анна. Такое имя дали мы ей. -- Анна. Во Франции королева раньше была, вся из себя красавица, тоже Анной звали. Помнишь про подвески историю? -- Н-нет, я газет не читаю. Наша тоже будет красавицей, в маму. -- С меня подарок. Это вне гонорара. Сумма -- пять тысяч. Не возражай, а то уволю. Скажешь Кацу, и не вздумай отказаться -- проверю. Купи ей -- что сам решишь. Двигай, время. Малоун ушел, а Гек спустился в карцер. Леденцы прижились без проблем, и на следующий день Гек пожалел уже, что поосторожничал и не смолотил весь пакет. Марафон продолжался: заканчивались очередные пятнадцать суток, и Компона тут же добавлял следующие. Второе свидание с адвокатом прошло через два дня после того, как Геку исполнился двадцать один год. Гек сверил дату у Малоуна и порадовался, что не сбился со счета. Гек крепко исхудал за эти месяцы, но все еще весил около семидесяти килограммов -- энергосберегающие тренировки предохраняли мышцы от дряблости, но поглощали калории меньше, чем при обыкновенном темпе жизни. На этот раз к леденцу добавилось яблоко, такое сочное и жесткое, что у Гека десны засаднило. На этом все радостные события были исчерпаны. Умер Кац. Вместе с ним пропали доверенные ему деньги -- около ста тысяч талеров, но не в них была главная досада Гека. Старик -- таких теперь не делают -- несмотря на повадки средневекового менялы, знал и умел, и при этом мог. Малоун вроде был таким же, но от двоих и пользы получалось вдвое больше. Денег оставалось в сейфах еще четыреста пять тысяч, не считая швейцарских, но до швейцарских -- так просто не добраться без Гека, а до местных -- некому, кроме Малоуна. И с Хантером дожимать дело -- тоже без Малоуна никак. Но тогда лопнет вся идея -- не подпускать его к нарушению законности. Этим, конечно, можно бы поступиться, но -- Малоун... Как он это воспримет и согласится ли на это, морально не ломаясь? Однако Малоун, молодчага, во всем уже определился. -- С-стивен (ему все еще с трудом давалось обращение по имени, на котором настоял Гек), надеюсь, вы не перемените хорошее мнение обо мне, если узнаете, что я, гм, встречался с группой Хантера, вот. Клин -- клином, знаете ли. Полгода в карцере -- они садисты, инквизиторы, эсэсовцы... -- Тише, тише. Мне, по правде говоря, из карцера-то идти особенно некуда. Но долго мне тут не продержаться, жми, дорогой. Я о тебе хорошего мнения... Гек не знал, что упрямство Компоны под стать его собственному: отбросив осторожность, хранящую его от врагов и негласной ревизии, Компона с маниакальным постоянством накидывал Геку карцер -- слой за слоем -- встык. Заканчивались пятнадцать -- начинались пятнадцать. Через семь месяцев Гека отвели в камеру к "обиженным", но уже через пять минут трое не изнуренных голодом парней стали тарабанить в дверь и выламываться из камеры -- силы у Гека все еще были. Гека снова определили в карцер, и он сидел. Однажды, еще раньше, на третьем месяце, он в невероятном прыжке с опорой на стену дотянулся до лампы дневного света и сумел ее раскокать. Ртуть собрал и запустил под дверь, так что микроскопические шарики выкатились в коридор. Началась суета, дезинфекция, угрозы. А что они могли ему сделать -- ниже карцера не спустишь... Перевели в другое помещение, потом, через срок, вернули, но лампочка уже была обыкновенная, стоваттная, и Геку стало полегче. Слухи о нем то утихали, то вновь возникали. То, что он остался безнаказанным после конфликта с "гангстерами", придавало ему ореол крутого мужика, заступника за простых сидельцев. Те, кому довелось побывать в других зонах, помимо "Пентагона", объясняли, что этот Ларей живет по "правильным понятиям", а местная шушера -- шакалье и беспредельщики. Говорили шепотом, с оглядкой, но говорили. Те, кто жил с ним в одной камере, тоже изъяснялись намеками, что, мол, с ним легче сиделось, хотя и строже, -- все было по справедливости... А теперь к тому же вокруг него складывался ореол мученика, тюремного стоика, святого. Местные вожди бессильны были пресечь эти слухи. Спасибо куму, конечно, за них трамбует урку, но лучше бы его им отдали. Не опустить -- так зарезали бы. Не зарезать -- отравили бы. На воле над ними смеются, сволочи сытые, сами бы попробовали здесь порядки хранить... Того Живот так и не оправился толком -- аттестован инвалидом и списан на волю. За взятку, конечно, а все же инвалидность не липовая, бойцом ему не бывать отныне. На исходе девятого месяца Гек, как обычно, грезил-полуспал с открытыми глазами. Уши привычно процеживали коридорные звуки, наизусть знакомые: Гек по шагам отличал вертухаев, знал особенности каждого, заранее мог предугадать реакции и манеру вести дежурство. Нюх обострился чрезвычайно, теперь он понимал Варлака и Субботу, поразивших его когда-то своими способностями на этот счет. И запахи он все знал наперечет: от этого всегда лосьоном разит, а это крем сапожный, в шлюмке сегодня перловка... Этот запах взялся ниоткуда и был ему смутно, но все же знаком. Возник и исчез. Жизнь Гека в карцере была крайне скудна впечатлениями, но мозг, не меньше желудка страдающий от недостатка пищи, то есть событий, образов, информации, привык усваивать мельчайшие частички этой самой информации, проникающие в камеру из внешнего мира. Когда этого не хватало, мозг принимался за "жировые запасы" -- воспоминания об увиденном, услышанном, съе... (ой, только не это!) пережитом. Две темы были табу -- жратва и бабы. Впрочем, о сексе как-то и не думалось на таком корме. Гек принялся вспоминать запах. Это не еда, не дерьмо, не одежда, не д... дым... Дым? Нет. Не химия, не растения. Где? Это не тюремный запах, но и не природный... Гек перебирал воспоминания, и голод как бы отступал на время. Пришла ночь. Гек знал, что скорее изойдет на мыло, чем перестанет вспоминать этот запах. Нет мира, нет тюрьмы, нет вертухаев за дверями -- ничего нет важнее, чем найти и вспомнить. И он вспомнил: "Дом", ночь, много лет тому назад. Ему одиноко и больно -- Рита, единственный близкий человек, сплюнула ему прямо на сердце. Он, раскачиваясь, мается на топчане и мычит в безнадежной попытке заплакать. А из-под двери как раз и запах вполз -- дым не дым, странный такой... -- Хозяин, привет! "Допрыгался, -- обреченно и вместе с тем весело подумал Гек. -- Вот что такое глюки и как их едят". Он постепенно вывел привычное тело из оцепенения, на что ушло меньше минуты, глубоко вздохнул, чтобы кислород активнее побежал по венам, и, дрожа от любопытства, повернул голову в ту сторону, откуда ему послышался звук. В это мгновение он даже боялся, что ничего не увидит и его галлюцинация так и останется в памяти, как звуковая и кратковременная. Однако действительность оказалась богаче предположений. Между деревянным лежаком и стеной, там, где стояли снятые ботинки без шнурков (Ваны категорически советовали не злоупотреблять обувью в тюрьме -- лучше во сто крат в ущерб теплу сохранять кровообращение, от ревматизма и распухающих вен), расположилась странная двоица -- существа из комиксов и горячечных кошмаров. На самом верху левого ботинка сидела и скалилась маленькая, размером со скворца, птичка. А может, и не птичка, поскольку на ее вороненом тельце с крапчатыми рудиментарными крыльями и светлыми "штанами" сидела непропорционально большая (но все равно миниатюрная) голова собаки, с длинными вислыми ушами и лошадиными зубами. В зубах дымилась темная палочка, вроде сигары. Рядом с ней на мысу другого ботинка стоял и почесывался малюсенький человечек, сантиметров двенадцати ростом. Был он неимоверно пузат и почти гол, если не считать набедренной повязки, состоящей из пояса и тряпки, пропущенной между ног и закрепленной спереди и сзади на поясе. Длинные волосы его были собраны в пучок на затылке, руки уперты в бока. Но если живот его был хоть и велик, но не инороден, то вот рот этого человечка был для его пропорций невероятно велик -- от уха и до уха, почти под стать соседке. Гек молча смотрел на все это великолепие и боялся дохнуть: либо они исчезнут сейчас, либо он проснется. -- Ну дает! Ты что, оглох? Хозяин, а хозяин, ау! -- Человечек молчал, а разевала пасть и радостно пищала... ну... пусть птицебака, раз она помесь птицы с собакой... -- Тебя как звать, ласточка? -- Голос Гека, шедший словно со стороны, звучал так хрипло и неверно, что им одним можно было испугать любое привидение. Гек, задавая вопрос, испытывал неловкость от того, что поддался абсурду ситуации, вместо того чтобы преодолеть его. -- То есть как -- "как"? Как всегда звали. Ты теперь какой-то странный стал. Мы с Пырем знаешь сколько тебя искали? -- Откуда мне знать, коли я вас впервые вижу? -- Ой, Пырь, он опять бредит, как тогда. Ты лучше скажи -- зачем от нас сбежал и как это тебе удалось? От нас удрать нельзя. -- Ниоткуда я не бегал. Значит, тебя зовут Пырь. А тебя, глюк-птичка? -- Нет, нет, нет-нет-нет! Хозяин, смилуйся! Пусть у меня прежнее имя будет, как у Пыря! И Пырь тебя просит. Кланяйся, Пырь, в ноги хозяину кланяйся! Хозяин, отмени! Ой-ой-ой! -- Птицебака забегала по краю ботинка, топорща перья и елозя по зубастой пасти своей окурком сигары. Толстячок с акульим ртом упал на четвереньки и стал кланяться. -- Цыц! Тогда говори свое имя и не выдрыгивайся! Существо замерло, приосанилось, растопырило оба крыла и звонко прокричало: -- Вакитока меня зовут. Ва-ки-то-ка! Ура! -- Договорились. Вакитока. А почему -- ура? -- А потому, что мы тебя нашли! Потеряли, потом по следу шли, потом нашли... а ты убежал. А нам без тебя плохо было. -- Вакитока замерла на секунду, умильно скалясь на Гека, а потом опять забегала, перепрыгивая с ботинка на ботинок. Пырь перестал кланяться и уселся на пятки, словно маленький будда, уложив на колени живот. Пасть его, и без того неимоверно широкая, разъехалась буквально до ушей, и даже два ряда острых и длинных зубов не смогли изменить его добродушное и безобидное выражение лица. Геку почему-то показалось, что он беззвучно смеется. -- Пырь, а ты что молчишь? -- Да не молчит он. Такой -- малахольный. Мне слышно, а тебе нет. Хозяин, всегда же так было. Такой ты у нас странный стал. Но все равно -- хороший. Ух, какой славный! Да! У Гека тепло разливалось в груди -- так ему стало весело и легко. -- Слышь, Вакитока, а ты меня не спутала с кем-нибудь? "Раньше", "как всегда" -- бьюсь об заклад, ни разу с вами не сталкивался. -- Заклад! Ура! Спорим! Смотри, смотри, хозяин! Ты тогда нашелся, нас позвал, а как мы пришли -- ты ножом, ножом! Ух, ха-ха-ха! Ага, проспорил! Мы ничего не перепутаем -- Пырь ох как кровь чует, ни за что не спутает. Гек не понял ничего, но заулыбался: -- И ничего я не проспорил. А во-вторых -- мы не оговорили заклад. Мне и ставить нечего. Да и вам, похоже... -- Есть чего! Ты проигрываешь -- сказку нам рассказываешь, да, длинную сказку. Мы проигрываем -- пляшем и поем! -- Ну и кто поет из вас и кто пляшет? -- Я! Пляшу, пою, танцую! А Пырь играет. Пырь, сыграй! Хозяин велел!.. Ладно! Попрошу. Он добрый!.. Хозяин! Ты -- это, того-этого. Покорми нас, а? Только не гневайся! Голодно нам, а? -- Рад бы -- нечем. А что вы едите? -- Ему бы хоть глоточек, хозяин. А? -- Пырь облизнулся от уха до уха, и Гек понял отчего-то, что речь идет о его крови. -- Эй, эй! Кровососы! У меня у самого с полстакана осталось. Что, без этого никак? -- Оба замерли, виновато понурив головы, Вакитока съежилась, а Пырь закрыл руками оба глаза. Гек вздохнул, осмотрел кисти рук. Ногтем сковырнул струпик с костяшки левой руки -- выступила кровь. -- Ну, кто первый, кушать подано. -- Он перевалился поудобнее и осторожно протянул руку в сторону Пыря и Вакитоки: вот-вот рассеются, как утренний туман, и он останется один... Однако никто не рассеялся. Пырь торопливо подбежал к руке, уперся двумя руками в края костяшки-бугорка, а пастью приник к ранке, на которой уже набухла капля крови. Гек зажмурился и ощутил нечто вроде слабой щекотки. Ощущение исчезло, и он вновь приоткрыл глаза. Пырь уже сидел на месте и весь светился восторгом, а рот его напоминал полуоткрытый кошелек. В ранке набухла следующая капля. -- Вакитока, твоя очередь. -- Ура! Нет, нет и нет! Я с Пыря питаюсь, он мой кормилец. Ух, вкусно! Добрый! Пырь! Хозяин велит: играй! Откуда ни возьмись -- в руках у Пыря оказался некий предмет, похожий на десяток трубочек разной длины, склеенных в одну плоскость с тремя прямоугольными сторонами и одной скошенной. Пырь сунул в пасть торцы этих трубочек, прямоугольной стороной к себе, и задудел какую-то веселую, смутно знакомую мелодию. Вакитока растопырилась, запрыгала, безобразно вскидывая нелепые голенастые ноги, и заухала, закаркала, выкрикивая нечленораздельно какие-то фразы. -- Ну как? Здорово? Ух, здорово! Сейчас мы еще!.. -- Стоп. -- Гек вдруг почувствовал слабость и сонливость. -- Вакитока, ты классно танцуешь, но мне кажется -- все время Пыря затираешь. Ты отдохни и молча посиди, а Пырь пусть сыграет что поспокойнее. Лады? Устал я сегодня. Даже удивляться устал. -- Да, да. Да! Ах, хозяин! Пырь! Сыграй для хозяина его любимую! Хозяин... А можно... Мы... того-этого, потом с Пырем к тебе поближе? Не побьешь? -- Валяйте. -- Гек вытянулся на топчане, потянулся как следует, сделал пару глубоких вдохов-выдохов и приготовился слушать "свою любимую", о которой он и представления не имел. Сердце чуть не выскочило из груди у Гека, когда в воздухе поплыли первые звуки: это была та самая, волшебная, слышанная лишь однажды мелодия из музыкального автомата в обшарпанной харчевне "Три мушкетера". "Откуда?" -- хотелось крикнуть ему, но не до вопросов было: на солнечном косогоре у излучины реки стоит замок, с башенками, флюгерами, бойницами и плющом, укутавшим серые стены. Красные черепицы крыш на фоне синего неба. На лужайке медленно и грациозно выступают кавалеры и не менее грациозно приседают в поклонах юные девы. Их "крестьянские" одежды великолепны, их украшения переливаются всем своим драгоценным тысячецветием. Счастливы и безмятежны взоры танцующих под звуки печального волшебства, и вечны они все... Сквозь грезы Гек смутно почувствовал, как к груди его, поближе к сердцу, прижались два маленьких теплых комочка, вспомнил телом и догадался краешком разума -- от кого он так яростно отбивался ножом в подземном хранилище Ванов, но уже не было сил и желания сказать об этом... Эли Муртез, начальник аналитического отдела Департамента контрразведки, закадычный приятель и лояльный подчиненный Дэна Доффера, с благодарностью принял приглашение своего шефа -- закатиться в уик-энд на зимнюю рыбалку, на залив Колдбей. Человек восточных кровей, он не любил суровых зим со льдами и сугробами, вечно у него мерзли уши, нос, руки и ноги, вечно он гундосил из-за насморка, каждую зиму -- хоть неделю, а бюллетенил. Но сегодня он был почти счастлив: шеф хочет посоветоваться вдали от возможных ушей -- значит, доверяет, это хорошо, а главное -- кошмар ремонта кухни и детской целиком и полностью падает на хрупкие плечи обожаемой супруги Кэрол. Как ни увиливал Эли, наконец напористая подруга приперла его к стене, и он заказал ремонт, и оба выходных должен был присматривать за рабочими и спорить с мастером. Дэн -- крутяга-парень: позвонил, нарвался на жену, убедил, что командировка короткая и совсем-совсем не опасная, он будет рядом и ручается за все. Эли знал, о чем пойдет речь, точнее о ком: об "Узнике" -- так они закодировали непонятного сидельца Бабилонской тюрьмы "Пентагон". Тот три недели провалялся без памяти в тюремной больнице, куда попал с острейшим приступом менингита из тюремного карцера. Этот презерватив -- Компона, ублюдочный начальник оперчасти "Пентагона", -- сумел продержать упрямого мужика девять месяцев в карцере без перерыва! А тот сумел продержаться и не захныкать, да еще и выжить. Здоровый, говорят, лом, в больницу попал, имея пятьдесят семь килограммов веса при росте метр восемьдесят три. Дэн не препятствовал: он имел некие сведения, что мужик -- суперагент британской разведки с необычной легендой, ему хотелось посмотреть на пределы его выносливости. В то же время он поставил на уши все возможные службы, а когда не хватило полномочий -- вытряхнул из старика Игнацио дополнительные (когда речь о деле -- тот не жмется). Девять месяцев вся исполинская сеть Службы напряженно вслушивалась: где зазвенит сигнальный колокольчик, когда англичане начнут вынюхивать подходы к судьбе своего человека... Не дождались. Множество было сигналов: доносы, контрабанда золотишком, растлительный дом для любителей групповой клубнички (из МИДа в основном), гангстерские подходцы к таможне, аргентинские убогие коллеги-шпионы, но главная приманка не сработала. В чем дело -- надо обсудить. Где ошибка -- в методах или умозаключениях? Что делать дальше? ...Все три недели, что Ларей находился в бессознательном состоянии, возле него постоянно находились сотрудники Департамента, под видом санитарок и медбратьев. Но кроме отдельных выкриков "пить", "лампу уберите", информации из него не поступило. Выкрики были на бабилосе, на вопросы он не реагировал. Эли Муртез лично приезжал осмотреть его, тщательно сфотографировал в цвете все татуированные участки тела Стивена Ларея. Позже они вдвоем навестили эксперта из Внутренних дел, патриарха уголовного сыска и умницу, каких поискать. -- После войны было много бардака. Погибли почти все архивы Картагена -- бомбежка, пожары... Разоблачили, гм, как вы помните, "во внутренних делах" заговорщиков и пособников англичан -- тоже в кадрах вакуум случился. Так что стереть следы из наших картотек трудно, однако -- не невозможно. Теперь о внедрении. Я слабо понимаю в шпионажах, но в своем деле кое-что кумекаю. Если ваш Ларей -- английский шпион, то не засланный, а перевербованный. Старый сыскарь ткнул пальцем в стопку цветных фотографий: -- На всем белом свете нет такого "кольщика", который сумел бы подделать руку Вика Анархии, он же Анархист, он же Черная Суббота, земля ему пухом. Говорят, что после Леонардо да Винчи осталось десять или двенадцать его работ в разных музеях мира. После Субботы остались только фотографии и три "шкурки". Одна "шкурка" у некоего оболтуса из моих не очень удачных учеников, назовем его просто Томом, ибо это к делу не относится, не так ли, господин Доффер? (Дэн смущенно крякнул при этих словах -- старый лис в секунду разгадал про наводку Фихтера, за какие-то моральные прегрешения отлученного стариком от себя, но попрежнему преклоняющегося перед своим учителем.) Две других у вашего покорного слуги: одна у меня с сорок четвертого года, а другую мне любезно подарил... не помню имени, сюзеренский офицер в позапрошлом году. Там скончался от цирроза один прославленный в своих кругах негодяй, с пятиконечной звездой во лбу -- работой Анархиста-Субботы. На ваших лицах я не вижу осуждения моим... привычкам, и это неудивительно, поскольку вы тоже профессионалы. Но на всякий случай поясню: на пересуды и неодобрения мне ровным счетом начхать. Если все это вас устраивает -- продолжим, а нет... И Доффер, и Муртез отлично знали о "хобби" старика и не осуждали его ничуть -- за что осуждать-то? Не с живых же срезает. А если и с живых -- некоторым ох и не помешало бы, в порядке перевоспитания... -- ...Ну вот. А вы предъявляте мне сенсацию номер один... для узкого круга ценителей: жив, или пока жив носитель еще одной татуировки великого мастера, величайшего! Я не способен ошибиться в этом, как вы не перепутаете своих детей среди их одноклассников. Более того... хотя нет, насчет цветка я уже очень не уверен и промолчу, для вас это значения не имеет... Более того, посмотрите-ка сюда... -- Старик со стонами вылез из кресла, достал из книжного шкафа альбом, в которых держат семейные фотографии, вынул оттуда фотографию и, прикрывая пальцем подпись, показал ее Эли и Дэну. -- Узнаете? -- О боже милостивый! Откуда это у вас? -- На фотографии был виден кусок спины с медведем оскаленным на левой лопатке, тем самым. -- Вы его идентифицировали?! -- Нет, гляньте, это Пароход, погиб в резне пятьдесят третьего года... Но татуировка -- та же. В наших картотеках зафиксировано около сотни таких "мишек". Их носили отчаянные люди, все покойники теперь. Модификаций несколько, но самая... каноническая, что ли, та, что перед вами. Ее наносила одна и только одна категория преступников, уголовных, подчеркиваю, преступников, что бы там ни вещали сверху, это -- Большие Ваны. Специалисты говорят, что у Ванов была некая внутренняя табель о рангах, мол, чем круче, тем выше -- волк, кабан, лев, тигр, и наконец -- медведь. Все -- оскаленные. Может так, может и нет -- достоверно мало чего известно о Ванах. Двоих последних похоронили лет семь-восемь тому назад, к сожалению, у меня от них только фотографии... Да, а ведь один из них был Суббота, а другой -- Варлак, тоже, знаете ли, фрукт... Но вернемся к вашим фото. Данные звезды и бесчернильная надпись-ожерелье с подписью показывают, что делал их Суббота, находясь в полном расцвете творческих сил. Ну, а поскольку он все же был не Микеланджело по своему здоровью, смею предположить, что эта изумительнейшая по красоте композиция колота на рубеже сороковых-пятидесятых годов. Именно в середине пятидесятых годов исчез он из моего поля зрения и объявился только покойницкой фотографией, и то задним числом. Могу показать... Ах, если бы Ванами занимались мы... Доффер и Муртез вежливо отказались от созерцания покойницкого фото. Дэнни откашлялся и прервал паузу: -- Ну, давайте займемся. Я официально приглашу вас в качестве консультанта, с хорошей оплатой. Нас интересует вопрос с Кромешником. -- Ах, это... Увольте, сказками я не занимаюсь, хоть и стар -- а из ума не выжил. Увольте. -- Да, но... Мишка со звездами -- это как? Человек-то реальный: фотографии здесь, а тело в больнице. Могу свозить и показать. -- Хм... -- Олсен (так звали старика) совершенно неожиданно выругался матом и сердито плюхнулся в свое кресло на колесиках. -- Действительно. Бред, вот что я вам скажу! Две реальности, не способные разместиться в одном пространстве, однако -- размещенные. А вы случаем не мистифицируете меня с вашим пациентом? Я ведь съезжу и проверю. Сколько ему лет? -- Записано, что сорок шесть. -- Невозможно, слишком молод. -- Но сейчас зато выглядит на все сто! -- неуклюже скаламбурил Муртез. -- Не в том дело, -- не принял шутку старик. -- Для Вана он слишком молод. -- Но ведь вы помните, Ваны как раз кричали, что он молодой... -- "Молодо выглядит", -- поправил Муртез Доффера. -- Молодо выглядит, точно. Так как -- согласны консультировать нас официально? -- Ловкий вы тип, Доффер. "Официально"! Значит, и протоколы я подписывай наравне, и перед верховным отвечай вместе с вами? И все это за жалкую оплату консультанта? -- Тройную жалкую. Пенсия сохраняется при этом. Работа в основном на дому. -- Тогда согласен. И внуку поступить в военную академию -- не то чтобы помочь, -- пусть не рубят на ровном месте, по знаниям судят, а то собрались одни мохнолапые. Да, и если этот Ларей в больнице, не дай бог... Ну ладно, об этом потом... Договорились. Где контракт -- наверняка он у вас в бюваре, господин Эли Муртез! Гек должен был умереть. Такой вердикт вынесли ему тюремные врачи -- и вольные, и отбывающие наказание. Осужденный за злоупотребление морфием и за хищение оного, Ганс Томптон -- светило с международным именем -- распорядился даже прекратить инъекции дорогостоящего лекарства, когда диагноз подтвердился и анализы были изучены. Только христианские сиделка и медперсонал, назначенные откуда-то из системы францисканского ордена, извне, продолжали осуществлять искусственное питание и гигиенические процедуры. Но Ларей -- день за днем -- все не умирал, не умирал -- и вдруг, на исходе третьей недели, осмысленно повел глазами и спросил: -- Кра-кре? -- "Сестра" недоуменно захлопала глазами, а дежурный по блок-палате, моющий полы сиделец, разогнулся и в удивлении заржал: -- О, очнулся. Ну, двужильный чувак! Он спрашивает -- где он, в тюремной больнице? -- И сам ответил мужику: -- Яволь! Ты лежишь, а срок идет -- почти месяц закосил! Так держать! Нянька-сестра засуетилась, захлопотала вокруг Гека, который вновь закрыл глаза, потом побежала из палаты (звонить преподобному Дэну Дофферу, настоятелю их мужского-женского монастыря). С тех пор Гек по-настоящему выключался только на сон, но время от времени прикидывался, чтобы исподволь разобраться в обстановке. В один из таких моментов у его бесчувственного тела оказалась целая делегация из четырех человек в белых халатах и докторских шапочках: Хелмут Олсен, Дэниел Доффер, Эли Муртез и Ганс Томптон. -- Пульс слабый, неровный, давление пониженное, энцефалограммы, как ни странно, не выявили патологий -- без осложнений видимых то есть. Однако сами видите -- воспаление оболочек, помноженное на хроническое... э-э... недоедание, плюс авитаминоз... Не уверен, что функции головного мозга восстановятся в прежнем объеме. Но организм исключительно мощный, толерантный к дестабилизирующим воздействиям. Зубки все искусственные, правда, свои только корешки, остальное -- короночки. Ну, это, впрочем, объяснимо... -- И чем же это объяснимо? -- Эли Муртез не мигая вперился в переносицу Томптона. -- Образом жизни, я имел в виду, -- заюлил Ганс Томптон. -- Тюрьма, знаете ли, возраст, драки с кутежами, -- вот причина. Я только это и хотел сказать... -- А у меня сложилось... -- Потише всем! -- Доффер прервал своего подчиненного, несвоевременно затеявшего потеху. -- Говорите, Хелмут. -- Что ж... Я могу ручаться всего лишь своей репутацией, не больше, но ею я ручаюсь. Это рука того самого тюремного Микеланджело, о котором мы говорили. Только поглядите, насколько прост и в то же время изыскан рисунок, как невероятно точны сплетения узоров, состоящих из графики и оттенков. Это же полифония своего рода, а если хотите, то и фуга. От верхнего луча к нижнему прослеживается развитие темы, а на другой звезде, почти неотличимой на вид от первой, -- то же самое выполнено в контрапункт. И эта вязь букв, ну, неважно каких, главное -- как! Ему ведь до войны предлагали, по оперативным данным, заняться "фанерой" -- изготовить матрицы для фальшивомонетчиков. Но он, как вы знаете, а может и не знаете, медвежатником был, предпочитал вспарывать сталюгу и добывать настоящие... И это хорошо, потому что будьте уверены -- Суббота бы сделал узор лучше оригинала... Муртез дернулся как от ожога, но было поздно, болтливый старик потерял осторожность от эстетического восторга и брякнул имя. Хорошо еще, что никого рядом нет, а врач, хоть и сиделец, но не настоящий, ничего не знает. Ладно, пустяк, будем считать, вон и Дэн ухом не повел... -- ...на руке стандартное, однако стандарт довоенный. Исполнено с отличным качеством, без малейшего расплыва, но и без полета. "Мишка" -- особая песня. Качество -- высокое весьма. Для клише, разумеется. Вся ценность -- в самом артефакте. Мало было тех, кто обладал правом на такую "портачку", и еще меньше тех, кто ее имел или имеет. И еще меньше -- пятьдесят пять или пятьдесят шесть -- мнения расходятся, -- кто поставил себе изображение именно с этого клише, изготовленного в одна тысяча девятьсот двенадцатом году неким талантливым уголовником Альтусом, он же Хрип, он же Утюг-повешенный. Само клише, как и ряд других, было утеряно в конце тридцатых -- начале сороковых годов. И еще... Это лицо мне знакомо. Вот это был эффект. Дэн Доффер так выпучил глаза, словно старик обвинил его в эксгибиционизме, Муртез едва успел вытащить носовой платок и на лету подхватить жидкую соплю, исторгнутую из большого вислого носа, один только Томптон стоял спокойно: подумаешь, узнали уголовника, -- на то и сыщики... -- Вот видите, как прекрасно: и в этой обители скорби встретишь порою знакомое лицо. -- Дэн Доффер заулыбался и повернулся к Муртезу: -- Ну, что я тебе говорил, значит мы правомерно включаем изображение в сборник. Вот это классно! Спасибо вам, Хелмут, мы обязательно сошлемся в предисловии на ваш бесценный опыт. С вашего разрешения, мы на сегодня -- все. Хелмут, вы с нами, или хотите переброситься парой слов с вашим знакомым? -- С вами, с вами. Нет, храни господь от таких друзей и знакомых. Я имел в виду, что увижу это лицо в толпе и тотчас скажу: господа, держитесь за карманы! Я их тысячами перевидел на своем веку: на них печать. Знаете, как у алкоголиков бывает или наркоманов: по отдельности -- все как и у обычных людей встречается -- и зрачки, и мешки под глазами, и даже носы красные, но в ансамбле -- ну вы понимаете меня... Впрочем, это дело суда и следствия... Иду-иду... -- Не годись вы мне по возрасту в отцы, ей-богу, назвал бы вас треплом последним! -- Так дружелюбно начал Дэнни Доффер, когда наконец они очутились у него в кабинете, плотно зашторенном и слабо освещенном. Желто-зеленая настольная лампа освещала рабочую поверхность стола -- и Дэнни этого было достаточно, поскольку удобства или неудобства посетителей нимало его не волновали. -- Вы его действительно узнали? -- Велика вероятность, что да. Но прежде всего униженно прошу извинить старого болтуна, разволновался, размагнитился: старость -- не радость. Да. Я имею понятие о грифах "секретно", но вот что хотите, то делайте, -- по уши виноват! -- Принимается. Ушей там почти и не было -- принцип дорог. Знаете, как в армии унтера новобранцев учат: нельзя даже х...м целиться в товарища -- может выстрелить! Ну, докладывайте, мочи нет терпеть -- кто он? -- Да я пока не знаю, но эти брови, рот, скулы, глаза -- определенно я видел их в картотеках "медведевладельцев" у нас в Департаменте. Или нечто весьма похожее. -- Ну, так поехали смотреть, господа, кофе -- позже будет. -- Дэн... Нет, можно все-таки я буду вас называть шефом -- стариковские привычки, знаете ли? -- Можно, можно. Поехали... -- Шеф, не знаю, как у вас, а у нас в Конторе в половине двенадцатого ночи все закрыто. -- О-хо-хо... Откроют. Втыкайте штепсель вон туда, Эли, вращай мельничку и все такое -- чашки-ложечки, а я пока разбужу весь ваш муравейник -- уж больно меня любопытство разобрало... Джез Тинер, одна тысяча девятьсот двенадцатого года рождения... Ну-ну, как это понимать? С татуировками, предположим, понятно: медведя ему мало показалось и еще наколол. Но -- извините меня -- на пенсионный возраст он никак не тянет. И отпечатки пальцев не совпадают... Увы, Хелмут, увы. Нет-нет, какие претензии -- сходство прослеживается, но... Будем думать дальше, искать глубже... Но не сегодня. Спать, господа, я вас обоих развезу. Всем благодарность и отдых: никаких звонков, никаких работ -- ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье. Эли, тебя в первую голову касается -- он у нас работоголик, в смысле трудоголик... И вот теперь они с Эли "отдыхали": сидели возле здоровенного костра на берегу залива, ели копченую говядину, запивали ее чаем из термоса и думали над ребусами уголовной археологии. -- Это он. Шрамы на боку и на ноге те же, я сверял. (Дебюн в свое время молча удивлялся Гековой прихоти, но придал коже в указанных местах нужный вид.) -- Не спеши, Эли, логичнее и вероятнее предположить, что это подделка. -- Но Олсен утверждает... -- Да хрен с ним, пусть утверждает -- мы никаких версий отбрасывать не можем. Ты пойми, Эли, господин Муртез, ты простой контрразведчик: работа, жена, дети, дом... А я уже политик, в силу своего служебного положения. И если я политиком не буду, то есть не захочу пожертвовать интересами дела ради шкурных и карьерных соображений, то будь спок -- пожертвуют мной. Во имя Родины. Ты умнее подавляющего большинства отцов нашего отечества, но гора их амбиций никогда не придет к Магомету твоего рассудка. Просекаешь намек? Господин Президент равно не любит Ванов и английских шпионов -- это у наших вождей наследственное: через стульчак передается. Но Ванов у нас быть не может, зато английские шпионы -- кишат, как глисты у кошки. Понимаешь, что я хочу сказать? -- Честно говоря -- нет, Дэнни. Ты попроще, на пальцах. -- Игнацио -- сукин сын. Он меня подпихивает на эти дела, потому как сам боится. В той области, куда мы залезли, -- одна мера, один критерий: левая нога Господина Президента. За один и тот же результат можно остаться без погон, а то и без головы, а можно стать национальным героем. Поэтому мы тихо уложим дело в архивы и будем спокойно ждать, наблюдая за происходящим краешком оперативного зрения, попутно, так сказать. Про Джеза Тинера Олсен мне официально напишет, а я там укажу несообразности по поводу отпечатков и возраста. Это позволит нам при любом раскладе одноразово среагировать и подставить под удар Олсена, либо за ложный след, либо за то, что не сумел распознать. Основной удар все равно по мне придется, но все-таки я частично прикроюсь Олсеном, так же как Кроули прикрылся мною. Поверь, мне в жизни приходилось сталкиваться с необъяснимыми вещами... Знаешь, вот я ехал первый раз в санчасть, воочию понаблюдать за этим Лареем, и была у меня навязчивая идея, что он -- конопат, словно предчувствие... Ошибся, и как гора с плеч... Но это ты точно не поймешь, это мое личное... Я не знаю, кто он. Склоняюсь к мысли, что... нет, не знаю. Но это я тебе говорю... а вообще, полуофициально, думаю, что английский засланный шпион. Отпускаем его, как бутылку на волны: потонет -- хорошо, не потонет -- тоже можно будет пользу извлечь... Эли Муртез подробно рассказал обо всех более или менее ценных наработках отдела, разбросанных на блоки и только в его беседах с Дэном собранных в единую концепцию. И оба они, профессионально деформированные, таили друг от друга информацию, так, на всякий случай... ...Доффер получил непосредственный рапорт сотрудницы, выпускницы медицинского колледжа, работавшей в свое время в косметической клинике: та подтвердила подозрение Доффера -- на лице Ларея есть следы косметической хирургии. Вот почему этот старикан Тинер-Ларей так молодо выглядит. Но резал его истинный чудодей -- все очень натурально. (Эх, Дэнни, ну еще бы чуть-чуть в сторону от проторенных идей, ну ведь светлая твоя башка...) Но этот туз надобно держать в рукаве, не так ли? Эли об этом попозже узнает, а Кроули -- обойдется. ...Колокольчик все-таки звякнул -- в неожиданном месте. Тесть Эли Муртеза поделился как-то с ним проблемой: взятку ему предложили, чтобы помочь одному старому адвокату выдернуть клиента-сидельца на периферийную отсидку (тесть работал в одном департаменте с Хантером). Тесть отказался, но заволновался -- не проверка ли это, так называемая оперативная ревизия, не подкоп ли? Смог бы Эли аккуратно это выяснить? Что тут выяснять, Эли живо навел справки, тестя успокоил, а сам затаился. Он вовсе не был уверен, что тесть не берет на лапу, и подводить его к такому опасному, топкому делу, пусть даже краешком, -- не захотел. Тот адвокат -- известная личность, всегда обслуживал клиентов, политики не знающих, к тому же помер не так давно. Лишнее приватное знание не помешает: этот Ларей имеет связи и подручных. Надо их выявлять, индивидуально, без докладов -- пригодится в трудную минуту. Не шпион он никакой, уголовник -- но, видать, из отпетых... ...Лысый не был подтвержденным уркой, но всю свою сознательную жизнь промышлял кражами и на зоне придерживался "ржавых правил". Сейчас он парился в предвариловке -- кража бумажника в бабилонском универмаге -- и косил в больничке приступ язвы. Он и Желтый (полукитаец Артур, тоже карманник, только зачаленный всего лишь по первой ходке) рассчитывали уйти на периферийный суд, следовало только согласиться и принять на себя пару карманных "висяков". Дело к тому и шло, но Желток сломал ногу на тюремной лестнице, а Лысый, как уже говорилось, симулировал острый приступ язвы. Сегодня они гужевались на полную катушку: Желтку переправили марафет -- четверть сантиграмма омнопона в ампулах. Шприц они привычно добыли у Ганса Томптона и пригласили его разделить компанию. Томптон, пользуясь доступом к сильнодействующим лекарствам, потихоньку принялся за старое и уже не в силах был отказаться от халявы. Заварили чаек, включили цветной телевизор -- дело было ночью в ординаторской, Томптон вызвался подежурить; кроме него да охраны в решетчатой каморке на этаже (три стены, поворот, да еще спят после спирта) никого из посторонних не было. Им троим было весело и хорошо в ту ночь: погас телевизор -- пошли разговоры да случаи из жизни, спать не хотелось. Тут Томптон и развязал язык по поводу странного мужика в отдельном закутке и не менее странных посетителей. -- ...исключительно до войны, говорит, такие наколки и делали. Только не понял -- про медведя они речь вели или про звезды на ключицах... -- Какого медведя? -- Лысый попытался пошире раздернуть веки на глазах, но ему это плохо удавалось -- наплывала улыбка и вновь растягивала их в щелочки, под стать узким глазкам Желтка. -- Ну, такой -- со здоровенными клыками -- медведь, ну -- морда медвежья на лопатке. Фаны их носили, мол, впрочем не помню. Однако, коллеги, столь полной релаксации от жалкого омнопонишки давнехонько я не испытывал... -- Подмолодился -- вот и кайф. Так не фаны, -- Ваны, может? -- М-м, по всей видимости... определенно -- да! Отчетливо вспоминаю, просто вижу и слышу, как наяву... Да, Ваны... О них говорили... Желтый нагрузился по ватерлинию и теперь грезил с полузакрытыми веками, пуская слюни прямо на половицу. Лысый соображал четко, омнопон бодрил его привычный к этому делу мозг, хотя Лысого нельзя было назвать в полном смысле наркоманом: удивительный его организм позволял почти без ломок выходить на "сухой паек", когда наркоты не было, и кайфовать, когда она появлялась. Печенка, впрочем, уже крепко пошаливала... Вот и сейчас Лысый радостно выслушивал фантастические откровения лепилы Томптона, понимал, что надо продолжать спрашивать, и знал о чем, а осмысление оставил на утро, на скучную голову. -- А кликуху евонную называли? -- Нет, только "он" да "ему". Татуировщика называли, потешно так: Суббота, говорят, -- Томптон счастливо рассмеялся, -- Буонарроти от накожной живописи этот Субботи-Буонарроти. -- Бу... Кто? -- В позднем средневековье гений такой был, художник и скульптор. Вот они его с ним и сравнили... -- Субботу? -- Именно... -- Томптон еще отвечал на вопросы, рассказывал, что мужик до дистрофии чуть не дошел, но не умер и разума не потерял, что все время вокруг него непонятные люди, никого к нему не подпускают, а еще сплетничают, что он много лет за Хозяином был, но только никто его не видел, потому что он сидел в подвале президентского дворца на цепи и потом сбежал оттуда... "Язычок" от Лысого со всей добытой информацией ушел на ближайшую восемнадцатую спецзону с первым же подлеченным. Урки ржавой пробы с сомнением приняли послание (не кумовские ли штучки?), весть о странном урке из "Пентагона" уже не раз долетала до южных и восточных зон, обрастая по пути самыми невероятными слухами, но факт оставался фактом: некто с авторитетными портачками не вылазит из карцера за несогласие с местными гадскими порядками, приговорен гангстерами и трамбуется администрацией. Изолирован ото всех и никому не известен. "Язычки" из восемнадцатой брызнули дальше, охватывая окрестные зоны, однако до Кондора-городка, что в ста километрах от Картагена, где опять ждал суда и добавочного срока неугомонный Дельфинчик, информация пока не докатилась. -- Стив, а Стив? Слышишь меня? Гек сделал вид, что проснулся: -- Красный, ты, бродяга? Здорово. Выглядишь хорошо. А говорили, что тебя чуть ли не того... Молодчик, порадовал меня... Ну, рассказывай... -- Успею рассказать, у меня все тип-топ, здесь покуда тормознулся, лекпомом. Я тебе на подогрев принес -- мяса, варенья... Ешь, а то совсем доходной стал... -- Успею съесть, как ты говоришь. Не тарахти. Чего я тебя раньше-то не видел? -- Так тебя эти пасли, с понтом дела сестры и братья христовы, не подпускали никого. А сегодня утром -- снялись. Тебя через неделю выпишут, если не закосишь. -- Разберемся. На меня целится кто здесь? -- Вроде -- нет. Некому пока. Да, сп... благодарю от всего сердца, что ты за меня Того Живота приукропил по-тяжелому. Ларей, тут многие ребята к тебе хорошо дышат, кто не из гангстеров. Мы здесь тебя не подставим никому, дежурить будем. -- Ничего, я уже оклемался. Живы будем -- не помрем. Ну-ка, сделай себе бутерброд, да и мне заодно... И кипяточку бы не худо... Гек сумел продержаться не одну, а все четыре недели, то нагоняя температуру, то задыхаясь в кашле, то впадая в бред, за это время набрал восемь килограммов веса к тем четырем, что накопил еще в беспамятстве, так что теперь он весил семьдесят килограммов и походил на человека. Из медчасти Гека привели прямо в кабинет Компоны. Кум поднял голову, отложил ручку, которой он якобы что-то писал до этого, откинулся на пухлую спинку старинного кресла и поздоровался с приветливой улыбочкой: -- С выздоровлением вас, господин Ларей! -- Гек промолчал, глядя ему в лоб. Компона жестом усадил Гека на привинченный к полу стул, другим жестом выпроводил конвойного -- стоять за полуоткрытой дверью. -- Вид у вас прямо-таки курортный, разве что загара не хватает. Ну что, надумали чего? Поговорим к обоюдной пользе? Или как? -- Или как. -- Ага. Вижу -- менингит бесследно не прошел. Это поправимо, в карцере подлечим. Вот вы меня, офицера, только что прилюдно обматерили -- ровно на пятнадцать суток наговорили. Или я ошибся? -- Гек промолчал, он предвидел такой поворот темы. -- Да-да, порядок прежде всего, у меня с этим строго. Вот вам пример: осужденный Ривера нарушал внутренний распорядок в санитарной части и будет списан обратно в корпус номер два. Ему предстоит сидеть в одной камере с друзьями некоего Того Живота. Того Живот -- это кличка такая, вам, конечно, неизвестная, я понимаю. А вот кличка осужденного Риверы -- Красный. Знакома она вам?.. Бедный малый, туго ему придется в камере, что и говорить... -- Компона привстал и сладко потянулся. -- Но если вы захотите пом... Гек подпрыгнул прямо со стула и пяткой в лоб засветил куму так, что тот лопатками и затылком впечатался в портрет Господина Президента за спиной. Нижняя рама хрупнула, а Компона мешком свалился под стол. Гек не сопротивлялся, только включил на максимум мышечную систему -- где расслабиться, где напружиниться, -- когда ему стянули руки за спиной и, попинав для приличия, поволокли в карцер... Волоча Гека, унтера весело и молча переглядывались: будет что рассказать ребятам после смены -- эту паскудину Компота никто не любил. Может быть, поэтому у Гека даже синяков и кровоподтеков почти не было на этот раз, и даже на пол его сбросили, можно сказать, аккуратно... На следующий день целый и невредимый Компона (только голова перебинтована) стоял на ковре у Хозяина тюрьмы, своего формального начальника. Он не очень-то боялся его гнева, поскольку работал в Службе, которая, как известно, повыше рангом будет. Однако на этот раз Хозяин осерчал не на шутку. -- Слушай, Компона, в городе про меня разговоры ходят, что я людей пытаю, голодом и холодом их морю. Не слыхал? -- Нет. А что? -- А вот то! Адвокаты, понимаешь, шепчут газетчикам, те -- прокурорам, те во Дворец несут... Где этот Ларей сейчас? -- Покуда в карцере. Потом следствие, суд и дополнительный срок. -- Какой планируется? -- Терроризм, попытка побега, нападение на представителя -- тут целый букет, лет на десять-пятнадцать потянет. -- Это за один-то удар в лобешник мудаку стоеросовому? Многовато будет. -- Вы забываетесь... Да вы поним... -- Цыц, гаденыш! Я служил, когда ты еще в горшок не сразу попадал! Ты его в карцере гноил, беспредельщик сраный, чтобы мне потом в приличном обществе руки не подавали? Я -- лягавой породы, но не сексот, не сбир вонючий. Твоя вонь на меня ложится. Я девять с лихером месяцев все ждал: либо результаты пойдут, либо ты одумаешься. Ни того, ни другого. Тебе кто за него платит -- бандиты? Что смотришь, подполковник, я дело спрашиваю. Все законы и инструкции ты переступил -- ради чего? У меня рапортов на тебя -- килограмм: когда и сколько раз ты допросы проводил и на каком основании карцер продлял... -- Может, вы и мне слово дадите, господин полковник? Я ваших оск... -- Ты у меня отсосешь с веселым чмоком. Год он, Ларей, получит за... Ма-лчать!!! За хулиганку, и на моей шее сидеть не будет -- запрос из Департамента поступил, на зону поедет. Хватит здесь воду мутить. У вас, подполковник, есть три выхода из создавшегося положения: первый -- рапорт о переводе на другое место службы. Есть и второй -- служить и дальше, как ни в чем не бывало, и получить от меня по морде при всем личном составе. А там дуэль и все такое, стреляю я получше вашего. Третий выход -- накатаете на меня донос, тогда я, слово офицера, пристрелю тебя, мерзкую, сорокае...нную, омандовевшую падаль. И сяду, но за тебя много не дадут. Можете выбирать. Сутки на размышление. Свободны... И еще, опять же вам для размышления: мои связи -- намного ли хуже ваших? Нет, у Хозяина "Пентагона" связи были немногим хуже, чем у начальника над непосредственным начальником Компоны, и Компона это осознавал. Поэтому он не стал писать на него донос, но в устной форме доложил куратору дела, генерал-майору Дэниелу Дофферу. Тот уже принял для себя решение и лишь пообещал содействовать переводу Компоны в Иневию без понижения. Ларея он решил пустить пока на волю волн, ибо сил и времени на него уже не хватало: Штаты в прошлом месяце выслали почти полсотни работников Бабилонского посольства во главе с военно-морским атташе -- небывалый скандал и грандиозный провал. Теперь следовало искать крайнего среди высокопоставленных силовых коллег (а те ведь тоже искали среди других, не у себя же) и вторым фронтом -- разоблачать американских бизнесменов, журналистов и дипломатов -- в аналогичном количестве. Кроули уже получил по балде от Господина Президента лично, но вывернулся, старый черт, прикрылся дружбой с господином Председателем (безотказно поставлял тому на просмотр агентурные и вербовочные материалы порнографического характера). Малоун проделал геркулесову работу. Он, словно каторжный, долбил и долбил в одну точку, не жалея времени и сил, а также денег на подарки нужным людям. И вся его упряжка, состоящая из нахальных борзописцев и златолюбивых прокуроров и канцеляристов, сдвинула в конце концов тяжеленный воз Гекова дела. И очень кстати пришелся дипломатический скандал, и к Хозяину подходец разыскали (без взятки, на связях)... Ларею довесили год и отправили в допзону под номером 16, хотя намеревались дать сначала тот же год на спецзоне. Знал бы Малоун, что в этом пункте он надрывался напрасно: Гек предпочел бы сидеть на жестком режиме, более подобающем для его понятий. Однако целый год прошел, прежде чем Гек попал по месту назначения: месяц его мариновали в одиночке "парочки", да еще месяц одиночки в "единичке", на переследствии. Гек чувствовал себя словно на курорте: ежедневная горячая пища, регулярная помывка (в карцере выводили в душ один раз в месяц, грязь очень доставала), свидания с адвокатом, постоянное тепло в камере -- много ли человеку надо, оказывается... И хотя передачи с воли ему запретили, согласно какой-то там инструкции, Гек продолжал набирать здоровье и вес -- уж больно велик был контраст между карцером и простой тюрягой. Ему разрешили книги, и Гек принялся читать и делал это по собственной методе: что под руку попадет. Поначалу больше чем на четверть часа его не хватало, но постепенно привычка восстановилась, и буквы уже не рябили и голова не кружилась. А потом замелькали вагонзаки и пересылки, словно вознамерились устроить Геку ознакомительную экскурсию по тюрьмам и зонам страны. Полтора месяца пришлись на сюзеренский централ, всколыхнувший в Геке множество дорогих его сердцу воспоминаний. Всюду впереди него катилась глухая слава таинственного узника, приправленная фантастическими домыслами и слухами. Сидел он либо в одиночках, либо с кряквами, которыми всенепременно встречала его очередная пересылка, и Гек решил пока не объявляться, помня свои права на это и заветы Ванов. -- Зона ржавая, честняк и трудилы, ну и обиженка, могут оставаться, остальные пробы -- дальше. -- Такими словами встретил их этап прямо на железнодорожной станции Хозяин зоны в чине полковника. Гек дернулся было туда, но ему преградили путь и запихнули опять в купе, где он ехал в королевском одиночестве. Однако и путешествия заканчиваются рано или поздно: наконец шестнадцатая дополнительная согласилась на нового сидельца, и Гек поднялся на нее после недели карантина.

Глава 4

Букет составлен. Цветочный одр, как всегда, Гостеприимен... "Шестнадцатая доп. два" -- ни то ни се, если взвесить ее на пробу. Ржавые не имели здесь реальной власти, не собирали отсюда в общак, хотя и не объявили ее проклятой и б...кой, и скуржавые, царившие здесь когда-то, вроде как обошли ее стороной. Со скуржавыми было дело: в начале семидесятых замордованные фратцы, трудилы, взбунтовались и сокрушили скуржавую власть, но свято место пусто не бывает -- шишку взял актив из трудяг. Но зона была бедная, работы на всех не хватало, с Хозяина продукцию спрашивали, но как-то вяловато (ведра двенадцатилитровые тачали для армии -- устаревшего образца, трубки для противогазов, -- никто их не отменял, но никто в войсках их и не требовал) -- потому и предпосылок для закручивания гаек с целью выбить из сидельца выполнение производственной программы не было. А значит, и актив был дрябленький, и от нетаков особой силы духа не требовалось. Однако в оперативных отчетах зона числилась "активной" и свободной от влияний преступных проб, поэтому-то Гека сюда и определили, в здоровый, так сказать, социальный организм. Компона сделал было последнюю попытку -- упечь ненавистного Ларея в скуржавую цитадель, на мрачно знаменитый "Первый спец", но не любит начальство, когда их поучают проштрафившиеся неудачники, и Гека определили сюда, на одной почти широте с Бабилоном, чуть южнее, но на четыреста километров восточнее. Зона была невелика -- меньше полутора тысяч сидящего народу, вдалеке от городов, если не считать поселка вокруг зоны для вольных и семей военнослужащих. Промзона примыкала вплотную к жилой, состояла из обширной территории, двух основных цехов, вспомогательного инструментального участка, кочегарки, парника для господ офицеров, гаража и складских помещений для готовой продукции и комплектующих. Раньше был и свинарник, опять же предназначенный не для сидельцев, а для обслуживающего персонала, но хрюшки дружно дохли, поощряемые завистливыми узниками, и начинание завхоза почило в бозе. Жилая зона насчитывала шесть длинных одноэтажных жилых бараков, чуть в стороне -- выгороженный "колючкой" в отдельный участок -- БУР, для борзых и нерадивых, за бараками -- клуб, кубовая и еще одна маленькая кочегарка при ней, рядом с клубом -- в одном двухэтажном здании -- пищеблок и санчасть, за ними административное, также двухэтажное здание -- Контора. Штрафной изолятор расположился как всегда: между двумя ограждениями из колючей проволоки, на территории "запретки". Гека отвели в первый барак, в первую секцию. В каждой секции, рассчитанной на сто двадцать восемь постояльцев, имелись свободные места для вновь прибывших, и было этих свободных мест немного. Все они располагались в крайних секторах, ближе ко входу. Впрочем, и тут были различия: с западной стороны на стенке углем была изображена голая женская задница под короной и червонный туз -- верный признак того, что здесь живет каста опущенных, а в двух недозаполненных восточных секторах, видимо, проживало социальное "дно" -- никем не уважаемые, но пока еще полноправные сидельцы, не попавшие в разряд неприкасаемых. Дневальный шнырь снял шапку перед унтером и встал по стойке смирно. Это сразу не понравилось Геку, но он молчал, с любопытством осматриваясь по сторонам. Нар не было -- стояли простые панцирные кровати в два этажа, возле каждой тумбочка. Кровати выстроились в два ряда. В проходе между рядами -- два длинных стола со скамейками, человек на десять каждая. Куревом почти не пахло, значит, курят в умывалке или в туалете. В торце с окошком выгорожены две секции -- одна одеялами, другая вагонкой. Вагонкой, вероятно, каптер отделился с благословения отрядного начальника, или маршал барачный, а одеялами -- элита, нетаки либо актив. Дальше дверь, наверняка в сушилку. Унтер ушел. Шнырь испытующе глянул на Гека: -- Что стоишь -- ищи себе место, где свободно. Вон в том краю -- девочки обитают. Чтобы ты не перепутал на всякий случай (можно как угодно понять -- не придерешься). Наши вернутся через час, а то и раньше -- вот-вот съем объявят, а идти близко. -- Не горит, здесь подожду. -- Гек уселся за стол, ближайший к торцу и каптерке, достал книгу и погрузился в чтение. Это были "Мемуары" Филиппа де Коммина, книга, переданная ему Малоуном еще в "Пентагоне", перед этапом. Подряд ее читать было трудно, однако Геку нравилось застревать мыслью чуть ли не на каждой странице, в попытке понять бытие и помыслы человека, умершего так давно, но все еще живущего в этих мыслях и строках. Шнырь повертелся и ушел, не решаясь самостоятельно определиться в отношении этого спокойного, как танк, мужика, шибко грамотного, однако явно -- не укропа лопоухого. Барак заорал сотней голосов, закашлял, вмиг пропитался дымом и рабочей вонью -- смена вернулась с промзоны. Гек продолжал сидеть, не поднимая головы, и сидельцы проходили мимо, обтекая его с двух сторон, не задевая и ни о чем не спрашивая -- есть кому спросить и без них. -- Эй... -- Шнырь слегка коснулся его плеча. -- Зовут тебя, иди. -- И кто зовет? -- Главрог с тобой поговорить хочет, староста барака. -- Хочет -- поговорим. Давай его сюда. -- Шнырь замер: это был прямой вызов существующей власти. Первые пристрелочные слова прозвучали в притихшем пространстве барака. Незнакомец не пошел на "низкие" свободные места, значит, претендует на нечто большее. Бросил вызов главному, но сидит за столом, значит на его место не тянет. Вот и понимай как знаешь: то ли цену себе набивает перед Папонтом, то ли отрицает его как урка. Если бы шнырь сказал: "тебя приглашают разделить беседу" -- легче бы было определить что к чему, а мужику труднее отказаться, согласно зонному этикету. Теперь же Гек занимал выгодную позицию за столом, и Папонту придется самому придумывать что-то -- на кровати век не просидишь. Папонт, главный активист барака, невысокий, но очень широкий, толстокостый и крепко сбитый мужик тридцати с небольшим лет, сразу же осознал свою ошибку, но среагировал быстро: не чинясь пошел к столу. Он уже слышал этапные параши, достигшие зоны задолго до самого этапа, но страха или беспокойства не испытывал -- и не таким рога сшибали, тем более одиночка. -- Я не гордый, вот он я, Пит Джутто, старший здесь. Ну и ты бы представился, что ли. Не в лесу ведь. -- Он сел напротив Гека, вывалив руки-окорока на стол, его пристяжь построилась в полукруг за ним. Двое отделились от свиты и встали, сопя, за Геком. -- Стив Ларей, невинно осужденный, через год откинусь. Вы двое, срыгните, от греха подальше, из-за моей спины, и не мешкайте, иначе приму как угрозу. Жду до счета "три": раз... два... Джутто словно бы не слышал, нейтрально глядя в пространство, а те, что стояли за Геком, натужно силились понять в эти секунды, как им ответить. -- Три. -- Гек на слух выбросил назад и вверх сжатые кулаки, посылая их со всей возможной резкостью и силой (для весу он зажал в каждом кулаке горсть медной мелочи -- сидельцу на "допе" не возбранялось иметь до пяти талеров наличными, а в каком виде -- нигде не сказано). Оба парня упали по сторонам: один идеально отключился, без звука, другой все же мычал. Гек резко вымахнул из-за стола, спиной к спинкам кроватей, и, оскалясь, вперился в Папонта: -- Вот, значит, как ты со мной разговаривать решил, Пит Джутто, по-собачьи?! А я-то, грешным делом, подумал, что тут скуржавых не водится. О тебе-то я иначе слышал! Бывалый Папонт сидел -- бровью не шевельнул при этих словах, руки, полусжатые в кулаки, лежали все так же расслабленно, но душе было горько и пакостно в тот миг. Вот ведь гад! Действительно -- битый! Урку только на мою голову не хватало. Что здоровый -- так это чухня, и Кинг-Конга замесим при нужде -- другое погано. По-тихому его не согнуть, если же его сейчас заделать -- то обещанную Хозяином треть срока не скостить будет, а это четыре совсем не лишних года. Вот же падаль! -- И что же ты такое слышал? -- Теперь это неважно, главное -- что я здесь вижу. -- И что же ты здесь видишь? -- Гек почувствовал, что теряет руль событий: этот Джутто -- нехилый характером парнишка. -- Многое. Осталось детали уточнить. -- Ребята на полу ворочались -- вполне живые, драка не вспыхнула в самый огнеопасный момент, маршал не мельтешит, барак -- смирный; глядишь -- и образуется что-нибудь путевое. -- Ну, так давай уточним... -- Мужик за бритву не хватается, дешевые понты и пену не пускает, пределы видит -- надо гасить ситуацию, а после можно будет со всем разобраться, себя не подставляя... Геку отвели кровать в секторе, который он сам указал, близко к торцу барака, но на другой стороне прохода от угла, где расположился Папонт и его подроговые. Но обжить кровать в ближайшие десять дней не пришлось: кумовская почта сработала четко, и на вечернем разводе ему определили десять суток шизо без вывода (формулировка "без вывода" -- на работу -- была чисто рудиментарной: работы подчас не хватало и твердо вставшим на путь исправления, за наряды дрались и интриговали, это тебе не южные гибельные прииски). Два следующих месяца протекали тихо и мирно: Гек проводил время в бараке и около, в промзону не ходил, с активом не контачил. В их восьмикоечном секторе вокруг Гека постепенно сложилась "семья" с Геком во главе. Посылки и прочие оказии делились поровну, споры и разногласия судил Гек, он же организовал через вольняшку-электрика доставку чая и курева, хотя сам не курил. На дни рождения "своих", дважды случившиеся в эти месяцы, в качестве подарка организовал по полтора литра коньяку. Постепенно его авторитет укреплялся и за пределами "семьи": уже и посторонние шли к нему за советом и арбитражем. Кроме того, Гек, благодаря Малоуну обретший вкус к изучению буквы закона, основательно поднабрался разных полезных примочек о правах сидельцев и обязанностях администрации. Еще Ваны когда-то объясняли ему секреты выживания в тюремных джунглях: человек мал -- а государство большое, в лоб его не своротишь. Но если изучить законы, по которым живет и действует противник, то -- не всегда, но часто -- можно избежать столкновения, грозящего бедой и поражением, а то и направить ему же, противнику, во вред его собственное оружие. Гек стал давать не только тюремные, но и юридические советы (за взятку одному из унтеров еженедельно созванивался с Малоуном и консультировался у него), которые вдруг дали несколько раз конкретный результат: один раз парень добился переследствия и укатил на родину в Кальцекко, пересуживаться с надеждой на сокращение срока, другой раз мужик выспорил себе трехсуточное свидание, чуть было не ускользнувшее по милости режика-самодура... На зоне резко возрос поток жалоб и запросов во все адреса страны -- от матери Господина Президента до представителя ООН в Нью-Йорке. Самому Геку не положено было писать жалобы (ржавые разрешили это себе на картагенской сходке 62-го года, но только "понтовые", типа в ООН или Папе Римскому), но консультировал он всех желающих. Кум и режик быстро нащупали причину беспокойства и на пике зимы, в июле, под смехотворным предлогом дали Геку два месяца БУРа, содержания в бараке усиленного режима. Оттуда нельзя было выходить на остальную зону, и в БУРе снижена была норма питания, без права получения посылок. В клуб на еженедельные киносеансы не водили, телевизор и радио не положены, не табельная одежда изъята... Но Геку эти комариные, после карцера, укусы были нипочем, он и сам планировал побывать в БУРе и посмотреть на местных нетаков. Никого из особенно крутых он там не встретил, ребята как ребята. Этот попался пьяным на глаза Хозяину зоны -- два месяца, этот испортил электронасос -- определили злым умыслом: денежный начет и три месяца, этого застукали с пассивным педиком Эльзой -- шесть месяцев. И срок бы довесили, но парень был автослесарь, золотые руки... Самый забавный случай произошел с пареньком по кличке Фидель Барбуда: тот долго работал шнырем при штабе, в надежде на амнистию (автомобильный наезд, ненамеренное убийство), но кум не подписал представление на него. Тогда Барбуда дождался, пока придет его очередь убирать Веселый Домик, епархию кума, выбрал момент, когда тот отвлекся, и навалил ему кучу в верхний ящик стола. И закрыл, чтобы не сразу обнаружилось. Над историей хохотала вся зона, "внутри" и "снаружи", а Барбуда получил целый год БУРа, уважение сидельцев и прицельное внимание кума. Свой растущий авторитет Гек ощутил, когда ребята из его барака пропулили ему первый грев из курева и консервов, чего раньше не водилось, по рассказам старожилов. Кешер был совсем небольшой, каждому на один зуб, но морально приподняло БУРовцев очень заметно. Гек радовался: значит, его пропаганда не пропала зря. Когда два месяца закончились и солнце все увереннее стало выныривать из-за темного леса, Гек вернулся в первый барак. Но тропа "подогрева" в БУР не исчезла, Гек взял под свой постоянный контроль пересылку туда и в штрафной изолятор еды и курева. Активисты урчали за спиной, но прямого повода для конфликта не было: не на едином котле -- каждый отвечает за себя. Кум исходил на мыло, пытаясь дискредитировать, как учили, новоявленного урку и настроить против него актив. Но время было упущено: никто не хотел рисковать своей шкурой ради кума, который -- пес даже для лягавых. А Ларей, по слухам, начал возрождать зонный общак... Уже заметно припекало. На деревцах вовсю полопались почки, вечная мерзлота отступила на шаг в землю, зная, что отступление -- временное и недолгое. У сидельцев отобрали зимние бушлаты и обувь, но шапки пока оставили: ходили слухи, что должны ввести головные уборы нового образца, а может, еще чего придумали к Новому году... Некурящий Гек, в окружении многочисленных дымящих, сидел в курилке возле барака и травил старинные зонно-лагерные истории, которые помнил во множестве. День был воскресный, никто не работал, что уже не являлось чудом в последние годы, скудные на заказы. Кум, поругавшись со своей пятипудовой половиной, убежал от нечего делать на зону, присмотреть за порядком да попутно сорвать на ком-нибудь злобу. -- А-а, Ларей... Лапшу на уши вешаешь... Слушай, Ларей, давненько ты у меня не был. Зашел бы, покалякали бы, как всегда, кофейку попили бы... (Дешевейший прием, но рекомендован сверху и действует, говорят. Вроде бы не урка он, а кряква.) -- Кто, я? -- Да ты, кто еще. Зашел бы, говорю, как-нибудь на досуге? -- Ой, начальник, рад бы, да не могу -- только что посрал, вон ребята не дадут соврать!.. Лиловый и невменяемый кум бежал домой с твердым намерением изуродовать "свою корягу", а в ушах все еще звучало издевательское хрюканье и вой этого быдла, потерявшего страх перед ним, оперуполномоченным зоны. Они еще поплатятся за свой подлый гогот, очень поплатятся, особенно этот выродок Ларей. И Барбуду он сгноит в грязь! И Ларея! На утреннем разводе случилось то, что должно было случиться: по секретному представлению кума Гека спустили в трюм на полгода, и он мог утешать себя тем лишь, что пяти дней не досидит -- срок заканчивался. Так и вышло. Геку приказали собираться и следовать на вахту: это кум хотел выбросить его из зоны транзитом, не допуская в родной барак. Не удалось его по-крупному прищучить, так хоть мелко напакостить... Но Гек сумел нейтрализовать "последний привет" почти всемогущего кума: придурки из хозчасти, ведущие документооборот конторы, заранее подзапутали некоторые ведомости, так что осужденный Стивен Ларей до полного оформления подорожной еще сутки пробыл на зоне и даже получил сухой паек, поскольку с котлового довольствия был уже снят. И в барак усиленного режима на эти сутки его было уже не вернуть, потому что документы были оформлены и только Господин Президент личным указом мог теперь согнуть лейтенанта Вейца, начальника канцелярии, и заставить его внести исправления в официальные служебные бумаги. Гек исписал половину записной книжки адресами и наколками. Были среди них и несколько толковых, могущих пригодиться на воле. Каждый барак, и БУР отдельно, получили по ящику коньяка: если поровну лить -- только небо смочить, но дорого внимание. Гек еще в БУРе отчитался за общак (коньяк покупал на свои) перед новым хранителем, перспективным нетаком по кличке Морской, благословил, а сам пошел на встречу с волей. Провожала его добрая половина зоны -- все нетаки, фраты и трудилы. Повязочники молчали -- ветер дул им в морду, лучше не переть на рожон... Вольняшка-электрик на мотоцикле довез его до железнодорожной станции и даже поначалу не хотел брать за это денег, все отнекивался... Гек тут же в скверике, стоя на осенних кленовых листьях, взял у него пакет с новенькой, из магазина, гражданской одеждой, переоделся. Старую, зонную, отдал шныряющей вокруг бабке, санитару природы, сверху сунул ей сотню, не слушая радостных бабкиных причитаний, пожал электрику руку и полез в вагон. Ехал он один в двухместном купе и всю дорогу, семь с лишним часов, смотрел в окно. А исполнилось ему в ту пору двадцать четыре года. * * * Холодно и слякотно было в городе, дождь, дождь и дождь. Гек поехал по привычному адресу и снял себе квартиру в том же доме, в той же парадной, только этажом выше, на четвертом, последнем. Стоило это уже сто шестьдесят талеров, а не сотня, как прежде. Был, правда, телефон, но за него шла отдельная плата. А с деньгами намечалась проблема. В конторе Малоуна, после сердечной пятиминутки, адвокат, по требованию Гека, представил подробный отчет о состоянии Гековой наличности. За вычетом гонораров, потерь -- как в случае с покойным Кацем -- и трат на руках у Малоуна осталось ровным счетом девять тысяч талеров -- чуть меньше двух тысяч долларов, если перевести по курсу. Геку в дорогу ребята собрали почти четыре тысячи -- пришлось взять, чтобы не обижать отказом. Итого -- двенадцать-тринадцать, только-только Малоуну заплатить за два предстоящих месяца... За границу в ближайшие три года не выпустят; с золотишком, не зная броду, тоже не сунешься -- вмиг повяжут. Кассу, что ли, где подломить? Деньги позарез нужны. Деньги и люди. Людей найти можно, есть адреса, но платить надо сейчас, а дело -- когда еще оно раскрутится... Гек наковырял в записной книжке одну идейку, собрал все деньги и, не откладывая, покатил в Иневию, играть. Помимо официально разрешенных казино, с их ограничениями и длинными ушами Службы, в столичных городах существовали подпольные игорные притоны -- "мельницы", где играли по-крупному и куда пускали только с рекомендациями. Гековы рекомендации сработали, он подвергся обыску на предмет оружия и уселся пятым к покерному столу, купив себе фишек на десять тысяч -- "для начала". Больше у него не было, только на обратный билет, но признаваться в этом не стоило. Гек, памятуя о былом, дотошно уточнил все нюансы в правилах, заказал себе кока-колы и сделал первую вступительную ставку -- сотню. Игра шла удачно: соперники были богаты, в блефе не сильны, высоко не задирали, -- и к трем часам ночи (а пришел он в девять вечера) Гек настриг к своим десяти еще шестьдесят тысяч. Состав играющих к тому времени наполовину обновился, игра пошла крупнее и интенсивнее, хотя прухи особой по-прежнему никому не было. Гек на двоечном каре взял одномоментно еще тридцать тысяч и решил соскочить, поскольку уже получилась сотня, на раскрутку вполне хватало. Но игра неожиданно вышла на новый виток: за его столом сконцентрировались постепенно крупные и удачливые игроки, а среди них один -- шулер. Гек мгновенно его вычислил, стоило лишь тому приняться за "исполнение". Катала был умен и опытен: отыграл два часа, осмотрелся, прежде чем взялся за дело. Своих денег у него было много, на сотни тысяч, и игру он взвинчивал соответственно, чтобы поймать момент и выиграть максимум в одной сдаче -- постоянное везение настораживает партнеров. Гек поблагодарил судьбу за то, что удержался от соблазна и сам играл честно... Как и ожидалось, на сдаче шулера всем пришла крупная карта -- Геку, к примеру, три семерки с джокером до прикупа, соседу слева -- заготовка на "рояль", соседу справа флеш червонный, готовый, напротив -- тоже, видимо, лом -- Гек не сумел подсмотреть толком -- "подкаретник" на тузах либо королях. Ну и себя он, конечно, не обидит после прикупа... Впятером доторговались до шестидесяти тысяч (с каждого) -- и решили прикупать... Сбросили карты... -- Стоп! -- заорал Гек, прижав банкомету кулак с картами к столу, -- ваш номер старый! Сейчас вы получите каре, вы -- либо стрит, либо флеш, у вас должна быть готовая карта, а я так и останусь с четырьмя семерками. А он, как банкующий, крупнее наберет. Я отвечаю! Он выломал из посиневших пальцев колоду, попросил партнеров положить карты пузом кверху и принялся подчеркнуто медленно раздавать прикуп. Охрана уже держала подозреваемого за плечи, покамест аккуратно -- возможна ведь и ошибка. Но мужик был так бледен и молчалив, что все все сразу поняли про него. А на столе уже лежали два каре, червонный флеш, бубновый флеш-недорояль и его высочество стрит-флеш трефовый от восьмерки до дамы без джокеров. Охрана уже без церемоний заткнула шулеру рот и поволокла вон, однако Гек был настороже: -- Момент! Правил еще никто не отменял! Сначала сюда его: цвет наружу! Делать нечего -- охрана вернулась с извивающимся и мычащим каталой: мужик опытный и в своем праве -- все деньги разоблаченного каталы делятся поровну между остальными играющими за этим столом. Если бы они забыли об этом -- ну тогда да, законная добыча охраны, а сейчас -- разве что колечки да часики, ему-то они теперь... Лбы, глядя на ускользнувший свой гонорар, мысленно кромсали бедового мужика-разоблачителя на части: из каталы вытряхнули больше семисот тысяч наличными, по триста с лишним на рыло бы вышло... К моменту сдачи у Гека было около ста двадцати тысяч. Да с кона разделили шестьдесят на четверых (свои ставки каждый назад забрал), да еще по сто восемьдесят тысяч, минус червонец в кассу мельницы (выигравшие платят три процента) -- на круг выходит около трехсот тысяч. Отлично! Можно возвращаться домой и забыть о "кассах" -- время требует других идей. Гек успел на утренний бабилонский экспресс и весь путь до вечера проспал у себя в купе, велев проводнику никого не подсаживать и ничем не беспокоить. На Бабилонском вокзале у тамбура проводник с поклоном принял сотню и откозырял. Ему явно хотелось что-то сказать, его прямо распирало, но пассажир был щедр и угрюм, мало ли -- кто он там... И таксер поначалу молчал и все многозначительно поглядывал на Гека, так что тот не знал, что и подумать -- глаз на лбу вырос или в розыск его объявили... А по радио все никак не могли сообщить прогноз погоды, увлеклись похоронной муз... -- Что-о?! -- Ага! -- Плотину прорвало, и торжествующий таксист закивал головой: -- Сегодня утром с женой телик смотрим, вдруг бац! -- заставка с цветами и музыка. Я на другую программу -- то же самое! Я на пятую-десятую -- то же самое. А тут брательник звонит: его жены брат, тоже водила, из Дворца прибежал -- хана, мол, нашему! И точно: неутешная всенародная утрата -- умер великий президент великой страны, весь мир скорбит. Музыка повоет-повоет и опять -- соболезнования, телеграммы. Кто теперь будет на троне? Не знаете часом? -- Нет, политикой не увлекаюсь. Да хрен бы с ним! Был бы трон, а жопа будет. Нам-то какая разница -- кто там придет? -- Это-то верно, а любопытно все же. Сейчас сцепятся, глаза друг другу выцарапывать... Со смертью Юлиана Муррагоса во всем южном полушарии парагвайский Стресснер остался единственным долгоиграющим диктатором: его ровесник, "старший политический брат", с которым они почти одновременно пришли к власти в своих странах, отныне стал историей. И рухнули в пыль казавшиеся несокрушимыми ценности: личный мажордом Господина Президента -- тихая, но влиятельная фигура на очень хлебной должности -- кому он теперь нужен? У преемника будет свой мажордом, и новый начальник охраны, и иной кабинет министров, и другие любовницы. А родственники? Прежним -- кратковременные соболезнования, а потом -- хорошо, если просто забвение: поверженных грех не потоптать -- должны же быть виновные в бедах и неудачах государства... Чиновникам полегче, но тоже несладко -- адресно низвергнут самых крупных, а на нижних этажах пойдет тотальная чистка: победившие кланы будут пожирать побежденных, целыми колониями налипших за многие десятилетия на бока государственного корабля. Ох уж эти традиции! Немыслим Дворец без лампасов: пятидесятидвухлетний начальник Генерального Штаба (как он попал на традиционно сухопутную должность -- сокрыто в склеротическом мраке президентских кадровых служб), адмирал флота Леон Кутон, обойдя на повороте своего министра-маразматика и официального вице-дебила, провозгласил себя исполняющим обязанности Президента. Воздух, можно сказать, еще сотрясался от траурных салютов, а государственный совет из представителей парламента и правительства уже перевел его из и. о. в полноценного Господина Президента, так что войсковое оцепление вокруг Резиденции Правительства можно было снимать. На заседании не было господина Председателя, который пил вмертвую, сидя под домашним арестом: ничего хорошего в оставшемся будущем ему не светило. Министр обороны был обвинен в злоупотреблениях -- можно было и в бездуховности обвинить, восьмидесятилетний алкаш мало уже что понимал, вице-президент поддержал по бумажке все, что ему велели, парламент -- это уже вообще неважно... -- А-а, Дэниел Доффер, вольно. Проходи поближе, к столу. -- Леон Кутон, отныне Господин Президент, сдвинул очки на лоб и постарался сделать улыбку максимально добродушной. -- Знавал я твоего батю, не близко правда, но в деле видел не раз. Даже под его началом довелось побывать, на маневрах "вода--воздух", где он всеми нами командовал. Вот кому бы Президентом быть, не мне -- рожден был править твердой рукой. Что у тебя? -- Прибыл согласно вашему приказанию к четырнадцати ноль-ноль, Господин Президент! -- не моргнув глазом, отчеканил Дэнни. Клевать на фамильярное ностальгирование по покойному батюшке он не собирался -- адмирал славился прямолинейным коварством, крутостью обхождения и любовью к военным порядкам. Господин Президент с одобрением оглядел мощную подтянутую фигуру Доффера, в безупречно выглаженном и вычищенном штатском костюме. -- Прибыл без опозданий, что, впрочем, естественно. Но -- к делу. Видит бог, не искал я себе этот хомут на шею -- да так уж сложилось. Коли надо Отечеству послужить -- служи и не ной. Правильно я говорю, Дэниел? -- Так точно. (Раз Кутон перешел на "Дэниел", то и отвечать следует также на флотский манер -- четко, но без титулов.) -- Каков там глас народа -- ты бы должен знать по службе? -- Народ многолик, и мнений много. Есть те, кто о старом скорбят. Но в большинстве, в основе своей -- воспрянули после решения Госсовета. Господин Президент, я не подхалим и не специалист... льстить, -- Дэнни споткнулся на липком звукосочетании, -- но ничего иного доложить не сумею. Да, спектр мнений широк, но процентов восемьдесят -- безоговорочно за вас! -- Ну уж, восемьдесят! Врешь, поди? -- Никак нет -- статистика, на компьютере обработано, машина врать не умеет. -- Зато люди -- ох как умеют! Беседовал я тут -- с наследием, так сказать... Не можешь ничего делать, обленился, зажрался, обабился, ну так и доложи, сукин ты сын! Но не ври, не втирай очки! Простить -- не прощу, но и под трибунал не отдам, за честность хотя бы. Так нет -- изолгался, проворовался -- и дальше, понимаешь, норовит: "под вашим мудрым руководством, я, мы..." А у самого в Штатах миллионные счета в банке на сына-дипломата. Расстреляю, без разговоров. Кутон легко встал с кресла и пошел по кабинету, растирая поясницу. -- Принимай Департамент под свою руку. Команда мне нужна -- страну поднимать, авгиевы конюшни чистить. Одному -- не потянуть, хоть тридцать часов в сутки работай. А я от дела да от службы бегать не приучен. И нужны не старые пни, а упорные молодые парни! Тебе небось лет тридцать пять? "Да, где-то так", -- самым краешком сознания усмехнулся про себя Дэнни, преданно глядя в глаза Господину Президенту. -- Самый тебе возраст для больших дел. Но спать на рабочем месте нам не придется, обещаю. Не раздумал еще? -- Кто, если не я? Так у нас в десантуре учили, Господин Президент! -- Лихо учили. И на флоте так. Что о Фолклендах можешь сказать? Без подготовки, в двух словах. -- Гм, гм. -- Дэнни откашлялся. -- Острова, почти безлюдные, несколько тысяч населения. Так называемые спорные территории. Но никакие они не спорные, а исконно бабилонские, оккупированные Британией. Стратегически важны для нашей безопасности. Аргентина также претендует на Фолклендские, для них -- Мальвинские, острова, причем безосновательно. -- Кроме географического расположения -- еще какие плюсы? Ископаемые, плодородие, рыбные ресурсы? -- Это прерогатива внешней... контрразведки, с кондачка, без подготовки, боюсь соврать... -- Ну и разведку бери себе, незачем службы дробить да крыс кабинетных плодить. Справишься? -- Так точно. Единый организм и должен быть единым. Разрешите обратиться, Господин Президент? -- Обращайтесь. -- Кутон, весьма чуткий на нюансы, тотчас среагировал на официальные нотки в словах своего собеседника и перешел на официальное "вы". Дэнни оценил свой промах и мгновенно перестроился на просчитанное легкое нарушение субординации по типу отец -- сын: -- Господин Президент, разрешите мне еще два месяца с неделей в заместителях походить? Я потом -- ночей спать не буду -- наверстаю! -- А-а, это ты об Игнацио заботишься? Да я, признаться, хотел его на пенсию, но с полной выкладкой отправить, с орденами, с выслугой, со всем почетом. Что эти два месяца решат? Ладно, будь по-твоему. Вступился, значит, за шефа, вместо того чтобы в спину плюнуть... Это редкость в наше время... Ну, есть еще ко мне вопросы? -- Никак нет. Разрешите идти? -- Иди. Да, Дэниел, впредь постарайся не обращаться ко мне с просьбами, по которым решение уже принято. Понял? -- Так точно. -- Ступай. -- Кутон с интересом наблюдал, как Дэн Доффер делает четкий поворот через левое плечо: печатать шаг в штатском костюме нелепо, а тон армейский уже взят -- что он будет дальше делать? Но Дэнни не сплоховал: безупречно развернувшись на сто восемьдесят градусов, он пошел к двери уверенно и мягко, почти не размахивая руками. Уже у выхода он четко повернулся, склонил голову, выпрямил, прищелкнув каблуками модных кожаных штиблет, и вышел в распахнутую вездесущим адъютантом дверь... Целую неделю Гек ошивался по публичным домам Бабилона, выбирая те, что поспокойнее и классом выше среднего. Впрочем, из-за объявленного траура три дня всюду соблюдалось спокойствие: отменены все шоу, премьеры, концерты и спортивные матчи. Гек за неделю так и не ночевал дома ни разу, некогда было. Девок он выбирал длинноногих и грудастых, без выкрутасов в поведении, а блондинки они были, брюнетки -- он и не вспомнил бы на следующий день. Поначалу все шло распрекрасно, и все же к концу недели Гек нет-нет да и вспоминал американочку Тину, которая хоть и не умела почти ничего, но была с Геком от души, без шкурного интереса, и о презервативах с ней можно было не думать. Эти же -- хорошие в основном бабы, но глупые и жадноватые. И какого черта все они, как одна, норовят в чулки с пажиками нарядиться -- думают, что красивее становятся, что ли? И Рита была такая же... В детстве Гек думал, что чулки с поясом -- это отличительный знак заведения Мамочки Марго, но и в Европе шлюхи так же одевались... В Дом к Мамочке Гек идти убоялся: мало ли -- опознают татуировки. Рита их часто видела... Вообще говоря, если по уму, то ее при случае убить бы надо... -- Знакомьтесь, Стивен Ларей, мой главный и постоянный клиент. Моя супруга, Луиза. -- Малоун натянуто улыбнулся и забегал, задергался по кабинету, перемещая кресло, путаясь в телефонных шнурах, в поисках кофейника, который за полчаса до этого сам же убрал в стенной шкаф. -- Очень приятно. Муж много рассказывал о вас... -- Рассказывал? Обо мне? -- Гек комично вытаращил глаза. -- Как интересно! Что же он этакого обо мне рассказал, что вам от этого стало приятно? -- Луиза Малоун смутилась и густо покраснела. Она и не собиралась заходить на работу к мужу, но уже на улице обнаружила, что не взяла из дому денег, и решила заглянуть, чтобы далеко не возвращаться, к Джози. Он лапушка и не рассердится. Об этом страхолюдном мужчине с волчьим взглядом она, конечно, слышала от мужа. Теперь он вышел из тюрьмы, и, Господи, хоть бы у Джози не было из-за него неприятностей. Не надо никаких его денег, Господи. Муж говорит, что ладит с ним, но мало ли... Гек видел ее испуганное, напряженное лицо, и ему стало завидно от осознания того, как один человек может так беспокоиться и переживать за другого, близкого и любимого. Он улыбнулся, погладил себя по еще лысой, но начинающей обрастать голове: -- Я недавно освободился из мест заключения. Грехов у меня множество, но я настолько испорчен, что ни один не отдам вашему мужу, все себе подберу. Кроме того, если бы великолепный Джозеф Малоун из адвокатов перешел бы работать в прокуратуру, то ему пришлось бы иметь дело, извините за выражение, с государственными чиновниками от Фемиды, а грязнее и опаснее этого народца не сыскать и в Голливуде, не то что в тюрьме. Врач ведь не смотрит -- кто хороший, а кто плохой: лечит всех, кто под руку попадется. Так же и адвокат -- кто-то должен оградить меня от произвола местных властей, пока я не выкарабкаюсь из этого болота. Вы меня поймете, надеюсь? Слыша грамотную и вежливую речь с потугами на шутки, Луиза закивала, немного успокоенная этими странными доводами, и почти забыла о его глазах. -- Это вы меня извините, что я вторглась так несвоевременно, так... оторвала вас от дела. Видимо, секретарша отлучилась и не поставила меня в известность, что ты занят. Еще раз прошу меня извинить; Джозеф, можно тебя на минуточку?.. Ей-богу, господин Ларей... Я присмотрела дочке платьице, поехала, пока с ней нянечка сидит, а кошелек забыла... Да, хватит безусловно, мой дорогой. Я убегаю, не мешаю, до свидания. Джози, мы ждем папочку, не задерживайся! Малоун с облегчением закрыл дверь и развел руками: -- Женщины! Она училась в пансионе у кармелиток, знаете ли, правила хорошего тона... Я, естественно, упоминал вас, первопричину нашего благосостояния, но рассказывать... -- Да все нормально, Джозеф. Если можно мечтать о женитьбе, то только на такой женщине, как твоя супруга. И я даже не красоту ее имею в виду. Она молодчина, а тебе счастливый фант выпал, тьфу-тьфу-тьфу!.. Ну так что? -- Я верю в ваше благоразумие, Стив, я согласен. И если даже иной раз придется, как тогда, с чиновниками... -- Не придется. Взятки и без тебя дадут и возьмут. Ты будешь моей легальной, абсолютно законной, подчеркиваю, защитой. Более того, в качестве моего -- и моих людей -- адвоката тебе не придется сталкиваться с наркотиками, политикой и сексуальными преступлениями. За это ручаюсь. Законопослушным гражданином, так вдруг, может, я и не сумею стать в ближайшее время, но вдов и сирот не ограблю. Да и вообще, для тебя я буду честным человеком -- обыватилум-вульгарис. И, если уж на то пошло, даю тебе право: если ты почувствуешь нежелание со мной работать -- клянусь своим словом -- ни упрека, ни крюка, не говоря уже об угрозах, не будет. Мы не один год знакомы, ты меня знаешь. -- Знаю. Потому и соглашаюсь, пусть даже с колебаниями, простительными в моем положении. Но ничего худого я о вас Луизе не говорил. -- Ну, по рукам!.. Так, раз с делами мы покончили -- можешь хвастаться. Что ты там по телефону говорил про какую-то сказку? -- А вот она! -- Малоун подошел к углу и сдернул кожаный чехол с некоего устройства. Гек с удивлением поглядел на все это хозяйство. -- Это телевизор, вижу. А это что за фигня? Что прибор -- понимаю, а вот дальше... -- Это микро-ЭВМ, мой персональный компьютер. Сам из Штатов привез -- три тысячи баксов! И это без программного обеспечения. За него еще штуку накинули. -- Круто! Я слышал про ком...пьютеры, правильно, да? Это чтобы считать очень быстро. -- Не совсем, -- засмеялся Малоун, плотоядно потирая толстые ручки. Считать -- вон у меня на столе и у секретарши калькуляторы стоят. А это... Это чудо из чудес! -- А телевизор при чем? -- Это монитор, чтобы я мог наблюдать за работой компьютера. А это -- клавиатура, как на пишущей машинке. Правда -- английского алфавита; и команды понимает он только по-английски, на бабилосе не попишешь. Восемьдесят четыре клавиши, с переключателем регистра. -- Восемьдесят три. -- Что? -- Клавиши, их здесь восемьдесят три. -- Да? Ну, может быть. Машина -- 820, фирмы "Ксерокс" -- зверь в работе, мощь и красота... -- Да что он делает-то, если не считает? И что такое -- программное обеспечение? -- Многое. Программы -- это правила, по которым действует компьютер. Я накупил разного, теперь у меня есть возможность хранить и набирать документы в электронном виде. Печатная машинка и архив на одном столе. На одной такой дискетке можно сохранить сорок страниц текста. А если я подключусь -- а я добьюсь -- к нашей ЭВМ, адвокатской коллегии, -- то вообще... -- Интересно. А можешь включить? Уж очень ты аппетитно расписываешь, даже меня разобрало любопытство... -- Малоун с умоляющим жестом выхватил из рук Гека черный плоский квадратик: -- Стив, ради бога, аккуратнее, дискетки очень нежные, боятся пыли, пальцев... Вся информация на них, включаю... Замерцал зеленоватый экран, побежали какие-то цифры, значки... Малоун увлечено показывал, как буквы записываются и стираются, как запоминаются, но Геку уже стало неинтересно: никаких чудес он не увидел, никаким электронным мозгом тут и не пахло -- просто пишущая машинка с экраном, который зверски мелькает, нагоняя головную боль. -- Как у тебя от него голова не болит? Он так мерцает дико... -- Да нет, вроде не мерцает... Ну, конечно, полночи за ним посидишь -- так резь в глазах, а сейчас -- нормально. -- Ну-ну. Что ж, если нравится. Ты парень молодой, прогрессивный. А я уже, сам понимаешь, в другом времени остался... -- Да что вы, Стив. Вам еще далеко до старости, вот отдохнете как следует... -- Малоун надеялся, что его голос звучит вполне искренне. Юношей Ларея не назовешь... хотя за четыре года знакомства, с тех пор как Малоун впервые увидел своего первого клиента в комнате для свиданий, Ларей ведь практически не изменился, может разве в плечах стал пошире. Даже седины в нем нет, что иногда встречается у некоторых людей до самой старости... Гек положил Малоуну пятнадцать тысяч в месяц, не считая дополнительной оплаты в предусмотренных случаях, с тем чтобы Малоун всегда и приоритетно был готов выполнять при Геке обязанности юриста. Пятнадцать тысяч -- это примерно три тысячи долларов. На такие деньги и в Штатах можно безбедно существовать, а здесь жизнь куда дешевле. И потом, остальную практику можно продолжать почти в прежних объемах, в конце концов, нанять помощника. Это принесет еще столько же. Тридцать тысяч за офис, семьдесят на оплату работникам, шестьдесят туда-сюда -- налоги, скрепки, ремонт унитазов, -- останется двести тысяч в год -- не предел, но как ни крути -- совсем не плохо. Это если без дополнительной оплаты... Теперь можно думать и о собственном доме, и в Европу съездить с Луизой вдвоем... Малоун пересчитал клавиши -- верно, восемьдесят три штуки, когда Ларей успел их сосчитать? И где он мерцание увидел -- все абсолютно в норме, разве что боковым зрением можно что-то такое различить... Да, теперь Геку предстояло найти щедрый финансовый родник-источник: не на игру же, в самом деле, садиться. Самому жить, Малоуну платить, зону свою бывшую греть время от времени -- обещал. И он решил пойти по проторенному пути -- защита интересов одних граждан от интересов других, прямо противоположных. В районе, где Гек снимал себе пристанище, правила банда Дяди Грега, по заглазному прозвищу Падаль. Это было его любимое слово: и ругательство, и обращение к нижестоящим, и отзывы о посторонних. Вот только как собственную кличку он это слово не жаловал и грозился убить любого, кто при нем оговорится... Банда была не так уж велика и влиятельна, если сравнивать с ей подобными, сфера влияния ограничивалась пятью-шестью кварталами, расположенными вдоль улицы Веселой, но в винегретных этих кварталах доминировала абсолютно. Старуха Бетти, домовладелица, где Гек снимал квартиру, платила тяжкий оброк, полторы тысячи в неделю. С жильцов она собирала в среднем восемь-девять тысяч ежемесячно, да три магазинчика в подъездах платили ей по полторы тысячи арендных, затраты и налоги составляли четыре тысячи с лишним, так что ей на жизнь оставалось две тысячи в месяц, хорошо -- две с половиной. Иногда парочкам площадь сдавала на время, но это все гроши. На такие деньги можно было безбедно жить, даже богато, по меркам полутрущобного района, но старуха Бетти страдала еженедельно, собственными руками отрывая от себя защищенную старость, беззаботную жизнь и приличные похороны. И кому платить-то, она же всех их знала сопляками мокроштанными, а теперь -- поди ж ты, ножик к горлу тычут, смеются над ней. А ведь она еще могла бы и счастье сыскать, найти себе хорошего деда, солидного и непьющего, ей-то всего шестьдесят -- жить и жить. А кто замуж возьмет? Богач побрезгует ее двумя тысячами, когда узнает про истинные доходы владелицы четырехэтажного дома, а голь да шантрапа ей самой даром не нужна... Беда пришла в пятницу, в день очередного платежа. -- Деточка, -- прогундосил ей на прощание Робин Штатник, черномазый сборщик дани в этом квартале, -- со следующей недели готовь две штуки. -- Как, Господи Боже святый! Да где же я столько возьму! Робин, да ты с глузду съехал. Да мне... -- Засохни, ведьма старая, инфляция на дворе. Во всем мире все дорожает. Ты и раньше убивалась на весь квартал, когда тебе штуку заряжали, -- а ничего, живешь ведь? -- Штатник раздвинул губастый рот и показал старухе безвременно прореженный частокол длинных черно-желтых зубов. Он только что подкурился и пребывал в благодушном настроении. Ему хотелось горланить во всю глотку, вот он и горланил, не печалясь по поводу того, что их торг могут услышать посторонние люди. -- Не вой, не вой, крыса! А то буфер отрежу... -- Он засвистел песенку из Би Джиз и направился дальше. Бетти, потрясенная новостью, грузно опустилась на ступеньки лестничной площадки, да так и сидела, не умея справиться с непослушными ногами. Слезы тихим потоком лились из ее глаз. Надо помолиться, да в петлю головой, все одно не жизнь. А не примет ее Господь к себе, за то что руки на себя наложила, значит, и на небе справедливости нет. Была бы она мужчиной, ох была бы она мужчиной... Или был бы у нее сын... А в полицию обращаться -- разорят. И те зарежут. И сидела старуха Бетти, и лила горючие слезы, не замечая, что загородила дорогу постояльцу с четвертого этажа. -- Я слышал ваш разговор, матушка, -- обратился он к старухе Бетти, -- вам что, действительно непосильна эта плата, или вы торгуетесь таким образом? Старуха подняла голову: этот мужчина, ее жилец, серьезный, положительный, не буянит, часто в отъездах, платит аккуратно, она его с давних пор помнит, когда он у нее на третьем этаже снимал квартиру, тоже однокомнатную. Не похоже, чтобы он над ней потешался. -- Непосильна -- не то слово. Хоть в петлю лезь. И полезу, и письмо посмертное пошлю, лично Господину Президенту. Может, их после меня хоть к ногтю-то прижмут. А мне уж не дожить, -- и Бетти зарыдала в голос, время от времени утираясь беретом, снятым с круглой седой головы. -- А раньше вы сколько платили? -- А тебе-то что? -- всхлипывая, спросила она. Удивление от непривычной участливости жильца медленно стало проникать в ее сознание. -- Тысячу платила, теперь две хотят. Тебе-то что? -- Странно, а мне показалось -- полторы платили вы до сегодняшнего разговора. А пятьсот монет в неделю вас бы устроило? -- Что тебе надо, вот что скажи? И при чем тут ты? -- Прежде всего я вам помогу встать, во-от... И пойдемте к вам, поговорим о деле. Не орать же нам на все этажи, подобно тому отвратительному юноше... Разговор состоялся. Старуха Бетти пылала к своим мучителям ненавистью настолько лютой, что впервые ужас перед бандитами уступил в ее душе жажде возмездия. Незнакомец просил немного: пятьсот талеров в неделю, и не сразу, а по окончании "хлопот", а также, тоже впоследствии, долгосрочную аренду квартиры номер пять на первом этаже, где сейчас бакалея Салазара. Через четыре дня Бетти, распатронив загашник, уехала на север, отдохнуть зимой на летнем солнышке. Уж пропадать, так напоследок радость себе доставить... Гек всю неделю обзванивал и объезжал мало-мальски перспективные адреса, хотел подобрать ребят в подручные. Но неудачи всюду преследовали его, только Красный, пентагоновский однокамерник, безоглядно принял приглашение. Он два года как откинулся и промышлял то кражами, то такелажными работами в порту. Был он низкорослый, щуплый, профессии хорошей не знал. Но Гек помнил за ним определенную честность и верность в товариществе. Это многого стоило в глазах Гека, и он решил, что для начала управится и так. А уж Красный смотрел на него как на икону. В субботу Гек заранее спустился на второй этаж, где проживала сама Бетти. И сел на ступеньки, там, где она сидела ровно неделю назад. Красный был отправлен сидеть в бар-харчевню на углу, опорную базу местных бандитов, гангстеров, как они теперь назывались в народе. Штатник опять был весел и не ждал худого от визита к скопидомной толстухе. Он поднимался по лестнице и вдруг уперся взглядом в глаза пожилого, за сорок, плечистого мужика. Дурь сразу выскочила из Штатника, хотя мужик не произнес еще ни слова... Гек ударил пару раз и уволок к себе мычащего, слабо трепыхающегося Штатника, а там подверг его допросу с пытками. Все интересовало Гека: место Штатника в иерархии, количество сборщиков, количество точек сборки, кто главный на местном уровне, сколько платила старуха (это чтобы затушевать договоренность с ней), с кем из полиции имеют дело, сколько берет квартальный... Первые полчаса Робин только ругался и угрожал. На вторые полчаса Гек залепил ему рот пластырем поверх кляпа, а сам стал раз за разом несильно и точно бить в пах и пережимать при этом ноздри. Когда Штатник закатил глаза и изобразил обморок, Геку было достаточно грамотно пошевелить мениск на ноге, и Штатник моментально ожил, в исступлении мотая кудлатой головой. Из глаз его текли искренние слезы. Робин был нужен абсолютно невредимым, поэтому к настоящим пыткам, с кровью и разрывом тканей, Гек не прибегал. К исходу первого часа знакомства он освободил ему рот. -- Ну, Робин-Бобин Барабек, теперь поговорим спокойно. Вопрос первый: сколько вам платила старуха? Вопрос второй: сколько объектов в твоем ведении?.. Робин заговорил. Он молотил без умолку, только чтобы мучения не возобновлялись. Врал -- напропалую, лишь бы вырваться отсюда, а там -- там будет расчет за все! Гек поймал его на вранье в нескольких ответах, заранее известных, и когда прошел второй час -- подвел предварительный итог. -- ...А я-то тебе было поверил, надеялся, что ты покинешь этот дом здоровым человеком, а не беспомощным калекой. -- Он опять залепил ему рот и, глядя в залитые ужасом глаза Робина, приветливо ему улыбнулся. Но и на этот раз он был предельно аккуратен. Гек бил его в солнечное сплетение, лишал воздуха, надавливал за ушами и в паху. Только на этот раз все это сильнее, чаще и дольше -- ровно час. К исходу второго часа у Робина кончились слезы, и Гек решил, что теперь можно добавить немного крови. С этой целью он с помощью плоскогубцев выломал ему один коренной зуб, давая таким образом возможность Штатнику промычать мольбу о пощаде. Тот был практически в той же степени жив и здоров, как и до своего визита сюда, но уже ощущал себя изломанным инвалидом. Гек опять заткнул ему рот и принялся разгибать пальцы, экономно демонстрируя Штатнику случаи его вранья. -- ...Так нехорошо, Робин. Между нами должно быть полное доверие. А ты лжешь и плачешь, как баба! Именно что как баба. Цепочки, колечки, патлы длинные в косичках. Ты часом не педераст? -- Гек взялся за молнию на своих брюках и словно бы в задумчивости подергал ее вверх и вниз. Даже сквозь кляп и пластырь наружу прорвался дикий жалобный вой сломленного Робина Штатника, грозы микрорайона, образца для подражания мелкой уличной шпаны. -- Последний раз спрашиваю: готов ли ты искренне и полно ответить на все мои вопросы? Или мне отловить кого-нибудь другого, более сознательного?.. Ага, хорошо. Но если хоть один раз соврешь -- станешь педерастом... ненадолго. Понимаешь намек?.. Робин отвечал торопливо и без вранья, инстинктивно все же умалчивая, если можно было о чем-то умолчать. Но Гек заранее смирился с такой возможностью и старался задавать вопросы плотнее, с минимальными информационными прорехами. Любознательный, как выяснилось, Робин знал довольно много, и марихуана еще не побила ему память на имена, события и даты. Теперь его можно было бы и убить... Но... -- ...Значит, договорились. Отпускаю тебя живым, здоровым и где-то даже невинным. Только чур -- ты проводишь меня до вашей штаб-хавиры... С ошейником, дружок, непременно с ошейником, иначе пристрелю, как гада! Пош-шел!.. Уличные фонари и окна в домах более или менее исправно освещали прихваченную легким морозцем улицу, не пустынную в этот час, но и не битком забитую прохожими. От парадной, где проживал Гек, до харчевни, опорной базы "падалевцев", было никак не более двухсот метров, но за то время, пока Гек дошел туда, ведя Робина на поводке и на четвереньках, вокруг них собралась внушительная толпа, так что к концу короткого маршрута шествие напоминало стихийную демонстрацию протеста из иностранных телерепортажей. Уже у самой стеклянной вертушки дверей Штатник, осмелев от стыда и родных стен, попытался встать на ноги, но Гек ударил его сверху вниз по голове. У Штатника подогнулись ноги, а Гек ухватил его за волосы и поставил на колени. Потом сильно пнул в живот, и Робин вновь оказался на четвереньках. Гек погладил его по голове, незаметно ткнув в болевую точку за ухом. Тот жалобно закричал, Гек дернул за поводок и силой втащил его внутрь. -- Он сказал, что здесь его контора. А мне кажется -- здесь его конура. Забирайте. -- Гек пыром поддел его в солнечное сплетение, и Робин Штатник беззвучно скорчился на полу. А Гек развернулся и пошел к себе. Красный сидел в углу и пил пиво, у него была задача -- смотреть, слушать и запоминать; все шло по плану. Поздно вечером Красный пришел к Геку на квартиру с докладом. Собственно говоря, докладывать было особенно не о чем: по сигналу кабатчика-бармена из внутренних дверей выбежали двое и под руки уволокли парня. Он описал всех троих. Затем рассказал, что и как обсуждали в общих чертах посетители, которых набилось в тот вечер видимо-невидимо. Общий вердикт: теперь ему, Геку, плохо придется, Падаль пришлет своих горилл, порядок наводить. А пока -- наводят справки... Дядя Грег не снизошел собственноручно разбирать происшествие, он даже и не знал о нем. Но Букварь, один из его шайки, заправляющий в данном квартале, кликнул под свои светлые очи Штатника и в компании двоих своих ближайших помощников провел дознание. Все собранные до этого эпизода деньги были в целости и сохранности, не хватало лишь двух тысяч от старухи Бетти и денег, до сбора которых очередь не дошла. Не всюду было гладко собирать, после того как Падаль объявил о повышении размеров сбора, но только здесь дошло до открытого сопротивления. Букварь и его люди никак не могли понять: почему Робин, проверенный, не робкого десятка парень, так обгадился при всем честном народе? Подумаешь, зуб выбил, или вырвал... Никаких других повреждений, кроме еще шишки на голове, Штатник им продемонстрировать не смог, а мучения, о которых он рассказывал, как-то не звучали в его изложении, не леденили слушателям кровь. Посыпались насмешки, и Штатник, сопля, совсем опарафинился -- заревел в голос, разнюнился. Теперь всем стало ясно, почему он встал на четвереньки, позорник... Некий Шест предложил наказать новичка-отморозка немедленно, прямо сейчас, но Букварь назначил ответ на завтра, чтобы до этого времени люди рылом поводили и узнали про незнакомца еще что-нибудь, кроме его понтовитой фамилии Ларей. От квартального удалось узнать, что он сидел на периферии и недавно откинулся, а теперь должен еще четыре месяца с хвостиком отмечаться у квартального, как поднадзорный. Срок отметки -- самое позднее 23-30, ежедневно. Днем Ларея дома не было, вечером тоже. Может, он в бега ударился? За домом тем не менее велось постоянное наблюдение. Старуха Бетти уехала, оказывается, на прошлой неделе неведомо куда. Если она, конечно, еще жива... Вечер уже подходил к тому моменту, когда должны были забить куранты у Президентского дворца, объявляя тем самым полночь. В харчевню почти одновременно ворвались две параллельно наблюдавших шлюшки: Ларей, или как его там, вышел от квартального и зашел в дом, к себе. Букварь знал, что из окон повсюду наблюдают любопытные до зрелищ местные жители, поэтому не торопился: Ларей не уйдет никуда, а лишних глаз ему не надобно. Он основательно поужинал, попил белого вина, посмотрел телевизор и в полвторого ночи демонстративно, с шумом, выехал "со двора". Все потом подтвердят, что он уехал, а до этого ни шагу из харчевни не сделал. Да он и не собирался разбираться сам -- есть для этого люди, деньги получают немеряные, вот им и карты в руки: не все коньяк жрать да по бабам таскаться. Пока он мигал фарами, смеялся и дудел, отвлекая внимание любопытствующих, в дом тихонько и незаметно, через окошко первого этажа, проникли пятеро: четверо молодых парней покрепче, с "холодным" и "горячим" в карманах, на случай, если мужик действительно серьезный, а пятым был Робин Штатник, которому был дан единственный шанс оправдаться перед ребятами. Робин был трезв и заведен до такой степени, что готов был рвать Ларея зубами. И действительно -- что он тогда так облажался, перекурился, наверное?.. На лестничных площадках лампочки в тот вечер не горели, что устраивало всех заинтересованных, но у Гека был прибор ночного видения, а у "карателей" нет. Он придушил всех еще на лестнице, превращая их в трупы одного за другим, продвигаясь вслед за ними снизу вверх. Шумовой фон в парадной, заглушающий звуки схватки, он организовал запросто: включил телевизор погромче и приоткрыл входную дверь. Квартал -- одна большая дружная помойка, все все обо всех знают, поэтому никто не вылез на лестничную площадку и не поинтересовался шумом, чтобы не стать будущим свидетелем. Старуха Бетти же, обязанная следить за порядком, вроде бы уехала... Крикнуть успел только последний, между прочим -- Робин Штатник. Но тут уж Гек не церемонился: хрюп -- и шею набок. В то же окошко пустующей квартиры на первом этаже он вытащил покойников, одного за другим, и через переулок, дворами, перенес в машину, накануне взятую Красным напрокат. Красный сидел в кабине и исправно смотрел по маленькому переносному телевизору обусловленную программу. Пока они с Геком мчались к полузаброшенной свалке, облюбованной для этих нужд бандитами еще во времена Дяди Джеймса, Красный подробно рассказал содержание развлекательной передачи, чтобы у Гека потом была отмазка. Яму, заранее намеченную Геком, нашли быстро, погрузили туда трупы, вылили полную двухсотлитровую бочку серной кислоты (хотя Гек четко велел купить соляную, но теперь уж...), засыпали сверху мешок негашеной извести. Красный сел в бульдозер, оказавшийся поблизости (в противном случае Гек выбрал бы другое место захоронения), и через пять минут все было кончено. Можно было не бояться, что владелец бульдозера примется выяснять, кто там балуется глубокой ночью, -- в эти края даже полицейские патрули предпочитали не соваться в темное время суток. А тут еще снег кстати повалил... На весь марш-бросок ушло полтора часа. Снегопад с ветерком, на счастье, все продолжался, исправно зализывая цепочки и дорожки следов от подошв и шин, так что Гек отпустил Красного за квартал от дома, сам с легкой душой проник в дом через все то же окно и медленно двинулся наверх, закрыв на шпингалеты окно и на автоматическую защелку дверь и заметая следы своего и чужого пребывания здесь. Все так же орал телевизор, до двери тоже вроде никто не дотрагивался... Гек выключил телевизор, тщательно выдраил и начистил ботинки, потом полез в ванну, на треть заполненную холодной водой. Он мылся долго: сначала включил несильный напор горячей, чтобы постепенно вода нагревалась от знобящей в ласковую, теплую, истомно горячую... Потом намылился с головы до пяток, смыл грязь и пот, потом все по новой -- и так три раза. Барахло приготовил свежее, куртку, резиновые и нитяные перчатки, визоприбор и шапку отдал Красному, на уничтожение (кроме прибора, разумеется), а все остальное, включая трусы и носки, -- в стиральную машину с лошадиной порцией стирального порошка. Спал он долго, до полудня, нехотя встал, с полчаса потренировался, принял душ, побрился, позавтракал и уселся за книгу, жизнеописание двенадцати цезарей Римской империи, написанное Светонием. Книга не шла в тот день, а от телевизора у Гека начиналась мигрень -- особенно доставало частотное мелькание экрана. С этой точки зрения для Гека куда приемлемее было ходить в кино: к дискретной смене кадров мозг постепенно привыкал и в глазах не рябило... Глаза скользили по строчкам, а мозг не пускал их к себе, ждал совсем иной информации: кто-нибудь да должен был прорезаться с визитом. Красный дежурил в пределах прямой видимости, чтобы при резком повороте событий успеть позвонить из телефона-автомата и предупредить. Зазудел дверной звонок, а телефон молчал. Надо надеяться, что Красный не дал оплошки, не прошляпил опасности... Пистолет, незахватанный пальцами, смазанный еще в позапрошлом месяце, лежал под половицей, в метре от его кресла. Однако визитер был миролюбив и вежлив -- господин квартальный собственной персоной. Букварь хватился своих людей утром -- никого не нашел, словно корова языком слизнула. Никто их не видел сутки с лишним. (Ну, это отчасти объяснимо: он сам велел им исчезнуть за день до этого, для возможного алиби, но где они сейчас, чертовы дети?) Срочно посланные эмиссары спросили одного-другого из жильцов -- никто ничего не слышал, вообще ничего. В соседних домах -- та же картина. В пустующей квартире -- полный и аккуратный порядок. А ребят нет. Тогда Букварь и попросил квартального, мужика отзывчивого и не жадноглота, пойти и посмотреть на этого Ларея в домашней, так сказать, обстановке: говорят, что он уехал, а бедную старуху ограбил и убил... Услышав про старуху, Гек кивнул и вместо ответа набрал номер гостиничного телефона в курортном городишке Парадиз, где проживала Бетти, заранее предупрежденная о том, чтобы постоянно быть у телефона. Квартальный лично с ней поговорил -- "нет-нет, все в порядке... просто проверял, не случилось ли чего... да-да, он объяснил, никаких претензий, конечно, отдыхайте..." Озадаченный, уселся на стул и принялся чесать в затылке, надеясь вычесать еще какой-нибудь вопрос, способный оживить или завершить беседу... Гек сам выручил его: -- Хотите кофе, сержант? Не стесняйтесь, я же не коньяк предлагаю. Или не положено чаи-какавы с поднадзорными распивать? Ну и ладушки, пойдемте на кухню... Угрюмым и холодным, как и сам хозяин, выглядело жилище этого Ларея. Все вроде есть: телефон на кнопках, цветной телевизор, ковер, книги даже, но все равно -- неуютно, как в тюремной камере. Одно слово, старый холостяк. Хоть бы какую животную завел -- канарейку там, кошака... Но деньги, видать, есть, коли на книги хватает. И главное -- мужик-то спокойный, солидный, а сцепился с шантрапой, балаган прилюдный устроил. До сих пор вся улица судачит: потихоньку, а смеются. А кофе-то дорогой какой -- хорошо жить, когда денежки в карманах водятся... Все было легко и просто: на Сицилии ли, в Бабилоне, люди одинаково страстно относятся к деньгам и не любят зависеть от подонков. А Гек, хоть и сидел ранее, но наркотиков не продает и не покупает, хулиганья терпеть не может и шакалов вроде Робина относит туда же... Да, специально, чтобы люди могли видеть, чего стоят эти "герои", когда им встретится мужчина. Нет, он их не боится и постарается, чтобы они все стороной обходили эти края. Да-да, торговцам наркотиками житья здесь не будет... Ну конечно, с таким финансированием какая борьба да профилактика, только на чернила для отчетов и хватает... И вокруг беднота, какая там поддержка... Вот, кстати, самому-то неудобно, вы лучше обстановку знаете -- раздайте тем, кто нуждается не по пьяни да по лени, а по жизни... Какие расписки, какие взятки, мне от тебя, сержант, ничего не надо. Лапа в лапу, баш на баш -- нет, не надо... Дотерплю до конца надзора, и будем просто добрыми законопослушными знакомыми. Кончатся -- добавим. Кто? Никакого Букваря не знаю и знать не хочу... Повторяю, это они пускай боятся, закона и друг друга. Мне они не нужны, а за себя постоять сумею, коли до этого дойдет... Обязательно сообщу, не сам же побегу воевать... Ну и ты тоже, сержант, дай знать в случае чего, если не служебная тайна, конечно... Счастливо... До вечера, естественно... Порядок есть порядок... И оставь мне свой телефончик, на всякий пожарный... И сам звони, заходи... Угу, счастливо, привет жене... Закрою-закрою, да здесь грабить нечего... Букварю квартальный ничего путного не рассказал. Ларей дома, квартирка небольшая, там таракана не спрячешь... Старуха жива... Неважно где, далеко... Букварь хоть и не слыхал про дедуктивный метод, но догадался, что пятеро ребят не в монахи постриглись: Ларей, гад, руку приложил. Надо о нем в городе справиться, может, кто слышал о нем... Букварю волей-неволей пришлось обо всем доложить Падле и получить от него нагоняй. И приказ: не спешить, действовать наверняка. Уж если он пятерых замочил и следов не оставил -- ушами трясти нельзя, тертый, видать. Может, он сам по себе вообще ничего не представляет, а это старый Кошеловка сети плетет или еще кто. Надо все тщательно узнать и мужика в итоге обязательно примочить. В назидание всем. Старуха Бетти через две недели вернулась, и никто ее не беспокоил. Деньги стал получать Гек. Красный привел, с интервалом в неделю, еще двоих молодцов, голодных и потому отважных. Гек побеседовал и принял обоих. Деньги пока были, люди на первое время нашлись, оружия -- как грязи, объектов полно... Лиха беда -- начало.

Глава 5

Я был травою, И стану травою вновь Для будущих трав. -- Ну, Дэнни, уважил старика, давай прощаться. -- До торжественных проводов на пенсию главы Департамента внутренней (а теперь и внешней) контрразведки оставалось немногим более пяти минут. Игнацио Кроули, в элегантном смокинге, разлил по рюмкам коньяк, настоящий французский, не то безродное сорокаградусное пойло, которым уже полстраны споили... В банкетном зале шла последняя подготовительная суета, гости все прибывали -- ожидался стол на пятьсот персон. Господин Президент за множеством дел не забыл, прислал приветственную телеграмму и дарственную: Республика Бабилон... тра-та-та заслуги... в пожизненное владение с правом наследования -- пятнадцать гектаров земли и домик возле государственного заповедника, где живут в почете отставные бонзы, ничем себя не запятнавшие (или не схваченные за руку). И вот Игнацио Кроули и его первый зам, а с этого дня глава всея политического сыска, Дэниел Доффер, также одетый в смокинг, в последний раз вместе сидели в наследуемом кабинете и тихо беседовали. -- Не надо, Дэнни, проект приказа я видел собственными глазами, ты шел за назначением и, видать, уговорил его подождать. Так, я думаю, дело было. И за это я тебе от души благодарен, не из-за кресла, из самолюбия. "Так я думаю"... И тут пытается обхитрить, старый черт. Он весь разговор, наверное, по буквам изучил... Вот только кто ему, опальному, донес? -- Не важно, как оно было. Беда в другом. Я планировал взять вас главным экспертом, в щадящем режиме, разумеется, чтобы вы и для себя пожили... -- Да-да, интересно! Не вышло? Вероятно, Сам зарубил? -- Точно так. "И еще, -- говорит -- Дэниел, о тебе рассказывают, что окружил ты себя всяким старичьем. Консультанты-фигультанты -- духу их чтобы не было в Департаменте". Мол, молодым деревьям солнце заслоняют... Такие дела. -- Для себя он, видимо, сделает исключение, когда и если доживет... Что ж, буду осваивать рыбную ловлю и пешие прогулки в деревенский сортир... -- Ну уж! Я лично осматривал: все удобства, включая ванну и телефон... -- Ладно, Дэнни, это я так шучу. Пойдем, пора уже. Знаешь такую пословицу: "Старость -- не радость"? Это не оттого, что смерть близка и ты уже чего-то не можешь, нет. Это от того, что другие, которые временно молодые, уже не берут тебя в расчет. Ты еще есть, но загляни им в глаза -- и не увидишь своего отражения: тебя уже нет для них. Ты -- лишний на этом свете, потому что морщин много и мышцы дряблые... Да, твои аналитики сообщали тебе, что предположительно в районе Фолклендов существуют потенциально огромные нефтеносные слои?.. Ну все, пойдем, это я тебе на прощание дарю... * * * -- ...Том, ты? Езжай ко мне, я про эту падаль Ларея кое-что выяснил. Жду. Букварь не любил бывать у своего шефа: вечно тот шпынял его при всех, обрывал на полуслове. Никогда он не был доволен -- хоть на ушах пройдись -- вечные придирки и нудеж. Штаб-квартира у Дяди Грега располагалась в пузатом двухэтажном особнячке на краю парка, ближайшего к заливу. Обширная территория, полукругом примыкающая к дому, была огорожена двухметровой решеткой из фигурного чугуна. Летом были видны старания садовников придать газонам и кустарникам аристократический британский стиль. Падаль вообще был помешан на старой доброй Англии и себя, наверное, видел этаким эсквайром в твидовом костюме. Букварь оставил своего адъютанта сидеть в моторе, с водилой, а сам с тяжелым вздохом двинулся в особняк. Дверь ему, конечно же, открыл одетый в ливрею Башка, никчема и неумеха, за безропотность произведенный Падалью в камердинеры. -- А-а, Том, наконец-то. Долго едешь, мне чуть было не пришлось дожидаться... Если бы на месте Букваря был Гек, он легко бы вспомнил, что напыщенная фраза эта украдена у Людовика XIV. Но Гека не было здесь, хотя речь пошла именно о нем. За большим овальным столом орехового дерева в полутемной зале, освещаемой зимним солнцем в окне, сидели трое: Дядя Грег, Мураш из соседнего квартала и Кот Сандро, недавно освобожденный по амнистии (и даже Господин Президент, земля ему пухом, тоже может на что-то полезное сгодиться!). Букварь знал его еще до отсидки, недолюбливал и побаивался: Кот Сандро слыл отчаянным парнем с мухами в голове, с ним было трудно ладить, но легко воевать бок о бок, -- Сандро сам лез на рожон, служа прикрытием для более осторожных. -- Урки к нам припожаловали! Слыхал? Сандро, расскажи еще раз! -- Да что там рассказывать, Ларей в "Пентагоне" объявился по странному делу: ходка за побег из "Пентагона", откуда никто никогда не бегал, а ходка -- первая! Так не бывает. Уж врали про него, такие параши носили... Мол, и цепи-то он рвет, и сидел он в секретных подвалах президентских... Говорили, что и шпион черт те чей... Знаю одно: сидеть он -- не новичок. И шустрый больно: я хотел его пощупать однова, моргнул не вовремя -- и без зубов остался. Он не дурак, не стал моего удара дожидаться, первым врезал. До драки у нас с ним не дошло в тот раз, но, может, оно и к лучшему. Был у нас один здоровенный лоб, ну... очень здоровый, так ушел инвалидом на волю, Ларей его поломал в две минуты. А сам -- ничего из себя, с меня ростом, в плечах -- нормально, теперь ему лет пятьдесят должно быть. Все, наверное. -- А манеры, наколки? Рожай, не тяни... -- Ну что, говорил же. По наколкам, говорят, козырный урка, я сам не видел и наколок ихних не знаю. А все, кто его знал, говорят, опять же я с ним не сидел, так говорят, что все его боялись -- надзиралы, сокамерники, даже кум наш пентагонный. Тот его трамбовал целый год в карцере, а Ларею хоть бы что -- воздухом, что ли, питался. -- Так боялся, что из карцера не выпускал? -- усмехнулся Букварь. -- Не дай бог всем нам такого испуга в нашу сторону. -- Шути, шути, попадешь -- поймешь. Он, Ларей, кума избил под конец -- тягуны мамой клялись -- сами видели, а ему всего год набросили и на периферию угнали, в родные места. Что дальше -- мы не знали, а он вот где объявился, значит. Я просто горю, мечтаю его повидать. -- Я видел невдалеке. За сорок ему, точно, но полтинника не будет, лет сорок пять от силы. -- Ну, видать, зона в тук пошла. Я все свое рассказал, шеф. Замочу его -- с веселым удовольствием. -- Штаны не замочи. -- Дядя Грег неторопливо открыл ящичек, инкрустированный слоновой костью, оторвал по перфорированному краю лоскут папиросной бумаги правильной формы, так же неторопливо ухватил в щепоть пахучие ленточки табака, с помощью специального приборчика свернул самокрутку. Молчаливый Мураш почтительно поднес зажженную спичку (известный подхалим: Падаль не жалует зажигалок, так вот, пожалуйста, спичечку поднесем -- тьфу! Букварю был антипатичен и Мураш). Все это время подручные Дяди Грега хранили тишину: тот старится помаленьку, ожирел на своих виллах, хватка уже не та, но его еще очень даже боялись: убивать строптивых -- не поленится, хоть ночью разбуди. -- Леон, ты что скажешь? Мураш неопределенно качнул головой: -- Это Букварь его на территорию допустил, вот он пусть и решает. Будь он хоть кто: одного человека заделать -- не подвиг. Скажешь мне -- я решу проблему. Но Букварь и сам не маленький. -- Зови меня Томас, сучий ты потрох! У себя в квартале хоть раком стань, а меня не учи, понял! У меня пятеро ребят как под воду ушли -- один он там был, нет? Пятеро, а я с их матерями да женами разбираться должен. Решу... Шеф, Мураш тут на хрен не нужен, с его советами... У... -- Помолчи. Вот так. Кто нужен, кто не нужен... Пятеро ребят, как ты говоришь, на твоей совести. Или нет? Мураш виноват? Смотри, Том, Сандро у меня от безделья мается, может, ему передать твои заботы? -- Пусть попробует... вставными зубами... Что-о, что ты на меня щеришься, мяукнуть собрался?.. -- Кот Сандро в ответ уже улыбался Букварю с налитыми кровью глазами... -- Ну, дурдом! -- Дядя Грег заколыхал животом в приступе смеха. -- В волосы друг другу вцепитесь, глаза повыцарапайте... Сандро, цыц. Том... Томас, ты уже одной ногой в морге, с такой манерой спорить. Я тебе кто -- мальчик? Или нянечка -- сопли вытирать? Ей-богу -- умчишь отсюда вперед ногами, если не успокоишься. Вот уж не ожидал, что ты как баба расклеишься из-за дружеской критики... Башка!.. Падаль глухая... Оранжу! Для всех. -- Дядя Грег был доволен: он любил стравливать своих людей, чтобы не сговорились между собой против него и чтобы можно было рассудить их сверху, указав правого, виноватого и путь к справедливости. Но и люди были не совсем уж дураки: если бы каждую перебранку они действительно пытались перевести в драку с "приправами", то давным-давно извели бы друг друга под корень. Но нет ведь -- жили бок о бок годами. Бывало дело, когда словарный запас иссякал, переходили на язык жестов: резались, дрались на убой, -- что взять с бандита, который читает по складам все, кроме надписей на купюрах. Но чаще всего дело начиналось и заканчивалось лютым, но безвредным лаем. Тем более когда речь шла о крайне деспотичном Дяде Греге. Система, им руководимая, как и любая другая система, стремится сохранить стабильность. А как можно сохранить стабильность при самодуре и диктаторе, который стремится согнуть и сломать все, что ниже его ростом (чтобы не выросло выше)? Найти безопасную щель и окопаться там. Постепенно эти щели выискиваются и заполняются паразитами, шутами, подхалимами, приживалами, прилипалами и прочими полипами. По мере качественного и количественного роста они начинают заслонять хозяину горизонт. Он смотрит на них, а думает, что перед ним картина мира... Вот и люди Дяди Грега, полусознательно учитывая и потакая склонностям шефа, грызлись ему на потеху, не переходя определенных границ. Это был еще не сговор, не попытка бунта, но уже стихийно организованное противодействие. И если глупый и сытый Башка никогда не имел амбиций или забыл о них в обмен на теплую тихую радость глиста, то другие, вроде Букваря и Сандро, нет-нет да и поглядят на сонную артерию своего шефа... Из чистого любопытства... Они-то вполне в форме: поджарые, мускулистые, полуголодные, а он -- ожирел, одряб, угрелся... Ослаб... Но все это впереди. Когда случится это -- через месяц или через пять лет, -- никто не ведает. А пока ребята злобно урчат друг на друга, а Дядя Грег, заглазная кличка -- Падаль, отсмеявшись, держит речь дальше: -- Сидел он на цепи, Ларей ваш вонючий, не сидел -- пулю он вряд ли переварит. Томас, твой район крайний, а следующий -- Томаса Мураша, потому он единственный, кроме тебя, из крупных ребят -- здесь. Сандро тоже теперь не последний человек, будет возглавлять летучую санитарную команду: крошить недругов -- не по совместительству, так сказать, а специально. Для разминки я направляю тебя, Сандро, за этим типом. А ты, Томас, подмогни ему, как гостеприимный хозяин, можешь и своими силами грохнуть. Ну а потом и другие задачи обмозгуем. Кто обмишурится в этом деле -- ответит головой. Будете ссориться, вместо того чтобы дело делать, -- то же самое. Сандро, ты понял меня? -- Ну, понял... -- Кому ты нукаешь, падаль? -- Понял. -- Уже получше. Повтори-ка еще, более внятно. -- Понял! -- И глазками не сверкай, молод еще! Ты, Томас? -- Все понял. Справимся. -- То-то же... Башка, свистай челядь: на стол накрывайте. Ребятки, тормознитесь. Завтра суббота и мой день рождения. Этот день я отпраздную в лоне семьи, а сегодня небольшой мальчишник. Сейчас остальные подъедут... к пяти. Не дай бог опоздают... Томас, ты куда? -- Во двор спущусь за ребятами: что же они, в машине до ночи сидеть будут? Или их отпустить? -- Это еще зачем? Зови сюда, в другом зале посидят, с равными себе. Только пусть не ужираются -- а то как машину поведут? -- Мои малопьющие, не ужрутся... Ох, как не хотелось никому из приближенных веселиться на очередном празднестве у шефа: скучно, тягостно, долго. Всех развлечений -- осточертевшие, тысячу раз слышанные тосты и поучения да тупые магазинные деликатесы. И много бухалова. Все дела насмарку. Пятничный вечер к черту... Напиться в дым, что ли?.. Загремел жестяной колокольчик у входной двери: прибыли гости, главари из других кварталов. Подарков не было, по традиции их вручали Самому, когда тот объезжал ему подвластные территории, после того как отгулян праздник у него "на мальчишнике". Все об этом знали, из тех, кто был при делах, разумеется, а не первый встречный-поперечный... Гости во главе с хозяином только-только залудили по второй рюмке, как вновь забрякал звонок: низкорослый посыльный в ливрее от "Мгновенной Доставки", пыхтя и кряхтя, протопал в комнату с огромной коробкой в руках. Судя по квитанции, посылка весила двенадцать килограммов. Дядя Грег расписался, мигнул в сторону -- Башка сунул посыльному пятерку, и тот, счастливый, чуть не вприпрыжку двинулся прочь. Дядя Грег, он же Падаль, он же Свистун (в молодости, по первой ходке), развязал голубую ленточку, озадаченно посмотрел на изображения игрушечных гоночных машинок по всему периметру коробки и принялся отдирать клейкую ленту. Его соратники столпились рядом и, оживленно галдя, смотрели, как их шеф нетерпеливо терзал коробочные бока. -- Да что же там такое, мать-перемать, пылесос, что ли?.. Рвануло так, что в полицейском участке, через парк наискосок, полностью вылетели стекла, а уж от резиденции Дяди Грега остались куцые руины: двенадцать килограммов мощнейшей пластиковой взрывчатки разнесли в пыль и шефа, и шестерых его подручных, и лакея Башку, и десятерых бандитских пролетариев. В ту же ночь в больнице от жутких ран скончались еще двое из них, а под утро еще один, последний, кстати -- шофер Букваря, застигнутый взрывом в туалете... Никто из них не успел дать показания... Через сутки полиция арестовала груз пластиковой взрывчатки, замаскированной под садовый инвентарь, судя по накладным, предназначенный для сельскохозяйственной фермы "Земледелец", принадлежащей Дяде Грегу, а еще через сутки еще один, в мешках нитратов, на той же ферме. Стало ясно, что Дядя Грег с непонятными целями устроил у себя за городом, на ферме, перевалочный пункт по отправке большого количества взрывчатки неизвестно куда. От неосторожного обращения, вероятно, часть груза непредвиденно взорвалась. Имелись и другие версии, но эта была наиболее удобной, поскольку по оперативным (агентурным) данным никто из равновеликих войну Дяде Грегу не объявлял, лапу за наследством не протягивал, да и внутриусобицей не пахло, ведь все основные из Падалевой шайки взлетели на небеса вместе с ним... ...Больше всего Красный боялся, что ящик рванет в его руках, но Гек все же сумел пригасить в нем страх, подробно объяснив, как и что будет происходить... Взрывчатка была основой самодельной радиоуправляемой мины, снабженной подслушивающим устройством с микрофоном, чтобы Гек, ориентируясь на голоса, знал, когда можно будет послать по эфиру убойный импульс... Красный прыгнул в машину, выдохнул облегченно, и Гусек, новый член банды, взятый по рекомендации Красного, нажал на газ... Операция обошлась без малого в сотню тысяч. Красный не понимал повадок Гека -- тратить сумасшедшие деньги на никому не нужные маневры. Гек поначалу пытался объяснить, а однажды, потеряв терпение от Красного и его глупых вопросов, попросту дал ему в морду и приказал заткнуться. И подействовало: Красный с денек подулся, побурчал, но смирился внутренне -- не его ума это дело -- и вновь принялся служить Геку не на страх, а на совесть. Взрыв развалил мелкое королевство Дяди Грега на груду бандитских осколков, каждый из которых пытался продолжать подобие прежней жизни, но этому препятствовали алчные конкуренты из соседних каганатов и олигархий, а также внутренние смятение и неопытность наследников, в одночасье получивших независимость и неизбежные при этом проблемы. Геку пришлось убрать и тайно похоронить еще двоих из команды Букваря, и квартал перешел под его руку. С полдюжины малозаметных и невлиятельных членов прежней банды признали его главенство и старшинство Красного, который постепенно выдвинулся на роль заместителя Гека, своего рода администратора при боссе. Из новых, помимо Гуська, Красного и Фанта, к Геку прибились два брата-близнеца, в малолетке отсидевших по четыре года за автомобильные угоны. Они имели общую кличку "Пара Гнедых", и плюс к этому Фил откликался на прозвище "Первый", а Джо -- на "Второй". Перепутать их при свете дня было трудно, потому что у Фила на правой щеке было фиолетовое родимое пятно размером с глаз, покрытое отвратительно толстыми волосами. Все они сняли себе квартиры в том же квартале и буквально в полгода ассимилировались с местным населением. Но не так было с Геком: он, обладая великолепной памятью, знал многое о многих, приветливо здоровался в ответ, помогал советами и деньгами некоторым нуждающимся, особенно многодетным матерям и старикам (дон Паоло так поступал -- а тот знал, что делает: вековой опыт сицилийского уголовно-патриархального быта стоял за ним), но не "сроднился" с народными массами. Его уважали и побаивались: никто никогда не видел, чтобы он применил против кого-либо насилие (не считая случая со сгинувшим неведомо куда Штатником), но все замечали, с каким уважением и даже робостью обращались к Ларею его люди. Гек снял себе сразу четыре квартиры в разных местах квартала, но не наглел -- три из них размерами и богатством интерьера напоминали грузовой лифт и стоили бы крайне дешево в любом случае, даже если Гек вздумал бы за них платить. Однако домовладельцы и слышать не хотели ни о какой оплате, так что Гек спокойно жил, а вернее ночевал в них, предпочитая менять ночное лежбище не реже трех раз в неделю -- из осторожности; да еще пару раз в неделю он ночевал в дорогих столичных борделях... Харум Атилла, чернокожий общеизвестный торговец героином из соседнего винегретного района, подкатил под окна своей очередной пассии на роскошном темно-зеленом открытом "континентале", бибикнул пару раз и полез из машины -- почесать языки с ребятами, которых он более или менее знал -- учились когда-то вместе в школе и вне ее. А Синтия, выглянув из-за занавески, покивала, помахала ручкой и теперь не меньше получаса будет мазаться, краситься и примерять трусы и бусы. Был Харум под метр девяносто и весил сто пятнадцать килограммов, но жирным при этом не казался. Гек, проходивший в этот момент мимо него и его собеседников, выглядел куда скромнее, однако это не помешало ему остановиться и в упор осмотреть с ног до головы Харума. -- Чего тебе, папаша? Что пялишься на меня, не телевизор, чай? -- Интересуюсь -- каким тебя ветром занесло в наши края? Здесь не торгуют, по крайней мере твоим товаром... -- Ну а что? Какие дела -- к телке своей приехал, решили культурно провести вечер. Какие претензии? -- Никаких. Раз так -- имеешь право. -- Гек без лишних слов развернулся и двинулся дальше, он любил ходить пешком, предпочитая такие прогулки автомобилю, однако Гусек на новеньком моторе постоянно следовал параллельным курсом, то отставая, то догоняя Гека, но не упуская его из поля зрения -- а вдруг понадобится?.. Харум запоздало сообразил, что вроде как оправдывался перед незнакомым мужиком -- а ведь территория вроде как бесхозная, шантрапа не в счет... Он осклабился собеседникам: -- Старость надо уважать -- ишь: куда да почему? Все неймется, все думает, что может кому-то что-то диктовать... Кто этот парнишка? Вопрос не предназначался никому конкретно, ответить мог любой, кто был в состоянии это сделать, но собеседники, все четверо, словно бы замялись поначалу, не решаясь обсуждать того хмурого мужика. -- Что дрейфите? Да он никто и звать никак: никто из серьезных ребят о нем не слыхивал. Падали нет, Букваря, земля ему пухом, нет, а этот -- просто шакал в отсутствие тигров. Скоро мы его в дом престарелых наладим, чтобы воздух не портил... Синти! Уснула, что ли?.. Ну что, покурим, братва? -- Атилла достал из внутреннего пиджачного кармана золотой портсигар, изузоренный бриллиантовой пылью, и щедро его раскрыл навстречу всей компании, отоварился сам, прикурил... В портсигаре, почти полном, разместилось полтора десятка сигарет-самокруток без фильтра, формой напоминающих дирижабли с двумя острыми носами (чтобы начинка не высыпалась). Парни оживленно заурчали, заулыбались; им не нужно было объяснять очевидное -- самокрутки-то с качественной "дурью". Харя (заглазная кличка Атиллы) в конопле разбирается и мусор шабить не станет... -- ...Хорошие парни, крепкие! Главное, чтобы не сачковые были -- и мы тут живо порядок наведем! Видели мотор? Каждому такой купим -- китаец буду! Фанеры -- как... Ну все, вышла наконец... Парни, я на вас надеюсь, завтра и начнем. Чао!.. Лето подходило к концу, а ночи все еще были на диво теплыми. Полицейский патруль -- двое полисменов на моторе -- лениво объезжали свой участок; им удалось покемарить пару часиков в укромном, засаженном огромными кленами дворе, а на рассвете все тишь и гладь, никаких драк и ограблений... А через два с небольшим часа дежурству конец... Их внимание привлек огромный открытый автомобиль, припаркованный возле сквера с неработающим фонтаном, и непонятный предмет, прикрепленный на соседнем фонаре. Увы, опыт и чутье мгновенно и безошибочно сориентировали патрульных: под фонарем на телефонном кабеле тихо висел мертвяк -- ни ветерка, ни свидетеля. Старший патрульный тяжело вздохнул и выдохнул, поднес к губам рацию и по-деловому, почти равнодушно (на голос) вызвал дежурную оперативную бригаду: черт их попутал закосить два часа службы, теперь, если не отовраться грамотно, -- все жилы вымотают. Они вылезли из мотора и, чтобы скоротать время ожидания, подошли поближе к повешенному. Нет худа без добра: что ЧП на их шее -- это плохо, а что еще одна тварь усопла -- это очень даже хорошо! Харум Атилла -- тип известный, пуля по нему давно плакала, но петля нисколько не хуже. И не беда, что его замочили такие же подонки, правосудие так или иначе -- а свершилось. В их районе Атилла был одним из самых влиятельных представителей уголовного дна, его звезда ярко горела в последние год-два, да вот -- погасла. За что же его, болезного, эдак-то? Благодаря длинному телефонному кабелю, удерживающему труп в полуметре от кончиков ботинок до земли, патрульные могли подробно рассмотреть натюрморт до приезда экспертизы. Очевидно, что вешали уже мертвого человека -- овальные кровяные пятна на груди и спине подсказывали, что в Атиллу стреляли (во всяком случае -- попали) четырежды из крупнокалиберного ствола, в упор. Это было в другом месте, пока сюда привезли -- кровь уже свернулась и перестала капать. Об ограблении и вопроса не стояло -- часы на руке блестят как позолоченные, на пальцах три перстня того же металла, да с камушками... О боже! Уже рассвело, и хорошо стало видно, что в окровавленном рту у Атиллы, разорванном до нужных размеров, торчит золотой портсигар, а в мертвые зрачки воткнуты иголки от шприцев. Это уже был знак, намек на причину казни. Эксперты определили состав содержимого в самокрутках -- афганский гашиш, до которого Атилла был большой охотник. Убивали в помещении, две пули в сердце, две рядом, отрезали язык и раздирали рот до этого, еще живому. Вот так. Версий много, все убедительные, только виноватых никак не найти -- висяк-с! Агентура прояснила дело, но слухи в дело не вошьешь. Тем не менее "на помойках" считают, что Атилла на совести нового "делавара" из соседнего микрорайона, некоего матерого мужика, вроде как урки (!?!), по кличке Ларей. Местный квартальный показал, что никакого компромата не имеет. Ларей, пока считался под надзором, исправно ходил каждый вечер отмечаться (это действительно было так), числится сторожем в местном баре "Коготок", живет один, тихо и скромно, "левых" доходов не имеет. А ежемесячные пять тысяч налом в лапу "для сирот" -- из зарплаты, что ли? Естественно, что нет. Но это уже не ваше дело, господа хорошие, вы на своем этаже вдесятеро воруете, в белых-то перчаточках. На лимузинах ездить -- оно, конечно, проще, чем обоссанную синявку в новогоднюю ночь в участок нести. Не любит наркоманов и пушеров (это верно, а кто их любит?), пользуется уважением населения и даже местной шпаны (да уж! Одного великовозрастного наркомана-хулигана-гопстопника мамаша на коленях отмолила у Стивена -- пощадил, но велел съехать из квартала). Дружки у него -- да... разные и всякие, но, как говорится, -- его личное дело, с поличным не хватали. Обстановка криминогенная в квартале -- чуть ли не лучшая из всех трущоб города: ни рэкета, ни убийств. Ну, убийства случаются, но в основном бытовые, да и то теперь бывает так, что по месяцу и дольше ни одного жмура. Ларею платят вдвое-втрое меньше, чем при Букваре, зато платят все, и жалоб нет и порядку больше... Э, нет, шалишь: Атиллу загубили в соседнем районе, а кто что кому сказал -- не улика... Вот в соседнем районе и разбирайтесь -- кому это было выгодно да кто за этим стоял... С соседа и спрос... Рапорт? Вот он, со всеми подробностями... Ларею он, конечно, всего этого разговора "на ковре" в Конторе не пересказал, но намекнул, что им -- интересовались... Гек принял к сведению намек и удвоил осторожность. Время шло, его территория расширялась, росли и доходы. Гек установил сверхльготные подати только в своем квартале, в остальных местах они были существенно выше, но обязательно ниже, чем у предшественников. И в этом, как всегда, случались накладки и недоразумения: некоторые "данники" воспринимали облегчение финансового бремени как слабость и мягкотелость. Таких карали жестоко, напоказ и "с оповещением" -- чтобы вся округа знала. Росли и расходы. У Гека на допжаловании стояло уже два отделения полиции, да зону свою "греть" приходилось, да кадры оттуда пристраивать. Да квартиры содержать, да шофера -- Гусек забыл уже, когда волыну в руки брал... Да на теток много уходит... Была у Гека еще одна статья расходов, поглощавшая безумную прорву денег и сил: он ухлопал только за первый год более двух миллионов на оборудование нормального цивилизованного логова на базе тайника старых Ванов в Черном Ходе -- городских подземельях. В разных местах района пробиты были (и замаскированы) три входа в подземелье из снятых на подставные лица квартир. В самом подземелье пришлось основательно перестроить систему защиты и камуфляжа от случайных "посетителей", а комнаты оснастить приборами, специальными и бытовыми, добавить мебель, кухню, запасы жратвы и питья, оружие, книги, радио, телефон с суперсверхсекретным подключением к сети и номером, чтобы позвонить можно было не только от -- но и на него. Телефон вскорости пришлось все-таки убрать, риск выслеживания показался ему велик. За деньги можно было купить всю материальную требуху и даже заказать "архитектурные" проекты с заранее измеренными параметрами, но вкалывать приходилось самому. Гек как проклятый работал ночами и днями, не высыпаясь иной раз, забывая про тренировки и в кровь стирая непривычные к лопате и сверлу пальцы. Через несколько месяцев мысль о мастерах, доставленных к месту работы с завязанными глазами, стала казаться ему не такой уж и идиотской, но Гек мужественно претерпел все до конца. Хотя конца как такового и не предвиделось: и это надо сделать, и здесь подправить, и отсюда убрать... Но подземная цитадель его уже пригодна была для долгого использования, и только здесь Гек чувствовал себя по-настоящему дома. Дело разрасталось, на Гека работала масса народу, счет "кадрам" уже пошел на сотни. Однажды его чуть было не достали из снайперской винтовки, ибо он (и охрана его) упустил из виду, что дом напротив офиса фирмы "Консультант", где Гек, ее фактический глава и владелец, числился опять же охранником, пошел на ремонт и стоял, пустуя по ночам, весь в фасадных лесах. Эти самые леса отлично скрывали от посторонних внутренности дома и позволяли предприимчивому злоумышленнику, найдись таковой, сматываться с места происшествия разными путями -- и снаружи и изнутри. И злоумышленники нашлись, и люди Гека во главе с ним уши подразвесили, но спасла среда обитания. Гек недаром особо заботился и патронировал в пределах своего квартала: обыватели хоть и не приглашали его на крестины-именины, как это было бы на Сицилии в аналогичных условиях, но были ему по-своему благодарны и даже как бы гордились им, ну, как гордятся своим вулканом или тем, что в их краях волки -- самые большие и свирепые. А благодарны они были, потому что не слепые -- видели, что хулиганья на улицах убавилось и за детей можно не бояться, что кто-то им шприц преподнесет. Другие-то банды ничем не брезгуют, а здесь пределы понимают и пиратствуют на стороне... Одним словом, бдительные оконные зеваки заметили подготовку и мельтешение в доме напротив и стукнули людям Гека. Потом уже, когда двоих исполнителей взяли и тихо спустили на дно залива (после результативного допроса, разумеется), Гек распорядился: Красному собственноручно выдать информаторам по пять тысяч с благодарственными словами "от одного уважаемого человека". Свершилось: винегретный полутрущобный квартал, избранный Геком в качестве плацдарма почти случайно, из многих ему подобных превратился в логово, где все знали всех, мгновенно различая посторонних, где люди, на фоне привычного отчаяния и вселенской злобы, вдруг увидели некое подобие справедливости и порядка, когда очевидно, что жить стало чуть полегче, нежели обитателям соседних кварталов (или тем стало труднее -- это кому как приятнее мироощущать), а потому круглосуточно готовы были проявить лояльность перед новой ночной властью, олицетворяемой "наследниками" Букваря и "Самим" -- Лареем, жутковатым и непонятным вождем банды и всего квартала. Даже квартальный, с рождения живший в этих местах, осторожно, но вилял перед ним хвостом: шила в мешке не утаишь -- все видели, как стремительно возросли потребности и магазинные траты у его супруги и как преобразились в фирменных-то шмотках его дети... Да и то сказать, служить стало легче -- не в пример прежним временам, когда что ни день -- ну и ночь, само собой, -- одного порезали, другой ширнулся грязью и помер прямо в парадной... Или еще что... А теперь только забулдыг и гоняешь с тротуаров, да пацанву разнимаешь, когда с черными или с другими "винегретами" стенка на стенку сходятся... А все потому, что марафетчиков сдуло новыми ветрами. Вот и думай -- где честь, а где совесть! Пока он пользы больше приносит, чем вреда, -- пусть себе живет, как умеет, а там посмотрим. Джозеф Малоун не хотел думать о будущем -- настоящее было таким прекрасным, следовало жить сегодняшним днем, а неприятности -- естественно, когда-нибудь наступят, ну, тогда что ж... Он постепенно превратился из адвоката в управляющего собственной конторы, где в поте лица (за достойную оплату) трудились десятки людей. Телом он раздался вширь, начал лысеть со лба, но темперамента и хватки не утратил. Ларей подкинул ему грандиозную идею и, увидев интерес, помог осуществить: лавочники и ларечники нескольких кварталов создали ассоциацию "Быт-сервис", а его контора с тех пор обеспечивает членам ассоциации комплексную юридическую защиту, весь спектр услуг -- от нейтрализации произвола муниципальных служб до аудиторской проверки. Малоун помнил, с каким воодушевлением он выступал перед собравшимися впервые членами ассоциации, и тот непонятный холодок, с которым встретили его энтузиазм слушатели, которые сами же его и пригласили. Но время шло, и все наладилось: года хватило, чтобы члены ассоциации распробовали и оценили удобство легальной юридической крыши, поскольку расходы, в пересчете "на нос", были невелики, а претензии и штрафные санкции отбивались с несравнимо бо2льшим успехом, чем раньше. А Малоуну тоже был очевиднейший профит: многочисленные дела хорошо сортировались в однотипные, можно было дополнительно нанимать под них людей и ставить на поток. Часть дел... связанных с угрозами, рэкетом... Ну, их брал на себя Ларей и решал их, по всей видимости, успешно. Малоун жил теперь в малюсеньком и очень уютном особнячке, двести сорок метров на двух этажах, плюс мансарда со всякой рухлядью, перспективный подвал и лоскуток двора для гаража и клумбы с цветами. В месяц для дома выходило до полутора сотен тысяч, и Малоун хотел купить чуть ли не палаццо, но Луиза воспротивилась: большую площадь самой убирать тяжело, а прислугу брать не хотелось -- чужие в доме так стесняют душу, от них меркнет радость и кончается уют. Няня -- единственное приятное исключение, она любит нас, а мы ее. Да и зачем никому не нужные хоромы? Анна подрастет -- очистим ей мансарду, а папочке оборудуем бункер в подвале, мастерскую с верстаками и паяльниками, его давнюю мечту -- загон для всех этих компьютеров, проводов, экранов... Господи, на работе ему забот мало... Да, Малоун был умеренно счастлив, насколько это можно было себе позволить в безумном мире супертехники и легкой человеческой крови. Анна пошла в школу, в лучший частный колледж, но он все равно боялся за нее -- она такая малышка, ее так легко обидеть или нанести вред... Нет, об этом лучше не думать... И Луизу он любил, как в первый день, и все уговаривал ее на второго ребенка, но она была непреклонна -- слишком хорошо запомнила боль и ужас тех родов и предчувствие близкой смерти (роды действительно были тяжелые -- ей даже массировали сердце и подключали искусственное дыхание), но как это объяснить Джози, чтобы он понял и не обижался... Умом он все это осознавал и проникался сочувствием, но наступало утро, и запоздалый ужас за тот возможный исход событий испарялся, а желание увеличить семью понемногу накапливалось до следующей попытки... У него с Лареем дружбы как-то не получилось -- слишком велика была разница в воспитании, опыте и образе жизни, но он твердо мог признаться себе: общение с Лареем не в тягость ему. Как, впрочем, и Ларею не в тягость общение с ним. Именно из-за Ларея он поддерживал себя в форме как практикующий адвокат: того то и дело пытались привлечь к ответственности различные отделы "Конторы" -- Департамента внутренних дел, а то и прокуратуры. Безуспешно -- все обвинения были смехотворны и легко разбивались. Труднее было с провокациями, когда, к примеру, оперативниками в машину был подброшен стограммовый пакет с кокаином. Питер Базз, шофер Ларея (Гусек), в конечном итоге принял удар на себя и получил два года с отсрочкой на два года -- судья после разговора с этим... Красным резко подобрел и пошел на предельный минимум, видимо, без взятки не обошлось (если точно -- пятьдесят тысяч наличными), но это не его дело. Хорошо еще, что Служба от них отвязалась, вот кого бояться надо -- защищенные всей мощью государства, они могут поплевывать на законы этого же государства, а то и напрочь их игнорировать. Вот где главный бандитизм... Но отстали -- и хорошо. Ах, Стивен, если бы ты мог свою незаурядную личность использовать, так сказать, в мирных целях... Что закрывать глаза -- важнейший клиент, можно назвать и -- патрон, не ошибешься, тем не менее -- отпетый уголовник. Из положительных качеств в этой ипостаси -- не торгует наркотиками. Все остальное -- имеет место. Да-да, и рэкет, и подпольные казино с лотереями, и контрабанда, и... Ну, не сам убивает, так приказывает убивать, невелика разница... Гек мог бы добавить в этот список поборы с ростовщиков, налеты на финансовые узлы конкурентов, махинации со строительными подрядами, внедрение в автомобильные и портовые профсоюзы (тоже рэкет, более сглаженной разновидности), золотая контрабанда... А Службе и впрямь было не до уголовников. Господин Президент перетряхнул почти всю чиновничью и увесистую часть деловой верхушки своей вотчины, свободной страны Бабилон, расстрелял пару сотен коррупционеров и заговорщиков, подтянул на освободившиеся места своих людей или их протеже, внес кое-какие изменения в дисциплинарный армейский Устав и в Конституцию и переключился на более важные проблемы: соседи-аргентинцы ввязались в войну с ненавистной Великобританией за Мальвинские-Фолклендские острова, исконно бабилонские территории. Независимые эксперты из Иневийского академического архива предоставили неопровержимые доказательства этому факту. Конфликт позволял выявить неспешно и обстоятельно все особенности, слабые и сильные стороны воюющих сторон. И если Аргентина не принималась в расчет в качестве серьезного военного противника, то за дряхлой и сморщенной, но все-таки ядерной Британской империей стояла вся мощь НАТО. В одиночку с ними сражаться... Нет, силенок не хватит пока. Союзники? А кого в союзники брать -- Китай да Советы? Такие же мерзавцы, если не хуже... Британия же -- не страна, а слякоть мушиная! На троне -- баба, премьер-министр -- баба! Ездят по левой стороне, говорят с акцентом... Доффер доложил важные сведения, куда уж важнее: нефть там запрятана, в Мальвинском шельфе... Нефть. Безумные запасы легкой, саудовского типа, нефти -- и неглубоко. Ради этого можно и рискнуть, вызвать вой этих шавок из ООН. Но торопиться нельзя: надо сто раз примерить, а один раз чик -- и отрезать. Авось третья мировая и не начнется из-за этого... Дэниел Доффер вкалывал на совесть. После Мальвинского конфликта Господин Президент несколько охладел к реформам, необходимым для окончательного возрождения страны. Население, по результатам всех опросов, и так было вполне довольно его правлением. Теперь Господина Президента занимали проблемы непосредственного руководства на местах. Доффер обеспечивал безопасность неугомонного патрона, выбив удвоенные ассигнования, впрыснул их, почти все, во внешнюю, гм, контрразведку: его агенты наводнили Вашингтон, Брюссель, Лондон и Байрес (Буэнос-Айрес). Ему удалось представить Самому оперативную съемку гибели ядерного крейсера "Шеффилд", подбитого аргентинцами. Тот хохотал, стуча кулаками по подлокотникам кресла, велел прокрутить еще и еще... На следующий день Доффер преподнес ему видеокассету с записью, а еще через час недостающую аппаратуру -- домашний видеомагнитофон, последнее слово техники. А к аппаратуре понадобились и кассеты... Доффер не побрезговал лично подбирать фильмы для Господина Президента, памятуя, как много пользы извлекал из этого старина Кроули, поставлявший коробки с фильмами для домашнего кинотеатра покойного господина Председателя (его не успели ни осудить, ни расстрелять -- сам допился до инсульта с комой). Поскольку географическая точка Мальвин-Фолклендов стала истинно горячей, вокруг нее зашныряли агенты всех крупных держав, так что многие сотрудники внутренней контрразведки в своих застенках воочию познакомились со всамделишными шпионами. Доффер благодарил всех святых, что жена его, родив двойню, девочек, тем не менее безропотно тащила на себе весь дом и оставалась при этом нормальной, никогда не унывающей подругой (у Муртеза жена тоже была вынослива на диво, но характер -- ой-ей-ей: Эли в иные "разборочные" дни сам стремился на круглосуточную работу). Если бы не она, Дэнни бы точно запил с такой жизни, когда сутки выходных -- и уже чувствуешь себя тунеядцем и государственным преступником... На морях то и дело, под стать большой войне, вспыхивали маленькие битвы: крошили друг друга сторожевые катера трех сопредельных государств, "золотые" контрабандисты и торговцы наркотиками, а также пираты и полиция. Пропадали агенты, нарушались связи, многомесячно подготавливаемые операции лопались в мгновение ока из-за какого-нибудь пулеметчика Сантоса, обдолбанного кокаином или героином... Гек снарядил ради эксперимента пиратский катер, оснастил его крупнокалиберными пулеметами, пушечками, броней, форс-моторами... Два рейса прошли удачно: накрыли "золотарей" на двести килограммов да у кокаинщиков изъяли пол-лимона долларов наличными, но третий раз, как в сказке, оказался роковым для судна и экипажа -- по рации сообщили, что отрываются от сторожевого (или боевого -- помехи, не понять ничего...) корабля англичан, и затихли на дне морском. Материальные затраты практически окупились, но кто вернет людей? А у них семьи, и им надо помогать -- вот и опять расходы... Гек решил отложить до лучших времен морские потехи, благо на суше проблем стояло выше головы. За два последних года Гек больше чем наполовину поглотил наследство покойного Дяди Грега, сумел отщипнуть изрядные территориальные куски у покойного Кошеловки, которому удалось помереть на свободе и своей смертью (от инсульта), а точнее у его сварливых наследников -- те никак не могли выяснить, кто из них сильнее и грознее. И таким образом вплотную подобрался к масштабам, за которыми следует устно присуждаемый "общественным" уголовным мнением титул Дядьки... Однако таковым его никто не признавал. Причины этому крылись в манере Гека вести дела. Он не водил дружбу ни с кем из "авторитетных" гангстеров, не участвовал в обсуждении общегородских проблем, игнорировал связи в политических и правоохранительных кругах, ограничиваясь (через Красного) подкупом лягавых на уровне районных отделений. Он никак не хотел понять простую истину: без официального прикрытия на городском уровне и выше -- не продержаться, сомнут. Он запретил своим людям операции с наркотой, несмотря на чудовищно высокую рентабельность этого дела, и убивал ослушников без разговоров и амнистий. Популярности среди многочисленного уличного отребья, волонтеров уголовного мира, это ему также не прибавило. Он не признавал демонстрации силы по типу стенка на стенку, когда гангстера съезжаются на "ристалище" чуть ли не ротами. Взрывчатка, автомат, снайперская винтовка, нож, топор, удавка -- что угодно, только не безмозглые кордебалеты а-ля "Вестсайдская история"... Иные дегенераты матерно пеняли ему по телефону, что он-де не по правилам воюет, и пораженный Гек готов был поклясться, что они сами искренне верят в то, о чем говорят... "Пентагон" также был вне сферы его влияния, если брать "официальное" признание права его людей, из числа севших, на привилегии в условиях отсидки. Однако тут были нюансы: пока главари "пентагонных" кланов почивали на лаврах успехов прежних лет, угнетенные, но полноправные, то есть не "обиженные" обитатели "Пентагона" постепенно сплачивались вокруг эмиссаров Гека, которые были малочисленны, но относительно дружны и едины в своих взглядах (Гек не любил фрондеров за спиной). Этому способствовали и щедрые "грелки", которые Гек гнал на Ушастого, мотавшего там срок (неосторожное обращение с огнестрельным оружием, повлекшее за собой смерть...) и назначенного им зырковым по "Пентагону". А тот, по своему здравому смыслу, распределял деньги и жрачку с куревом среди своих и сочувствующих. Ушастого "отбили" адвокаты из конторы Малоуна, и он вместо "вооруженного нападения" на "дикую" банду Чики-Чака с тремя итоговыми трупами получил три года за незаконное хранение оружия, из которых почти полгода уже отсидел. Гек не возражал, когда его пристяжь, хрустя оттопыренными карманами, принялась отовариваться престижными моторами и килограммовыми нашейными золотыми цепями, однако сам жил по-прежнему скромно. Гусек окончательно "упал" на моторы Гека, которых у него было три, записанных на подставные лица, и, за исключением езды, проводил все время в гараже. Три машины -- бронированные, с мощнейшими моторами -- имели вид "шевроле", БМВ и "форда" выпуска конца семидесятых -- самого начала восьмидесятых, чтобы не производить впечатления новых, но и чтобы не выделяться "антикварностью" своею... Однажды Гек проснулся затемно, душно ему показалось -- и он открыл форточку. Фонари еще горели, отражаясь от окон соседних домов, асфальтовых лужиц... Теплый, даже перегретый воздух квартиры чуть ли не с шипением вырвался сквозь решетки наружу, а спустя минуту, или чуть поменьше, осенний воздух, сырой, наполненный холодным запахом опавшей листвы, мягко упал Геку на грудь и плечи. Гек с удовольствием потянул ноздрями свежесть -- показалось мало, вдохнул полной грудью. Спать не хотелось, тренировку делать -- рано еще, можно просто полежать... Ах, что-то сегодня нужно было сделать или решить... Никак не вспомнить -- что именно... Гек прошел в туалет, заглянул в умывальник, посмотрел в перископические "глазки", ведущие в парадное и черный ход... и вспомнил: день рождения у него, двадцать восемь лет стукнуло. Гек ни разу в жизни этого дня не отмечал, если не считать тот вечер, когда его принимали в ряды гвардейцев дона Паоло в сицилийской тюрьме... Да, никогда не отмечал, в смысле празднества с подарками и друзьями, но всегда выделял этот день особо. Вот и сейчас Гек с неопределенной улыбкой повалился на кровать, закинул руки за голову и задумался. И как всегда, вместо того чтобы сосредоточиться на чем-то значительном, голова охотно впускала всякий мусор, мысли прыгали, тасовались, оборачивались малопристойными видениями, перерастая в дремоту... Гек встряхнулся от холода, заполнившего его дежурное жилье, захлопнул форточку и снова нырнул в кровать. И снова тепло и предрассветные сумерки подмешали сон в его мысли... Резкий телефонный звонок ударил по нервам и заставил сердце стучать вдвое быстрее положенного -- этот телефон не должен был звенеть по пустякам... Гуська убили. Полиция проводила на месте происшествия, в гараже, следственные действия, с прибывшего Гека в присутствии Малоуна сняли показания, явно давая понять, что Гек и сам мог быть причастным к убийству. Однако к исходу чертова этого дня кое-что прояснилось: были свидетели, слышавшие дикие крики, видевшие, как в четвертом часу утра от гаража бежали какие-то люди, вроде как молодые... Гуська пытали, били с садистской жестокостью, выкололи глаз, пробили череп в двух местах... Но это было уже потом, когда его кончали... Видимо, его крики и слышали свидетельницы -- старухи из близлежащих домов... Труп представлял собою жуткое зрелище, кровь повсюду, кишки вылезли, эх... Гек клял себя, что утратил осторожность и не поставил ночную охрану у гаража -- до этой ночи проблем не было, но раньше и гараж был в самом сердце Гекова квартала... А этот гараж, новый, как раз вплотную подходил к очередному винегретному району, на который нацелился Гек. Так что это могло быть предупреждение от аборигенов. А может, и иное что... В "каменных джунглях" не бывает длительных статус кво -- всегда происходят подвижки, всегда находится человек или группа лиц, которые не желают знать запретов и бросают вызов прежним порядкам... Изредка они побеждают и устанавливают новый порядок -- на государственном уровне это называется революцией... В тот вечер Гусек получил деньги, ежемесячные десять тысяч на "хозяйство", так денег при нем не нашли. Исчезла золотая цепочка, пистолет, золотые часы, кожаная куртка, магнитола машинная, насос, еще какая-то дребедень из гаражного хозяйства... Разумеется, обо всем этом Гек полиции не сообщил -- ему было не положено жаловаться в полицию ни по своим понятиям, ни даже по местным гангстерским. Вместо этого Гек всю следующую неделю настраивал паутину: приметы похищенного, включая серийный номер магнитолы, сообщил всем, кого знал из ворующих, из барыг, предупредил всех владельцев торговых точек на подведомственных территориях, позвонил даже в Иневию, где у него возник контакт по золотишку... Именно в Иневии и всплыл искомый след: барыга сообщил, что купил хорошую золотую цепь и золотые часы, подходящие по приметам и за треть цены, -- видать, паленые... Гек лично скатал на поезде туда, чтобы убедиться (часы сам ему дарил на именины, да паспорт на них отдать поленился -- а теперь пригодилось...). Часы были те. Остальное было делом техники, хотя попотеть пришлось: шутка ли -- в новом районе вычислить тех, кто попадал под описание, сделанное скупщиком. Достоверно установили одного -- белого, наркомана, ранее судимого за грабеж (сумочку вырвал), а ныне перешедшего на героиновую розницу и мелкий рэкет. Он, стало быть, и разбоями не брезгует -- порошок-то дорогой, дважды в день по жилкам разгонять... Красный чуть не насмерть запинал Бомбера (так парня звали по кличке) во время допроса, но тот упрямо молчал. И только когда Гек, узнав о "трофее", лично спустился в подвал и приступил к нему с вопросами -- дело пошло. Красный был изгнан до утра домой -- с утра будет забот по горло... Гек для начала отхватил парню топором поочередно все пальцы на левой руке и только потом взялся спрашивать. Бомбер, намертво привязанный к креслу, выл и матерился со слезами на глазах, понимая, что пришел его смертный час, но в диком запале все еще упорствовал. Его нельзя было по-настоящему уродовать до поры, и Гек принялся за зубы: он вставил ему распорку в рот, включил электродрель и стал методично сверлить, зуб за зубом. Парень трясся, как на электрическом стуле, и дико кричал, пытаясь что-то сказать, но Гек сделал вид, что увлекся, и разворотил ему семь нижних зубов с левой стороны, прежде чем его позвали в другую "комнату", якобы к телефону. Как только он ушел, братья Гнедые, Пер и Втор, ассистирующие на допросе, сокрушенно вздыхая, дали Бомберу воды, переменили набухшую кровью повязку на культе и, пугливо озираясь на дверь, посочувствовали: похоже, шеф в раж входит, трудно будет остановить, с зубами покончит, за свою любимую кастрацию примется. А потом, глядишь, на распиловочный станок положит -- вдоль распиливать... Отрубленные пальцы и разрушенная челюсть враз перестали казаться обезумевшему Бомберу чем-то страшным на фоне предстоящего, и он решил вступить в разговор -- что теперь терять, в конце-то концов, одному за всех мучиться... Но Гек, вернувшись через пятнадцать минут, не слушая его сбивчивых криков, опять включил дрель... Бомбер успел напустить лужу под себя и даже обделался бы, но Гнедые основательно приторочили его к креслу, так что было никак... Только через два зуба Гек услышал "сердобольного" Втора и согласился прерваться на минуту. Бомбер длинным рассказом своим выторговал себе лишний кусочек жизни без пыток... Гек, выслушав до конца, с четверть часа наглядно инструктировал Пару Гнедых, как нужно действовать (сам уже утомился его криками из вонючего рта), и только после этого включил магнитофон на запись... Ребята старались, подогреваемые чувством мести за своего кореша Пита-Гуська и внимательными взглядами Ларея: шеф -- мужик что надо, но не дай бог навлечь на себя его немилость... Задумка была еще раз провести весь допрос, но под запись и пытки. Однако идея удалась лишь отчасти: примерно на середине допроса Бомбер стал проваливаться в обмороки, а очнувшись, только верещал и умолял не мучить его. Один из братьев действовал, а второй нашептывал в уши очередные вопросы (чтобы его голос не записался)... Истерзанный труп Бомбера, руки-ноги отдельно, выбросили на рассвете под окна дансинга, где обычно проводила время компания ублюдков -- друзей и подельников Бомбера. Всех четверых, на кого указал Бомбер, взяли через двое суток вечером, без свидетелей, и спустили в тот же подвал. Гугу Стопаря, черного, не наркомана, того, кто сбывал добычу в Иневии, скрутили на вокзале: подперли бока стволами, пихнули в машину -- и сюда... Впятером на одного -- тут они были героями, а в подвале уже, связанные и беспомощные, они выглядели куда как скромнее: еще по останкам Бомбера, приведшим в ужас всю округу, они догадались, что наказание не за горами, и теперь умирали от страха заранее. Пер Гнедой поставил им для затравки кассету с записью допроса -- его самого бил легкий озноб от этих нечеловеческих мольб и рыданий, что уж говорить о тех, для кого сия запись предназначалась... Двое сомлели в беспамятстве, двое мечтали оглохнуть... Прокрутили кассету дважды, практически с тем же успехом. Дальше подвергать этих ублюдков пыткам не имело никакого смысла: Гек приказал Красному, Перу Гнедому, Малышу и Китайцу, ребятам из своего окружения, казнить этих четверых, каждому -- своего. От прежних владельцев, из мясной лавки, в подвале оставалась иссеченная, но вполне пригодная плаха, что и натолкнуло Гека на способ казни. Его люди по очереди брали топор и -- куда денешься -- взялись рубить. Втору Гнедому, единственному из подручных Гека, такой подход показался справедливым: Бомбера он кончал, теперь они пусть потрудятся... И все преотлично справились, причем с первого удара, только Малыша рвало до желчи от густого запаха крови. Однако и рвоту, и кровь с кафельного пола и стен смывать было очень просто: шланг, сточное отверстие -- все было в полном порядке, словно бы помещение ждало возвращения старых хозяев. Пленку уничтожили, тела утяжелили как следует и спустили в залив, головы же, двое суток спустя, сложили горкой на месте трагедии с Гуськом. Сыскари, естественно, догадывались о подоплеке изуверских убийств, но доказательств, подтверждающих догадки, собрать не могли: в этих местах круговая порука была крепка, а свидетели четко знали, когда можно помогать "конторским", а когда нельзя ни под каким видом. К тому же Гек, верный себе, не пожалел усилий и денег, чтобы закамуфлировать бойню под наркоторговые разборки -- здесь-то он и его люди были абсолютно чисты. Нашли и убийцу, опустившегося бомжа-наркомана, но нашли мертвым (грязью ширнулся -- тромб). У него в карманах обнаружили бумажник Бомбера и водительское удостоверение Монаха, а на штанах -- следы крови (тоже не ахти как сложно, главное -- жмурик удачно подвернулся). А в мусорном баке, в ста метрах оттуда, и топор с отпечатками его пальцев разыскали. Дело раскрыто -- дело закрыто. Непонятно только -- куда тела девались (на самом-то деле и это понятно), но у мертвого не спросишь. А эти молодчики -- в следующий раз попадутся, не все веревочке виться... Алик Слай, самый крутой парнишечка того квартала, корешок Монаха и Гуги Стопаря, публично поклялся отплатить "тем подонкам Ларея". Он имел хорошие родственные связи с авторитетными членами банды Дяди Ноела, территории которого отныне граничили с угодьями Гека. Но Гек не знал этого (а если бы и знал -- какая разница) и послал группу -- разделаться с крикливым Слаем. Старшим был Малыш, словно бы обретший крылья от успешно сданных экзаменов на звание "боевого", крепкого парня, не боящегося крови. С собою он взял еще троих, все при автоматах. Зашли по наводке на ночную дискотеку, не по-злому связав предварительно двоих мужичков-охранников, чтобы после к тем претензий не было, с балкончика нащупали Алика посреди танцплощадки и пошли к нему. Были в масках, автоматы у пояса на ремнях. Подошли, один выстрел в воздух -- и все отхлынули, образовав круг. Малыш ощупал замершего Слая, вытащил у него из-за пояса под свитером девятимиллиметровую беретту и повернул к себе спиной, якобы для продолжения обыска. Все это время два парня фиксировали автоматами Слая, а один контролировал толпу -- мало ли, безумец какой найдется. Малыш дал знак парням -- те отодвинулись, -- дослал патрон в беретту, выстрелил Слаю в затылок и тут же дал ему пинка, как учили. Слай упал, и кровь из развороченного затылка запоздало выплеснулась павлиньим пером на зашарканную поверхность паркетного пола. На Малыша не попало ни капли. Дело было сделано, можно уходить... Гуська кремировали, для урны с прахом купили место в колумбарии -- отныне его ждало забвение: ни родственников, ни семьи -- детдомовец... А смерть его как бы стала предвозвестницей лавины бед и неприятностей. Родственники Слая -- многочисленные дяди, братья, еще черт те кто -- не убоялись слухов о кровавых расправах банды Ларея. Разузнав телефон его штаб-квартиры, известный бандит Пятипалый, один из "лейтенантов" Дяди Ноела, нарвался на Втора Гнедого как раз в тот момент, когда рядом с ним находился Гек. Буквально через минуты, когда еще телефонная трубка не остыла от его криков и угроз, Гек прихватил винтовочный обрез и Втора, лично помчался на попутках к источнику криков (супердорогая новинка -- определитель номера -- высветила телефон, с которого звонили, а по специальной телефонной книге разыскали адрес). Гек решил никого не посылать, чтобы в горячке и наобум кто-нибудь не спорол косяка. Если же он сам ошибется -- сам и ответит за свое мальчишество. Втор же уверял, что знает звонившего в лицо, и был пристегнут для опознания. В заплеванной конторке был только Пятипалый с телохранителем, и Гек пришил его во мгновение ока. Телохранителя, прострелив плечо, пощадил, чтобы было кому рассказать о скоропостижности возмездия. Наглость Лареевых выродков (маски никого не обманули) захлестнула сердца людей Дяди Ноела страхом и дикой яростью: начиналась война... А тут еще пошли тревожные вести с допзоны, где некогда сидел Гек: один за другим там появлялись посланцы ржавых, принюхивались -- скуржавых нет, порядки правильные, -- а никакого Ларея знать они не знали и не хотели. Зона изрядно обновилась: старые сидельцы уходили на волю, реже на спецзоны, пополнение знало Ларея по легендам, малявам и греву -- не мало, казалось бы, но ржавые -- это закон и сила, стремно с ними спорить... До открытых конфликтов дело не доходило, но Гек физически ощущал, как тает его тамошнее влияние. Все, что он смог предпринять, -- перебросить туда пару верных ребят из предвариловки "Пентагона"; оставалось надеяться, что у них достанет жесткости и силы духа укрепить ситуацию... На самом "Пентагоне" Ушастого уже попытались подрезать во время прогулки -- сообразили, что неспроста кучкуются недовольные... На Гека было покушение почти удачное: из проезжавшего мотора высунули "Узи" и разрядили рожок, целясь именно в него. Им, гадам, видимо, глубокий пофиг, что дети играются, что шевельнись не так, и десятки посторонних людей очутятся под белыми простынками. Гек успел в тот раз нырнуть под автомобиль и сильно разбил колено -- месяца полтора хромал... И нападавшие успешно скрылись, оставив на память о себе жидкие, противоречивые приметы... Впредь аккуратнее надо быть, раззявился... Угораздило Гека вновь попасть на карандаш Службе: давно минуло три года после отсидки, теперь он был полностью восстановлен в куцых правах бабилонского гражданина и мог получить заграничный паспорт. Он и взялся получать его немедленно, поскольку давно пора было выручать деньги из Швейцарии. Но под самыми дурацкими предлогами департамент вдруг принялся тянуть и откладывать... Гек через две недели потерял терпение, выправил себе фальшивый паспорт гражданина Великобритании и нелегально посетил Европу, конкретно Цюрих. С деньгами управился легко -- Малоун четко проконсультировал, как официально и без потерь перебросить деньги в бабилонские банки, но и он же вызнал через свои каналы и доложил Геку, что им резко заинтересовались люди внутренней контрразведки. То же самое намекнул квартальный, а сеть жильцов-наблюдателей засекла новых жителей и посетителей в его квартале (конспиративная квартира обнаружилась). Теперь понятной стала волынка с загранпаспортом... Прокуратура -- что ни день -- повестка, допросы по самым диким делам, не имеющим к нему никакого отношения... Двое из числа его людей попались на операциях с наркотиками -- пришлось убить, в назидание другим, но нет гарантии, что и другие не соблазнятся крутануть разок-другой "марафет", во имя безумных барышей... Да еще и Красный, зараза такая, поросенка подложил... Гек с неделю как заметил за Красным несвойственную ему пришибленность и нежелание смотреть в глаза. Гек уже подумал было, что тот за его спиной в наркобизнес окунулся или с Конторой повязался, как все прояснилось самым неожиданным, но также нежелательным образом. -- Стивен, тут у меня такое дело... -- Гек сидел в "Коготке", в углу, и пил чай на ночь глядя. Во втором часу ночи посетителей, кроме него и Фанта, взятого в шоферы взамен погибшего Гуська, не было, и заведение не закрывалось только для "своих", людей из Гековой команды. Но уж из-за них оно работало круглосуточно, только огромные окна закрыты были жалюзями от досужих глаз. Деликатно звякнул колокольчик у наружных дверей, кто-то вошел в тамбур. Джеффри Ол, по прозвищу Фант, тотчас подскочил к стальной внутренней двери и поглядел в перископический глазок, чтобы не попасть под чужую свинцовую шутку: все в порядке, Красный пожаловал, второй человек после Гека в местных делах. Однако осмотрительный Фант обернулся к Геку, назвал Красного и по кивку открыл дверь. -- Дело -- значит излагай. Чайку попьешь? -- Пил уже, лучше я покурю? -- Кури. Так что за дело? -- Умер дядя мой, брат отца. Все остальное из-за этого... -- Гек слушал не перебивая, как всегда, и Красный постепенно справился с волнением, и рассказ пошел более связно. Красный, Матео Тупа, был по происхождению кем-то вроде индейца, из южноамериканского племени, чуть ли не ацтеков, в незапамятные времена поселившихся в северо-восточных джунглях бабилонского континента. В этом диком, всеми забытом углу, среди невысоких гор, племя прижилось и даже сильно расплодилось, так что административная единица Новые Анды почти поголовно состояла из выходцев этого племени. Шли годы, века. Цивилизация худо-бедно добралась и до этих мест, вместе с потоками переселенцев иного языка и цвета кожи, но до сих пор Анды, так в просторечии называлась губерния, держались особняком от других провинций, считались самым убогим и отсталым уголком страны. Из-за своего условного цвета кожи и характерного разреза глаз Красный и получил свою кличку. Когда ему исполнилось шестнадцать, он повздорил с отцом, бригадиром лесорубов, и пешком ушел в большой мир, в Бабилон. Профессии у него не было, связей тоже -- стал бродягой. Прибился к компании таких же бродяг, научился подворовывать. В тюрьму он попал девятнадцати лет от роду, попавшись на грабеже -- сумочку вырвал на рынке... Расовых противоречий Бабилон не знал: все дружно облаивали "чужую кровь", похвалялись своею, но по большому счету ни для карьеры, ни в быту никакого значения не имело -- какой ты веры и крови. Вся страна состояла из представителей национальных меньшинств, крупных, средних и мелких. Андины (соплеменники Красного) стояли в этом ряду чуть особняком, но скорее по причине свой изолированности от внешнего мира и отсталости, служащей пищей для насмешек и анекдотов во всей стране. В тюрьме по этому поводу Красный получил самый низкий "социальный" статус из всех возможных, если не считать позорных, парафинов и ниже. И только Гек отнесся к нему без пренебрежения и помог обрести равноправие, а впоследствии и некоторый авторитет. А уж на воле Красный и вовсе сделал впечатляющую карьеру, откуда и прыть взялась... Однако он по-прежнему преклонялся перед Геком, уважал и боялся, не пресмыкаясь, и был с ним предельно честен. Гек и то удивился, когда у Красного глазки завиляли, но вот оно, оказывается, в чем дело... Племя, разрастаясь, делилось и щепилось на роды, типа кланов, на союзы близких кланов, на враждовавшие или чуждые друг другу кланы. Без родственников человек в тех краях был никем и ничем (Геку живо вспомнилась Сицилия). Так случилось, что все старшие из его клана умерли, а последний -- дядька его, отец шестерых дочерей и ни одного сына. А у его отца было трое сыновей. Старший -- дурачок, даун (Красный и не подозревал, что привычное уличное обозначение глупого человека -- на самом деле диагноз, случайно совпавший в данном определении с истинным положением дел). Средний -- по стопам отца пошел лес валить и тоже погиб. Теперь родственники в ультимативной форме потребовали от него вернуться домой и принять на себя все заботы по управлению кланом. Как быть? Отказаться -- проклянут навсегда, и мать опозорят, и сестер двоюродных некому защитить. И еще чертова куча теток, бабок, дедок, племянниц. Племяши есть, но все безотцовщина, да когда еще вырастут. Такие вот пироги... Скажи, пахан, что мне делать? Гек невесело улыбнулся. Красный был его правой рукой -- где замену искать? Морской раскрутился еще на пятерик, усмиряя наглецов из актива, Ушастому тоже сидеть больше года, Малыш зелен, Фант слаб. Остальные привыкли кулаками действовать и стволами в ущерб извилинам... Гнедые разве что... Нет, шебутные, неосторожные... Или Арбуз... -- Езжай домой. Коли ты старший в роде -- куда деваться... Если бы у меня были родичи -- я тоже бы о них заботился. Но -- хреново, конечно. Помолчи... Поедешь через неделю, до этого -- все дела сдашь мне лично. Сколько у тебя денег? Ну, накопил в смысле -- домой с гостинцами поедешь, нет? Красный помялся: -- Полтарь наберется. Да мотор продам, квартиру... -- Где-то к стольнику. Итого полтораста тысяч. Негусто -- на баб небось извел? (Красный славился своей любовью к прекрасному полу и тратил на своих любовниц больше, чем другие на проституток и кутежи.) С меня получишь "прощальные". Рассчитывай на лимон, если неожиданностей не произойдет. Нормально? -- В наших краях миллион -- очень большие деньги. Да и здесь немалые... Но послушай, Ларей, может, не надо, обойдусь... Или сумму уменьши -- все же я... ну, подставил тебя... Ну, что уезжаю... -- Красный не знал заранее, какое решение примет шеф -- у того идеи непредсказуемые гуляют. Один из вариантов был, что отпустит, но сумма уж больно велика... -- Ну, ну -- занукал. Возьмешь -- тебе обустраиваться надо и жизнь сначала начинать. Да еще и женишься, чего доброго... Поверь: если бы я знал способ, как тебя здесь придержать, чтобы ты при этом уши не опустил, -- применил бы. Теперь к делу: подготовь письменно перечень объектов и сумм, что ты лично ведешь. В два списка... Нет, лучше один: объекты и суммы. Завтра покажешь и продиктуешь, я к нему своей рукой пояснения впишу, пока не запомню наизусть. То же -- с лягавыми. Просветишь насчет ипподрома, я там ничего не знаю. Подробно обрисуешь своих ребят: кто, что, с кем, привычки, слабости.... Да, не забудь реквизиты поменять в банке -- ты же у нас директор торговой фирмы... Пока на Арбуза, а потом я решу. С профсоюзами я в курсе, кое-что уточнишь по мелочи, но в основном я в курсе. Иди спать. Или вопросы есть? -- Не знаю, Ларей, как тебя благодарить... Не за бабки, за человеческий подход. Недаром тебя все ребята глубоко уважают... Видимо, крепко волнуется Красный -- никогда до сего момента до подхалимажа не опускался... Чего он так боится? -- А вот этого -- не надо: все равно ни пенса не добавлю. Вижу -- благодарен. Ценю. Так ты уже идешь к двери, или тебе помочь? -- Завтра -- как обычно? Иду-иду... -- Красный поспешно двинулся к двери: шеф расстроился, может и рыло начистить... Но, похоже, подобру-поздорову отпустит -- и то хлеб... Да еще бабки крутые сулился отмерить... Ох, не к добру... Да нет, раз сказал вслух: отпускаю, значит, точка -- он по понятиям живет... -- Как обычно, -- ответил Гек ему в спину. -- Машину не продавай, слышь, Малышу оставь, в счет моего тебе подарка. Справедливо? -- Да, -- ответил ему Красный и с облегчением выскочил за дверь... Гек вздохнул и потянулся налить еще чашечку. Фант мирно сопел за соседним столиком, уронив на руки рыжий панковский хайр. -- Фант... Фант! Притвори ботало и слюни вытри. Всю жизнь проспишь. Сейчас забросишь меня на Якорную -- и отдыхаешь. До послезавтра, то есть, если точнее -- до четверга, потому что уже два часа как среда наступила. А там в 9-00 сюда подъедешь. Вперед, дружище, заводи мотор. Я сейчас выйду... Да проверь, на месте ли наружка, а то мало ли -- сняли часовых, теперь нас дожидаются. Скажешь им: с концами, уже сегодня не вернемся. И прикрой рот, раззява.

Глава 6

На стене -- тени... Эх, заглянуть бы в окно, И страхи выгнать. Эли Муртез позволил себе свободно развалиться в кресле: кроме него у Дэнни в кабинете никого не было, совещание закончилось. Сам глава Департамента, Службы, как ее называли в народе, в отсутствие свидетелей не возражал против разгильдяйской позы своего заместителя и друга. -- Так ты думаешь, что он не поедет в Европу? -- Полагаю, что он уже съездил туда и без наших виз. И к гадалке ходить не надо: то его адвокаты без передышки клювами долбали, а то вдруг утихли... Маху мы дали, вывод такой напрашивается... Расчистилось, насколько это возможно, небо над Фолклендами, утихли вооруженные силы Аргентины и Великобритании, руководство Службы вздохнуло чуть свободнее. Дэниел Доффер умудрился даже урвать двухнедельный отпуск и скатал с семьей в Калифорнию: Голливуд, Сан-Франциско, Диснейленд для детишек... Однако, подобно капитану корабля, отпуск он взял последним из всех высших чинов департамента -- сначала проследил, чтобы члены его команды воспользовались декларированным Конституцией правом на отдых. Муртез с женой съездил в Европу, в Париж и Рим, и еще в Африку на сафари, но уже без жены, та была членом общества защиты животных.... Отдохнув, Дэнни принялся разбирать завалы: он раскрыл заброшенные календарные планы, систематизировал их в иерархической последовательности и затребовал по ним обновленные справки и ориентировки. Были в этих планах и ультралевые террористические организации, у которых, впрочем, террор был декларирован только на бумаге, были и разработки по ненадежным сановникам... Дело Ларея, хотя и не первым номером, но стояло в этом ряду. Толчком к более пристальному взгляду на данное дело послужило донесение из отделения Муртеза, курирующего МИД: Эли, классный специалист, даже в это адское время умудрился сохранить часть людей на прежних направлениях. Вот они-то и сообщили, что фигурант из одного уголовно-политического дела требует загранпаспорт. Поначалу все шло хорошо: чиновники послушно тянули резину, Эли подготовил проект операции по негласному наблюдению за Лареем в Европе, Дэн пообещал выдать из резервного фонда деньги на данную операцию, хотя в детали вникать не захотел, не до того было... И Муртез на радостях укатил в отпуск, не доведя до конца вопрос о людях "сопровождения" и командировочных для них. Тем временем, по прямому запросу Доффера, Контора (Департамент внутренних дел) совместно со Службой подготовила обширную справку по Ларею. Доффер читал ее и только головой крутил... -- Это сугубо твоя вина, Эли, что ты с Европой для Ларея прокололся. Так в тему было бы узнать -- зачем он туда ездил или собирался съездить. Может, прав был Фихтер: не агент ли это Ее Величества, этакий, знаешь, 006? -- Да вряд ли. Уж скорее с наркотиками дело связано или с золотишком. -- Ты что, Эли, какие наркотики? Тут ясно изложено, что его группировка наркотиками не занимается. Ты что, не читал? -- Я писал. Мало ли -- снаружи не занимается, а на поверку занимается. Ну, не наркотики, в конце концов, оружие или золото. Но не политика, я уверен. -- А я нет. Ты мой зам, ты еще можешь гипотезы высказывать, а я уже нет: моя обязанность -- знать, за это меня и держат. Видишь, как он выпрыгнул. Я краем уха и раньше слышал о группировке "Коготок", на совещании у Самого докладывали как о курьезе: мол, резко сократилось количество правонарушений в районе, но чуть ли не половина из оставшихся -- особо жестокие убийства, в основном лиц, подозреваемых в членстве в преступных группировках. Тогда Самому в уши надули и он у нас выяснял -- не наша ли самодеятельность? Понятно, что не мы -- дополнительного финансирования обеспечить не могут, а мы им еще сверхурочно стараться будем... Да и "конторские" не дураки себя подставлять... Да, но все это лирика. Поначалу я подумал, что там обосновался какой-нибудь удалой гангстерок, но слово "Ларей" меня взбодрило на воспоминания. Ба-а, думаю, старый знакомый... Но как же так, Эли, почему он в бандиты подался, в урках надоело? Где его "история болезни"? Муртез, по-прежнему полулежа, выдернул из-под спины тоненькую папку и раскрыл ее: -- Уркой и остался. Остальные гангстера его не признают. Окружил себя уголовниками с периферийных зон, наркотой они не занимаются -- единственные из всех крупных шаек. Общак, видимо, свой. Имеют связи с зонами, по крайней мере с одной. Пользуются услугами большой адвокатской конторы "Малоун и Ко". Влиятельных связей нет. Три уровня управления, нечеткая иерархия. По стилю руководства этот самый главарь, Ларей, -- патриархально-авторитарный либерал-анархист... -- Чиво-чиво? Как ты сказал?.. -- Виноват. Стиль управления -- неясен. Семьи нет, дворцов себе не строит. Живет -- когда где, известен только район. Источник -- слухи. О нем, о них -- мало что известно достоверного: никак не можем пустить корни в том районе. Все готовы трепаться и распускать сплетни, но как только дело доходит до сотрудничества... Дэн, правда такова, что в "винегретах" и прочих трущобах бандитов, или гангстеров по-нынешнему, боятся больше, чем нас и Контору вместе взятых... -- Что тебе Контора? Ты за себя отвечай. А у них -- будь спок: всюду глаза и уши. -- Не знаю, не знаю... По результатам их труда незаметно. У моих в школе на каждом этаже охрана. Вечером пешком на улицу не выйдешь: ограбят, да еще и убьют для потехи. Ночью за окном все время сирена воет... Глаза и уши... -- Не преувеличивай... Как платят, так и работают. Отсюда и взятки... Кстати, как и кому платит Ларей? Не из мелочи, из политиков? -- Очень похоже, что никому, точнее ответить не могу. Поговаривают, опять же слухи, что они оседлали профсоюз портовых грузчиков и сторожей. У тех есть контакты с муниципалитетом. Прямых же контактов банды со структурами власти не наблюдалось. -- С "соседями" как? -- Резня. У Ларея погибло четверо, у его противников одиннадцать человек. Данные за этот месяц. За прошлый достоверных данных нет. Устанавливали и отделяли от непричастных с помощью Конторы и своих источников. Троих подстрелили, а один, подручный его, Красный, исчез бесследно. На его моторе ездит другой. Люди Ларея берут верх -- им очень везет. Или иные причины тому причиной. -- Какие? -- Не знаю. Факт тот, что, находясь в состоянии войны с другими бандами, люди Ларея действуют эффективнее, чем противоборствующая коалиция. Чаще убивают, реже попадают под ответные удары. -- Эли, хватит о нем. Свои недоработки устраняй. Работу по Ларею продолжай. Какие еще новости на уголовной сцене? -- Паул Мираньо убит. Основной из банды Дяди Сэма. -- Так, слышал о нем. Кто, почему? -- Внутренние разборки. Дядя Сэм вычислил, что его подпирает Пол (кличка Паула Мираньо), один из его самых влиятельных командиров. Так считает Контора. Мы пока вынуждены опираться на их информацию, свои каналы только-только отстраивать стали... Дэн, зачем нам уголовники нужны? -- Пригодятся. Это неучтенный, плохо разработанный источник дополнительной силы, что немаловажно в политической грызне. Я считаюсь любимчиком Адмирала. Но Контора, МИД, армия, президентская гвардия, служба личной безопасности -- все готовы нас сожрать. Нас -- потому что я не один: ты, другие ребята Службы, кое-кто из наших друзей в министерствах... Тут брезговать не приходится. Кроме того, мы же не собираемся давать им спуску, а по золоту, наркотикам и коррупции в высших сферах вполне официально работаем мы, согласно высочайшим указам. Да я же тебе сто раз об этом говорил, что переспрашивать? -- Дэн, ты меня называешь своим другом. Я рад этому, рад искренне и тебя не подведу, насколько моих сил достанет. Но я тебе буду полезен гораздо больше, если ты не будешь со мной темнить. -- Эли, ты такой подозрительный стал... Ты ведь аналитик от бога, неужели не видишь, что тебя я ни в чем не обманываю и никогда не подставляю? Ладно... Клянусь, у меня нет четкого плана в отношении уголовного мира, но я чую здесь мощный козырь, если хочешь -- интуитивно просекаю перспективы. Ну, если знал бы -- сказал. У тебя что, так не бывает? -- Бывает. -- Вот видишь... Верь мне, Эли. -- Да я-то тебе как раз верю... -- А я тебе. И доверяю. -- Спасибо. Дэн, извини, что возвращаюсь к теме Ларея... -- Ну?.. -- Есть особенность у него, по сравнению с остальными боссами... -- Ну-ка, ну-ка? -- Черт... Брякнул, а сформулировать не могу... Ларея очень боятся в тех местах, где он действует... -- Естественно. Какой же он главарь, если его бояться не будут? -- Ну... да... Только его боятся, как... Не как самого мощного вожака в стае, а как... оккультную силу... Знаешь, бывает такая харизма сверхъестественного существа... Про него легенды разные ходят. И нет у него обидной заглазной клички, у единственного из лидеров его масштаба... Боятся, но охотно обращаются к нему "за справедливостью". Как на Сицилии... -- Эли, не преувеличивай... Впрочем... Ты у нас следопыт-аналитик. Копай, это может нам пригодиться. "Источник Силы, или Как влиять на массы"... Почему нет? Природа, в многообразии своем, пробует различные варианты своего развития, и не грех нам будет поучиться, изучая эти пути... Поехали дальше: кто из "высоких" у нас на кукане по взяткам? Давай по порядку: армия, МИД, внешняя торговля, Контора... Гека действительно боялись. Особенно непривычным было это чувство для гангстерских Дядек, вступивших с ним в открытое противостояние. Этот урка Ларей открыто свил гнездо в самом сердце гангстерского бабилонского царства и смеет плевать на всех авторитетных соседей. И никак его не добыть, а он то одного, то другого грохнет... И не договориться с ним, и не подстеречь... Трое Дядей, соседей Гека, однажды собрались вместе и сообща придумали перспективный вариант: было нанято за бешеные деньги спецподразделение министерства обороны, в лице командира отряда Ману Эрза и его зама Джона Равитца. Это были диверсанты, прошедшие горнило десятка внешних и внутренних силовых акций. Их техническая оснастка была под стать физической подготовке и даже превосходила ее, хотя это было совсем непросто. Ребят удалось нанять, потому что Ману был близким родственником по линии жены одного из главарей -- Дяди Тома. Условия были таковы: "экс", один-единственный, два миллиона наличными, полная анонимность, моментальный разрыв сотрудничества после завершения дела. Половина оплаты -- вперед. Наружная охрана возле "Коготка" состояла из троих толковых и добросовестных ребят. Территорию вокруг "штаб-квартиры" Гека они секли четко, ни притаиться, ни жучка поставить, но профессионалами все же не были, поэтому дальнее наблюдение за "Коготком", осуществляемое с помощью следящей техники, они зафиксировать не сумели. В ту ночь, когда Гек решил переночевать у себя, "под Якорной", в Черном Ходе, вся группа исполнителей, пять человек, получила наконец шанс: мотор Гека двинулся в выбранном наугад из нескольких проработанных "группой Экс" направлении, на Якорную. Ехать было недалеко, и мотор группы по параллельным улицам следовал, не отставая. Корректировщик направления, "сапсан", с помощью бинокля следил, а по рации сообщал данные: направление, скорость, время... Гек отпустил Фанта не на самой Якорной, а рядом, чтобы пройти оставшиеся триста метров пешком и без свидетелей. Но "свидетели", к тому моменту покинувшие свой мотор, уже пасли Гека визуально, вдоль улицы. На Якорной было темно, фонари горели -- два на всю улицу, и то в самом начале ее. Но у группы имелись два прибора ночного видения: стрелять было плохо, а наблюдать -- приемлемо. Старший оставил одного из пятерки за рулем, там же, на параллельной улице, наказал ждать; остальные четверо бесшумно и резво ринулись догонять "клиента". Гек почувствовал внезапный страх, и только через мгновение головной мозг осознал сигналы, уже обработанные мозгом спинным: следят! У Гека не было при себе прибора ночного видения, но видел он в темноте лучше, чем обычный человек в обычных обстоятельствах: Патрик научил его регулировать аккомодацию зрачка -- так расслаблять зрение, что зрачок разливался на всю радужную оболочку и тьма теряла густоту, становилась похожей на сумерки. В подземелье, в полной темноте, это не помогало ни на йоту, но в большинстве случаев эффект был вполне сносным. Вслед за страхом пришла досада -- он уже успел открыть люк и сунуть вниз ноги... Засветился, порка мадонна! Тем не менее Гек шустро слетел по скобам вниз, отпрыгнул за угол. В два приема из банкнот скатал на ощупь шарики и сунул в уши, на случай, если бросят гранату. Вероятность бросания отравляющих веществ была невелика, но он все же мысленно приготовил себе маршрут отступления... Да еще неизвестно -- полезут ли они за ним... Полезли. Двое направили вглубь тугие и узкие пучки света из специальных фонариков, один размотал прочную шелковую веревку, самый младший немедля скользнул вниз, левой рукой в перчатке тормозя по веревке, а правой держа на весу пистолет с глушителем. Достигнув поверхности, он выскочил из зоны освещения, предварительно махнув рукой, что все в порядке. Вслед за ним поспешил второй, с фонариком, третий, и наконец, четвертый -- ему пришлось, как и Геку, спускаться по скобам... Все были заинтересованы в тишине, но Гек, среди "родных стен", имел явную фору, а убойная квалификация армейских спецов как-то потерялась на фоне Гековых талантов... Пятый сидел в кабине уже минут двадцать (Гек кружил по переулкам и в спешке все никак не мог засечь нужный мотор -- а мотор должен где-то быть, мать и перемать) и про себя нервничал: в чем задержка, разве что допрашивают на месте?.. Если бы водительская дверца не распахнулась, Гек, деваться некуда, выстрелил бы сквозь стекло, но дверца раскрылась. Растяпа и крякнуть не успел, как стал покойником -- Гек раздробил ему кадык. Стоило поторопиться, могли быть еще сообщники, но Гек добросовестно обыскал теплый еще труп и мотор. Он нашел рацию, настроенную на неведомую волну, окуляры, микрофоны -- кто такие, черт побери? Гек отогнал машину за пять кварталов на север и бросил было там, вместе с телом. Однако он вспомнил вдруг, что машинально приехал к еще одной "подземной" точке, ведущей через люк в полу одной из его тайных квартир. Он огляделся тщательно и, не мешкая, взвалил на плечо покойника, почти бегом вбежал в заплеванный парадняк. Через четверть часа он, отряхиваясь, вылез из люка и побежал обратно к мотору. Это уже было чистое безрассудство, но Гек азартно верил, что и в этот раз ему повезет... "Сапсан" задергался, еще когда Гек обыскивал салон автомобиля: в контрольное время рация молчит. Якорная вне поля видимости, мотор тоже... Он стал зуммерить Ману Эрза. Эрза сказал, что немедленно едет, и велел "Сапсану" приблизиться и осторожно фиксировать события... На Якорной стояла тихая и глубокая ночь -- нигде никаких следов. Группа из четверых оставшихся человек до рассвета обследовала территорию -- тротуары, скверы, парадные, черные ходы, чердаки и подвалы... Как сквозь землю провалились... Мотор нашли вечером того же дня, припаркованный на автоматической платной стоянке возле казино "Эвксинский Понт". Такого загадочного случая военная разведка еще не знала: пропали пятеро сотрудников, бесследно и немотивированно. Начальник отдела (подразделение "Сигма") Ману Эрза еще накануне беседовал со своим заместителем Равитцем. Намечался плановый оперативный двусторонний тренаж: "слежка -- уход от слежки". План занятий -- есть, оборудование -- согласно перечню, оружие -- росписи, печати, все на месте... Равитц и его люди пропали... Район -- нет, казино в двух километрах от намеченного района... неизвестно... Казино потрошили день и ночь напролет. Только один клиент, клиентка -- родная дочь Господина Президента -- избежала процедуры обыска и допроса. Дядя Кристас (один из трех заговорщиков, но Гек не знал этого и случайно подставил мотор именно туда) впервые за последние десять лет ночевал в тюремной камере. Однако стукачи всех видов и мастей дружно показали: ничего похожего на искомое не видели и не слышали... Дядю Кристаса отпустили наутро, в полдень ему доложили, из-за чего сыр-бор. Обедал он в кругу своих союзников на побережье, в собственном имении, далеко от чужих глаз и ушей. Эли Муртез подтвердил свою сверхрепутацию: на файфоклоке у Дэна они вдвоем слушали сносную по качеству запись беседы. Если отшелушить матюги и взаимные подозрения -- становилось ясно: отныне Ману Эрза у Службы на кукане -- как взяточник, гангстерский пособник и виновник гибели своих людей. Блистательный, невероятно удачный результат портил только этот самый Ларей: опытнейшие сотрудники, крутейшие ребятки, сгинули без следов, как дошколята в глухих джунглях... Да, действительно, эти трое безо всякого стеснения боятся Ларея. И... что?.. -- Эли, вот смех: они, оказывается, его не понимают... -- Дэн, я, признаться, тоже его не понимаю... -- А что странного? Деньги, власть, жратва... Что тут не понимать -- они его хотели прищучить, а он прищучил их... Сколько укоризны, Эли, в твоем взгляде. Выкладывай, извини, что перебил... Эли смолчал, прекратив таким образом поток взаимных извинений, и хлопнул на стол черный конверт из-под фотобумаги. -- Фотографии? Ну, давай посмотрим. Фотографий было -- четыре оригинальных и увеличенные фрагменты. Ларей выходит из дверей "Коготка", Ларей и двое типов рядом с ним, Ларей анфас, Ларей в профиль. -- Кто эти двое? -- Панк -- это его шофер, маленький -- пропавший подручный, кличка Красный. -- И в чем соль? -- Между вот этими двумя фотографиями и вот этими около восьми лет разницы. Дэн мгновенно подобрался. Муртез протянул ему мощную лупу, закрепленную на старомодной палочке, Доффер кивком поблагодарил и принялся всматриваться в черты лица Ларея. -- Практически не изменился. Даже если он утяжки делал -- такого быть не может. Сколько ему сейчас? -- По документам 54 года. -- Документы липовые. -- По наколкам -- около сорока, даже если их ему в роддоме делали. Помнишь -- старик объяснял? -- Наколки липовые. -- Я сверялся со всеми знающими специалистами страны в области татуировок. Единодушное мнение -- руку Субботы подделать невозможно. Его работы ценятся специалистами на порядок дороже, чем лучшие творения Криста Варлиха, если это имя тебе что-нибудь говорит. -- А когда Суббота перестал практиковать? -- Примерно в начале пятидесятых, когда он был переведен со "спеца" и помещен в одиночку в Сюзеренской тюрьме. -- А если не в роддоме, то ему около шестидесяти с хвостиком, да? -- Если по "медведю оскаленному" судить, то да. Доффер растер ладонями виски и уши: -- Не понимаю... -- Ну, а я что говорю? Тоже не понимаю. -- Эли, напрягись, дружище, возьми его поплотнее, технику и деньги я тебе обеспечу. От других оторву, на этого типа -- дам... Эли, ты когда-нибудь видел подобный взгляд? -- Я всякое видел. Иной раз, после нахлобучки у Адмирала, твоим взглядом можно василиска убить. Но -- признаю, неприятный мальчишечка... -- Да. Но я к тому, что этот взгляд мне знаком. Вспоминал, вспоминал -- ни фига! Такое ощущение, что я помню его чуть ли не с детства. -- Угу. В колыбельку твою заглянул, ну и... того... -- Намекаешь, что сглазили. Ох ты и язва, начальника подкусывать... Давай-ка плюнем на дела и закатимся ко мне. Жена приглашала на фазана. Врежем как следует, коньячку хорошего, закусим? -- Поехали... Только супруге позвоню... Похоронный кортеж растянулся на километр. Обязательно-черные лимузины, бесконечные венки, темные очки на мордах, блицы... Все, как обычно в таких случаях, только на этот раз случай пришел за жизнью родного старшего брата. Тони Мераньо, как ни странно, сохранил свою первую кличку "Сторож" и привык к ней вполне. После выхода из тюрьмы он женился на Жанне, девушке, которая ждала, пока он освободится, и готова была ждать еще. Они быстро сообразили девчушку, а через год сына. Тони руководил букмекерскими делами в районе, иногда, по просьбе старшего брата, участвовал в разборках со стрельбой, раз был ранен в ногу... Тони был умен, в меру жесток, не жаден и рассудителен. Но хотя годы шли и он делом доказал, что не пустое место, -- все равно Тони обречен был на пребывание в тени своего старшего брата, грозного и авторитетного лидера из банды Дяди Сэма. И вот теперь брата убили (снайпер снял на выходе из ночного кабака). Дядя Сэм пообещал найти и сурово наказать убийц... Но Тони мальчиком не был: почему все люди Пола в глаза не смотрят, почему нет никаких военных приготовлений? Когда Тони подходит к компании своих -- все сразу замолкают... У Тони сжималось сердце от боли и негодования. И страха за семью. Не он ли следующий? Заменить его легко -- бизнес накатан. Преданных ему людей -- одной рукой пересчитаешь, да и то если мир на дворе. Жареным запахнет -- друзей днем с огнем обыщешься... Жену он отослал домой сразу после отпевания, на кладбище поехал один. Так в одиночку стоял он и пожимал протянутые руки, обнимал шерстяные и драповые пальто, выслушивал соболезнования... Да, все в точку: разъехались, не посчитав нужным пригласить с собой, разделить тризну. Трое парней, его помощники, мялись, видимо, до смерти не хотелось им светиться в его обществе лишнюю минуту, но и бросить одного совестно... -- Езжайте, ребята, я хочу с Полом наедине побыть, езжайте. От всего сердца благодарен вам, пока... Ни души не осталось от многих сотен людей, присутствовавших на похоронах. Только сторож посматривает с надеждой на бутылку, да грач тычет клювом в рыхлую землю... Жил -- и нет его. Ни семьи, ни детей, ни наследства... Да пропади оно пропадом, наследство, лишь бы жил... Только и осталось, что детские фотографии. Эх, Паул, Паул... Ведь за тебя не отомстить: прикончат враз. Все твои друзья и подручные делят единственное наследство твое -- власть и корыто... Положить свою жизнь и судьбу всей семьи ради непонятной мести... А простишь -- слабым посчитают, затаптывать начнут... Как быть?.. Тони нашарил ключи зажигания, подошел к машине. Вдруг внушительных размеров мотор, с неброским темным цветом, деликатно бибикнул сбоку сзади. Тони (холодом окатило душу: сейчас его...) повернул голову: дверца с тонированными стеклами, справа от водителя, распахнулась, и оттуда выпрямился мужик в недорогом демисезонном пальто, лет сорока пяти, очень знакомый на вид... -- Стивен!.. -- Тони невольно улыбнулся, настолько неожиданным было появление человека, так много значившего для него во время оно... Ларей тоже улыбнулся и пошел к Тони, раскрыв руки для объятий: -- Заматерел, Тони, окреп. Рад тебя видеть, хотя и сочувствую твоему горю. -- Я тоже рад видеть... вас, Стивен. Вы... Ты вот совсем не изменился, -- ответил Тони и вдруг понял, что сказал правду: у Ларея только волосы отросли, пусть короткие, но все-таки -- не налысо, как в камере... -- Садись ко мне, подвезу. -- Да я сам на моторе... -- Брось, Тони. Я ведь не зря сюда приехал, поговорить надо. Фант! Сядь туда за руль. Тони, ты мою телегу повезешь. Подходит? Тони был неглуп и понимал, что Ларей затеял пересадки с одной только целью -- убедить его, что встреча и разговор безопасны. Хитер Ларей, знает, как нервишки шалят, когда спина пулю ждет... -- Зря, Стивен. Я всегда тебе доверял, как... (Ох, черт... Сравнение-то...) -- ...брату. Я правильно докончил мысль? Садись, сынок. Мой мотор бронированный, в случае чего... Ну, поехали... Рассказывай, не стесняйся. Гекатор взял себе за правило начинать утро с часовой тренировки. Потом душ, потом стакан некрепкого чаю с сахаром, потом несколько ежедневных городских газет. Из газет, собственно, он и узнал о гибели Паула Мераньо, который, как он помнил, был старшим братом Тони Сторожа, его однокамерника на "Пентагоне". Отсутствие Красного существенно утяжеляло жизнь, так что Гек мгновенно решил попробовать выяснить насчет Тони. Информаторы подсказали о подоплеке убийства и о заинтересованных в нем. Может, это и враки, но очень похоже, что прибрали Пола свои... -- ...Понятно... Ты знаешь, кто убил? -- Кто стрелял -- не знаю. -- Не финти. Кто решение принимал -- знаешь? -- Догадываюсь, -- сморщился Тони. -- Дядя Сэм, верно? -- А вы откуда знаете? -- Разведка донесла. Что думаешь дальше делать? -- Не знаю, честно говоря... Справа, прямо под колеса, выбежала старушенция с болонкой на поводке, и Тони в панике дал по тормозам. До старухи оставался какой-то сантиметр, чудом среагировал, а она -- хоть бы хны, дальше посеменила, да еще и ругается... -- Реакция у тебя средненькая, поправку на бронированную массу не взял... Так что? -- Не знаю. У Индюка мне жизни не будет, но и податься куда -- не ведаю. У меня же семья... -- Женат, дети? -- Двое -- девочка и мальчик. И жена. -- Мстить думаешь? -- Все не так просто... Кто я и кто он... Хорошо бы, конечно... -- Ну хочешь -- я его заделаю, сегодня же. Максимум завтра. Я, на всякий случай, дал задание ребятам определиться на местности -- не так уж и сложно. Таким же манером: из винта положим, он и узнать не успеет. -- Ну, так неинтересно: он умрет и последнего привета от меня не услышит. Я бы хотел, чтобы он понял, кто и за что его убивает... -- Извини, Тони, стыдно слушать твои глупости... Ну, предположим, выкрали мы его, привезли к тебе. Что он должен понять и в чем раскаяться? Пол, как я понимаю, в том числе и с твоих слов, и в самом деле ему на шнурки наступал. Еще полгодика-годик -- и наоборот все могло случиться. -- Он моего брата убил и должен бы уяснить перед смертью... -- Брек. Извини, что перебиваю. А ты перед патронной гильзой не хотел бы произнести речь?.. Что?.. А к тому, что бросил ты, скажем, гневные слова в лицо плененному врагу, Дяде Сэму, и пристрелил его собственноручно. Отныне он покойник, и уже абсолютно безразлично, что ты там ему объяснял минуту назад. И вот уже твои слова -- пф -- упали в пустоту. Все, нет его, голубчика. Плакал он там, раскаивался ли -- это кинематографическая чепуха по сравнению с самим фактом небытия. К такому наказанию прибавлять что-либо -- бессмысленно. (Геку вспомнилась казнь убийц Гуська -- нет, там совсем другое дело -- там люди воспитывались и проверялись. И Малышу, и другим только на пользу пошло...) -- Хм. Я как-то не задумывался в этом ключе... -- Думай, не жалко. Так убить его? -- Вы, я вижу, альтруист, -- уклонился от прямого ответа Тони. -- Да. Плюс ищу достойные кадры. И не стоит разговаривать со мною в такой манере, Тони, несмотря на мягкость моего характера. Я могу мочкануть этого Дядю Сэма в качестве моего тебе подарка, но в то же время я хотел бы, чтобы ты сугубо добровольно встал под мои знамена. -- В качестве кого? -- В качестве человека, которому я могу доверять. Большие возможности, немалые деньги. Работа в основном головой, смекалистые ребята -- редкость. Место вакантно: был у меня Красный -- правая рука, да уехал на родину, в джунгли. Проявишь себя достойно -- сделаю зырковым по многим моим теперешним делам. -- А сами что, от дел отойдете? -- Нет. Но узнаешь все в свое время. Соглашайся, Тони. Я всегда о тебе помнил, всегда имел в виду. Теперь тебя ничто не связывает с прежними делами, идем с нами, а? -- Боязно. Точнее, непривычно. Я же никого, кроме вас, не знаю. -- Дело наживное, притрешься. Вон, Фант за нами едет, а тоже не знает, что водилой последние дни работает. У парня к современной технике -- удивительные способности. Будет у меня по электронике соображать -- новое направление. Так и растут люди. По рукам? -- Да. Как мне к вам обращаться? -- На ты. Через "Ларей". Стивеном зови, только если уж очень приспичит. Познакомлю со своими ближайшими ребятами -- Арбузом, Малышом, братьями-близнецами, Кубиком, Фантом... Ну а попутно остальных узнаешь, у тебя ведь тоже люди будут, и немало. За всех отвечаешь, а как же. На раскачку времени -- месяц даю, больше нет. Так забить Сэма? Тони утвердительно мотнул головой. -- И никаких "ну, падла, я пришел свершить правосудие, воздав кровью за кровь..."? Тони даже хрюкнул, но, подавив внезапный приступ смеха, ответил серьезно: -- Вполне достаточно того, что он перестанет быть. -- На лету схватываешь. Семью отправь на месячишко из города, есть куда? Могу в Иневии предоставить хорошие условия. А лучше на море, в местечко Парадиз. Там надежно и уютно для наших, и за все заплачу я. -- Нет. В деревню поедут. Там и посторонние незамеченными не останутся. Вы... ты это имеешь в виду, Ларей? -- Угу. Отправляйтесь послезавтра. До того времени пусть потерпят присутствие охраны. Кто у Индюка естественные враги? Помимо лягавых? Тони не совсем понял эпитета "естественные", но догадался, о чем идет речь. -- Дядя Том, Долбон по прозвищу. Мы... они который год грызутся. -- Дядя Том? Негр, что ли? -- Почему негр? -- удивился Тони. -- Белый, как мы с тобой. А что? -- Думаю, может, стравить их удастся... А впрочем, не будем ухищряться... Дядю Сэма пристрелили на следующее утро, у порога собственного дома. Гек решил его судьбу еще до разговора с Тони, и тот никак не мог бы повлиять -- отказался бы он от подарка своего нового шефа или согласился бы на него. Жене Сторож сказал лишь, что обстановка накалилась, но к ее возвращению все утрясется. Супруга Тони, Жанна, давно уже научилась прятать внутри свой страх за судьбу мужа, но, уезжая, была уверена, что счастье кончилось, да и не было его... Сердце подсказывало ей, что с Тони в этот месяц случится непоправимое несчастье, как с Паулом, и что она останется вдовой. Но когда через три недели в деревню, где она жила у матери, нагрянул живой и невредимый Тони с цветами и игрушками и когда он сообщил ей, что неприятности позади, -- до предела сжатая пружина ее терпения лопнула и она зарыдала в голос, осела на пороге и потеряла сознание... Гек воевал на всех фронтах: по сообщениям информаторов на него была объявлена открытая охота почти во всех крупных бандах Бабилона: за его голову сулили пять миллионов талеров наличными. И поначалу охотников нашлось немало. Крепко насели сыскари из Конторы, обложили оперативными точками все близлежащие районы. Гек ночами скрывался в подземелье, днем отдавал военные приказы и сам пешком и на метро рыскал по городу, убивая по списку заказчиков охоты, киллеров, влиятельных гангстеров из воюющих с ним банд, всех, кого более или менее достоверно удалось определить врагами. Приходилось действовать максимально осторожно: трупы по возможности прятать и утилизовать, чтобы не нагружать лишний раз криминальную статистику в Конторе. Тони рвался в бой, чтобы не сочли трусом, но Гек не стал его засвечивать: велел изучать дела и никуда не высовываться. Гнедые, Малыш, Арбуз, Китаец, остальные командиры в Гековой банде соблюдали все предписанные меры предосторожности и скорее боялись ослушания, чем последствий оного: он предупредил, что цацкаться не будет -- сам пристрелит, если обнаружит безалаберность. Везло ли им всем, или Гек знал толк в уличных войнах, но факт оставался фактом: вся верхушка его банды потерь не несла. Те, кто пониже, -- погибали, конечно, но их заменить было куда как проще. Фант получил новое назначение -- обеспечивать техническую безопасность. Под контролем у Гека стоял магазин систем безопасности, где продавали сигнализации всех видов и систем, следящие камеры, сейфы, приборы ночного видения, замки, бронированные стекла и электронную аппаратуру, равно пригодную к информационной защите и нападению. Часть аппаратуры брали в счет ежемесячного оброка, но бо2льшую -- добросовестно покупали, Гек за этим специально присматривал. Фант развернулся вовсю и "хозяйских" денег не жалел. Но целесообразность этих расходов обнаружилась почти сразу: лягавские "жучки" обнаруживали то и дело и обирали, как гусениц в саду. А свои "жучки" резко расширили осведомленность Гека о планах противника -- и о бандах, и о прихватчиках. Хуже было в "подшефных" зонах: Ушастый держался вполне, Морского же убили. Годами созданная связь с доп.16 в одночасье рухнула -- к власти вернулся актив. И не было бы этого, но посеяли смуту, в том числе и себе на беду, ржавые и их прихвостни. Когда в одну страшную ночь подстрекаемая активом зона поднялась на дыбы, то никто не хотел вникать в тонкости отличий в исповедуемых понятиях -- резали и крушили ломами всю "черноту". Пересох ручеек, питавший Гека проверенными людьми, бессмысленными стали "кони", с помощью которых бесперебойно грелась зона. Фраты, мужичье, быстро поняли, что променяли шишел на мышел, но было поздно, сил на новое восстание уже не нашлось. Гек разъезжал на моторах с шофером и охраной нечасто и напоказ, потому что этого ждали от главаря его ранга. Но львиный кусок времени он передвигался по городу словно Гарун-аль-Рашид, в одиночку, пешком и инкогнито. Никому из его врагов гангстерского и полицейского мира и в голову не приходило, что незаметный прохожий, неброско одетый мужчина средних лет, и есть тот самый Ларей, за голову которого обещали миллионы. Он не знал ночных клубов и казино, а его противники, как правило, считали для себя унижением пользоваться подземкой и тротуарами. Было одно узкое место в этом смысле: публичные дома, которые Гек повадился посещать, но тут уж приходилось уповать на случай. Впрочем, Гек принимал меры предосторожности и здесь: он наведывался поочередно в три дома на другом, от его владений, конце города, ограничился двумя разами в неделю и перестал оставаться на ночь. Он придерживался также одних и тех же девочек, которых нанимал на время, обычно на два-три часа, и зарекомендовал себя как невредный клиент с легкими причудами: никогда не раздевался полностью (чтобы не засветить татуировки), никогда не заказывал выпивку и был весьма молчалив. Но подкатило вдруг, и Гек организовал себе выходной ото всех забот, распределив обязанности среди своих помощников во главе с Арбузом и Тони Сторожем, а сам спустился к себе в логово, чтобы сутки не делать ничего, только есть, спать вволю, тренироваться и размышлять. Пакостно было на душе и пусто. Жизнь не давалась в руки, наоборот: как взяла когда-то за шкирятник, так и долбит его мордой по клавишам рояля, словно разучивает неведомые гаммы. Еще немного, и он окончательно превратится в бандита, подобно всем этим вонючим Дядям. Ведь он хотел что-то изменить в себе и в окружающем мире, а выходит, мир лепит его, как хочет, такой же, как всем, горб пристраивает, да мозговые извилины вытягивает в одну прямую линию... Вот бы немного счастья в себя впустить, пусть ненадолго, но чтобы немедленно. Где она верстается, судьба его, внутри, в мозгу, или во внешнем мире? Или нечто среднее? Ой, только не надо насчет среднего -- ленивый вариант, за которым ни мысли, ни ясности. Так все-таки: внутри или снаружи? Сакраментальный вопрос для хризостомов всех религий: свобода воли и всемогучесть творца... Бога в сторону, обозначим внешнее -- природой. Это не просто замена терминов. Если на мгновение допустить наличие Бога, без конкретизации обрядов, по которым он только и различается, то надо долго и нудно ломать голову над свободой воли для самого творца (Гек мысленно ухмыльнулся). Итак -- природа. Природа и личность. Но ведь и личность -- часть природы. Уместно ли здесь противопоставление? Мозг -- и все остальное... Гек перевернулся на спину, включил ночничок и, не вставая, дотянулся до пластиковой бутылки с кока-колой. Хлебнул и снова откинулся на подушку, но свет выключать не стал. Опять пора ногти на ногах стричь (Гек ненавидел это регулярное занятие: по какой-то причине ногтевые лунки на ногах реагировали так, словно ногти не обрезают, а отрывают... брр...). Гек пошевелил большим пальцем правой ноги. Голова -- это внешнее для мозга или неотъемлемая часть "внутреннего"? Часть, безусловно. А шея? Или пойдем сразу дальше -- колено? Да. И палец тоже. Все эти Голли-Бурдахи да Флексиги... Да, эфферентные узлы и нервные ткани -- часть внутреннего. А ноготь? Та его часть, которую регулярно приходится отрезать? Внешнее. Да? Допустим. Хотя... Допустим, не подыскивая формулировок. А кровь, несущая кислород в мозг? А сам кислород, а тем паче углекислота, которая только что частично была мозгом и кислородом для него, а теперь выводимая из этого мозга? Тут-то мы и приходим к понятию открытой системы (Гек обрадовался, что недавно прочитанная в утренней газетенке статья о стабильности открытых и закрытых экологических систем так ловко прицепилась к его размышлениям о сущности человека). Значит, личность -- временная динамически устойчивая открытая система. Как воронка, когда воду из ванны выпускаешь... Но в отличие от воронки она может воссоздавать себе подобные "воронки", размножаться. От китайца в большинстве семейных случаев рождается китаец. А значит, эта динамическая "воронка" имеет место быть и этажом ниже (или выше?), на уровне генов и прочих разных дээнка-эмэнка. А еще дальше -- атомы, которые вроде бы и закрытые системы, но в то же время... не знаю, про атомы мало что читал... А почему бы тогда и в другую сторону не направиться? Да, если посчитать одну личность лишь клеткой, кирпичиком для иной динамически устойчивой системы? Назовем ее -- общество. Пример -- муравейник. А тогда получается... Получается, что некий организм... общественный... состоит из... Гек выбрался из нагретой кровати и -- как был босиком -- пошлепал в угол комнаты, к унитазу. Он справил малую нужду, ополоснул руки и лицо и, позевывая, направился к лежанке. Вдруг он остановился резко, ноздри задрожали: по комнате явственно разносился необычный и в то же время пронзительно знакомый запах. Геку несколько раз этот запах снился, и каждый раз, просыпаясь, Гек не находил себе места от беспокойства и непонятной грусти... И вот он, наяву... -- Простудишься, простудишься, хозяин! Тапочки надевай, набувай скорее! -- Гека словно тряхнуло электрическим током, колени обессилено подогнулись -- даже до пистолета не допрыгнуть... Он метнул взгляд на голос и сомлел еще больше: возле ночника на тумбочке возбужденно топталась птицесобака Вакитока. В углу ее непропорционально огромной пасти дымилось нечто вроде сигары, дымок тут же таял, но, видимо, оставлял запах, который и почуял Гек. Под лампочкой ночника, словно в солярии, пристроился, ноги калачиком, толстячок с волосами, собранными на затылке в конский хвост. Был он почти гол, если не считать набедренной повязки, собранной из двух тряпок, одна поперек другой и через чресла. Улыбающийся рот его хоть и уступал в размерах Вакитокиной пасти, но тоже простирался от уха до уха и также полон был белых акульих зубов. -- Эй, а вы откуда взялись, кошмарики? -- только и нашелся спросить потрясенный Гек. -- Нет, нет, нет и нет! Мы кошмариков боимся, они страшные! Не надо, не надо обзывать нас кошмариками, хозяин! Ух, какие они страшные! Утешь нас, не обзывай нас! Меня и Пыря! Ну хозяин, ну пожалуйста! Пырь, кланяйся хозяину! -- Пырь вскочил на ноги и, изогнув серповидный рот углами вниз, сморщился жалобно и стал ритмично бить поклоны. -- Цыц, оба! Не кошмарики вы, я пошутил. Да. Ты Пырь, а ты Вакитока. Я внятно спрашиваю вас, откуда вы взялись и где пропадали со времен прошлого визита? Вакитока? -- Ой-ой-ой! Ай-ай-ай! Не сердись, хозяин! Мы не виноваты, нет! Мы искали-искали, плакали-плакали!.. А ты ушел, а нам не найти... Позовешь, бывало, тихонечко, мы -- на голос... а ты опять пропал! Плохо без тебя. И мне, и Пырю. -- Дурдом... Ну, а сейчас как нашли? -- Хозяин! Ты же позвал! Да, громко позвал, а мы -- вжик -- и к тебе! Теперь мы с тобой, и нам не страшно. А страшно было, ужасно было! И голодно... При этих словах Пырь выпустил изо рта длинный красный язык и словно бы обмахнулся им от шеи до самого лба. Гек отер вспотевший лоб и сдвинулся наконец с места, чтобы подойти и сесть на кровать. Подошвы, оказывается, изрядно занемели от ледяной поверхности бетонного пола, и Гек сунул их под одеяло. Все эти секунды он напряженно вглядывался в невозможную парочку и вслушивался в свои ощущения: нет, не похоже ни на сон, ни на бред. Может, это галлюцинация? Тотальная? С цветом, слухом, запахом? Что еще есть -- осязание, вкус... В тумбочку Гек клал перочинный универсальный нож со множеством приспособлений. Он, стараясь не прикасаться к Пырю и Вакитоке, выдвинул ящичек, достал нож, подцепил ногтем шильце. Не колеблясь он кольнул шильцем мизинец на левой руке, выдавил вишневую каплю и кисть руки поставил на тумбочку, опираясь на внутреннюю сторону запястья. -- Кто первый? Давай, Пырь... Пырь радостно поклонился и подскочил к вертикально поставленной ладони. Набухшая капля крови подрагивала как раз напротив лица его. Пырь опять облизнулся, ручками ухватился за ствол мизинца и приник к капле. Чтобы лучше уловить тактильные ощущения, Гек даже прижмурился на миг и вновь, как когда-то, уловил нечто вроде легчайшей щекотки. И на мизинце -- словно жук сидит, лапками цепляясь... Щекотка пропала, и Гек открыл глаза. Капля, потревоженная Пырем, стекла вниз, а сам он стоял, запрокинув счастливо разинутый рот и поместив ручки на объемистом пузе. Вернее, на животе лежала одна рука, а другую он возложил Вакитоке на лоб. Вакитока, против обыкновения, не переступала ежесекундно лапами, а стояла неподвижно, и только недоразвитые крылышки на спине мелко-мелко дрожали, словно вибрировали. Окурок сигары куда-то исчез из ее рта, светло-розовый язык свесился через зубы и словно пульсировал, то утолщаясь, то становясь совсем плоским. Гек машинально слизнул каплю, вытянул указательный палец правой руки и осторожно погладил Вакитоку вдоль спинки. Та взвизгнула от удовольствия и вновь затопотала голенастыми лапами. -- Ух! Хозяин! Хозяин! Весело-то как! Пырь веселый, хозяин добрый! Играй, Пырь! Пырь уже воткнул в пасть пан-флейту (Гек в свое время специально узнавал, существуют ли подобные инструменты, и очень удивился, что да, существуют и имеют специальное название) и задудел нечто резкое, нескладное. Тока заквакала, закаркала и пустилась в свой нелепый пляс. Гек с улыбкой наблюдал все это, но мозг его лихорадочно простукивал и прослушивал все органы тела, доступные для проверки: пульс, температура -- все в норме... Что за хреновня происходит здесь... Тени от ламп... Есть тени, от всех нас... -- Сказку! Хозяин, расскажи, а? Сказку нам с Пырем. Мы так по сказкам соскучились. Хозяин? -- Вакитока перебросила из угла в угол дымящуюся сигару, которая вновь очутилась -- Гек не уловил когда -- у нее во рту, и стала тереться лбом и вислыми ушами о костяшки Гековых пальцев. -- А еще чего? Когти подровнять, зубы почистить? Сказку! Гостиницу, что ли, нашли -- Гранд-Отель?.. Гек хотел было продолжить распекать фантасмагорических посетителей, но осекся: оба упали ничком на тумбочку и съежились, прикрывая глаза и головы -- Вакитока рудиментарными крылышками, а Пырь толстыми ручками. Вдруг улетучилось предчувствие чего-то радостного и теплого; комната в подземелье, недоверчиво освещаемая сорокаваттным ночником, замолчала угрюмо и тяжело. Гек вздохнул: -- Ладно, в честь встречи... Ох и морды!.. А какую сказку вам рассказывать? Пырь и Вакитока одновременно подняли головы и переглянулись. -- Ур-ра-а-а! Хозяин нас любит! И меня! И Пыря! Любую! Чур -- длинную! А... поближе, хозяин, можно нам поближе? -- Да. Лапы чистые? Валяйте сюда. -- Гек повалился на кровать, улегся на спину, подоткнул одеяло с боков, чтобы не поддувало, и приготовился выключить ночник. От тумбочки до кровати было сантиметров шестьдесят -- приличное расстояние для народца типа Пыря и Вакитоки, но парочка ничуть этим не смутилась: Пырь запрыгнул на Вакитоку верхом, та взлетела, растопырив крылышки, и спланировала прямо на грудь Геку. Посадка была мягкой, почти неощутимой сквозь одеяло. Оба тут же переместились к краю одеяла, возле самой шеи, юркнули под него и прижались к голой груди Гека, напротив сердца. Давно Геку не было так хорошо и уютно... Он нащупал выключатель, и в комнате настала абсолютная тьма. -- Не ворочайся, Пырь! Хозяину мешаешь. Хозяин, а хозяин? А что ты расскажешь? -- Сказку. -- Гек задумался и вдруг понял, что ни одной сказки он не читал и не слышал толком, хотя... Белоснежку и семь гномов -- отрывки из мультика смотрел. Но чем там кончилось и как начиналось?.. -- Да, я расскажу вам сказку про мушкетеров из древней Франции. Это такая страна на краю света... Дело было давно, и жил-был там один парнишка, по фамилии Д`Артаньян... Гек и сам не заметил, как увлекся рассказом. Пырь и Вакитока то ерзали, то затихали, Вакитока довольно пыхтела и прокашливалась смехом в отдельных местах, Пырь молчал, по обыкновению, но Гек ощущал каким-то образом, что и он доволен. От их маленьких телец исходило явственное тепло, от которого становилось уютно и легко на душе. -- ...А Д`Артаньян сразу догадался, что именно про эту портачку-клеймо и рассказывал ему Атос. Что эта миледи была его первой женой... Гек замолчал -- в горле пересохло, и он хотел было встать, чтобы попить кока-колы, но прислушался и сообразил, что слушатели так и заснули у него на груди. Он осторожно сунул руку под одеяло, ощупал их, погладил. Вакитока тихонько заурчала сквозь сон, Пырь свернулся в клубочек у нее под боком, и Геку жалко стало разрушать идиллию. Он зевнул и снова закинул руки за голову: пусть еще полежат с четверть часика, а он пока о завтрашнем подумает. Но мысли выворачивались случайными смысловыми связками, обрастали, словно водорослями, алогичными деталями и видениями. Гек таращил глаза в темноту, из последних сил пытаясь сопротивляться, но наконец сдался и провалился в сон. ...Невероятный сон -- хороший! Ах, черт побери -- но это был только сон! Гек прикинул по ощущениям: наспал норму, около семи часов, пора вставать. Досада в его душе смешалась с удивлением -- как ярко все было, как натурально и совсем не страшно... Он повел рукой на ощупь и включил свет. -- С добрым утром! Хозяин! Уж мы сидим-сидим, уж мы ждем-переждем! -- Вакитока от полноты чувств подпрыгнула чуть ли не на метр от тумбочки. -- А не будили. Пырь поиграть хочет. А, хозяин? Пусть Пырь поиграет? Гек почувствовал, как сердце взорвалось восторгом во всю грудную клетку: Пырь мотал круглой башкой, беззвучно улыбаясь и прижимая к животу свою флейту, Вакитока суетливо сновала вокруг лампы, то справа налево, то наоборот. Дым от сигары тянулся за нею коротким шлейфом и таял бесследно, оставляя лишь знакомый и ни с чем не сравнимый запах. -- Поиграть? Так ведь и есть, небось, хотите? А, Пырь? Гек обратился к нему, в надежде, что Пырь не словами, так хотя бы знаками подтвердит, что он слышит и понимает его. -- Нет-нет-нет-нет. И ели, и пили! Да, хозяин, много-то нам и не надобно. Нам вредно много, вредно. А я попляшу! Можно нам с Пырем плясать и петь? -- Все бы тебе, Тока, петь да плясать, -- нахмурился притворно Гек. -- Дай хоть до очка дойти да умыться. А потом уже пойте да пляшите хоть до упаду. Вот только Пырь не поет у нас, да и не пляшет вроде. Кто это -- "мы", насчет плясок и пения? А, Вакитока? -- Я! Я, я, я. А я Тока-Вакитока, так хозяин мне сказал! Пырь играть любит, ух как любит! Гек яростно шуровал зубной щеткой во рту и пытался взять себя в руки: тронулся он разумом или нет, но поймать глюки такой силы, да еще и радоваться им -- нет, это немыслимо. Надо срочно выбираться наверх и проверять где ни попадя -- насколько он адекватен? Гек покосился -- смирно сидят на тумбочке, смотрят в его сторону... Ой, бред!.. А хорошо в таком мире жить, будучи ненормальным на всю голову -- ни забот тебе, ни печалей, пой да пляши, да слюни на санитаров пускай... Сегодня тренировка была не тренировка, а так, двадцатиминутная разминка для очистки совести: Геку неловко было тренироваться при свидетелях, да еще беспардонная Тока подбадривала его нелепыми выкриками... Душ, бритва, полотенце, чайник, прикид. Расчесаться, заварить свеженького... Засвистел электрический чайник, лоскуты пара, крепчая по мере нагревания, выпрямились в тугую полупрозрачную струю. Гек бросил маленькую щепотку чая в эмалированную четырехсотграммовую чашку, залил сверху крутым кипятком (это был его обычный завтрак), поколебался и на глазок натрусил сахарного песку -- что-то сладкого захотелось. -- Так не будете хавать, типы? -- Благодарствуем, хозяин, сыты мы. Можно попеть, а? -- Пойте, -- разрешил Гек, жмурясь от первого, самого радостного глотка. Чай он любил пить некрепким, но горячим, насколько рот терпел, а чтобы жидкость остывала не быстро, он даже вместо чайной ложечки мешалку сахарную вытесал из липовой чурочки. Вакитока, с Пырем на плечах, перемахнула на гладко струганную, ничем не покрытую столешницу, ссадила его и опять заорала весьма немузыкально, нелепо подпрыгивая на когтистых лапках. А Пырь дудел, казалось, во все тростинки разом, только пальцы, как маленькие паучки, бегали вдоль крохотных дырочек. Гек благодушно внимал, хотя музыка (вместе с пением Вакитоки) больше напоминала визг дикой свиньи, терзаемой крокодилом. Чай кончился. Гек поднялся сполоснуть чашку, поставил на место, в тумбочку, дном кверху, вновь уселся за стол. -- Стоп! Тока, хватит, когти сотрешь. Пырь, сыграй мне что-нибудь более... лиричное. Вакитока остановилась на полскаку, встопорщила недовольно перья. -- Да-да, Пырь, играй! Тихое играть, да, хозяин? -- Спокойное что-нибудь. -- Геку хотелось вновь услышать ту мелодию, которую он пытался вспомнить временами и которую назвал про себя "Волшебный замок", но спрашивать ее сам -- вдруг не пожелал. Пырь заиграл. Обжитый кусочек подземелья заполнила красивая, спокойная мелодия, которую было бы приятно слушать в любое незагруженное делами время, но не более того. Это была не та музыка, и Гека она не грела. -- Еще, хозяин? Ты недоволен, да? Плохо играет Пырь? Пырь! Хозяин н... -- Тока, помолчи. Всем я доволен. Вот только часы остановились... -- Гек выковырнул и осмотрел пальчиковые батарейки -- наверное, опять отсырело что-то где-то. А недавно ведь менял... Он вогнал их на место -- нет, часы стояли... -- Тока, не знаешь, который час на дворе? -- А что такое час, хозяин? Какой он из себя? А? -- Тока усиленно запыхтела окурком (Гек никак не мог поймать момент появления и исчезновения его во рту у Вакитоки, и размер у окурка был всегда одним и тем же...). -- Ага, серость ты подвальная, часов, оказывается, не знаешь... Это такая штука -- время мерять. Пырь тоже не знает? -- Это, ну, хозяин... Нет никакого размера у времени! И Пырь... Да, Пырь? И Пырь также знает: Время -- оно без размера. Вот оно как! -- Неужели? Вакитока, ты мне не свисти своими философиями -- кто ныл: "Долго искали, давно не ели..."? Долго, давно -- это что, не время мерить слова придуманы? -- Как велишь, хозяин, как прикажешь! -- Вакитока съежилась, Пырь разинул пасть и испуганно глядел на Гека, потихоньку перемещаясь к Вакитоке за спину. -- Что боитесь, я ведь не сержусь на вас. Просто разговариваем... Я... -- Гек хотел продолжить, но Вакитока и Пырь принялись радостно скакать -- Пырь делал это молча, но Тока каркала и подвывала за двоих. -- Хозяин! Хозяин, хозяин, не сердится на нас! И Пырь, и я -- хорошие, хозяин любит нас! Ура! -- Цыц! Хорошие, кто спорит. Вакитока, хватит выплясывать, Пырь! Тока, объясни мне, как ты понимаешь слова "долго" и "давно" и что ими меряешь?.. Еще чайку врезать, что ли? -- Врежь, хозяин, врежь. От чая ты добрый становишься. -- Не отвлекайся и не заставляй меня по сто раз повторять вопрос. -- Меряю, меряю! Есть хочется -- аппетит меряю, соскучился по хозяину -- скуку меряю, себя меряю. А время не меряю, хозяин. И даже Пырь его мерять не умеет. Не умеешь, Пырь, а? -- Да, тяжелый случай. Время -- откуда и куда оно идет, никто не знает... так, кажется, в одной песне поется... Ну а я его вынужден измерять, тем не менее, не то бардак в делах будет... -- Хм, хм. Э-э-э, хозяин, это самое... -- Что? -- Куда оно идет, мы не знаем, а откуда -- знаем мы с Пырем. Ох, знаем! -- Чего? Что откуда-идет-мы-знаем? Тока, что ты несешь? А, з-зараза, чуть не ошпарился... Время откуда идет -- ты знаешь? -- И я, и Пырь. Вот оно как. Ух ты! -- Вакитока мелко-мелко задрожала. -- Не бойся, я ведь рядом. Рассказывай, Тока, мне очень интересно. Откуда же оно, родимое, вышло, время-то? -- Оно, хозяин, не вышло. Оно -- там сидит! -- Вакитока махнула крылом-недомерком. -- А только часть его просунулась и ползет! -- Куда ползет? -- Сквозь нас и ползет. А куда -- не знаю, хозяин, не гневайся. И Пырь не знает! Гека стал забавлять бредовый разговор, он прикончил вторую чашку чая, сполоснул, поставил на место. -- А как туда добраться -- где оно сидит -- знаешь? -- Да, хозяин... -- Тока опять лишилась окурка и виновато понурилась. Пырь сел на пятки и загородил лицо ладошками. -- Там очень плохо... Мы боимся, хозяин. -- Далеко ли идти? Добираться, в смысле? За городом, за границей, за пределами Земли? Где это место, где время живет? -- Оно не живет, хозяин. Оно находится там... -- Где -- там? -- В земле, под землей. Под городом. Хозяин! Что такое -- город? Он наверху, а мы с Пырем его не видели! Это вроде нашей комнаты? Покажи нам город, а, хозяин? Пырь, кланяйся хозяину, проси хозяи... -- Стоп. Оно что, в этом подземелье, да? -- Ух, хозяин, город интересно бы посм... -- Тока, не парь мне мозги, не испытывай мое терпение... -- Да, хозяин. -- Тока свесила свою лопоухую голову и смотрела не на Гека, а в столешницу. Пырь притиснулся к ней поближе, по-прежнему закрывая лицо руками. -- Сколько нам понадобится вр... Мы сможем туда добраться прежде, чем я захочу спать? -- Не знаю, хозяин. Не ходи, хозяин, мы так... хозяин... -- Я уже сказал! Сколько песенок, таких, как сегодня Пырь играл, нам туда идти? -- Не знаю, хозяин. Только можно, мы к тебе переберемся, когда пойдем, а то нам с Пырем боязно... -- Забирайтесь, -- разрешил Гек, -- только я сперва приберусь да оденусь... Гек сунул по пистолету в кобуру под мышку и в левый карман брезентовой куртки, прикрепил на левое предплечье стилет, в правый карман положил пружинный складенец, фосфорные спички. Подумав немного, снял со стены небольшой ломик -- гусиная лапа с одного конца и остро заточенный с другого. Напился из чайника впрок, вспомнил -- вынул из шкафчика двухсотграммовую плитку плотного горьковатого шоколада: Гек понимал, что с подземельем шутить не следует... Город Бабилон имел обширнейшие подземные коммуникации, от шахт метро и бомбоубежищ до канализационных труб, проложенных еще до войны и латавшихся от случая к случаю. Уж сколько раз департаменты и городские власти получали высочайшие указы -- составить подробные и точные планы лабиринтов; сколько карьер было загублено злостным неисполнением оного указа -- ничего не помогало. Строители метро прорывали свои ходы, газовики прокладывали свои, документация велась неточно, противоречиво. Дело еще в том, что сам Бабилон был основан поверх руин древнего города аборигенов, а тот, в свою очередь, напоминал пень могучего дерева, у которого ствол давно слизнуло языком столетий, а корневища живут по-прежнему, словно гигантская сеть, скомканная в рыхлый беспорядочный клубок. Подрядчики получали большие деньги за якобы вновь прорытые шахты, и им, ясное дело, не с руки было объяснять, что солидную порцию работы, а то и почти всю ее, абсолютно бесплатно выполнили неведомые землекопы позачерткаких веков. Отсюда и оперативные изменения в проектах, и подтасовка в чертежах... Строительство бомбоубежищ в войну, а особенно в первое послевоенное десятилетие, тоже добавило дырок в земле и конспирации в бумагах. Бабилон считался сейсмически устойчивой зоной, однако обвалы в подземельях случались, заваливая старые ходы и внезапно обнаруживая в боковых штольнях новые. Так что при желании все жители наземного Бабилона смогли бы уместиться в Бабилоне подземном, так называемом Черном Ходе. Другое дело, что желающих было совсем немного. Даже преступники недолюбливали подземелья: грязь, вонь, мрак, крысы служили отличным гарниром к мрачной репутации подземных лабиринтов. При предыдущем Президенте что ни год -- приказ Конторе: совместно с военными прочесать и очистить... После каждой "очистки" -- среди участников пять-десять трупов и без вести пропавших, несмотря на рации, связки, дрессировки... Каждый год в Бабилоне бесследно исчезали тысячи людей. Кого находили потом, живого и невредимого, в другом городе, кого вылавливали баграми из Тикса, а кого размуровывали из бетонного фундамента. Разное бывало, но городские легенды с неизменным постоянством приписывали исчезновения Черному Ходу, так издревле прозвали подземный город жители Бабилона. Во всяком случае факт оставался фактом: в Бабилоне бомжи и бродяги предпочитали жить на свалках и в картонных коробках, но только не под землей. И самих бомжей наблюдалось в Бабилоне резко меньше, нежели в Картагене, Иневии, Фибах и других крупных городах. Городские власти приписывали эту заслугу себе, горожане -- Черному Ходу, а как оно было на самом деле -- достоверно знали немногие, да и те придерживались прямо противоположных мнений. Всякая нечисть водилась в тех пещерах: легионы крыс, да еще не одной, а нескольких разновидностей, мутировавшие муравьи и осы-трупоеды, маньяки, крокодилы, беглые каторжники (вроде Джеза Тинера), шизанутые любители пещер со странным самоназванием, но не было у подземелья некоего единого Владыки. И даже Гек, несмотря на свою силу, оснастку и боевые таланты, принадлежал в этом жутком мире к числу малых сих... Впрочем, как и все остальные обитатели Черного Хода: крысы грызли все подряд, ими питались крокодилы, одичавшие собаки и слепые змеи. Все они избегали осиных гнездовий, но те же крысы, оголодав, пожирали и самих ос. Нечастые в этих краях человеки поедались с той же скоростью и охотой, что и оплошавшие собаки или кошки, но во время дезинфекционных и иных облав гуманоиды брали кратковременный и локальный реванш, уничтожая на своем пути любое, что шевелилось по иным законам. И в этом инфернальном экологическом круговороте все держалось на смерти и страхе смерти. Гек хорошо знал ближайшие окрестности: он благодаря отличной памяти и придуманному коду знал большинство ходов и ответвлений нескольких подземных кварталов. Прямо-прямо-лево-низ-низ-верх-лево... Гек легко выстраивал до сорока и более ориентационных цепочек такого рода и на автомате "читал" их задом наперед. Но и его памяти существовал предел: алгоритмической топографии поддавались лишь отдельные участки и самые общие направления, основную же часть маршрутов приходилось просто заучивать наизусть -- ну сто, ну триста, ну пятьсот... А таких цепочек, может, миллион надо в голове держать, да и то мало будет... Он ходко двигался знакомым маршрутом, боковым зрением подмечая трассу под ногами и любой намек на шевеление: за эти годы он попадал в переделки не более пяти раз: дважды -- крысы, один -- отравляющий подземный газ, один -- маньяк-садист, один -- обвал, чуть было его не похоронивший... ...С маньяком все было буднично и противно: Гек издалека возвращался малознакомым участком подземелья в свое логово и вдруг услышал будто бы скулеж... Прислушался -- точно, откуда-то с верхних ярусов... Верх-верх-вперед-вперед-лево-верх-лево -- почти у самой поверхности -- свет из щелей деревянной двери, плач и смех -- подлый-преподлый, ликующий такой... Гек поглядел в щель и пинком выбил дверь... (После для себя он определил случившееся как добрый поступок и гордился им втихомолку.) Он не любил вспоминать тот пейзаж: три тельца в углу, без голов и рук, а к стене напротив прикованы девчонка и мальчишка лет десяти, еще живые. Девчонка уже тронулась умом, а парнишка был наполовину седой. Как потом Гек прочитал в газетах, тот маньяк был не кто иной, как знаменитый Паук-Конфета (в легальной жизни холостой сорокалетний слесарь-газовщик), загубивший не менее тридцати детишек обоего пола. Трое суток он наслаждался, захватив в плен компанию детей: каждые сутки замучивал одного ребенка на глазах у других... Конфета сумел схватить нож, типа кухонного, и даже полоснул Гека по плечу, прежде чем Гек его обезоружил. Гек не стал его убивать сразу, только приковал к той же стене за руки и за ноги и попросил подождать немного. После этого освободил, взял за руки несчастных малышей и повел их к выходу. Девочка бормотала себе под нос и хихикала, мальчишка молча сопел, однажды только попросил попить. Гек вывел их на воздух ночью, во втором часу, сознательно не запутывая следов -- не жалко, район чужой. В ближайшей пустой ночной забегаловке он сунул бармену две двадцатки, велел напоить и накормить детей, вызвать полицию и скорую помощь. В соседнем дежурном магазинчике Гек, уже откровенно спеша, приобрел портативный магнитофон и пару кассет... Через неделю кассету прослушали все причастные к следствию чиновники Конторы, а также родители пострадавших, те, кому позволила это сделать нервная система. (Магнитофон и оставшуюся кассету Гек захватил с собой, но они недолго прослужили ему -- техника отказала, не выдержав условий содержания, и Геку пришлось ее выбросить). Гек рассчитал тогда, что у него есть два часа времени, и выжал максимум из того, чему научился за долгие годы: Конфета умолял его под конец -- сжалиться и убить, но не мучить так... Гек шептал ему на ухо, показывая на загубленных детишек, и продолжал изощряться... В первый и последний раз в своей жизни он получил удовольствие от пыток. Лицо и кончики пальцев Конфете он сохранил в целости, кишки выпустил и размотал под конец, когда почувствовал посторонние звуки наверху. (Мальчишка оказался памятливым и толковым: не только сохранил разум, но привел полицию на место и рассказал о случившемся...) Газеты перевирали те события кто во что горазд, сходясь, впрочем, в одном: с маньяком было покончено в его же изуверском стиле, и мститель пожелал остаться неизвестным. Именно тогда, помучив и убив, Гек понял для себя, что нет никакого смысла объяснять врагу, что тот нехороший: убей -- и хватит с вас обоих...

Глава 7

Ах, ветер лета! Лесной, веселый, теплый, Он воли полон! В "Коготке" в два часа ночи было непривычно многолюдно: за сдвинутыми столами сидели все "основные" из банды Гека -- во главе стола Эл Арбуз, рядом Тони Сторож, потом Гнедые, Малыш, Китаец, Кубик, Сим-сим, Фант и другие ребята. Почти трое суток, как исчез, никого не предупредив, Ларей, и банда пребывала в растерянности. Все были допрошены -- Фант, Гнедой Втор, видевший его накануне (исчезновения) вечером, Стос, недавно назначенный шофером вместо Фанта... Сторож провел осторожную беседу с Малоуном -- нет, никто, ничего, никаких следов... Вокруг "Коготка" дежурило почти три десятка вооруженных и оснащенных следящей техникой членов банды, на случай внезапного налета со стороны тех, кто быть может причастен к исчезновению Ларея... Арбуз, захватив инициативу, в сотый раз теребил людей, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы, -- тщетно. В данную минуту он вырвался на полкорпуса вперед по отношению к другим предводителям, но понимал, что Тони, Малыш, да и Гнедые -- не встанут под его начало -- уже сейчас кривятся и оскаливаются... Да и черт с ними, такие крутые -- так пусть сами попробуют воз везти, не жалко... Дурачье грызливое... Ну где же Ларей, мать его... Все протухает прямо на глазах... Хорош предновогодний подарочек!.. Резкий, настойчивый звонок в дверь заставил окружающих вздрогнуть. -- Храм, глянь, кто там? Храм, адъютант Сторожа, посмотрел в перископ и торопливо стал сбрасывать запоры с металлической двери. Голова его с выпученными глазами вывернулась тем временем в сторону сидящих: -- Сам! Запоздало прогудел зуммер на карманной рации, Арбуз приставил трубку к уху и услышал от остолопов из наружной охраны то, о чем уже догадался самостоятельно: Ларей! Ларей, как всегда, резко выдвинулся из-за двери и стремительно пошел вперед. Арбуз настолько обрадовался, что встретил его взгляд без обычного холодка в ребрах. -- Шеф (Гек сощурился)... Ларей! Мы тут не знали, что и думать... Ты бы хоть предупредил кого... Мало ли... Ларей был бледен и вроде бы похудел, в теплом свитере, несмотря на теплынь, а на правой щеке его, от виска к самой шее, тянулись три параллельных борозды -- почти свежие царапины, впрочем неглубокие и на вид пустячные. -- Некогда было. Привет, ребята. -- Наскоро поздоровался за руку с каждым, даже Стоса не пропустил. -- На кухне есть что? Жрать хочу -- как из пушки. Никак было не предупредить: в Иневию пришлось по-тихому смотаться, только что с дороги, -- соврал Гек первое, что пришло ему в голову. Соврал и с удивлением отметил, как распахнулись глаза у Тони и вытянулась жирная физиономия у Арбуза. Да еще они переглянулись, вроде как даже что-то поняли... Интересно что? (А вот что: по всем столичным газетам жевалась очередная сенсация века: в Иневии третьего дня при неясных обстоятельствах покончил с собой -- выбросился из собственных апартаментов на верхнем этаже небоскреба -- крупнейший независимый золотопромышленник Бабилона Марио Даглас. Следствие терялось в попытках найти более или менее рабочую версию, массмедиа вывалили их на прилавок более сотни -- на все вкусы. И никто, включая личного врача, не знал, что Даглас с детства страдал приступами депрессии, осложненными в последние годы пьянством и импотенцией. Но если Арбуз, Сторож и Фант читали о происшествии и видели репортажи, то Гек в ту минуту и этого не ведал). -- Сейчас сделаем! -- Арбуз махнул рукой, посылая кого-то на кухню, и ринулся туда сам, задевая спины сидящих массивным своим животом. -- Тони, расскажи, что к чему, а я на кухню покуда... Выслушав первые доклады, Гек сдержанно одобрил действия своих подручных, велел снять и отправить по домам охрану. Приближенные остались, включая Фанта, набирающего в последнее время вес и авторитет (головастика, а не кулакастика, как, например, Гнедые). Гек сидел во главе стола и увлеченно поглощал двойной ромштекс с гарниром из вареной картошки, обжаренной в яйце. Арбуз то и дело утирал лицо здоровенным носовым платком: напряжение последних дней отпустило, и он только сейчас, задним числом, ощутил всю его тяжесть. Сходные чувства испытывал и Тони Сторож: когда кругом война, когда чуть ли не с десяток Дядей отдали приказы на их уничтожение, не время волчить друг против друга -- всех, победителей и побежденных, слизнет объединенная ненависть соседей. Только беспощадный и бестрепетный Ларей мог, не теряя ума и хладнокровия, вырулить в такую минуту -- с ним было спокойно, без него -- отчаянно. -- Эл, скажи, чтобы чай несли... Фу-у, полегчало... Через пару, так, недель, а может месяцев, Тони, предстоят тебе переговоры о замирении с некоторыми соседями. А чтобы они были посговорчивее -- необходимо за это время добыть парочку Дядей: Дядю Тома, скажем, и Дядю Ноэла, да с полдюжины кого помельче. План я разработал в общих чертах. Тони доведет его до ума, вместе с Элом -- понял, Тони? Когда все подготовите, к послезавтрашнему вечеру, к 20-00, тридцатого числа, покажете мне. Эл, -- обратился он к Арбузу, -- ты у нас по рыжевью специалист? Арбуз молча пожал широченными плечами (ходка у него была двенадцать лет за контрабанду золота, а могли и расстрелять). -- Посоветуешь Гнедым, что и как, а вам, -- Гек развернулся, глядя в первую очередь на Гнедого Пера, -- вам обеспечить литье из очищенного "песка" в стандарте "мыло", объем примерно -- две тонны. Срок подготовки и исполнения -- месяц. Непосредственная поставка материала -- за мной, под мою ответственность, тут вам думать ничего не надо. Арбуз испытующе глянул на Тони, тот чуть заметно кивнул (мысли их двигались параллельно: ясно теперь, как и у кого шеф в Иневии золотишко добывал. Круто!). -- ...Фант! Хватит там ковыряться, совсем свихнулся на технике своей! -- Фант поспешно спрятал в карман коробочку, набитую проводками, крышечка от нее упала под стол, да так и осталась там валяться до конца совещания -- лезть за ней под стол в такую минуту Фант не посмел. -- Завтра в десять сюда, с аппаратурой, надо съездить нам кое-куда... Что? Возьми свой хваленый "антиклоп", будет вполне достаточно, да. -- Малыш! (Гек все еще сбивался иногда и называл Малыша по кличке, а не по имени, как полагалось по уложениям, введенным самим Геком, для парня его ранга. Но Малыш не смел обижаться и поправлять, да и сам еще не привык до конца к своему высокому положению.) К понедельнику организуй тир, а главное -- людей: проверю сноровку. Снайперов делать из каждого -- ни к чему, но грамотность -- изволь обеспечить. Проверю -- на первый раз морды разобью всем ленивым. И неразворотливым. Понял ли намек?.. Ровно в три Гек закрыл совещание. У присутствовавших на нем, кроме Гека, легко было на сердце. Все получили задания, все теперь четко знали, что, кому и как делать. Все вернулось на круги своя, и будущее вновь наполнилось оптимизмом. Соратники разъехались кто куда, Гек выглянул на улицу: несмотря на сплошные облака -- уже утро, что значит -- белая ночь... Передумал уходить, вернулся в зал, велел Стосу, новому шоферу, разбудить его в шесть и пошел в конторку, спать на диване... Ровно в десять прибыл Фант. Щегольской чемоданчик выглядел довольно забавно на фоне его кожаной безрукавки с заклепками и оранжевых колючек на голове. -- Джеф, когда ты наконец детство из жопы вынешь? Поприличнее одеться не можешь, что ли? Денег не хватает? -- А что такого?.. Гм-х... Нет, если надо... Ларей, я сегодня же... -- Да черт с тобой, ходи попугаем, мне твое благонравие из-под палки ни к чему. Но на тебя же на такого ни одна девка не посмотрит -- хотя бы из этих соображений... -- Еще как посмотрит... -- Ну-ну... К Малоуну заглянем, я договорился на двенадцать (а попутно к профсоюзникам, там дела есть кое-какие, в моторе подождешь). Познакомишься лично с адвокатами нашими, обследуешь помещения на предмет ушей. Основное, самое для меня важное помещение, одно -- кабинет Малоуна. Остальные -- по обстановке и обстоятельствам. Едем в приличное место, на пол не сморкайся, секретарш не щупай... Фант охотно засмеялся -- шеф в настроении, можно чуть расслабиться... Фанту многое позволялось в поведении такого, за что любому иному, даже ранга Малыша и Гнедых, Ларей живо бы заделал козью морду, а к нему -- благоволил, хотя и брюзжал частенько. Двадцатидвухлетний Джеффри Ол, уроженец захолустного восточного городка Эл-Кондор, попал на два года за решетку по хулиганской статье -- курочил телефоны-автоматы, но не деньги оттуда вытряхивал, а начинку. В деле особо отмечалось, что ящичек с деньгами не вынимался ни разу, иначе бы он получил вдвое больше... После отсидки родители не приняли его, и он уехал в столицу, где приткнулся к хиппической коммуне с панковской прослойкой, потом познакомился на блошином рынке с покойным Гуськом, тот пристроил его к гаражу... Фант умел палить из разных стволов, но так, не шибко... Да его и не часто привлекали к "горячим" делам, считали чудаком с прибабахами, хотя уважали за феноменальное чутье к технике. Шеф ценил его талант, всячески поощрял в этом направлении и денег, как правило, не жалел. А что еще нужно? Главное не попадаться под горячую руку -- забьет и не моргнет. Да вот попробуй определи -- зол он или весел? Только задним числом и узнаешь другой раз. А бывало, что иной и узнать не успеет, как уже на кладбище везут... Живя в свое время среди отвязных ребят, Фант повадился было покуривать травку, но Ларей узнал как-то и, глаза в глаза, сухо предупредил: еще один разъединственный раз -- и на луну, без оправданий... С тех пор Фант вообще курить бросил, от греха подальше... Гек обернулся к Фанту, сидевшему сзади: -- Ну-ка, дай наушники, интересно -- на чем торчит современность? Фант отстегнул плейер, протянул Геку наушники. Ушные перепонки протестующе завибрировали, ощущения граничили с болью. Сквозь вой и скрежет плохо отлаженных гитар прорывались похабные вопли участников этого шабаша. Звук был тусклый и сырой, как ботинок в подвале. -- Неважнецкая запись, Джеф, нечистая. -- Так и задумано было. -- Надо же... А что мы слушали сейчас? -- "Анархия в Объединенном королевстве" -- вещичка такая конкретная! -- Джеф, вроде ты умный местами... Да через год этот бачок унитазный и вонючий забудут напрочь. -- Скоро уж десять лет как забыть не могут, все слушают... -- А это потому, что мудацкое племя -- самое живучее, древнее звезд и больше, чем Китай. На, внимай, глядишь -- тебя в него без очереди примут... В конторе у Малоуна в полдень начинался святой час -- обеденный перерыв, поэтому в коридоре, на пути к кабинету, им никто не встретился, кроме заранее предупрежденной охраны. Гек полюбовался пару секунд каллиграфической вязью надписи на новой золоченой табличке перед входом, толкнул рукой дверь и вошел. Фант за ним. -- Извини, Джо, на пять минут мы опоздали -- пробки на улицах, черт бы их... Да оно и к лучшему: меньше любопытствующих... -- Эти пустяки не стоят извинений. Стивен, всегда вам рад, проходите. И прежде всего -- позвольте поздороваться с вами и, э-э, молодым человеком?.. -- Его зовут Джеффри. Это мой Эдисон и Архимед в одном лице. Не смотри, что таким охломоном вырядился, -- он в общем-то не вредный. -- Очень рад, -- Малоун поочередно потряс им руки, -- прошу садиться. Кабинет выглядел, на взгляд Фанта, стильно: выдержан в черно-белой гамме, все -- от портьер до кресел -- резких очертаний, минимум скруглений и овалов -- только набор прямых линий и четких углов. Даже люстра имела форму мальтийского креста, хищно взлетевшего под высоченный потолок. Один только хозяин кабинета диссонировал со своей обстановкой -- невысокий, пухлый, лысина блестит, толстые губы разъехались в улыбке -- приветливой и настоящей. -- Ну, Джозеф, ну даешь! Я не очень разбираюсь в таких штуках, но -- впечатляет! Как тебе, Джеф? -- Нормально. Только телик хилый, не смотрится здесь. -- Это не телевизор, это компьютер, монитор компьютерный. Что делать -- корпус стандартный. Пробовали его сверху декорировать -- работать перестает, греется. -- А это что? -- Гек ткнул пальцем: на стене, над письменным столом висел большой плакат с изображением лотоса и цифрами 1-2-3 под ним. -- Я повесил. Тоже не очень вписывается, но мне нравится. -- Нет-нет, так даже лучше. Но кабинетик шикарный, ничего не скажешь... -- Так что, Стивен, вам на самом деле нравится? -- Безусловно, -- с серьезным видом ответил Гек. Ему самому было почти все равно, как выглядит помещение, но он чутко уловил: Малоун почему-то принимает близко к сердцу чужое мнение об интерьере своего кабинета. -- Луиза лично проектировала. Она у меня дипломированный дизайнер! А денег все это хозяйство стоило -- прорва! -- Пожалуй, -- задумчиво подхватил Гек, -- это истинно ее стиль -- неожиданная и элегантная. Малоун расцвел. -- Кофейку? Стивен, э-э, Джеффри? Секретаршу я отпустил пока, так я сам сварю... -- Нет, Джо. Я, честно говоря, хочу пригласить тебя пообедать, а заодно и поговорим. А Джефа я привел, чтобы он обследовал твой кабинет на предмет всяких разных подслушивающих устройств. Мало ли чего... И учти: абсолютно бесплатно. (Малоун напряженно улыбнулся.) Нет-нет, ничего тревожного, обычная профилактика, ты же знаешь меня. Если и могут быть причины, то не в тебе, а во мне. Мне приходится осторожничать из-за моего противозаконного прошлого. Или ты против? -- Нет, Стивен, что вы... -- Малоун подумал самую малость. -- ...А вообще-то говоря -- правильно. Это никому не повредит: живя в нашей стране... -- И ладно. Собирайся, поехали. И секретаршу предупреди, хотя бы запиской, чтобы не взволновалась, когда это чудище увидит. Молодая? -- В прошлом году пятьдесят пять исполнилось. А что? -- Да ничего, тогда все в порядке. -- Гек выразительно поглядел на Фанта. -- Знаешь ведь современную молодежь... Ну так собирайся, поехали... Малоун с натугой распахнул дверцу здоровенного сейфа, встроенного в стену, собрал в единую стопку бумаги со своего стола, сунул поглубже, закрыл замок и закодировал номером. Ящики стола также позакрывал ключами, которые затем положил в карман. Гек с одобрением следил за его манипуляциями. -- Я готов. Охрану предупрежу внизу, а они скажут Нелли, секретарше. -- Джеф, мы вернемся через час-полтора. Тебе нужно что-нибудь? -- Стремянка. -- Да, есть у меня. -- Малоун открыл дверцу стенного шкафа у самого входа и вызволил оттуда легкую складную лесенку. -- Подойдет? Ну и отлично. Если туалет понадобится -- вон там, за дверцей... Стос лихо притормозил возле китайского ресторанчика "Тайбэй" на проспекте Святого Петра и выключил мотор. Наружная охрана, четверо незаметных постороннему глазу парней, рассредоточилась в пределах прямой видимости, еще трое должны были сидеть в зале за разными столиками. -- Ты не против китайской кухни, Джозеф? -- Не против, -- Малоун поморщился, -- но вообще-то я привык обедать дома. У китайцев соусы чересчур сладкие. (Ему частенько случалось проводить деловые встречи и в ресторанах, только в более престижных: он предпочитал французскую кухню у "Пьера". Но разница в воспитании, образе жизни, да и во вкусах, наконец... Иногда, для экзотики, сойдет и китайская пища, лишь бы не змеи да кузнечики.) Заказали они одинаково: салат из креветок, маринованную капусту, грибной суп, белую рыбу, изготовленную в виде кисти винограда. Запивали чаем, хотя Гек порывался взять для Малоуна вина. Малоун любил вволю поесть, а готовили здесь вкусно. И несмотря на дикую мешанину в заказанном обеде, возмутительную для воспитанных людей с тонким вкусом, скепсис Малоуна быстро растаял, едва он отведал маринованную капусту. А уж рыба удалась на все сто, и соус -- пусть и не острый, но весьма приятный. -- А что это у вас, Стивен? -- А, это... -- Гек провел рукой по щеке. -- Оцарапался недавно. Да ладно, через неделю пройдет. Вот у меня какое дело: в ближайшее время, через месяц-другой, необходимо будет позащищать моих ребят в суде. (Гек наметил кандидатуры Китайца и Малыша, а может, и Кубика в подмогу.) -- А что с ними? -- Кража. Из разбитой витрины, к примеру. -- Когда и где, на какую сумму и что крали? -- Еще не решил. -- ??? -- В "Пентагоне", в тюрьме, гангстера вконец оборзели. Я ребят туда послать хочу, чтобы уравновесили их. Но это я так... Забудь, если хочешь, или не обращай внимания на мои слова. Мне нужен предварительный совет, чтобы срок у каждого не превысил двух-трех лет. -- Ну, тогда витрину, пожалуй, разбивать не надо... Хорошо, я подумаю над оптимальным составом, гм, преступления. А... -- Что? Спрашивай, не стесняйся... -- А ребят вам, ну, не жалко? Ради бога, извините за вопрос, это, конечно, не мое дело... -- Им полезно будет. К тому же я сам, где-то через полгодика максимум, собираюсь в провинцию тем же транспортом. Года на четыре. А на этих -- отрепетируем. -- Боже милостивый, Стивен! Вам-то зачем? -- Мотивы сходные. Нужно, понимаешь? -- Не понимаю. -- Трудно объяснять несведущему... Не в обиду, Джо. Оглянись вокруг -- скотный двор на свалке: хулиганы, наркоманы, маньяки и прочая шишгаль -- проходу никому нет. На работе и дома всюду решетки, охрана, вечный страх... Ну и представь, что на зо... в местах заключения вся эта зараза нынче пустила корни гораздо шире и глубже, чем на воле. А ведь раньше этого не было, был порядок, уклад, создаваемый веками. Сидеть и так не сладко, поверь. А когда и свой брат заключенный тебе на голову серит -- нет, это неправильно. -- Так вы что, всерьез думаете принести туда благодать? В одиночку, как Иисус Христос? -- У того, как я слышал, куча апостолов была... Ну, апостолы там, не апостолы -- я буду не один и без благодати. Официально -- на твою поддержку надеюсь, а неофициально -- проведем подготовку, полгода впереди, можно многое успеть, были бы люди и деньги. -- И все равно, Стивен, мотивы превосходные... быть может... Но способ... Не понимаю... Гек и сам затруднялся объяснять себе, зачем ему опять понадобилось идти на такой шаг. Он действительно верил во все то, о чем говорил Малоуну, но кроме этого и еще были у него соображения. Да, что от самого себя скрывать, он катится по наклонной плоскости: забурел, погряз в довольстве и комфорте -- все эти моторы, да ромштексы, да квартиры (Гек искренне считал, что ведет роскошную жизнь). Так не долго и особачиться, с потрохами в бандиты-мокрушники переметнуться... Стать одним из Дядек, отгрохать себе хоромы, завести дорогих и модных телок, вроде дядиджеймсовской Ванды Вэй (кинозвездой стала, ого-го!), здороваться за руку с подонками из министерств каких-нибудь... В этом, что ли, смысл жизни? И опять же возможности у них ограничены несколькими подконтрольными кварталами. И вечно всех бояться надо: чтобы не убили, не арестовали, не подсидели... А эти политики, которые наверху, крутят всеми, как хотят. Тот же Господин Президент, очередной отец шлюховатой страны, сыном которой следует себя считать (стало быть, он -- дедушка всем своим гражданам, поголовным ублюдкам). Да почему они должны, твари безмозглые, ездить на нас верхом, свои законы мне устанавливать? Почему? Потому что сильнее по ряду обстоятельств. А в чем сила Дядек? Сотня-другая мордоворотов, небольшой мешок свободных миллионов (наличкой, как правило), круговая порука с чиновничьей продажной падалью -- и все, пожалуй... Нет, чтобы реально перекроить рыло этому миру, чтобы установить хоть какую-нибудь справедливость, не вмешиваясь при этом в политику, нужна сила покрепче. И источник этой силы -- уголовные зоны, да-да, зоны, с многомиллионным населением (если считать до, во время и после посадки), с накопленным зарядом ненависти, с общепринятыми и неукоснительными (как в старину) понятиями... Надо садиться. "От риска к риску", так говаривал старина Портос... -- Фу-ух, наелся! Спасибо вам за прекрасный обед, Стивен, буду иметь в виду этот ресторанчик. Теперь что у нас? Нет-нет, свой день до пяти часов я очистил, как договаривались... -- Вернемся в контору, Фа... Джеффри за это время должен был все закончить. -- Прекрасно. Я заварганю кофе по собственному рецепту. Стивен, а где вы собираетесь праздновать Новый год? Про Рождество не спрашиваю, это праздник сугубо личный (Малоун хотел сказать -- семейный, но постеснялся). -- Не решил еще. Ребята меня пригласили, но вряд ли я пойду -- зачем смущать людей? -- Дистанцию в отношениях не так легко преодолеть, а еще труднее восстанавливать, когда гульба закончится и наступит будень. -- Так... может, у меня, дома?.. Рождество мы с Луизой и Анной втроем встретили, а Новый год -- вчетвером отметим, или впятером, если вы со своей... девушкой придете. Вы ведь человек не компанейский, да и мы тоже. Соглашайтесь, Стивен, Луизу я предупрежу... -- Точно -- нет, Джо, хотя мне бы и хотелось этого, наверное. Никто и никогда не должен иметь возможность ткнуть тебя носом, Джозеф Малоун, в нарушение профессиональной этики и обвинить в предосудительных контактах с главарем преступной банды... А хорошо бы, конечно, отпраздновать... Обсудим еще разную мелочь. Насчет своей посадки я твердо решил, поэтому следует обговорить наше взаимодействие в будущих условиях. Ты, Джо, человек официальный и ни в чем криминальном не замазанный и не замешанный. Мой долг и дальше обеспечить сложившееся положение вещей, но при этом не потерять возможность и право пользоваться услугами проверенного адвоката, лучшего из всех ныне живущих в нашем городишке. Правильно я говорю? -- Стивен, я всегда с доверием к вам относился и добровольно с вами работал. Насчет моей безупречности и незамешанности вы преувеличили, к сожалению, но действительно, черт возьми, за многие годы нашего с вами знакомства не лишили меня радости считать себя более-менее порядочным человеком. Мне очень жаль, что вы... гм... приняли это решение, но, тем не менее, всегда можете рассчитывать на меня, не сомневаясь. -- Да, приятно вот так вот, на сытый желудок, обмениваться искренними комплиментами, но дела продолжаются... (Гек зыркнул глазами на охрану, и те, побросав купюры на блюдца, потянулись к выходу.) Поедем? Секретарша, поджав губы, сообщила вполголоса, что "молодой человек в кабинете" и что она туда заглядывала несколько раз (проверить -- все ли в порядке), "он такой чудной". Впрочем, Малоун не услышал металла в голосе своего верного цербера, а растопить строгое сердце Нелли Добс -- не каждому по силам. -- Что, Джеф? Фант оторвался от экрана включенного компьютера и вскочил со стула: -- Чисто. Абсолютно: дважды все обошел по полной программе. -- Хорошо. Будешь приезжать сюда раз в неделю, время согласуешь с господином Малоуном. -- Простите, молодой человек, а что вы делаете возле моего компьютера, тоже проверяете? -- Джеф, скотина ты этакая, не дай бог если что-нибудь испортил! Фант виновато выкатил глаза: -- Ей-богу, я только включил и никуда не лез. Просто я слышал о компьютерах, но вижу в первый раз, любопытство разобрало. Я ни на какие клавиши не жал, просто смотрел... -- И что же вы там увидели?.. Стивен, не ругайтесь на парня, он действительно ничего не напортил. Да и не так это просто сделать... несведущему человеку. Так что интересного вы там обнаружили? -- Так, кое-что. Система для меня -- черный ящик, обрабатывающий некую информацию... Информацию нужно: а) ввести, б) обработать, в) выплюнуть. Клавиатура -- ввод информации. Вот эта штучка -- видимо, для кассет... -- Для дискет. -- Для дискет -- тоже ввод информации. Экран... -- Монитор. -- Монитор -- вывод информации. Плоский ящик под ним -- черный ящик. Там, наверное, вся обработка идет. Когда включалась система, цифирки, буковки по экрану побежали, внутри что-то вроде как застрекотало. Стало быть, там и обработка идет. Вот эту штуку я видел и раньше -- она печатает на бумаге. Это -- не часть компьютера, а к нему вроде приставки. -- Принтер. Так-так, дальше? -- Ка... Дискеты -- тоже могут быть выводом информации, не только вводом. Да, и хранилищем. Монитор -- не только вывод информации, но и обратная связь с тем, кто работает. Обратная связь должна быть обязательна. Ну, все, пожалуй... И память -- внутри что-то там из информации хранится, поскольку может включаться и работать и без дискет. Малоун заливисто захохотал: -- Лет сорок тому назад один немец из Штатов разработал принципы работы вычислительных устройств, на которых основана работа всех компьютеров. Так вот, ваш парень, Стивен, только что пересказал эти принципы своими словами. Вы это сами придумали, Джеффри, или прочитали где-то? -- Но это же очевидно. (Гек мысленно согласился с Джеффри: он не раз обсуждал с ним, когда еще Фант сидел за баранкой, способы построения надежной и результативной системы связи и управления в условиях войны банд и не совсем понимал бурной веселости Малоуна.) А как эта штука работает практически? Малоун азартно ударил по клавишам и принялся с пятого на десятое объяснять и комментировать происходящее. Гек отвел раздраженные глаза от мерцающего экрана, сел в кресло (время еще было), поднял со столика и углубился в почти свежую, еще не читанную Малоуном газету, приходящую из Нью-Йорка с задержкой в сутки и более. "Мафия стреляет метко!" -- так называлась статья, его заинтересовавшая. Ее подзаголовок тоном ниже возвещал: "Кастеллано и Белотти мертвы. Нью-Йорк на пороге мафиозной войны". Далее следовало неубедительное описание происшедшего, прижизненные фотографии убитых: носатый старик и плотный мужичок в парике и он же без парика. "Какая, к бесу, мафия?" -- удивился про себя Гек. В той шайке, как он понимал, с легкой руки покойного Деллакроче неаполитанцы принимались наравне с сицилийцами. Это для журналистов что ни банда, то и мафия. А он в тюрьме на Сицилии такого слова вообще не слышал. И дико ему было видеть, как из-за двух жмуров поднялся такой шум: в Бабилоне подобных сенсаций (в том числе и благодаря Геку) по две в месяц случаются, если речь идет о крупных гангстерах. А уж о мелочи и писать ленятся... Где-то через четыре недели Фант осторожно попросил у Гека добавочные средства на покупку компьютера. Он уже ездил к Малоуну дважды в неделю: дескать, чтобы обеспечить информационную безопасность более полно, необходимо сканировать оперативное пространство в конце и в начале рабочей недели, поскольку уик-энд -- идеальное время для вживления офисных "жучков". А после проверки наступало их с Малоуном время: тот увлеченно объяснял, а Фант жадно внимал -- инфекция перекинулась на новую жертву. -- Зачем тебе компьютер? Железа мало у тебя? Весь подвал и так уже в проводах и ящиках (для нужд Фанта специально переоборудовали подвал, в котором некогда Гек казнил убийц Гуська, и теперь там было его царство). -- Это очень полезная штука. Я все данные заведу в электронные таблицы, буду пополнять и отслеживать, и сортировать -- блеск! Хоть архивы, хоть справочники с системой поиска... У нас такие возможности будут, что и Конторе не снились. И вообще... -- И вообще! Баловство это, так мне кажется. Насколько я понимаю -- это многие десятки тысяч стоит, верно? -- Если грамотно выбирать, то по минимуму это обойдется всего тысяч в пятнадцать. Ну, еще софт, но часть я у Малоуна скатаю, он разрешил... -- Ну ты и морда! Меня не спросил, да, а с Малоуном уже договорился... Архивы... Ладно, давай смету на минимум и на максимум, поищем оптимум. Поскольку я в этом деле не разбираюсь -- к смете приготовь подробные устные комментарии на понятном мне языке. Что такое софт? -- Есть "железо", а есть -- "софт". Железо -- это устройства -- ви... жесткий диск там, монитор, принтер, а есть -- программы разные, инструкции для машины -- это "софт". -- Ни хрена не понял (Гек схитрил -- он помнил разговор у Малоуна и примерно понимал, о чем идет речь, но по привычке не торопился обнаруживать узнанное)... Хорошо. Держи дополнительную сотню. -- Гек вынул из ящика стола еще два корешка пятисотенных купюр и бросил перед обомлевшим Фантом. -- Каждую неделю отчет об истраченном. Можешь сам искать оптимум, но не вздумай химичить... Понял? -- Да, сэр! Так точно, сэр! Разрешите идти? Гек молча, не торопясь, вышел из-за старого канцелярского стола (дело было в "Коготке", в задних комнатах, где Гек периодически занимался оперативными вопросами), больно уцепил расшалившегося от великой удачи Фанта за ухо, подвел к выходу и пинком вышиб его из комнаты. Собственноручно захлопнул дверь. Сквозь нее из "приемной" донесся радостный гогот охраны. Время шло. Малыш, Китаец и Кубик ушли на "Пентагон", в подмогу Ушастому воевать за правду и власть, с десяток парней помельче оседали на периферийных зонах, куда скорее всего могли определить и Гека, согласно им же разработанному сценарию. Золото Ванов он поднапрягся и в две недели по ночам перетаскал в литейку. Вместе с новыми накоплениями это составило более двух с половиной тонн металла очень высокой пробы. Но Гек не торопился его расходовать, денег хватало и без этого, несмотря на бешеные расходы по подготовке Гека к посадке. Война в городе тем временем шла на убыль: Гек и сам не ожидал, что враги так легко пойдут на переговоры и уступки, больше похожие на капитуляцию. Эти годы Гек и его люди беспрерывно воевали, безжалостно истребляя враждующие шайки. И Геку все казалось, что ложкой море черпает, но он не знал, что противоборствующие банды, обессиленные чудовищным кровопусканием последних лет, не желали больше тягаться за территории, принадлежащие давно сгинувшим поколениям гангстеров, их предшественников. Где они -- Дядя Том, Дядя Ноел, Дядя Грег, Дядя Кристос, Дядя Сэм... Только титулы в памяти и остались... Был бы жив Дядя Джеймс... Вот говорят -- крутой был бандюга, он бы еще мог что-то сделать с наглым уркой, но где тот Дядя Джеймс? А многие считают, что это он его и заделал в стародавние времена... Владения Гека раскинулись широко: все западные районы-острова, здоровенный северо-западный округ -- все местное уголовное подполье склонилось перед его эмиссарами. Гек возвел в ранг Дядек Тони-Сторожа и Эла-Арбуза, выделил профсоюзы и подпольную лотерею в управление Гнедым. От Дядек, заключивших с ним перемирие, в ультимативной форме потребовал через Арбуза, чтобы они не вмешивались в "пентагонные" проблемы. Делать нечего -- согласились. Пит Малыш проявил себя выше всех похвал, но к прежней трешке раскрутился еще на три года (за нападение на надзирателя) и фактически брал наследство Ушастого в свои руки, а заодно и верховенство во всем "Пентагоне". Гек, естественно, утвердил его зырковым. Кубика зарезали, Джон Китаец, под стать Малышу, тоже был на уровне. Лишенные поддержки с воли (а среди простых сидельцев гангстерам добровольной поддержки и не было) тюремные вожди сдались и приняли новые порядки со склоненными головами. Ушастому пора было на волю. Гек приготовил для него "трудный" район, переходящий в китайские кварталы, населенные, впрочем, и корейцами и вьетнамцами. Должен он был и выпалывать наркоторговцев, а именно: грабить и убивать, не соблазняясь на сам этот бизнес. У Сержа Ушастого младшая сестренка опустилась и померла на героине, ему можно было верить в этом отношении. Однако, несмотря на "революцию" в городской тюрьме, уголовный мир страны Бабилон не собирался снимать с "Пентагона" свое проклятие, и Гек ничего не мог с этим поделать. На воле. И вот пришел день, наступление которого Гек оттягивал под разными предлогами уже которую неделю. Все было рассчитано точно: Гек со всей свитой, но автономно, поехал в Иневию. Возле заранее выбранного ювелирного магазина Фант со своими людьми установил аппаратуру, просигналил, что все в порядке. Мелкий уголовник, одетый точно так же, как Гек, примерно одного роста с ним, подошел к витрине и с помощью гири на цепочке в два удара сокрушил толстенное, но обычное стекло витрины. Руками в перчатках выгреб хрустальную мишуру, замаскированную под драгоценности, обернулся, дав съемочным камерам четко снять его лицо, и побежал за угол (к машине). Здесь было самое тонкое место: мужика не должны были прихватить ни под каким видом, а убивать его шеф категорически запретил -- "это не по понятиям". Тачка рванулась с места в карьер, через два квартала подмена, билет на самолет до Фибов -- и на дно, пока все не образуется. Скромная свадебная группка через дорогу напротив тотчас же свернулась, вместе с фотографом и любительской видеокамерой, видимо не желая попасть в свидетели в такой радостный день. А Гек, стоявший за углом, удостоверившись, что все в полном порядке, быстрым шагом двинулся прочь с места происшествия. Полиция вычислила его легко и задержала буквально через пятнадцать минут. Два предварительно подвыпивших мужика, из местных связей, охотно дали показания об увиденном и -- "вроде бы он", "похож" -- опознали в Геке преступника. Естественно, что ни гири, ни украденного хлама при нем не было. Еще с полдюжины свидетелей более или менее внятно подтвердили, что именно Гек пытался ограбить витрину ювелирного магазина. Самуил Каршенбойм, хозяин магазина, хитрющий и прожженный делец, невероятным носом своим почуял нечто неладное в этих событиях. Через благодарных ему полицейских он разузнал предварительные данные о преступнике, через бабилонских родственников вдруг понял кто забрался к нему в витрину, и тотчас рванул в полицию -- решать дело миром. Однако следователь отмахнулся от него вежливо и попросил прийти завтра, без спешки. Тем же вечером Каршенбойма навестила делегация его неформальных защитников из местной еврейской банды. Глава клана, по кличке Ной, заметно нервничая, попросил Каршенбойма никуда не ходить и ничего не отзывать. Двое молчаливых незнакомцев, видимо близнецы-братья, одобрительно кивали головами, но в разговор не вмешивались. В местной синагоге даже мудрый раввин прислушивался к мнению Каршенбойма, который очень многое понимал в жизни, но был скуп на необдуманные слова. Один из незнакомцев порылся в боковом кармане, вынул оттуда стопку пятисотенных купюр и дружелюбно протянул ее Каршенбойму -- компенсация за витрину. Тот еще раз подтвердил свою репутацию умнейшего человека -- без колебаний взял деньги и расплылся в довольной улыбке, как от выгодной сделки (на самом деле суперстекло обошлось ему втрое дороже -- из Венеции везли). В этом однотомном деле сплошь выглядывали белые нитки, но только по части мотивов. Зачем боссу столичной группировки, большому боссу, как утверждают коллеги из Бабилона, лезть в паршивый магазин за фальшивыми побрякушками?.. Приехав для этого в Иневию, черт побери. И никаких попыток его отбить, никаких залогов и давлений на свидетелей... Пог Фоксель, следователь прокуратуры, вскоре получил в руки фонарик, освещающий странные события в ведомом им деле: Эли Муртез из Службы (еще одна столичная шишка, только официальная) прикатил в местный департамент Конторы на четвертые сутки после задержания Ларея и сидел чуть ли не верхом на следователе, суя свой толстый румпель в каждую бумажку. Что ж, из характера и направленности вопросов примерно понять случившееся можно: этот Ларей решил отсидеться подальше от воли, где ему припекло, видать, по самые помидоры, либо выполняет задание тех, кто за ним стоит. Ну и хрен бы с ним, а Фокселю плевать: сдал в суд, а там -- трава не расти... Свидетели есть, преступное прошлое есть, адвокаты мышей не ловят, угроз никому ни от кого... -- замучаются на доследование отправлять... Сам Ларей отнекивается, правда, но это уж суд решит... Суд определил: шесть лет с отбыванием наказания на специальном режиме (спецзона 26/3 на юго-востоке, плоскогорье, вечная мерзлота, четыре тысячи посадочных мест, лояльное администрации самоуправление из числа лиц, твердо ставших на путь исправления). Деньги могут не все. В этой истине Гек в который раз уже убедился, когда встревоженный Малоун поведал ему в комнате свиданий, что четырнадцатый спец, хорошо и полностью оплаченный, непостижимым образом вдруг заменен был на двадцать шестой, где, как уже вызнал Гек, правили бал скуржавые. Для Малоуна это была всего лишь неувязка в проекте, он немногое знал о пробах и зонной резне... Гек имел в виду возможность подобного поворота событий, хотя и у него в душе екнуло от многообещающей новости. Можно было упереться рогом и через крытку этого избежать -- дополнительный срок -- ерунда, пересмотрят дело по вновь открывшимся обстоятельствам ("свадебные" фото- и киносъемка решат вопрос в нужную сторону), но взыграло ретивое: так -- значит так! Ноги растут из недр Службы, это очевидно, разведка донесла ему о незнакомце из Бабилона, курирующем следствие... Они, стало быть, не оставили его своим вниманием... Ничего, придет пора -- и до кого-нибудь из них дотянемся, главное -- в живых остаться. Гек экстренно свалился в тюремную больничку с сердечным приступом, адвокаты тянули время апелляциями, люди Гека, устилая путь наличными, ринулись вносить все возможные коррективы в кадровую расстановку на пересылках и на двадцать шестом спецу. На самый спец удалось перебросить троих сидельцев, на которых можно было как-то рассчитывать. Этого было мало, недопустимо мало, но Гек решил: управлюсь... Или сдохну... Не так давно Дэниел Доффер скромно отпраздновал свое сорокалетие в кругу родных и немногочисленных близких. Из друзей и сослуживцев приглашены были только его заместитель Эли Муртез с женой и вдовец-пенсионер Игнацио Кроули, предшественник Доффера на посту главы Службы. В тот вечер никаким деловым разговорам ходу не было, только ели, умеренно пили и чинно танцевали при свечах под музыку прославленного струнного квартета, лучшего в стране. В разгар вечера прибыл спецкурьер от Господина Президента с секретным пакетом. Дэнни принял пакет, расписался где положено, вскрыл его и тотчас был пожалован генерал-полковником -- подарок от Самого. Нет служебных тайн в подлунном мире: получаса не прошло после очередного подтверждения того, что Доффер по-прежнему в фаворе, как закричали телефоны... Министр обороны, опытный царедворец, но плохой вояка, пробился первым. За ним отметился премьер-министр, за ним глава Конторы -- другой любимчик Господина Президента, противовес и явный недруг Дэнни, за ним Генеральный прокурор, далее начальник президентской гвардии -- нейтральный, но очень опасный генерал-майор, не по чину влиятельный, всякие иные бонзы, помельче рангом... Миг торжества вскоре вновь сменился буднями, работы меньше не стало -- жизнь продолжалась. Дэнни несколько утратил гибкость и порывистость в движениях, но сохранил армейскую осанку и почти прежнюю талию, плечи округлились и стали шире, крупная голова прямо сидела на мощной шее -- он был в самом расцвете лет. Эли, его друг и соратник, был всего на год старше, но смотрелся далеко не так внушительно -- мешали этому мешочки под глазами, брюшко над брючным ремнем, покатые плечи, вислый нос, который с годами не становился меньше. Но Эли некогда было заниматься своей внешностью, он круглосуточно работал, самолично курируя десяток самых тяжелых направлений. Даже дома, на отдыхе, он не мог отрешиться от работы и мысленно был там, в Службе... Дэнни сделал его генерал-майором, своим первым замом, оградил, насколько сумел, от подковерных интриг, но взамен валил на него новые и новые дела, не давая продыху и пощады. Он и сам от работы не бегал, так же тянул воз с утра до ночи -- шесть, а то и семь раз в неделю, -- но тут была существенная разница: кроме некоторых персональных заданий от Адмирала, Дэнни волен был определять, над чем работать дальше, Эли же редко выдумывал себе тему -- принимал к производству готовые. Но линия Ларея была одним из немногих исключений, когда Муртез забросил себе на горб дополнительное дело по собственной воле. Инициатором в свое время выступил Доффер, да закрутился в водовороте придворных интриг, почти забыв про странного урку с легендами вместо прошлого. А Муртез -- нет: от всего связанного с этим Лареем веяло неким... чем-то таким, от чего к любопытству примешивается озноб, словно смотришь вниз с балкона сотого этажа... Суббота -- короткий день в ведомстве Доффера: притихли коридоры, секретари (всегда мужчины на этом этаже) доложились по-военному и на собственных моторах отчалили отдыхать, уборщицы шкрябали швабрами по коридорам -- в кабинетах убирались под доглядом режимника-майора специальные, многократно процеженные унтеры, но их время еще не настало. Муртез запер собственный кабинет и теперь, как всегда, полулежал в кресле напротив своего друга и начальника, генерал-полковника господина Дэниела Доффера. Доффер, даже угнездившись в уютном кресле, сидел упруго и четко, руки на подлокотниках, слегка расставленные ноги -- одна возле другой, согнутые в коленях под строгим углом в девяносто градусов. -- ...Хрен его поймет, Эли, уж не знаю, что и подумать. Как ты и просил, я надавил на Контору и суд, но -- тяжело проворачивалось, не ожидал, честно говоря. В глаза -- улыбки, полное понимание, тут же руку на телефон и все такое прочее, но... Подспудное противодействие было очень сильно, Эли, и если бы не вмешательство Генерального прокурора... Это Жирный (генерал-полковник Сабборг, министр внутренних дел) под меня копает, иначе -- как объяснить? А может, это Ларей якшается с Конторой? И какая разница -- где ему сидеть? Ларей не мог направлять все эти дела? Муртез помолчал несколько секунд, вперился в потолок: -- Вряд ли. Он на нарах в это время куковал. Сам факт того, что он прихвачен вдалеке от дома по идиотскому делу, о многом говорит, но говорит, к сожалению, иероглифами, которые надо очень долго расшифровывать. -- Расшифровал? -- Частично. Мне, к примеру, ясно, что он сам полез за решетку, причем в "Пентагоне" сидеть не захотел. Что у него в банде творится -- неизвестно, то есть почти полностью, разве только косвенно, из сопредельных структур новости приходят. Темп резни сбавлен на порядок, его люди, по слухам, завоевали территории и разделились на несколько структур. Во главе каждой -- новый царь, по-ихнему -- Дядька. И в новой иерархии Ларею места не нашлось. Как развал Римской империи, но при живом Цезаре. Видимо, платой за мир стало низложение господина Ларея с последующей головой на блюде. Такова основная версия наших аналитиков. Иначе не укладывается его поведение в рамки здоровой психики. Косвенное подтверждение утраты Лареем своих позиций служит и прохладное поведение на суде адвокатов из конюшни Малоуна -- те могли бы развалить дело по формальным признакам, я следил за процессом... -- А на фига тебе оно надо, это дело и сам Ларей в придачу, Эли? -- Вот фишка! Помнишь, я сам тебе задавал этот вопрос -- слово в слово? Что ты мне ответил тогда? -- Ну, что? -- Что сам не знаешь, авось пригодится -- держать криминал на коротком поводке... -- Давно это было, у меня иных забот по горло... И я, кстати, задавался тем же вопросом в адрес папаши Кроули, было дело... Так, говоришь, не в самом Ларее суть затяжки в приговоре? -- Я ничего этого не говорил. Моя служба, не я, считает, что Ларей утратил влияние и вынужден скрываться от своих людей там, где они его не достанут, в зонах за пределами Бабилона. А отсюда следует, что тормоз не в Ларее и не из-за него... Может, и Жирный демонстрирует свой вес... -- А ты что считаешь, камрад? Со службой своей не согласен, со мной юлишь -- Эли, сукин ты сын, Жирному, что ли, продался?.. Достань конины из бара, потом оправдываться будешь... Муртез с преувеличенными охами и стонами сполз с кресла, добыл из бара початую бутылку арманьяка, два пузатых бокала, то и другое поставил на столик между ними, наплескал по полной и первый отхлебнул. -- Оправдываюсь: никогда не юлил, не кроил, никому не продавался. Второе: свою службу не упрекаю, но вот тут, -- похлопал себя по мягкой груди, -- что-то мне подсказывает некое второе дно в происходящих событиях. Все. -- Негусто, -- вежливо прокомментировал Доффер, убрал с бокала вторую ладонь и тоже отхлебнул. -- А-а, зараза, хорошо усвоилась, с огоньком... Вот так люди и спиваются... Тогда копи свои сомнения и ковыряйся в них по воскресным дням. У нас же с тобой есть более серьезные дела, и сейчас мы ими займемся... Но, Эли, держи меня в курсе, ладно? Я по поводу Ларея, пока он жив. Ты его на двадцать шестой спец не просто так отправил, как я понимаю, а с целью утилизации? -- Верно. Коли он правоверный урка, как о нем говорят, с местными якшаться не станет, да и не сумеет. Это ему не цепи рвать... И нам спокойнее станет... Хотя... И Доффер и Муртез пили редко и сравнительно мало, но в эту субботу изрядно назюзюкались: подкатило вдруг такое настроение -- если вдуматься, господа хорошие, все на свете дым, тлен, чушь и всяческая суета. Жены... а что жены -- разве они поймут, каково оно жить, не снимая хомута... Обойдутся один субботний вечер и без оперы с театром... Брось, Эли, не трусь, и все будет нормально. Хочешь, я с тобой поеду и все ей объясню? Она умнейшая женщина и все нормально поймет... Да, ты прав, никому нас не понять. Эх... В тот вечер Муртез был на самом краю полной откровенности, но и будучи пьяным -- струсил в последний момент, не смог признаться старому другу, что обманул его в предыдущей беседе о Ларее. Фотографии в фас и в профиль, показанные Дофферу, были вынуты из архивов, и изображали они бесследно сгинувшего лет тридцать назад Джеза Тинера, сходство которого с Лареем Дэнни отказался признать когда-то. Эли хотел тогда открыться для пущего эффекта, но упустил момент... Официально Тинер был расстрелян в радиоактивной зоне, во время эвакуации, но Муртез провел дотошнейшее архивное расследование, с показаниями, с идентификацией останков во время работы чистильщиков, -- и факты не подтвердились... Отпечатки пальцев не совпадали с Лареевыми -- тоже факт. Но факт и то, что в дерматоглифическом отделе долгое время действовал "крот", за мзду подменяющий отпечатки пальцев. Восемь лет Эли держал разоблаченного на прежнем месте, использовал в качестве приманного фонарика, но -- глухо заросла тропинка, ни Ларей, ни кто другой туда больше не обращались. Старика в конце концов отдали под трибунал и тихонько расстреляли: скольких подонков эта шкура спасла от возмездия... "Он молодо выглядит..." Эли почти физически слышал выкрик того кривого старика, известного ему только по документам... Козлы тупые и вонючие! Как они могли упустить связного... Без малого тридцать пять лет прошло, а Ларей -- все тот же, хоть сегодня те фотографии в дело вклеивай. Муртез, между прочим, сравнивал: Тинер тридцать (нет, даже больше!) лет назад, Ларей девять лет назад, Ларей недавно. Разница есть, но ее не больше, чем в серии снимков во время одного оперативного наблюдения. Качество неважнецкое, но все равно... Дэниел крепко верил в оперативное чутье своего друга: раз говорит, что ощущает нечто, -- значит, есть основания. Темнит что-то Муртез, недоговаривает... Нет-нет, упаси бог -- камней за пазухой не прячет, кому еще верить в этом мире, как не Эли... Или он стесняется чего-то, или боится престиж свой уронить нелепыми версиями... Ничего, время есть -- пусть утрясет в себе, разберется... Ларей -- тот еще тип... Эли правильно его спровадил в чужой муравейник, проблемы надо решать с максимальной эффективностью и минимальными затратами... Было бы время, занялись бы и Лареем вплотную... Эли, интересно, докопался как следует до Джеза Тинера или еще нет? Чертов Ларей (а может, и Тинер) -- этот взгляд трудно забыть... И никак не вспомнить... Да еще голова трещит с похмелюги... Славное выходит воскресенье... Птенчик мой, не ругайся, дай аспирину и запить... Сорокавосьмилетний Арвид Сабборг, генерал-полковник и глава Департамента внутренних дел, сидел в кругу трех своих замов и также подбивал итоги трудовой недели. Речь зашла и о Службе. -- Дэнни-то, Парашютист, точит зуб на нас, все время Адмиралу нашептывает... Да руки коротки у сопляка... У нас они хоть и погрубее, да подлиннее, да оно и понятно, мы их круглый год по локоть в дерьме держим, а они чистоплюйствуют... -- Шеф, так что они там с тем делом мудрили, чего им надо было? Сабборг в честь грядущего дня рождения уже принял на грудь не менее половины литра сорокатрехградусного виски, но кроме налитых кровью глаз и зычных матюгов ничто не выдавало в нем опьянения. -- Вот уж не знаю, мать их... С понтом дела просили спроворить этого... Ларея -- в другую зону, а сами палки в колеса вставляли... Может, примерялись -- насколько сильны их ставленники в наших рядах... Демонстраторы возможностей, мать их... Пришлось брякнуть на нейтральную территорию, Генпрокурору... Мы и сами сумели бы дожать, тем более формально -- их же просьбу удовлетворяли, но еще не время с ними вплотную связываться, их разоблачать... Тут они себя перехитрили-перемудрили: если Ларей их человек -- хана ему. Ван он, не Ван -- роли не играет... Боб, дашь отмашку на зону, чтобы от Хозяина никакого особого внимания: никакого, мол, Ларея не знаем, осужденный -- значит, сиди на общих основаниях. И куму двужопому намекни... Ситуация сама созреет, согласно их традициям... А потом и зону слегка почистим: развели, понимаешь ты, самоуправление да демократию. Моя бы воля -- я бы каждого десятого в тюрьмах да зонах... амнистировал бы... А остальных расстрелял бы к чертовой матери! -- Сабборг толкнул в бок своего заместителя и басисто захохотал, остальные за ним. -- Перестрелял бы, ей-богу!.. -- Хорошая мысля! -- Ха! Сам знаю. Адмирал не велит -- мировая общественность завоет... И на хрена ему эта общественность и ООН в придачу? Сила есть -- друзей не надо... За нашего Старика, дай ему Бог здоровья! -- А если выживет? -- Кто? -- Ларей этот... -- Не выживет. Ну а случись такое -- используем: ткнем когда-нибудь Парашютиста в парашу поглубже... Один результат мы поимели: знаем теперь, кто за Лареем стоит. Понять бы, зачем им это надо? Теперь-то вряд ли уже узнаем... Ах, ребятки вы мои, ребятки! Выпьем за мои сорок восемь -- через два года полтинник! Прожита жизнь -- как не было ее. Ничего, пока Адмирал в нас верит -- нам сам черт не страшен... Наливай, Боб... Малоун чувствовал себя препогано: второй раз Ларей доверился его связям и возможностям -- и второй раз неудача. Невелика заслуга -- повторять заученные до автоматизма фокусы и номера, а когда в экстренных ситуациях очутишься -- птфср-р-р! Малоун не давал взяток, на них у Ларея подручные были поставлены: этот... Тони... и толстяк-здоровяк, а он обрабатывал на связях чиновников-приятелей в департаментах Конторы. Не сработало где-то: Плискин божился, что чуть ли не сам Господин Президент вмешался и устным повелением сменил адрес отсидки... Чушь полная, но апелляцию, как говорится, некуда нести. Луиза уговаривает съездить в Мексику, отдохнуть недельку -- видит, что изнервничался... Да как поедешь -- ты в Мексику, а Ларей с пингвинами на нары, да?.. Ларей пишет, что все в порядке будет, вот чудак: он -- меня -- успокаивает!.. Тридцать три года -- возраст Иисуса Христа. Все есть -- деньги, работа, дом, семья (Малоун не удержался, достал портмоне и вынул оттуда фотографии своих любимых девочек -- Луизы и Анны). Эх, еще бы пацаненка завести... В Мексику так в Мексику, там тепло, тем более что Анна еще толком за границей и не бывала. Но прежде следует встретиться в клубе и поприжать за обедом Плискина: выяснить достоверно, откуда дул ветер. И не забыть договориться с айбиэмовцами насчет сетевого обслуживания... И хорошо бы совесть успокоить, да как с ней договоришься? И не виноват вроде -- а грызет, упрекает... Джеффри спросишь иной раз исподтишка, что там, да как -- молчит, но тоже -- вздыхает... Тридцать три года -- для чего живем, к чему стремимся... Ларей хоть и по-своему, но успел пожить на свете и что-то понять. Да, живет и стремится, и знает смысл своей жизни... Мне бы так... Гек не знал. А было ему в ту пору двадцать девять лет.

Глава 8

Любит -- не любит?.. К сердцу ли, к черту прижмет?.. Легко лепесткам... На итоговом заседании суда никого из людей Гека не было, согласно его же повелению. Только молчаливый Малоун сидел рядом и грустно сопел... Последнее слово: "Я не виновен"... "Встать, суд идет"... "Именем Республики Бабилон"... "...включая время предварительного содержания под стражей"... Шесть лет, минус один месяц, две недели и два дня... На двадцать шестой спец Гека повезли, как обычно возят осужденных: самым кружным путем, через горы, долы и пересылки. Но Гек не возражал: "круиз" помог ему вспомнить сидельческий быт и освоиться, настроиться как следует... На картагенской пересылке, одной из последних в маршруте, к Геку примкнул Сим-Сим, боевой двадцатилетний парнишка из команды Гнедых. Было в нем росту метр восемьдесят пять, весу под девяносто килограммов, нерастраченная наглость и гордость от осознания, что сидит рядом с Шефом. Сидел он второй раз, срок -- пять лет, но периферии не нюхал и волновался только о том, чтобы не облажаться перед Самим. О предстоящих "пробных" разборках он вообще не думал -- Ларей все знает, все умеет, да и кто осмелится против него вякнуть? Гек строго-настрого заказал ему обнаруживать знакомство по воле до прибытия на место, чтобы не разделили на этапе и не зафутболили Сим-Сима в другое место, поскольку, как полагал Гек, за ним возможен пригляд со стороны властей. На помывке в душевой, перед водворением этапа в Картагенскую крытку, Гековские наколки произвели на зрителей действие, сходное с медленным ударом тока: сначала тупое равнодушие, потом недоуменное понимание, а затем шок. По тюремной почте уже который месяц кругами катилась волна о том, что некий урка, чуть ли не мифический Ван, залетел с воли в их зарешеченные и заколюченные края, чтобы покарать неправедных и восстановить справедливость... Много легенд ходит среди сидельцев, все знают, как много в них сказки и сколь мало правды. А тут -- и медведь, и дерзкая тайная портачка против Президента, секрет исполнения которых давно утерян... Да еще подоспели старые рассказы о серой зоне, которую этот самый Ларей некогда обратил в черную, и еще более древние -- о цепях и президентском подвале и недавние вести о резне в "Пентагоне"... На этапах, в камерах и на зонах не принято лезть с бестактными вопросами, но когда в пустую камеру, рассчитанную на двадцать человек, затолкали шестьдесят, никто и не подумал оспаривать право Гека занять лучшую нижнюю шконку у окна. Сим-Сим разместился на верхней. Теснота была вполне терпимой, могло быть и хуже, поскольку когда к ночи народ взялся приготавливать ночлег, разбирать лежаки в углу у дверей (те, кому не досталось место на двухъярусных кроватях), то невостребованной осталась стопка примерно в треть от общего числа. Все временно на этапе: быт, знакомство, связи... Постоянен лишь тяжелый тюремный воздух, да размер хлебной пайки, да страх перед неизвестностью -- куда везут, что ждет впереди... Надзиратели не отвечали в полную силу за этапников, а потому лямку волокли, особенно в ночное время, в полтяги, им хватало забот и на стационарной половине крытки. И за этапных, если без побега, лычки не срывают и премий не лишают -- чужая, по сути, епархия... На второй день, а точнее вечер, последовавший за первым ночлегом в картагенской крытке и полным циклом пайкораздачи, камеру уплотнили еще на пять человек. Это была сплоченная блатная группа ржавой ориентации: четверо нетаков, давивших режим в допзоне No 22/2 и раскрутившихся на жесткие "спеца", а во главе -- опытный, в золото подтвержденный урка, по кличке Указ. Гек, сидевший за камерным столом с книжкой в руках ("Кон-Тики" Тура Хейердала), мгновенно узнал старого знакомого и товарища по малолетке, когда полная кличка того была Указатель, а Указом накоротке называли его свои... Указ заматерел в свои тридцать с маленьким хвостиком и сильно изменился внешне: широкие плечи и заметная сутулость гармонично дополняли его недоброе низколобое лицо, располосованное вертикальным шрамом от левой брови через уцелевший глаз до тяжелого подбородка. Когда-то, как помнил Гек, он вовсе не выглядел мощным, возможно, этому способствовала большая голова на хилом подростковом теле, но зато теперь он крепко смахивал на питекантропа в расцвете сил. Звезд с неба Указатель никогда не хватал, но и в глупцах не ходил -- это Гек помнил хорошо. Давняя страсть Указа к татуировкам должна была уже погаснуть сама собой: портачки плотно покрывали все видимые участки кожи, за исключением лица. Да и то на веках угадывались какие-то буквы, скорее всего, стандартные "Не буди"... -- Здорово, шпана! -- Указ, с поддернутым кверху правым углом рта, означающим улыбку, подошел к столу. Четверо его ребят, также довольно живописных, клином двигались за ним, бесцеремонно распихивая сидельцев, попавшихся на пути. Указ моментально вычислил главного в камере -- и по тому, как взоры местных сидящих уперлись в мужика за столом, и по описанию, которое он уже получил по тюремной почте (слух о бабилонском якобы урке далеко бежал по зонам и пересылкам... От тех слухов не уркой -- сказками и псиной скорее пахнет, что, собственно, и предстоит выяснить... и поставить на место... Ржавых заедали то тут, то там всплывающие россказни о древнем и мудром хранителе тюремной справедливости, который не хуже ржавых способен толковать заповедное и твердо противостоять лягавым. Да при этом -- не стальной и не цветмет, и не фрат трампованный, из мужиков поднявшийся, а -- чуть ли не выше золотого...). -- Ошибся номером, любезный, шпаны тут нет. -- Гек захлопнул книжку и без улыбки поглядел на Указа. Мысль была вроде как закончена, а фраза вроде бы нет... Но Гек и не собирался ее продолжать, зато в камере повисла тишина: тусовка начиналась... -- Ну-ну, и дальше что? -- Указ первый заполнил тишину проходной фразой, чтобы успеть собраться с мыслями. Он стоял -- руки в карманах "трофейного" пиджака -- возле стола, за которым сидел Гек, и бурил его взглядом. Но мужик, похоже, умел играть в гляделки ничуть не хуже, и взгляд у него был -- не подарочный. "Если и фрат -- то битый... Ха! Портачка -- землячковая! Тоже на пятьдесят восьмой чалился, только раньше намного... Кто он такой?" -- Смелее говори, папаша, будешь себя хорошо вести -- никто тебя не обидит... И встань, когда с тобой человек беседует! -- "Ну-ну" оставь для лошадей. Люди говорили -- Указ правильный, Указ понятия держит... А похоже -- как был ты Указателем, так и остался -- нет в тебе арестантской вежливости, маловато и понятий. -- Вот это не тебе решать, землячок. И не тебе борзеть. Тебя никто не знает, несмотря на звон. Ларей -- как там тебя? Ну-ка, объявись -- какой пробы? Медь, сталь, а может серебро, а? -- И опять ты нукаешь, что ужасно некрасиво. И на этапе такие вопросы задавать в лоб -- неправильно. Это только псовым под стать и лягавым на руку. И хотя ржавые, по нынешним временам, многое вольно толкуют, но старый обычай для всех честных бродяг -- это обычай, а не вонь парашная. Разве ты представился, порог переступив? Нет, ты наугад людей обложил, шпаной назвал. Да знаешь ли ты наши порядки, парень? Указ чувствовал, что дал промашку, мелкую, но все же... Но ведь он четко знал заранее, что никого из ему равных не было в камере. А тут этот старпер... Но не считать же его за ржавого, в натуре... Указ зло бухнулся на привинченную к полу табуретку напротив Гека и по новой вперился ему в переносицу (так легче гляделось, чем в эти сволочные зрачки). -- Папаша! Не тебе меня учить правилам жизни в доме моем. Меня подтверждали честные люди, они отвечают за меня, а я за них. Вижу, ты тоже с малолетки путь держишь... И я на ней был... Но и только. Я, может, из-за этого, из-за пятьдесят восьмой общей нашей мачехи, и разговоры пока по-хорошему веду. Но твое нахальство начинает меня доставать. Не тебе, понял, не тебе меня правилам учить, понял? -- Ты бы прискинул лепень, сынок... -- Ирония явственно слышалась в голосе Ларея, но взгляд его по-прежнему был холоден и угрюм. Вся камера, молчаливым кольцом окружившая сцену "тусовочного базара", зачарованно смотрела, как закоренело-бледное, сероватое лицо Указа покрылось багровыми пятнами -- тут не было двух мнений -- стыда; случайного народа в камере было немного, остальные же знали о существовании старинного, уже и необязательного пожалуй, но никем не отмененного обычая -- снимать верхнюю одежду, садясь за стол в камере (если не было ощутимого, минусового дубаря -- а здесь было тепло и душно). Указ попался, как последний "укроп", тому было бы простительно, да и с Указа при иных обстоятельствах никто не спросил бы за такую ерунду, но речь шла о правилах и понятиях, монопольными толкователями и хранителями которых с давних пор выступала золотая проба, та, в которую на Кальцекковском сходняке возвели Указа... А теперь -- в который уже раз за пять минут -- его ткнули рылом в незнание и несоблюдение... Стыд распирал Указа за собственную расхлябанность и глупость, стыд и черная злоба... Погоди, погоди, ублюдок... Сейчас... -- Ты прав, папаша, перегрелся я... -- Указ, не вставая с места, стянул пиджак и сунул его, смеясь, назад, Хомуту. -- Однако речь у нас идет вовсе не о том, как ходить и как садиться. Тебе был задан вопрос -- кто ты, кто тебя знает и кого ты знаешь. Что до меня -- сам же звякнул, что слышал обо мне, фэйс мой знаешь и погоняло... И другие меня знают -- чего представляться? А вот ты... -- Стоп. Давай соблюдать очередность: задал вопрос -- выслушай ответ. Согласен? -- Убедил. Слушаю тебя. Все слушаем... -- Отвечай за себя, не ссылайся на всех -- еще есть одно старое правило... Отвечаю: тех, кого я знаю, -- в живых уж нет, из современных -- по жизни не часто доводилось пересекаться, не моя вина... Разве что -- Дельфинчик, на "Пентагоне" соприкоснулись краешком. Еще кое-кого мог бы назвать, но это потом... Отвечаю, кстати говоря, всем -- как ты спрашивал, ибо одному тебе и не дал бы ответа. Пробой ты не вышел, с меня объяву требовать. В тишине, и без того изрядной, почти не слышно стало даже свистящего дыхания обалдевших зрителей. Подобного на своем веку никто из сидельцев еще не видывал и не слыхивал: авторитетному золотому публично такие слова кидать?.. И не от вражеской пробы, а как бы свыше... Мама... а не сам ли это... Мысли бешено скакали в голове Указа: маловероятно, что Ван, какие бы параши ни ходили среди сидельцев, но и не самозванец лягавской, две разогнутых зоны за ним, если сучий "Пентагон" считать, точняк... Любой ржавый руку бы отдал за подобный подвиг. На портачки бы самолично поглядеть, не с чужих слов, посмотрим, когда заделаем... да хоть кто он там... срочно надо заделать, намокро, не то авторитету -- п... -- Как понимать твои слова, чувак? Что твоя проба выше... или что я не в своей? -- Указ опять оскалился улыбкой и подтянул руки поближе к себе, словно готовясь к прыжку. Главное -- сбить этого гада с уверенной позы... пусть поменжуется... Нет, не так в своих мыслях видел Указ предстоящий разговор с непонятным пророком из черт те откуда: во-первых -- в возрасте мужик, но не так чтобы очень, младше гораздо, чем вычислялось по рассказам, во-вторых -- кто кого меряет да взыскивает?.. По идее, оправдываться и трясти регалиями должен бы Ларей, а теперь получается, что он, Указ, -- не какой-нибудь сявка с ординара -- оправдываться должен. А мужик -- как состав на рельсах -- не свернуть в другую сторону... -- Как? Ты же вроде претендуешь на роль объяснителя, который в советах не нуждается... Хорошо, разберемся вместе... Ты долги всегда отдаешь, когда божишься? А, Указ? -- Что это за пробивки? Чо мусолишь, не пойму? -- Вопрос задан. По твоему же требованию истину качаем. -- Отдаю -- иначе не бывает. К чему вопросец? -- К слову, раз уж речь зашла о "Веточке"-малолеточке, пятьдесят восьмой доп. Малька помнишь? Чомбе, Карзубого, Гурама? -- Чомбе помню, а с Карзубым -- с Энди, да? -- еще на тридцатом спецу два года чалились... -- А Малька? -- При чем тут Малек? И его припоминаю, шпилять был мастер... -- Ты у него ничего не занимал?.. Занимал... Да, Указ помнил тот случай, когда перехватил червонец до первой берданы, у Малька занял, да повязали его в тот злосчастный день да прикрутили год за "дурь" и портачку. Все законно -- форсмажорные обстоятельства, тогда отдать не мог -- разрешается позже, по возможности, с компенсацией... Помнил, помнил... А потом забыл... ох ты черт!.. -- Занимал. Я помню и не отказываюсь. Червонец на портачку. -- Отдал? Публично спрашиваю... Ну же подлюга! Такую мелочь во что раздувает! А следующий вопросик от этого ублюдка будет: "Божился?". Ну, вафель семипидорный!.. -- Ты кто, меня спрашивать? Мне и без тебя есть перед кем ответ держать и перед кем оправдываться, понял? -- Сказал и сразу осознал, что сглупил -- не следовало ставить вопрос и давать время на ответ... и откуда знает тот случай... перед сходняком-то я отвечу... -- Да я-то давно все понял. По понятиям -- ты прав: можешь держать ответ перед своей пробой, а здесь уклониться. Имеешь право... Так что? Что -- что? Право-то он имеет, конечно... Ну, хитрожопый же гад!!! Если он уклонится от ответа ("публично", мать и перемать!), авторитет он здесь в момент утратит, и подъемным краном его не восстановишь. Скажут -- дутый, гнилой и ершистый... Личный авторитет пострадает и авторитет пробы... А за это -- никакой сходняк не простит, хоть наизнанку вывернись. Если по ушам -- так еще награда, а то и на вилы... -- Не отдал, не спорю. Почему -- ты должен понимать, раз про тот случай знаешь... Но тут нет вопросов -- и я перед Мальком законно отвечаю по полной, на "американку". Заявляю при всех. -- Указ выбрался из-за стола, подошел к умывальнику, смочил руки и лоб. В голове ревели бесполезные обрывки мыслей: "Гад, гад... убить..." Обернулся резко. -- Но перед ним, а не перед тобой, псиное твое рыло... и скуржавое! -- ...Малька уж нет с нами, но он передал: не в претенз... Что-о-о?.. Сука ты позорная! Падалью отве... Впоследствии Гек неоднократно вспоминал тот эпизод, в тщетной попытке достоверно понять: действительно ли он хотел разрядить атмосферу и спасти Указа, или вдохновенно и вовремя подгадал фразу, чтобы создать у зрителей нужное впечатление... Задним числом хотелось ему думать, что от души говорил... Но с другой стороны -- случилось то, что случилось, и было оно рациональнее... Указ ринулся вперед со всей возможной резкостью и неожиданностью, вытянув кулаки в прыжке. Гек боком упал на стол и подался навстречу. Правой снизу в живот притормозил живую торпеду -- кулаки и лоб пролетели сверху -- левой ладонью поймал квадратную челюсть и резко, на разрыв, дернул вбок и вверх. Все было элементарно и запросто: через секунду Указ теплой еще колодой, животом вниз, валялся на цементном полу, а мертвые глаза словно изучали потолок. Гек наклонился к нему, не вставая, рывком вернул лицо на место -- отлично, абсолютно без крови обошлось... -- Батюшки светы! Да он никак шею себе свернул! -- громко удивился Гек. Он уже был на ногах и в упор глядел на свиту поверженного Указа. Секундное замешательство, вызванное быстротой свершенной дуэли, возможно и спасло им жизни: они ожидали, что Указ встанет и настанет ясность -- как действовать... Но Указ был мертв... -- Кому еще здесь мерещатся скуржавые? Тебе? -- Хомут протестующе замычал, прижимая к животу доверенный ему пиджак. -- Тебе? Или тебе? Лунь, Амбал, Сантьяго отскочили назад, сбились спина к спине, ожидая мочилова от всей камеры. -- Ну что жметесь? Или следы на вас?.. -- Махнул рукой: "Все в стороны!"... -- Вы четверо -- по жизни кто? В темпе! -- Нетаки. -- Лунь первый обрел голос и отвечал твердо. -- Без псины? -- Без. Со ржавыми идем. -- Верный маршрут. Повязки, хоровое пение, грабка зоны? -- Нет, нам это западло. -- Как и всем нормальным людям. -- Гек улыбнулся. -- Сим! -- Здесь я. -- Указа к дверям. Лежак подложи, как-никак -- уркой был. Хоть и дурак... Господа сидельцы! Есть шанс, что по слабости и недомыслию кто-нибудь из вас крякает в фуражку. Обращаюсь к ним. Подумайте до утра, подумайте изо всех сил: стоит ли рисковать собою из-за чужой ссоры. Парень неловко повернулся и свернул себе шею. А среди лягавых есть и такие, что за большие деньги родную маму отдадут, не то что уточку этапную. Поразмышляйте о сем.... Вы четверо! Оснований вам не верить -- пока нет. Можете, правда, постучаться и свалить, если замазаны. Если остаетесь -- на лежаки. Завтра тусовка продолжится, и тогда займете положенные места. Вопросы? Вопросов не было. "Положенные места" -- звучало двусмысленно, таковые и у параши бывают для некоторых категорий сидельцев... Но стукнуть в дверь -- зашквариться недолго и почти наверняка... лучше обождать... И чего Указ завелся, как дурачок? Не иначе -- следочки на нем обнаружились, ведь как все было, если вспомнить... Ох и долго им пришлось вспоминать тот случай: не раз и не два допрашивали их золотые урки на этапах и на зонах -- поодиночке и на сходняках, с дотошностью, какая ни адвокатам, ни следакам не снилась. Кто что и как сказал, кто где сидел-стоял, почему "Веточка", кого называл, как выглядел медведь... Карзубый погиб в побеге еще в восемьдесят втором, Чомбе сидел в туберкулезном спецу и прислал малевку с подтверждением: "Случай был, продолжения не знаю". На словах очень интересовался за Малька. Дельфинчик доматывал предпоследний год фибской одиночки, но сумел получить запрос и дать ответ: "Я с ним кушал. Не нам судить". Это послание от авторитетного Дельфинчика внесло сумятицу в урочьи ряды. Уж если чем Дельфинчик и выделялся среди центровых, то это повышенной наглостью, но никак не смирением. "Я с ним кушал" -- ко многому обязывает, особенно когда речь при этом идет об убийстве и публичном развенчании ржавого. Но рядом стоящее "Не нам судить"... Нет, почерк Дельфинчика, фуфла тут нет... Сходка в тридцать рыл (как обычно -- в межзонной больничке -- съехались на "филоне"), не считая присланных язычков от других авторитетных урок, склонявшаяся уже объявить Ларея гадом (за то, что поднял руку на золотого) и вынести ему приговор, -- смешалась. Да, Указ лажанулся, может, марафет ему мозги проел... Но Ларей... Но Дельфинчик... И письмена с медведем. Письмена и звезды от Субботы!.. А завещание на Крытой Маме от Варлака с Субботой... А все эти легенды о зонах... Действительно, на "Пентагоне", фраты бают, иные стали порядки, не позорные... вроде как. Может, Контора ставит зехера?.. А может, и нет?.. Бывали случаи, когда и сходка попадала в непонятное... Нет, спешить некуда и незачем, надобно смотреть... Еще сходки будут... Если бы Гек ведал о прощальном крике Субботы, как знать -- может, иначе бы себя вел, иначе действовал... Но слухи о Последнем Ване долгое время словно бы обтекали его, не задевая... Много ходило слухов, искажаясь и обрастая небылицами, так что если он и слышал нечто подобное, то все равно не узнавал в них себя. Лишь однажды намекнул он Дельфинчику о пробе своей, но это было давно... И Указу покойному, пожалуй, но там сам черт ногу в толкованиях сломит... А пока он твердо держался напутствия Ванов -- открыться, когда сам почувствует, что пора... Кряквы были в камере, само собой... Но по здравом размышлении -- местному куму -- ни стука, ни улыбки. Спал, проснулся -- жмур лежит. Все спали, никто не видел. Сам и помер, наверное... Попозже, зонному куму, можно рассказать; глядишь -- дачку бросит за информацию, а посреди дороги -- не-е-е... попка не лишняя, и голова тоже. Зонные кумы узнавали -- и кто на карандаш, кто в памяти оставлял. Что такое кум на зоне? -- слуга двух враждующих господ, Службы и Конторы. Плевать в любую сторону -- все против ветра будет. Сам о себе не позаботишься... Вот и копили информацию впрок, есть не просит... Тягнули однажды капитана Робетта в Бабилон с плановым отчетом, а там вдруг генерал Муртез интерес проявил: слово за слово в конфиденциальной обстановке -- вернулся майором, ждать вакансии на новую должность. А потому что сумел заинтересовать сведениями о новых внутриуголовных течениях. Зачем им это нужно в далекой столице -- бог ведает, у них своя политика, а у нас на дальних орбитах -- своя... Эли Муртез едва не задохнулся от волнения, когда услышал в рассказе о свернутой шее упоминание о Бобе-Геке-Мальке: вот он -- достоверный след связного от старых Ванов на волю, вот он, оставшийся Ван... Веяло от всей этой истории какой-то мистикой, неправдоподобщиной: годы идут-идут, а чертову Ларею все "между сорока и пятьюдесятью, крепко сбитый такой"... Робетта в тот раз подробно, насколько мог, рассказал ему и о пробах, и о современной расстановке сил в зонно-уголовных джунглях; Муртез и раньше понимал все это, но только в общих чертах, без поправки на современность... Муртез прошелся по кабинету, остановился перед зеркалом -- оттуда пялился на него с брезгливым недоумением мужчина неспортивного вида, тоже ведь между сорока и пятьюдесятью, скоро сорок два прокукует... Эх, глупость выстроил собственными руками, надо было бы выдернуть его, Ларея, в специальный, "Служебный" каземат, или хотя бы в "Пентагон": времени мало, а ведь зная невероятную истину и наблюдая, так сказать, в микроскоп, можно было бы многое прояснить. Риск признания наличия живого представителя официально уничтоженной "уголовно-террористической" группировки -- он меньше, чем интерес к данному феномену... В крайнем случае, памятуя о былых догадках, можно было бы замаскировать его в разработке под английского шпиона. А теперь, пожалуй, шабаш... Если узнает, куда его определят, -- откажется... э-э-э... подниматься (?) "на зону" -- тогда еще есть шанс, вернем в Бабилон. А если согласится, то там ему и конец с кисточкой. Может, через оперативные службы его предупредить? Задним умом все мы крепки -- поздно, он уже -- то ли жив, то ли не очень. Информация с мест -- большую задержку имеет, "конторские" сотрудничают сопровождая свои услуги зубовным скрипом, но не больно-то на них надавишь -- Сабборг сидит на мохнатой лапе у самого Старика... Дэнни, впрочем, тоже, но ведь Дэнни, а не Муртез... А у Муртеза и основной работы выше крыши, по Штатам, по Британии, по Мальвинам... Лишь бы только Адмирал войны не затеял, тут уже не Аргентина будет: мы -- бритам, они -- нам... Полыхнет так, что... Надо будет Дэнни все и полностью доложить о фактах и догадках, в две головы лучше думается... Ах, ты, сраный гром и е... молния! Может быть, уже и докладывать-то не о чем? Подождем с докладом, подождем... Гек скучал. Пару дней его развлекали допросы по поводу покойника Указа, но никто ничего не показал, и списали человека по "несчастному случаю". Во время очередного шмона из камеры изъяли книги, зубную пасту, карандашные грифели и иную "неположенку", которую знающие свое дело вертухаи привычно находили в привычных "начках". Кое-что, наиболее важное в арестантском быте, оставалось, конечно: карты, кости, бритвы, те же грифели и стержни от шариковых ручек, деньги... И вертухаи об этом знали, и сидельцы понимали, что те знают и опять нагрянут в неожиданный момент; но таковы были правила игры: одни ловят, другие прячут. Если, скажем, поместить в относительно простом тайнике заранее обреченные на обнаружение предметы -- "жертвоприношение", то лягавые остальное полегче ищут: результат-то уже есть, отчетность и так в порядке будет. Но и надзиратели понимают: ну случись чудо, вывернули все до пылинки, а потом что? -- запрещенных предметов не обнаружено? Ну-ка, попробуй не найди еще один раз!.. Тусовка прошла успешно, народ занял положенные места, люди приходили-уходили, а Гек вторую неделю ожидал последнего этапа на место назначения. Из команды покойного Указа почти все ушли в этап, оставался только Лунь, который после трех оглядочных суток окончательно уверился в Геке и держался рядом, вызывая ревнивые косяки у Сим-Сима, поскольку тот считал себя вправе числиться первым помощником при шефе. Но Гек относился к обоим ровно и особо не выделял никого. Скука его отчасти носила нервный характер: ожидание хуже наказания (банальная истина -- все равно истина). Показывать неуверенность и напряжение -- категорически нельзя, чтива нет, в камере тишина и покой: чуть что не так -- Лунь и Сим-Сим вместо утюгов работают, рвение проявляют. Байки травить -- разучился Гек, нет охоты, а других слушать -- тысячу раз он все эти приколы и легенды слышал. Как-то запел один парнишка песню: "Так я сел в девятый раз, потеряв при этом глаз, потому что -- Черная Суббота...". Гек дослушал ее до конца, стал расспрашивать -- откуда песня, кто сочинил, да знаешь ли, о чем и о ком поешь? Парнишка не знал, окружающие тоже, для них Черная Суббота -- просто кличка для рифмы, а главное -- веселый мотивчик очередной блатной песенки, невесть когда и неизвестно кем сочиненной... Гек не стал им ничего пояснять. К чему?.. -- Ларей! А тебя ведь на двадцать шестой определили. Это правда? -- Правда. -- Ну и... как же ты теперь?.. Зона-то псиная? -- Скуржавые там, все правильно. -- Упрешься рогом? -- Поднимусь. -- А... как же?.. -- Да вот так. Кофе-какао пить с ними не намерен, не думай. Просто я всеми фибрами ощущаю, что выбора мне нет: откажусь -- еще хуже чего придумают. Меня ведь не только лягавые пасут, есть нюхачи и покруче и попротивнее. -- А ты почем знаешь? -- Во время шмона в первой пересылке мгновенно нашли у меня два потайных кармашка на теле, да даже и не нашли -- кумовья сразу туда сунулись. А знали об этом только некие мальчики из столичной Службы -- заметь, не из Конторы, -- которые пасли меня, еще когда я припухал в Пентагонной больничке. До этого, до суда, ни на одном шмоне не находили. Видимо, после инструкция пришла. Почему пасут -- знать не знаю, шпионов им, видать, не хватает. А что зона скуржавая, так это -- пока... Случаются ситуации и похуже. -- Похуже -- редко бывает для нашего брата, если вообще бывает. И зона-то -- проклятая, жить на ней -- западло... -- Лунь, дружище, только не вздумай учить меня правильной жизни. Да сядь, я не в претензии за вопрос. Но учись думать своей головой: зона проклята, и проклята за дело. Но если бродяги будут обходить ее стороной и только из-за забора кулаком туда грозиться -- что получится? Как там порядок восстановится -- Божиим промыслом, что ли? Фраты и обиженка как сидели, так и будут сидеть, думая, что их порядки -- общепринятые. Лягавые -- как правили со своими псами, так и будут править. Навеки, что ли, в нашем доме чуланы загаженные смердеть будут? Половина зон в стране -- псиные... Лунь поразмыслил и, ощутив, что Ларей не прочь поговорить и настроен спокойно, недоверчиво покачал головой: -- Так, да не так. Туда надо этапом идти, большим этапом, чтобы нетаки, золотые, фраты -- заодно стояли. Сучню -- под корень, прихвостней -- к параше. -- Красиво говоришь. Только чтой-то давненько туда правильные этапы не ходили. Времена Большой Рвакли миновали, всем теперь нравится спокойная жизнь. А гангрена расползается. Но есть такое слово -- диалектика, хотя я сам скорее метафизик. А диалектика -- это примерно как твое "так, да не так", только по-научному. Рвакля утихла, но значит, и "жучкины" пробы потеряли лягавской патронаж. То есть -- у администрации они по-прежнему в помощниках, но поддержки, той, старинной и безоговорочной -- нет. И еще... Слушаешь, нет? Лунь жадно затряс головой, внимая философским откровениям старого урки. С верхнего яруса свесил круглую голову Сим-Сим. Вокруг шконки собралось еще с полдюжины слушателей, молодых парней, из числа сочувствующих урочьим идеям. Гек покосился, но разгонять аудиторию не стал. -- Так вот. А еще свершилась революция в зонном царстве-государстве, которую все ощутили, да никто не заметил. Раньше ведь как было: лягавская Контора -- люди государственные; Главпес велит им использовать сидельцев в качестве дармовой рабочей силы, да еще госзаказы назначает. Не выполнишь -- останешься без погон, а то и без шкуры... Ну, те -- вниз спускают, раздают задания по зонам да по командировкам, а там -- ниже, по отрядам да бригадам, с тем же стимулом: выполнишь -- пайка, не выполнишь -- могила. Но в главбудке -- новый Главпес (слушатели поежились, но продолжали внимать), на дворе -- новые времена. Разрешили на воле широко бизнес разворачивать, к кормушке другие рыла пробились. Им теперь эти самые заказы только подавай: он станок за сто тысяч купит, да к ним вольняшку-другого за сто тысяч годовых приставит, они наворочают, как тысяча кустарей-сидельцев, да еще с качеством и без саботажа. Что дешевле и выгоднее? Ведь сиделец -- он только условно бесплатен: землю под зону -- предоставь, охрану, колючку, электричество, персонал... О качестве работы я и не говорю... И о воровстве архангелов наших... Вот и получилось, что работы в зонах поубавилось, а соответственно и понукалова. Теперь работа больше на пряник стала походить, чем на кнут. Верно я говорю, ребята? -- В цвет. -- Худой, жердеобразный Кубарь, мотающий уже третий срок за мошенничество, осторожно, но с неторопливым достоинством вступил в разговор. -- Раньше -- ты в отказ, а тебя гнут, ты мастырку -- тебя в БУР. А теперь -- в очередь стоят, да нарядчика максают, чтобы только работу дал. Теперь даже деньгами, хоть и малыми, платить стали за работу. Есть работа -- в лавочку ходишь. Нет работы -- жди кешер с воли или подыхай: кормят нынче погано, хуже прежнего намного... Но проба, которая на зоне, скажем, свой кусок с работяг всегда имеет. Фрат -- горбит, блатной -- спит. Скуржавые -- беспредельщики, все жилы тянут. Стальные не лучше. Золотые -- те малость полегче орудуют. Лунь мгновенно ощерился в его сторону: -- Парашу несешь! Ржавые с фратов добровольно в общак имеют, без гнулова! -- Помолчи, малый, не так ты много видел, чтобы меня выправлять. А я скоро полтора червонца барачного стажа накручу, да за свои слова всегда готов ответить. Но что правда -- то правда, на промзону силком никого гнать не надо по нынешним-то временам. -- Именно (Гек, к огорчению Луня, оставил без внимания не слишком-то лицеприятную оценку блатного мира из уст Кубаря). А потому и надсмотрщики над рабами -- стали менее нужны. Но по инерции старая телега долго еще катиться будет, пока на камень не наедет... -- Какой камень? -- Каменный. Ну, все. Напыхтели -- дышать нечем. Расходись, братва, а я придавлю часок перед обедом... Лунь, ты понял мою мысль? Лунь тотчас вернулся к шконке, где сидел Гек. -- Наверное да, хотя, может, не совсем. А ты не боишься, что заложат твои речи? -- Не боюсь. Я сейчас куда больше волнуюсь за свои ближайшие дни: я поднимусь на зону No 26/3, но боюсь, что среди розовых лепестков на моем пути будут попадаться и тернии, в смысле шипы... Гек отвалился на цветастую, тощую, но все же не казенного образца подушку -- в карты выиграл третьего дня, да сон не шел. Делать предварительные заявления хорошо и нетрудно, а реально выжить в предстоящие годы -- это задача не из самых простых. Пришел язычок с воли -- утешительного мало. Ребята шустрят вокруг двадцать шестого спеца, но все снаружи. А как оно там внутри повернется -- ой-ей-ей... Да еще водолаз в углу бубнит и бубнит, то ли проповедует, то ли исповедует... -- Сим, позови-ка сюда Анафему... Бывший католический священник, в насмешку прозванный сидельцами Анафемой, действительно сидел на свой шконке и проповедовал в узком кругу прозелитов, вспомнивших бога в тяжких условиях отсидки. Сам он слыл на голову ушибленным и мало приспособленным к жизни человеком. Срок он получил за то, что попытался продать золотую церковную утварь на черном рынке, но попался с поличным. Земная власть из уважения к церкви отвесила ему всего семь с половиной лет, а духовное начальство лишило его сана и чуть ли не отлучило от церкви. Отец Амелио, ныне Анафема, рассказывал, что -- да, был грех, но деньги он собирался раздать своим прихожанам, лишившимся имущества и крова в результате наводнения. Сидельцы хохотали, но верили "падре", уж очень он был чудаковат и непрактичен. На пересылку он попал после того, как на утреннем разводе публично предал анафеме главного на своей восьмой допзоне блатного Хрыча. Зона была скуржавая, и порядки там царили соответственные, но священнику по традиции полагался полный кус и прочие послабления. Чудак чудаком, но у отца Амелио хватило ума, чтобы не переть на рожон и внедрять проповеди Христовы только добровольцам из нуждающихся. И вот однажды ночью его разбудили и представили перед самим Хрычом, битым уголовником, некогда разжалованным из золотых, да не пожелавшим принять участь простого фрата-трудилы. Теперь он истово служил скуржавой вере и даже сподобился перевестись, как исправляющийся, на более "курортный" допрежим, где и правил по своему людоедскому разумению. Отца Амелио против воли ввели в курс дела: два шныря, по очереди дневалящие в Хрычовом бараке, проворовались -- тяпнули сотню из тумбочки у самого Хрыча. Вернее, проворовался один, но неизвестно, кто именно. Кража случилась на стыке дежурств, твердой отмазки ни у кого не было, авторитетом, естественно, они не пользовались, денег ни у кого из них не нашли. Допросы с битьем и простейшими пытками результатов не дали: оба знали, каков будет итог признания, и упирались намертво, плача и божась "на парашу". А может быть, и действительно никто из них виновен не был, но для предстоящего правежа это никакого уже значения не имело. Хрыч любил обставлять дело театральными эффектами: он объявил несчастному отцу Амелио, что вручает судьбу подозреваемых в руци Господни, пусть-де, мол, святой отец укажет на виноватого, всевышний не попустит ошибки... Отец Амелио, уразумев, что от него хотят, -- осел на пол почти без памяти, но это его не спасло: вылили ведро воды на голову, подняли на ноги и повторили, чтобы протянул перст и указал виновного. Дальнейшее падре смутно помнил, потому что омрачен был разум его, только впоследствии понял из посторонних уст, что попытался слабыми своими пальцами выцарапать Хрычу глаза. Отца Амелио сперва унимали, потом отоварили дубинкой по голове и отволокли на место. Утром на своих койках нашли двух покойников -- обоих шнырей: таков был соломонов суд Хрыча. И тогда отец Амелио, собрав все свои силы, дотерпел до развода и выкрикнул анафему Хрычу. Следствие зашло в тупик -- один-единственный свидетель, да и тот ушибленный. Тем более что вину взял на себя (за два куба чаю и блок сигарет) помоечный пидор с нераспечатанными двадцатью годами срока. Администрация прекрасно понимала, что к чему, но все, что могла сделать для бедного священника, -- отправить его в другую зону, где до него не дотянулись бы скуржавые. -- Скажи мне, святой отец, ты ведь сана лишен? -- Только рясы, сын мой. Один лишь Господь лишить меня может сана, за мои грехи в будущем и прошлом. -- Отец Амелио стоял перед шконкой Гека, по-монашески сунув крест-накрест руки в рукава своей выцветшей до голубизны, но чистой робы. -- А как же ты узнаешь, если оное случится? Земные глашатаи воли Его для тебя, как я понимаю, не авторитет? Отец Амелио поднял на Гека глаза, устремленные до этого в бетонный пол. -- Извини, сын мой, я не совсем понял вопроса? -- Как ты узнаешь волю Всевышнего, не перепутав ее с гордыней собственной либо наущеньем дьявольским? -- Я смиренный и недостойнейший раб Господа нашего, всеблагого и всемудрого, грешен я и неискусен в риторике, но глас Господа -- не перепутаю, нет, не перепутаю... Гека развлекла страстность и доверчивая твердолобость отца Амелио, он решил подшутить над ним. -- Ой ли? Не грех ли гордыни движет твои уста в подобной речи, святой отец?.. Э-э! Моя очередь, святой отец, откроете варежку, когда я закончу. Итак, из твоих слов получается, что не нужен тебе посредник, толкователь и арбитр в твоих взаимоотношениях с Господом и волей Его? -- Именно так, сын мой, прости, что попытался перебить тебя. Не нужны мне посредники и толкователи воли Его. -- И Римский Папа в том числе? Согрешит ли он, утвердившись в ином, отличном от твоего мнении о воле Божьей? -- Почему он должен иметь иное мнение? Непогрешим Святой наш Отец, я написал ему о себе и жду ответа из Ватикана. Он поймет мою правоту и даст прощение, и отпустит мне мои вольные и невольные прегрешения. -- Ну а как прочтет и не согласится? -- Буду молиться Господу, чтобы просветил меня в воле Своей! -- Считай, что твои молитвы услышаны. Я тебя просвещу и все тебе открою. Можешь считать меня посланцем Господним, узри же чудо... Отец Амелио твердо перекрестился раз, другой, наконец собрался с духом: -- Не кощунствуй сын мой, не богохульствуй, прошу тебя! Может быть, и велик авторитет твой в узилищах земных, но для Небес ты лишь червь в кучке зловонного праха. Я буду молиться за тебя, ибо душу твою искушает нечистый. -- Отец Амелио вновь перекрестился, тихим шепотом творя молитвы. Гек сделал минутную паузу, чтобы не перебивать религиозный экстаз отца Амелио, а потом продолжил: -- Само собой, грешен я, святой отец. Так грешен, что подозреваю -- отступился от меня Господь, да и Дьяволу теперь нечего волноваться и сторожить мою душу от всепрощающего Господа и его пронырливых ангелов, никто ее не отобьет и не украдет. Всеми грехами одержим я, а в настоящую минуту больше всего обуревает меня жажда прелюбодеяния... Но увы, не согрешить -- архангелы не выпускают... Так о чем я... Ага. Но сейчас речь идет не обо мне. О тебе, святой отец. А я лишь озвучиваю волю Его и мнение Его по ряду вопросов. Почему бы и нет, собственно говоря? Для Господа нашего, с его запасами милосердия -- почему бы и не избрать уста закоренелого грешника, чтобы?.. -- Наущения нечистого -- вот что тобою движет, сын мой. Опомнись и молись, молись изо всех сил, молись, и я встану молиться рядом, сын мой. Сатана не всемогущ! -- Но хитер. Я говорю -- Сатана хитер. Помолчи, а то мы ходим вокруг да около и никак не сказать мне то, к чему я призван высшими силами... В прежнем твоем узилище Хрыч понуждал тебя отдать на заклание одного из двух человецев по выбору твоему. Так? -- Кто о... -- Ты отвечай четко и желательно кратко, без богословских красот и рассуждений о свободе воли. Так было? -- Да. -- Ты отказался? -- Отказался. И никто никогда... -- Стоп. Будь добр, повтори вкратце, святой отец, что тебе предложили и от чего ты отказался. Может быть, я и в тенетах дьявольских, но, надеюсь, своим вопросом не склоняю тебя ко греху? -- Правда безгрешна, а мне скрывать нечего в жизни моей. Узник, по прозвищу Хрыч, дьяволово отродье, хотел, чтобы обрек я живую душу на смерть. Я же отказался. -- Прекрасно и благородно... было бы. Почему -- было бы? Святой отец, я располагаю только тем, что услышал от тебя, и ничем больше. Не позволяя домыслов и догадок, а также гадания на кофейной гуще, спрошу лишь: твоя последняя фраза -- истина или наущение дьявольское? Еще не поздно, отрекись от нее, признай грех... -- Не отрекусь, отвечаю душой за каждое слово. -- Азартно. Однако душа -- не лавы, на кон не поставишь... Хрыч -- отродье сучье. Не знаю, как на небесах, а в земной юдоли от ножа ему укрыться будет вовсе нелегко. Но если даже душа его и висит на х... у нечистого, то его предложение к тебе -- это глас... Это еще вопрос -- чей... Да, вопрос, который предстоит сейчас обдумать тебе, а не Иоанну Хризостому. Чье это было предложение: небес или ада? И от чьего предложения ты отказался... Тихо, я же сказал! Теперь выслушай, подумай малость... и можешь потом говорить сколько угодно, я стерплю. Что тебе предложили и что ты услышал: выбрать, у кого отнять жизнь... или кому сохранить?.. Утром, как я помню из твоих слов, оба ведь жмурами обернулись... Так каков был твой выбор, святой отец, и от чего ты отказался -- губить жизнь или спасти жизнь?.. Отец Амелио вскинул было руки, да так и замер с открытым ртом. Население камеры с веселым любопытством прислушивалось к диспуту: а ведь пахан-то -- утер нос долгополому, ишь -- стоит да трусится весь, и крыть нечем. -- Вот почему вещал я о гордыне, способной исказить самое послание Божие... Покайся же, отец Амелио, велик и черен грех твой, под стать Хрычевому... Тут промолчать бы Геку, не добивать бесталанного отца Амелио, но не удержался и бросил он эти глумливые слова. Отец Амелио уронил руки вдоль хилого тела, согнулся и без единого слова побрел к своей шконке на нижнем ярусе. В тот день отказался он от обеда и ужина, почти все время лежал, бормоча про себя тихо-тихо, а что бормотал -- не понял никто, должно быть, молился... Как удавился отец Амелио -- никто не слышал, вероятно под утро, когда сон наиболее крепок и неотвязен. Факт тот, что снял он с себя зонную робу, клифт на рыбьем меху, разодрал на полосы, связал вервие, укрепил за опору шконочную, уперся руками -- и в ад, без надежды на покаяние и христианское погребение. Сидельца трудно удивить смертью, всегда она рядом. Одни досадовали, что лишились слова божьего, вселяющего надежду и изгоняющего скуку, иные предоставили горевать соседям, а сами быстро -- кто успел -- поделили дневную и вечернюю пайки, так и нетронутые отцом Амелио, да еще утреннюю пайку с приварком. Козырную шконку тоже освоили в момент и без предрассудков. Выводы же сделаны были народом вполне конкретные, поскольку вся жизнь сидельца конкретна и не до абстрактных парадигм и силлогизмов ему: с Лареем шутки плохи, не по нему -- так уроет. * * * В Бабилоне Гекова рать с воодушевлением приноравливалась к самостоятельной жизни. Война практически закончилась, жить стало попроще. Заочное руководство издалека -- это совсем другое, чем тяжкий постоянный догляд сурового Ларея. Эл Арбуз и Тони Сторож достаточно легко и быстро вошли в уголовный бомонд столицы в качестве полноправных Дядек, мелкие инциденты и одиночная стрельба в счет не шли. Сложнее было с Парой Гнедых: они жестко правили двумя профсоюзами -- портовых рабочих и транспортниками, не собираясь делиться властью и полномочиями ни с кем, включая соратников по "Коготку", протянули лапы и к курортному Хаммору, столице кинобизнеса. Они же, с благословения Гека, совершали набеги на владения иневийских и фибских гангстеров. Природа не наделила ни одного из братьев особым умом, но борзости, настырности и здравого смысла им вполне хватало, чтобы процветать и неукоснительно следовать линии, прочерченной для них Лареем. А Ушастый, так тот вообще считал себя зырковым по Бабилону, оком Лареевым. По жесткости своих понятий и беспримерной, нерассуждающей преданности кумиру он занимал самый крайний, экстремистский фланг в рядах организации Гека. Его территория и влияние не шли ни в какое сравнение с владениями Сторожа и Арбуза, команда боевиков насчитывала от силы два десятка парней, но именно он собирал деньги в общак, в том числе и со Сторожа с Арбузом, и с Гнедых. И "Пентагон" в лице Малыша однозначно ориентировался на Ушастого. Даже братья Гнедые, Пер и Втор, не решались скалить на него зубы, а бывало -- и советовались с ним по некоторым деликатным вопросам. Никаких деловых отношений ни с кем, кроме как со "своими", из роскоши -- только длиннорылые моторы с броней и бабы в "нерабочие часы"... Дела в "китайском" районе продвигались туго: Ушастый привык экономить время с помощью пластида и автоматов, что приносило плоды даже в гнилых винегретных районах, но здесь все было совсем иначе. Узкоглазые на прямой конфликт вроде бы и не шли, на все соглашались, но... Денег от них не поступало, его людей никто и никак не мог понять, ставленники же из местных, двое уже за три месяца, бесследно пропадали... Ушастый злился, посылал карательные экспедиции, хотя и трудно было врубиться -- кто там у них основной и всем заправляет, но результат получался прежний: с тем же успехом можно было пинками наказывать землю... Сказать, что вся Гекова шатия-братия жила между собой душа в душу, было бы сильным преувеличением: центробежные процессы разводили вчерашних соратников далеко друг от друга; Гнедые завидовали Сторожу, тот Арбузу, Арбуз опасался Ушастого, Ушастый недолюбливал Сторожа и Арбуза, те -- его, Сторожа раздражали и тревожили пограничные действия Гнедых, Малыш мечтал о воле и постоянно слал на волю Ушастому язычки с претензиями к нему и остальным... Единственное, что цементировало их воедино, -- страх вызвать недовольство Ларея и потерять его расположение и уважение. Удила ослабли, Ларей сидел далеко, но он был все еще жив. Его добровольная "схима" по-разному была воспринята ближайшими: Сторож, Арбуз и Гнедые не одобряли про себя Лареев задвиг и первое время чувствовали себя несколько неуютно без опеки и, как бы это сказать, без "последней инстанции", на которую можно было бы свалить бремя окончательного решения серьезной проблемы с непредсказуемым результатом. Но они скоренько привыкли, и временами им казалось, что в перспективе и без "шефа" вполне реально делать дела. Малыш и Ушастый с глубоким уважением оценили такое решение, хотя и не вполне понимали его причины. Из ближних один лишь Фант (Малоун, как непричастный к "делам", не в счет) остро переживал уход Ларея: он, Фант, не бог весть какой вождь, но был при "шефе", подчинялся только ему, был относительно свободен в деньгах и планах; а теперь приходилось выбирать -- на кого ориентироваться. Тони Сторож был пообразованнее Арбуза и не такой жесткий, но Арбуз зато не собирался вникать в детали, довольствуясь результатами и следуя правилам, установленным при Ларее. Ушастый же и Гнедые Фантом даже не рассматривались: техника сложнее ножа и автомата была недоступна их пониманию, так что Фант выбрал Арбуза себе в патроны, от него же получал деньги и дополнительные, помимо рутинных, задания. Когда на Ушастого пришла с пересылки последняя по времени малява от "шефа", тот не колебался, собрал всех основных, довел до них содержание посланий, передал приветы и потребовал денег, людей, полномочий и подстраховки: предстояло ехать в стотысячный городишко Белая Сельва, где располагались аж три зоны, в том числе и та, куда сосватали Ларея, и попытаться решить (и не то что попытаться -- решить однозначно) проблемы, поставленные перед ними Лареем. Следовало собрать всю доступную информацию по обеим сторонам "колючки", поискать подходы к администрации, разместить на некоторое время десяток толковых ребят с убедительными документами, деньгами и разнокалиберным "стрекоталовом", наладить "коней" для зоны, быть готовыми к неожиданностям. Гнедые вызвались поехать и оперативно все возглавить, но Ушастый не доверял их горячему нраву и слабому знанию зонной специфики, о чем и сообщил им прямо, не выбирая выражений. Гнедые не смолчали и принялись отругиваться, не возражая по существу, поскольку все же понимали правоту Сержа (Серж Кордилья -- так записали Ушастого в церковной книге при его рождении, а кличку он получил много позже, по очевидному признаку) насчет опыта и знаний. Арбуз повысил голос, хряснул мохнатой пятерней по столу и прекратил базарный гомон: правильно, Серж должен ехать, но и они все готовы сделать то же в любой момент, если понадобится. С деньгами проблем не будет, если речь идет о черной наличке, а людей и документы подберем, тщательно, но быстро, суток за двое -- за трое. Если потребуется белый нал, Втор обеспечит в нужном количестве и Тони, вероятно, добавит из своих каналов. И Фант поедет с оборудованием и ассистентами. Нет возражений? Нет. Тони останется здесь при любом раскладе и в случае чего повоюет за всех -- гниды вокруг так и шастают. Тони, что скажешь? Тони говорил на совещании меньше всех боссов, но вместо ответа вывалил на стол три папки с информацией: по городу Белая Сельва, по офицерскому составу зоны (недавно сумел купить "крота" в канцелярии сектора департамента по зонному хозяйству Юго-Востока), по городской администрации (оттуда же). -- Это к вопросу о том, кто на месте может больше пригодиться. С белналом сейчас напряженка, но -- наскребем сообща, после сосчитаемся, кто и чего тратил... Надо будет, жребий кинем -- имеется в виду, мы с Элом, кому ехать, кому оставаться. В остальном возражений вроде как нет. На том и порешили. Мнения Фанта, как самого младшего на совещании, не спрашивали, но он и сам был рад-радешенек хоть чем-нибудь непосредственно помочь шефу там, на месте... Стукнула и открылась форточка на входной двери, отъехала прозрачная плексигласовая загородка, и в затихшую камеру просвистел пропитой шепот надзирателя: -- На "Лэ"... -- Лессинг. -- Еще... -- Ларей. -- Да. На "Сэ"... -- Симс. -- Сим-Сим почти выкрикнул свою фамилию, в тревоге от того, что его с шефом могут разлучить по разным зонам. Но надзиратель погасил его тревогу дежурным "да" и проговорил негромко: -- На выход, с вещами...

Глава 9

С ладони неба У врат Земли и Феба День стекает в ночь. Что такое "локалка"? В прежние времена зона разделялась на две основные и несколько мелких зонных образований. Основные -- это жилая и рабочая зона, а есть еще и кумовской домик, и казармы охраны, и караульные помещения, и вахта... Рабочая -- промзона, функционально разбита на ряд цехов или автономных производств, жилая -- ряды бараков, клуб, котельная, столовая и так далее... Но покойный Господин Президент Юлиан Муррагос в самом конце долгого правления привел свой порядок и в пенитенциарную систему: жилые зоны еще и внутри обрели перегородки из колючей проволоки, чтобы не шастали сидельцы из барака в барак, занимаясь неположенными деяниями, чтобы не мешали Конторе заниматься нелегким делом в местах заключения -- управлять и исправлять. Теперь каждый барак имел свой клочок территории, затянутый колючкой и сеткой-рабицей: хочешь -- так сиди, хочешь -- на соседей посматривай. Сообщение между "загонами" осуществляется через специальные проходы-двери, возле каждого несут дежурство сидельцы с повязками, зарабатывают дополнительные передачи, свидания, а то и досрочное освобождение. В скуржавых и близких к ним по духу зонах -- все просто: с белой повязкой ДСА (добровольное содействие администрации) ходят даже "основные", блатные властители зоны; повязочников там -- тьма, это чуть ли не привилегия. В "черных" зонах, где сидельцы ориентированы на ржавую пробу, случаются с этим и проблемы, когда никто не хочет на себя цеплять "псовый" знак, обрекающий носящего на презрение и участь изгоя. Но и там, как правило, вакантные места все же заполняются сидельцами из неуважаемого отребья: кто-то должен и выгребные ямы чистить, и по полу шнырять... Ушастый сумел загрузить унтера из канцелярии двумя тысячами талеров и ящиком приличной трехлетней "конины" иневийского розлива: Ларея и Симса определили в четвертый отряд, где и промзона стояла локально, за забором, поскольку в промзонном четвертом цеху работали с клеем на ацетонной основе. Строже строгого налажен был в цехе контроль за расходованием драгоценной массы, но все равно то там, то сям находили сидельца в глухой отключке -- добыл и надышался! Таким образом, в этом пункте пожелание шефа было выполнено, но работы все еще оставалось через край. Двоих надежных ребят также удалось определить в "четверку". Вольняшка-телефонист согласился "водить коней" -- проносить через вахту запретное (еще бы он не согласился -- дело привычное, а эти платят втрое!)... Он же, вольняшка, подсказал, с кем из вахтенной службы "можно иметь дело"... На зону подвезли вечером, когда сидельцы уже поужинали и коротали срок в бараках. В субботу их повели бы в клуб, на просмотр кинофильма, но была среда. Осень в этих краях скоротечна: две недели дождей, потом заморозки со снегом, потом снег с морозом, потом морозы с метелями, за ними метели со снегом... Полгода -- и опять весна перед коротким летом. Этап намерзся еще перед вахтой -- хотя по местным понятиям и не холодно было, но вновь прибывшие не перешли еще на зимнюю форму одежды, вдобавок и без жратвы остались, дрожали -- кто в чем... Наконец начальник режима и замхоз разделили этапников (двадцать четыре морды -- довольно маленький этап) по отрядам, и унтеры повели сидельцев по своим местам. Староста четвертого барака, угрюмый толстяк лет пятидесяти, у входа принял списочек из рук унтера, попрощался небрежным поклоном и пошел в глубь барака. -- Ждите здесь, -- процедил он вполоборота, перед тем как уходить. Новичков было трое: Гек, Сим-Сим и невзрачный мужичок, лет под тридцать (второй срок за квартирную кражу). Гек через оконце проследил путь унтера до вахты и обернулся. Барак был как барак, типовой, на двести пятьдесят шесть мест, два крыла, по сто с лишним шконок в каждом. То крыло, в котором они оказались, было, по всей видимости, "главным": староста направил свои стопы именно в левый торец, где было отгорожено две или три каморки для "господ". Сидельцы откровенно рассматривали вновь прибывших, шушукались между собой, но не подходили и вопросов не задавали -- ждали "начальство". Гек ленивым шагом выдвинулся вперед и спросил: -- Куда пошел этот гондон с большой повязкой на руке? В будку? Барак замер. Гек говорил отчетливо и громко, чтобы слышно было даже на крайних шконках. -- Да точно говорю: здесь откуда-то псиной разит, ребята! Притерпелись вы тут, что ли, что не чуете? Я спрашиваю -- где тут сучий кут? Там, что ли? Уж ежели мне в этом доме жить, то псины здесь быть не должно! Гек медленно и уверенно двинулся вдоль шконок, сжимая и разжимая кулаки. Занавески в углу отдернулись, и оттуда просунулись удивленные лица местной "знати": они еще не поняли, что им кто-то бросил вызов. -- Кому нравится гнулово собачье -- в стороны отхлыньте, кому надоело -- присоединяйтесь, ребятки! На ходу выхватывая что-то железное и узкое из сапог, с боков подскочили двое -- Сим-Сим узнал их в лицо, Гек по описаниям. Он вовсе не рассчитывал на дополнительную поддержку сверх этих ребят, но один за другим к ним присоединились еще двое, с треском содравшие повязки с рукавов. Вшестером они шли, остальные нейтрально смотрели. Геку сунули что-то в руку -- заточенный металлический штырь, сантиметров сорок пять в длину и полтора сантиметра в толщину. Гек взвесил и передал его налево Сим-Симу. Шторы в скуржавом углу отлетели в стороны, местные блатные встали полукольцом; рыл -- десятка полтора, оценил Гек навскидку. Впереди возвышался здоровенный, пожалуй, двухметрового роста детина, метис или мулат, черт его маму знает... Ростом он напомнил Геку Дядю Джеймса, а в плечах -- еще шире будет... И моложе... -- Ты, что ли, здешний Главжучка будешь? Точнее -- был... -- Тебя уже нет, -- спокойным басом прогудел детина вместо ответа. -- А остальным отныне будет очень легко срать. Вс... Х-акх... Геку удалось заставить главаря открыть рот и заговорить, а значит, и расслабиться. Дальше времени терять было нельзя; Гек рывком, стараясь сохранять вертикальное положение, придвинулся к нему и провел сумасшедшей силы и скорости квартетный удар: левой в живот, коленом в пах, лбом в падающий навстречу нос и правой снизу в челюсть. Затем так же вертикально отодвинулся на прежнее место. Весь каскад с подходом и возвращением занял не более секунды. Гек уже стоял на прежнем месте, а Жираф (кличка главаря) только начинал превращаться в бесформенную кучу на полу. Гек подождал, пока все осознают случившееся, сплюнул на него и громко произнес: -- Будет жить. У параши... -- И внезапно для окружающих пронзительно крикнул: -- Крой сук, ребята! Помедлил пару мгновений (чтобы крик успел впитаться в умы) и ринулся на правый фланг... Решительность и натиск многое решают. Геку удалось сместить атаку своих ребят вправо, за собой, так что на несколько секунд скуржавые лишены были возможности реализовать численный перевес. Тем временем Гек вывернул из пальцев оглушенного им очередного скуржавого небольшой ломик, и дело пошло быстрее. Главное -- постараться обойтись без трупов, хотя бы в первый день, но уж как получится, не предусмотришь... Толпа, вначале смотревшая на схватку с наружным безучастием, затлела от вида крови и крушения ненавистных идолов и вдруг вспыхнула злобой и жаждой мести. -- Гаси!!! Если бы пришельцы дали слабину в драке или перед нею -- не занялось бы пламя бунта, но с десяток скуржавых валялись уже в крови, а двое побежали было по проходу вдоль двухъярусных шконок... Бежит -- значит бей! Бегущих сбили с ног и уже топтали простые барачные фраты... -- Бей псов! -- Крик из десятков глоток перекинулся в другое крыло, где тоже обретались пара скуржавых с пристяжью. Сим-Сим управился с одним противником и катался по полу, сцепившись с другим. Кровь заливала ему лицо, но ничего серьезного, как успел заметить Гек, просто щека рассечена... В свалке мелькали и двое "десантированных" Ушастым, тоже молодцы ребята! Гек единственный сохранил ясную голову: надо было заканчивать, для большой мокрети время еще не настало. Он схватил табуретку, хватил ею одного из скуржавых и запустил прямо в окно. Брызнули и зазвенели стекла -- наружная охрана должна были услышать, да и "привратники" обязаны сигналить... -- Стой! Шухер! Всем по нарам! Псы на марше! -- Гек крикнул, повторил, толкнул одного, второго... Действительно, завыла сирена, залаяли собаки, послышались крики команд через мегафон. На удивление быстро барак затих и сидельцы бросились по шконкам, на ходу срывая с себя одежду. Гек осмотрелся. На поле боя лежали скуржавые -- то ли живые, то ли уже покойники. Двое из них были в сознании, один полз к выходу, оставляя за собой широкую красную полосу. Жираф как лег в зародышевой позе после Гековых ударов, так и лежал не шевелясь, но за него Гек был уверен -- жив, если не сердечник, оклемается через часок, но со сломанной челюстью и яйцами всмятку... Гек схватил за плечо Сим-Сима и толчком показал ему на пол: -- Ложись и глаза под лоб. Очнешься, объяснишь: напали, ударили, кто -- не видел... Третьего, попутчика, не было видно ни в драке, ни сейчас. Нет, в драке он участвовал как мог, Гек вспомнил. А сейчас он где? Хм! Третий оказался ушлым мужичком, он, не дожидаясь, сам себе выделил место на шконке одного из скуржавых и сейчас изображал спящего... Лягавые ворвались в барак с собаками на поводках. -- Всем оставаться на местах! Огонь открывается без предупреждения! Это кто? Взять!.. Той ночью никому не спалось: скуржавых отволокли в санчасть, а оттуда на морг-автобусе в больницу. Сим-Сим якобы очухался и остался до утра в санчасти -- кости все целы, видимых повреждений внутренних органов -- не обнаружено... Весь барак до утра сотрясал грандиозный шмон с обычными побоями -- искали заточки и свидетелей. Дураков не было: все заточки валялись на местах боев, а свидетели обнаружатся после, да не на глазах у всех, а в хитрой будке, у кума... Но все равно искали, а если со следами драки -- и метелили для профилактики... Повезло в тот вечер всем: Геку, скуржавым, бараку, администрации -- ни одного трупа, а то бы... Но все же успел кто-то стукнуть на Гека, прояснить случившееся... В наручниках, в ножных кандалах, его сбросили сначала в штрафной изолятор. Потом, под утро, когда зона утихла, спустились бить... Гек успел ударить разок в ухо одного из надзирателей, после этого его, беспомощного в кандалах и наручниках, пинками свалили на бетонный пол и пинками же продолжили битье. Время от времени кто-нибудь из надзирателей наклонялся, чтобы достать его тело резиновой дубинкой. Гек катался под их ударами по полу, более или менее удачно укрывая голову и наиболее уязвимые участки -- живот, почки, пах... Унтеры вошли в азарт и никак не хотели уставать: проклятый подонок до сих пор в сознании, ничего, взмолится еще, да напрасно... Геку пару раз посчастливилось подставить под удар сапога свои ножные кандалы -- вот и сейчас унтер взвыл, кланяясь и хромая отковылял в угол, чтобы снять сапог и как-то унять боль в ушибленных пальцах. Но легче не стало: трое оставшихся получили дополнительный оперативный простор для своего "футбола" и, хрипя от ярости, продолжали смертным боем лупцевать новичка, посмевшего нарушить зонный порядок... Унтеры -- тоже не железные: время от времени они устраивали перекур, утирали пот с разгоряченных загривков и щек, отдохнув -- опять принимались за Гека. Потом их выдернули наверх к начальству. Целый час их не было, за это время Гек слегка пришел в себя, прослушал кости и потроха -- все вроде цело, хоть и дрожит дикой болью, но долго не продержаться -- насмерть забьют... Унтеры вернулись отдохнувшие -- и вновь за свое, опять вчетвером -- подонок должен быть сломлен... Гек терял силы, уже и не было так больно, в сознании мешались явь и бред, тело переставало подчиняться инстинкту самосохранения и только сотрясалось под ударами... Обед. Унтеры перекурили в последний раз: -- Отдыхай пока, гад, паскуда, тварь говенная! После обеда -- начнем. Это еще только разминка была... После обеда им вернуться не довелось -- нежданно-негаданно нагрянула чертова санэпидкомиссия из мэрии, болталась по территории до самых сумерек, все нарушения искала, всюду побывала -- и на "тузике" (на помойке), и в сортире, и в камерах, и в казармах... В штрафной изолятор их не пустили, само собой, отвели глаза идиотам штатским, но и "рихтовать" пока было нельзя: от изолятора до других служб -- рукой подать, крики услышат, пытки им померещатся... Да, слышимость была приличная. В воспитательных ли целях, а может и по халатности, звуковая изоляция в "шизо" никуда не годилась. Кроме руководства зоны, все обычно могли слышать воспитательные процессы, в нем происходящие. Вот и на этот раз, помимо сидельцев, взбудораженных ночными событиями, вольняшки и обслуживающий зону наличный состав знали суть происходящего в изоляторе. Ушастый недаром старался: уже к полудню ему и его людям, ждущим в готовности номер один, донесли и о ночной свалке, и о побоях. Двадцать тысяч в ноздри небогатому начальнику городской санэпидслужбы -- и наспех собранная внеплановая комиссия приступила к работе... Тем временем Ушастый взялся за списки, Фанту с его ребятами также нашлась работа -- прослушать все телефонные разговоры зоны с городом... К вечеру Ушастый уже выявил имена и адреса избивающих, а также и тех, кто их менял в 21-00. Раздосадованные и неудовлетворенные унтеры во главе с охромевшим Куном Кранцем попросили сменщиков ничего не предпринимать до начала следующей смены, оставить "борзого" им (согласно осеннему сложному скользящему графику, они две недели дежурили в режиме сутки через сутки, сменяя друг друга). Те согласились легко (по пятьсот на рыло от людей Ушастого). Кун Кранц так и не добрался в тот вечер до дому, где ждала его старенькая мамаша и жена-бензопила, -- угодил под поезд. Ему пришлось сделать для этого изрядный крюк к железнодорожному переезду, да Ушастый по такому случаю не поленился, лично подвез. Но и Ушастый понимал, что излишества могут только повредить, поэтому никаких иных следов насилия на останках покойного не обнаружили. Еще одному унтеру, выбранному наугад, неизвестные хулиганы переломали обе руки в собственной парадной, а обоих оставшихся другие неустановленные лица просто крепко, в кровь, избили, ничего при этом не говоря и не объясняя. Труп Кранца обнаружили немного за полночь, отвезли в морг, опознали... Лем Джонс, накачанный лошадиной дозой обезболивающего, уже спал в послеоперационной, с прибинтованными к шинам руками... Избитые терялись в бесплодных догадках до самого утра... Хозяин зоны, как водится, торчал в Бабилонской командировке (необременительные отчеты и кабаки с однокашниками), начальник режима, оставшийся на хозяйстве, хотел было заказать расследование, да осекся в мыслях своих: ясно, в чем дело, куда там... Да вскроется, что он покрывал пытки осужденных -- и так уже пошли невнятные звонки от депутатов, адвокаты закрутились столичные, унтеры-идиоты с белыми от испуга глазами: "ничего не знаем, никого не подозреваем..." Угораздил черт плешивого дурака не вовремя укатить... А... может и он... -- руки длинные у мерзавцев -- ...знал, что к чему... Его подставил, чтобы в затылок не дышал... Что же делать, черт возьми?.. По счастью, у начальника режима имелась на такие случаи всамделишная недолеченная язва двенадцатиперстной кишки, благодаря обострению которой он и взял отпуск по болезни. Заменил его с умеренным энтузиазмом начальник хозчасти, поскольку за порядок вместо двух отсутствующих начальников, по большому счету, он и не отвечал полною мерой, а сделать акцент на некоторых полезных решениях -- за несколько самостоятельных суток -- можно и вполне безопасно... Через трое суток, когда вернулся Хозяин зоны, он все же был зван на ковер и получил нахлобучку с выговором за самовольную смену фирмы, поставляющей уголь для зоны, но выговор для пятидесятитрехлетнего подполковника без академии -- не больше чем пятнышко в послужном списке, даже на пенсию не повлияет, а вот угольная контора явно не забудет его в своей благодарности, уже не забыла -- на двадцать пять тысяч, и еще обещала... (Вариант с угольком придумал Тони Сторож, державший постоянную связь с Ушастым и Фантом, а фирма контачила с ним и через профсоюзы -- с братьями Гнедыми.) Администрация зоны не то чтобы боялась общественной огласки и шума как такового, а скорее не хотела привлекать внимания бездельников из контролирующих служб -- "в чем причина беспорядков там у вас, почему побоища и поножовщины, где воспитательная работа и авторитет власти..." На совещании зонного руководства с помощью нехитрых эвфемизмов и патриотических панегириков в сторону Господина Президента было решено инцидент в четвертом отряде не раздувать, а в Бабилон накатать очередную слезницу о недостаточных правительственных заказах на работу: осужденным-де, мол, нечем заняться, отсюда возможность беспорядков. Кум пребывал в молчаливой оппозиции, но спорить не решился -- он на этом месте недавно, и враждовать с аборигенами -- силенок и "компры" маловато. Но ничего -- в мутной воде можно еще будет рыбку половить, да и "маршалы" в подопечной зоне обнаглели: вместо того чтобы верно служить -- свою политику гнут, от наркоты до самосудов... Вот и пусть почешутся, а потом -- либо сами прибегут за помощью, либо поскользнутся на мокреньком и вляпаются по уши... У каждой из сторон было свое видение ситуации, они действовали соответственно или, напротив, бездействовали... Гек отвалялся в "браслетах" почти до полудня следующего за "воспитанием" дня, когда его сначала расковали и сводили к адвокату (Малоун прислал), а потом положили в больницу. Гек сообщил, что ни к кому претензий не имеет, сам споткнулся и ушибся (присутствующий при беседе кум облегченно вздохнул), на содержание не жалуется. Таким образом, штрафной изолятор сам собой отпал в никуда, а Гек семь дней провел в отдельной палате тюремной больницы (семь тысяч капитану, начальнику санчасти, и по пятьсот фельдшерам -- от Ушастого) с телевизором и посещениями (два раза Ушастый и один раз Фант -- по тысяче за получасовой визит). Оклемался Гек на диво быстро, разве что сине-зеленый с разводами копчик долго еще побаливал -- сапог тяжелый попался... Гека выписали в пятницу, Сим-Сима тоже, но на неделю раньше. Шестнадцать человек из числа избитых скуржавых, в зависимости от тяжести полученных травм, распиханы были кто куда -- одного, с переломом позвоночника, отвезли в Картагенский госпиталь, а впоследствии сактировали с первой группой инвалидности, четверых продержали несколько суток в межрайонной, подконтрольной скуржавым больнице (но в другом корпусе, не там, где лежал Гек) и вернули долечиваться "домой"; восемь человек пустили в межрайонной якорь на два-три месяца (Жираф в том числе). Трое человек отделались ушибами, выбитыми зубами и "легким испугом", их выписали через сутки-двое. Но никто из шестнадцати в четвертый барак уже не вернулся -- путь туда был им теперь заказан. Ребята из команды Гека времени зря не теряли: они продолжили, согласно указаниям Гека, восстановление порядка, по минимуму прибегая к мордобою и угрозам. Тотчас был упразднен пятидесятипроцентный сбор с работяг, взамен же предлагалось добровольное пожертвование в общак, но не более пяти процентов от притекающих к сидельцам сумм. Все нетаки, мгновенно возникшие вокруг новой воцарившейся кодлы, обязаны были отстегивать не менее десяти процентов от доходов. Опущенные и "вставшие на путь исправления" в общак не допускались. Нетакам не разрешалось новым обычаем носить повязки категорически, фратам-трудилам -- прямо не запрещалось, конечно... Опущенным повязки предписывались в обязательном порядке. К моменту прихода Гека в отряд во всем бараке насчитывалось не более двух десятков повязочников из числа парафинов, обитателей "курятника" и нескольких фратов, добывающих такое близкое, пальцем тронуть, досрочное освобождение; что им теперь косые взгляды вчерашних кентов -- воля ждет... Старая пословица справедливо утверждает, что короля делает свита. Люди Гека во главе с Сим-Симом рассказывали то одну, то другую историю о Ларее, постоянно ссылались на него, утверждая новый порядок, подтверждали слухи о столичном урке и тюрьме "Пентагон"... Ларей -- так звучало должное к употреблению имя, оно же прозвище, но заглазная кличка, пока еще рыхлая и неустойчивая, уже появилась: Чтив Бабилонский (читать любит -- слухи такие ходили). Кое-кто уже спрашивал Сим-Сима -- не Ван ли последний пожаловал к ним на зону, однако Сим-Сим, в душе подозревающий то же самое, только ежился и многозначительно молчал... Слухи о моментальной расправе с надзирателями-унтерами, посмевшими поднять руку на знаменитого урку, со скоростью тюремной почты разбежались по зоне и выплеснулись за ее пределы. Перед этой новостью померкла и отступила чуть в тень новость предыдущая -- о том, что в четвертом бараке свершился переворот. Однако главпахану зоны и его приближенным как раз первая новость представлялась наиболее важной и наименее приятной, поскольку застала их врасплох. Да, внутренние мятежи случаются повсюду и никто от них не застрахован, но обычно им предшествует долгое закипание, агентурные сведения о недовольных и их заводилах. А тут -- на днях еще Жираф и Бонус гостили за бутылочкой и стирами в черезследующем шестом бараке, а ныне -- Жираф чуть ли не дискантом петь собрался, а Бонус -- парализован, на волю готовится, бедолага увечный... Слухи, слухи... Ну не один же поганый урка шестнадцать человек измордовал, всем бараком небось метелили... И мужик в возрасте, хорошо за сорок, фраты болтают, кто видел его... Расспросили этапных по баракам -- точно, непростой мужичонка в новоселы к ним попал, сказывают -- ржавый, а иные болтают без ума, что Ларей этот -- самый настоящий Большой Ван. Бред бредом, но -- чем черт не шутит: ведь даже лягавые вроде как хвост приподжали. Да-а, ситуацию следует гасить, пока не разгорелась... А ведь и Фикс, и Моторный -- из бывших золотых -- тоже вспомнили предания о сюзеренском предсмертном выкрике последних Ванов -- то ли молодо выглядит оставшийся Ван, то ли вечно молод... И трудилы заурчали по углам, иной чуть ли не огрызается... Ничего, найдется лекарство и против оборзевших фратов из четвертого барака, да и не только из четвертого, если понадобится, и против поганых урок, не в свои ворота лезущих... Только как бы не захлебнулись бы они от того лекарства, на четвереньках стоя... Ларея встречали всем бараком. Впереди Сим-Сим со счастливой ухмылкой на лице, сразу за ним оба "десантированных" бабилонца, рядом с ними соэтапник Гека Бычок (в шутку прозванный так за свою плюгавость), чуть глубже и дальше -- пятеро новокрещенных нетаков. Все остальные молча и с великим любопытством наблюдали за происходящим от своих мест; сидельцы из другой половины барака столпились в "переходе" либо у шконок своих земляков и кентов из главной половины барака, куда они зашли под разными предлогами в гости. Гек с порога поздоровался общим приветствием со всем бараком, за руку с каждым из своего нового окружения, а Сим-Симу, в знак особого расположения, даже выделил легкий подзатыльник. После чего проследовал в торец барака, где в углу, отгороженном занавесками, его ждала одноярусная шконка с дополнительным матрацем и накрытый банкетный стол, составленный из восьми тумбочек. Ели впятером -- Гек и его "угловые". Гек не пил, Сим-Сим тоже, вслед за шефом. Бычок хлопнул полстакана, оглядел обстановку и шустро перевернул посуду вверх дном: харе! Валет и Форд, еще с Бабилона предупрежденные о чудачествах шефа, пригубили по глоточку и забыли про свои стаканы, как и не было их, а выпить хотелось, конечно... Однако выпивки было заготовлено ровно половина ящика -- пять литров коньяку. Через час Геку, вкратце введенному в курс местных дел, были представлены один за другим все пятеро нетаков, за ратные подвиги и поддержку признанные таковыми, поскольку ничем серьезным, кроме формальных повязок и самого факта отсидки на б... зоне, они себя не запятнали, если мерять по урочьим понятиям. А Гуго Север даже умудрился миновать и повязки, что теоретически позволяло ему в будущем подниматься в своем авторитете вплоть до золотой пробы. Остальным нетакам, повязку хотя бы день носившим, в ржавые путь был, конечно, заказан, но в последние десятилетия в "правильном" уголовном мире появились прослойки очень высокого ранга -- фраты трампованные, к примеру. Фрат трампованный, из-за досадных мелочей в "анкетных данных" не могущий стать ржавым, имел право, тем не менее, руководить зоной, даже быть зырковым по целому краю, присутствовать на "золотых" сходках "с правом совещательного голоса"... Гек поговорил с каждым, в конце беседы собственноручно преподнося полный стакан коньяку и бутерброд с закуской. -- Пей-пей, сегодня можно... Затем настал черед нового старосты барака, предварительно, без Гека, намеченного угловыми на это место (Гек одобрил и утвердил), за ним троих солидных и уважаемых трудил, а в конце -- нескольких ребят из перспективного молодняка, которым делами еще предстояло доказать свое право числиться в рядах нетаков и носить черную робу... После аудиенции все еще оставалось пять невыпитых бутылок. Одну Гек приказал заначить на всякий случай, а четыре велел отнести в близлежащие "семьи" -- группки сидельцев, объединенных землячеством, дружбой или иным каким интересом, проживающих, как правило, на соседних шконках, как в вагонном купе. Таким образом плодилась несправедливость -- чем "близлежащие" лучше "дальних"? Однако и в этом был расчет, основанный на простой психологии сидельца, да и просто человека: чем ближе к "светилу", тем потенциально лучше, глядишь -- внимание обратят, обломится чего-нибудь. И не сразу, быть может, но постепенно врубался механизм естественного и в то же время искусственного отбора: близкие по духу и помыслам стягивались поближе и пространственно, создавая прослойку более или менее преданных, надежных поданных. Переменчива судьба сидельца и зачастую не от него зависит: сегодня королем сидит, а завтра и... похуже... Оттого и не принято здесь загадывать на завтрашний день -- сегодня хрен с ним, а завтра видно будет... Ни для кого в четвертом бараке не было секретом, что остальные девятнадцать (бараков) живут по прежним правилам, а скуржавые вожди отнюдь не смирились с наличием в их рядах отряда-бунтовщика, возглавляемого кучкой горлопанов. Будет и кровь, и опускалово -- кого оно коснется? Никто не застрахован, это понятно, но основной "элемент" -- трудилы-работяги -- как работали, так и будут работать (если она есть, работа), как были серой массой при "господах", так и будут ею вовеки; их всех не перебьешь и не опустишь, тянуть не с кого будет и руководить некем, так-то вот! Одного-другого, бывает, могут и "воспитать", и землянуть, а чтобы всех... Угловые и нетаки -- те другое дело, им отступать некуда и пощады уже не вымолить. Ну а пока -- они наверху. А на самом верху, в пределах барака, авторитетный урка Ларей, Чтив Бабилонский. Да только некогда ему, видно, читать -- все шепчется, совещается, то одного к себе за занавеску тягнет, то второго. На промзону нырнул пару раз, что он там кнокал? Выставил бесповязочные посты у межбарачных дверей, хмурый вечно -- зыркнет глазом, будто ножом погрозится... Но не борзеет и в свинство не опускается, как Жираф со товарищи... А Геку было о чем волноваться. Через месяц после первого бунта в восьмом отряде вспыхнул еще один, стихийный. Фратов шибко достали зверства и поборы скуржавчиков и их пристяжи. А на жестком режиме не шелупонь сидит -- основательные люди, не по первому разу. Успели замочить Полковника (Полкан -- за глаза), проломить череп двум-трем живоглотам... А потом соединенными усилиями скуржавых из окрестных бараков, прежним опытом наученных, повстанцев растоптали: троих убили, еще троих опустили, один вырвался и на вахту сбежал... Да куда он сбежит -- псы его вернут в другой барак, там ему и конец. А на другую зону посылать -- кому охота возиться, лягавым и без того мороки с трупами хватит, перед своим начальством отчитываться... Дубасили от души и вероломных, неблагодарных трудил: встали коридором скуржавые -- палки в руках -- и весь барак, гуськом, мимо них бежать должен, сквозь строй... Четвертому бараку грозило то же самое... Еще через два месяца, в самый разгар лютой зимы, Гек, постепенно заручившийся поддержкой неробких фратов из третьего отряда, в одну глухую ночь совершил налет на скуржавых из третьего барака. Зарезали насмерть восьмерых, почти всю верхушку, и серьезно покалечили еще с десяток быков и шестерок. Тут уж были превышены все мыслимые нормы "естественной убыли" сидельцев, кому-то предстояло отвечать. Но два с лишним месяца зондажа и подготовки даром не прошли: все взяли на себя четверо большесрочных пидоров из третьего и двое заигранных из четвертого бараков. Кнутом и пряником, но удалось их склонить к неизбежному. Опущенным вышка не грозила -- смягчающие обстоятельства, как говорится, присутствовали, свидетелей домогательств и издевательств -- целый барак (дополнительный срок до максимальной двадцатки получался за это -- кому год, кому три, а взамен -- родным и близким каждого -- двести тысяч наличными), а заигравшиеся в карты были, во-первых, прощены уголовным миром как искупившие полностью, без следов, а во-вторых, еще на следствии их признали, как и было обещано Лареем, невменяемыми (полмиллиона за каждого -- Гек не поскупился). Их ждала психушка в Бабилоне, подмазанный медперсонал и перспектива славной уголовной карьеры после комиссования. Кум все понимал, и не он один, но трудно было что-то сделать, чтобы погонам не опасно было на плечах. Какие такие пробы, скажут, у вас взялись, когда раньше их не было? Да, был циркуляр, чтобы не было больше ненужной липовой отчетности о массовом перевоспитании и постоянном росте членства в факультативных самодеятельных кружках... Но если вы, господин майор, сами указали, что растет число лиц, снявших повязки ДСА, то значит, это неофициальный теперь, но все же показатель успешности вашей работы, господин майор! ЧП, скажут, на каждом участке случаются, а вот у вас конкретно -- почему-то приобретают организованный характер! Вот и думай. Хозяин зоны в глаза не смотрит, отбрехивается по-служебному. Начрежим и главхоз -- дураками выглядят, а у самих губы по самые уши лоснятся... Что им трогать четвертый барак, когда откуда ни возьмись, из Картагена и самого Бабилона фирмачи налетели -- заказ разместить на лакокрасочные изделия! Цех, четвертый разумеется, работой на годы вперед обеспечен, в две смены, а другие -- от силы на тридцать-сорок процентов одной смены загружены. Теперь третьему отряду на промзоне срочно локалку выгораживают и оборудование завозят. С чего бы это?.. И Бабилон молчит. Генерал Муртез лично в трубку обещал справляться еженедельно, а уже четвертый месяц ни гу-гу и ни в дугу. Начальники, мать их за ногу... Сабборг -- то же самое -- "чтобы все по закону было, без поблажек!" Что он имел в виду, на что намекал? Подкинул бы премию -- куда как лучше бы думалось... Трудна кумовская жизнь, грязна и небогата... И захотел бы уворовать -- неоткуда... Разве что компрой торгануть... А она есть? То-то... Слова и впечатления -- в дело и то не подошьешь, а для шантажу первосортный материальчик требуется... Дерет режимник молодую козу из машбюро -- все об этом знают, подумаешь, аморал... А вот если бы он трахал ее начальника, или ее дочь... Эх, взять бы всех, у кого на погонах звезды больше, засунуть в мешок -- и в воду... В кипяток, мать их за ногу... Начальники... Мятежные бараки -- третий и четвертый -- как бы развалили жилую зону натрое: их островок в два барака, шестнадцать скуржавых бараков с номерами от пятого до двадцатого, и отрезанный от основного тела ломоть -- первый и второй бараки, также скуржавые. На стороне Гека, если смотреть в масштабах зоны, была сплоченная и безоглядная отныне решимость восставших победителей, надежная поддержка "из-за колючки", личные таланты и тайное сочувствие всех рядовых сидельцев. На стороне скуржавых были родные стены, лягавская поддержка (пусть уже и не такая откровенная, как в былые годы), подавляющая многочисленность, жажда мести и мобилизующий страх перед возможным будущим. Что же касается фратов-трудил, то их тайное сочувствие ржавчине поганой -- потому и тайное, что явно проявлять боятся -- горьким опытом научены. А раз боятся -- пусть ненавидят на здоровье! (Так-то оно, может быть, и так, но говорят, что императора Тиберия, автора этой идеи, с перепугу задушили подушкой...) Гек правил на захваченной территории очень жестко, не допуская своей властью ничего, что, по его мнению, могло опорочить дух благородной арестантской старины, как он его понимал. За наркоту, после единственного предупреждения, он собственноручно вышиб дух из местного пушера-деляги, не обращая ни малейшего внимания на зудеж недовольных кайфолюбов; он же запретил бессмысленные издевательства над опущенными, которые по понятиям не имели права даже огрызнуться в ответ. В своем кругу, за вечерним чайком, Гек внедрял в угловых осмысление подобных указов: ширевой наркот -- гнилое болото, обопрешься -- утонешь. Ты для него -- никто, когда он в кайфе, и меньше чем ничто, когда он в ломке... Обиженка -- тоже люди, хоть и слякоть. Нельзя бесконечно ссать в одну парашу -- переполнится. Переполнится, говорю, дураки смешливые, и обязательно прольется на чьи-то ноги!.. "Трагически погиб от блудливой руки Лолы-пидора!" Дукат, как тебе некролог -- нравится?.. Так что же ты ежедневно и по-пустому куражишься над грязью безответной? Поди вон в пятый барак на часок-второй, там тебе весело будет... Быт сидельца скуден на радости; Гек, хорошо понимая это, наладил бесперебойную доставку курева, чая и коньяка по разумным арестантским ценам. Он, со своих достатков на воле, вполне бы мог и бесплатно "греть" оба барака, но поступать так -- значит плодить свиней и трусливых нахлебников, а ему нужны были воины и энергичные трудилы. В середине весны он отослал от себя Сим-Сима -- держать порядок в третьем бараке. Так было надо: Гек чуял, что еще немного, и Сим-Сим привыкнет быть "при нем", утратит самостоятельное честолюбие и нахрап, довольствуясь отраженным адъютантским сиянием. В угловые к нему добавил основательного и мозговитого Бычка, который с первых же дней был весьма симпатичен Геку. Да, Бычок был хоть куда: невысокий и щуплый, он мог отстоять свое достоинство в драке, немногословный -- не терялся и в словесных пикировках, с советами не лез, но высказывался здраво, почти не употреблял площадной брани (как и Гек, впрочем), в меру выпивал. За тридцать шесть лет жизни отмерял девять лет в два захода за квартирные кражи (был скокарем-одиночкой), на зонах придерживался "ржавых" понятий, но в "пробу" не лез, предпочитая сидеть "фратом с позолотой". Обстоятельства вынудили его выступить на стороне Гека, но коль скоро выбор был сделан -- Бычок назад не пятился. Геку также было жаль отодвигать его от себя, но Сим-Сим был еще слишком сыр для барачного вождя, слишком горяч, уповая на силу там, где хватало и простого разумения. Гек решил, что на Бычка можно опереться в разумных пределах, но держать его следует чуть поодаль от себя -- слишком себе на уме... Не ржавые ли пристроили догляд? Это не страшно, перемагнитим... У Бычка умерла мать. Кум вызвал его и зачитал соответствующую телеграмму. Бычок рассказал об этом Геку нехотя и внешне спокойно. Гек посочувствовал, предложил коньяку (что он еще мог сделать?), но Бычок, поблагодарив, отказался. Весь вечер и весь следующий день он либо тихо сидел у себя на шконке, либо молча торчал в курилке. На третий день ему разрешили внеочередное свидание -- приехал отец. Гек видел их на вахте, когда его самого вели к адвокату (якобы по вновь открывшимся обстоятельствам дела). Отец Бычка был грузный зобастый старик, почти на голову выше сына; Гек цепко рассмотрел его и подивился, как у такого борова мог получиться такой мелкий сын -- "в мамашу небось...". Ох и крепко удивился бы Гек, кабы услышал разговор осиротевшего сына с овдовевшим отцом... Тридцативосьмилетний холостяк Уильям Бонс, кадровый разведчик в чине капитана, был одним из тихих "светил" в ведомстве Муртеза--Доффера. Много лет он проработал в Штатах и Канаде на оперативной работе: крал секреты, вербовал, "подчищал"... В одной из командировок он отследил и анонимно "заложил" агента внутренней контрразведки (тогда еще оба ведомства не слиплись в мощной руке Дэнни). Свои прознали, но замяли, поскольку все же агент был малозначащей мелочью из местных жителей и работал "вслепую". Через годы, при объединении, все вскрылось, и в личном деле Бонса появилось "клеймо", а большая звездочка рассыпалась на четыре помельче. Карьера отныне не касалась Бонса, несмотря на его общепризнанные в узких кругах таланты и знания. А ведь ему полтора-два шага оставалось до заветной, давно обещанной посольской резидентуры в Британии -- мечты всей его служебной жизни. Всем известно, что Бонс был страстным англоманом и столь же страстным ненавистником творчества английского писателя Стивенсона, из-за которого он получил оперативный псевдоним "Морской волк", а от коллег обидную кличку "Пьяный Билли". И вот, после нескольких лет канцелярского небытия, сам Муртез вызвал его под светлейшие очи, предложив шанс! Работа предстояла необычная: в течение неопределенного времени, от недели до трех-четырех лет, это как получится, ему предстояло жить внедренным в уголовную среду с легендой уголовника. Основная цель -- пасти, желательно с близкого расстояния, некоего Стивена Ларея, матерого урку с неведомым прошлым. Если Ларей, паче чаяния, помрет, то задание видоизменится или прекратится вовсе. Если же не помрет -- следить, наблюдать, изучать, докладывать. Анализировать. Не разучился еще? Если -- вовсе не обязательно, это сразу подчеркивается -- если работа даст интересные результаты... ха... сам бы хотел знать -- какие... Тогда будет полное прощение, чин подполковника, дальнейшая перспектива и загранка в логово злейшего врага на берегу батюшки-Темза... Если же нет -- то... Сам понимаешь... И Уильям Бонс согласился. Профессиональные навыки в нем не угасли, а напротив, казалось, набрались сил и огня после вынужденного простоя: Бонс запоем штудировал жаргон, порядки в тюрьмах и зонах, где он якобы сиживал, запоминал сотни фотографий и характеристик, учил наизусть блатные песни, несколько раз подсаживался в камеры и транзитом на зоны, чтобы на месте прочувствовать среду. Детдомовец -- он многое из своего прошлого узнавал в нравах и обычаях тюрьмы; вспоминать было, конечно, муторно, но привыкалось легче. Наколок решили не ставить, но потом все же спецы из "внутренних", внедренных в "Контору", накололи на предплечье нейтральный якорь (внутренне пребывая в бессильном бешенстве, Уильям предполагал, что это хохмит кто-нибудь из зловредных коллег, несмотря на заверения Муртеза в том, что об операции знает крайне ограниченный круг лиц, с ним лично не знакомых). Внедрение прошло на редкость удачно. Бонс уже не трепетал разоблачения, разговаривая, решая, обсуждая... Он вошел в роль. Во избежание засветки всякие контакты с местным оперсоставом исключались, равно как и шифрованные послания. Муртез обещал, что организацию контактов возьмет на себя, только чтобы работал, дорогуша! Обещан также был полный правовой иммунитет за все деяния, необходимые по его роли. С наркотиками и убийствами лучше не перебарщивать. Но если надо... На роль отца был выбран полковник "Службы" в отставке, пенсионер, дока и остроумец. "Дал" его сам Доффер, втихомолку от Адмирала прибегающий к помощи отставленных от Службы толковых старых кадров, только тем и виноватых перед Родиной, что они жили-жили, а теперь вот -- состарились... Старик сообщил, что родители (приемные) живы-здоровы, сын опять в командировке и регулярно шлет открытки, что за его "успехами" следят в официальном порядке, по сводкам и стукбеседам, что ему пока личная благодарность от М... Настал черед Бонса-Бычка докладывать о своем житье-бытье, а рассказать -- было о чем. Предыдущие "траурные" двое суток Бонс мысленно составлял и поправлял отчет, с тем чтобы он был полным, но без ненужной лирики. Он четко и точно рассказал "изнутри" о положении дел на зоне и о расстановке сил. Доложил и о предполагаемой коррупции среди офицеров зоны, о нравах сидельцев в условиях "локалки". После этого перешел, как он хорошо понимал, к главному: к личности своего главаря -- Ларея. Вскользь он упомянул и о слухах, легендах, шелестящих вокруг него, но задерживаться на этом не стал, чтобы сэкономить время и память старика (никаких записей, никакой техники). Из его наблюдений выходило, что Ларей -- урка старого закала. Физически все еще мощный, "реактивный", с отличной памятью. Авторитарен, рационально жесток, умен, рассудителен, относительно образован. Иностранных языков, по-видимому, не знает, но иногда употребляет латинские афоризмы и поговорки. При всей авторитарности -- любит выслушать собеседника, но при этом ничем не выявляет эмоционального отношения к услышанному. Придерживается архаичных тюремных норм и правил, которые исповедует сам и обязует к этому других. В натуральных потребностях весьма скромен. Умеет ладить с людьми и наводить на них свое влияние. Очень скрытен: контакты с волей носят регулярный и обширный характер, но никто ничего, кроме него самого, точно не знает. Прошлое скрывает, упоминает только то, что знают официальные органы. По их "понятиям" это разрешается. В "понятиях" -- он очень близок к группировке уголовников так называемой "золотой пробы", но отрицает свою к ней принадлежность. Отрицание не носит "подчиненного" характера, напротив, отзывается о них как бы сверху (Бонс замолчал здесь, глядя в глаза своему "визави", и тот понимающе кивнул: высочайший запрет на термин "Большие Ваны" еще никто не отменял, и оба это знали). Пользуется гигантским авторитетом среди сидельцев: его ощутимо боятся даже ближайшие к нему, но уважают за "справедливость" и паханскую хватку. По слухам, похоже -- достоверным, на воле он занимает, или занимал, высокое место в преступной иерархии Бабилона-города, не исключено, что и за его пределами. Положение на зоне тем не менее шаткое -- почти вся она, за исключением двух локальных отрядов (бараков), под контролем у враждебной преступной группировки, самоназвание "Серебро". Администрация "благоволит" скорее к ней, нежели к группировке Ларея, но, по слухам опять же, ведет себя пассивно, как бы не замечая взрывоопасности обстановки. Ларей не пьет и не курит, равнодушен к чифирю, запретил наркотики и рауш-токсикаты. Брезгует половыми контактами с педерастами (для себя Бонс также решил эту проблему иначе), в карты играет редко и без азарта, не суеверен и не религиозен... Бонс мог бы рассказывать бесконечно: его, крутого профессионала "смежной" в чем-то специальности, завораживала личность "подопечного". Завораживала и привлекала самобытностью и силой. По характеру наводящих вопросов он уловил направление начальственного интереса, но нет -- никакой профессиональной "школы" нет, это не спецслужба иного государства. Манера общения, выстраивания отношений, система обработки чужого мнения -- плоть от плоти местного мира, от сохи, такое не подделать. Сам Бонс потому и не засветился, что ему не было нужды лезть на первые роли, когда личные качества и повадки всегда на виду. И то Ларей очень странно иной раз на него поглядывает: нет-нет, да и щупанет насчет опыта, семьи... То бицепс ткнет невзначай, то на почерк внимание обратит... Храни Господь -- засыпаться перед ним! Что растерзает -- нет сомнений ни малейших, акула милосерднее бывает... Но ведь и... Черт побери! Перед самим собой-то можно быть честным: стыдно будет перед этими отбросами -- вместе жили, ели-пили, дрались... Ты стукач, а они нет... Но об этих извращенных угрызениях совести Бычок, разумеется, не докладывал... -- Слабости, пороки? Нету, что ли? Бонс крепко задумался при этом естественном и обязательном вопросе. Отсутствие интереса к нормальной жизни, постоянное стремление к резне и крови -- это ведь тоже пороки. Но необходимо другое -- требуются рычаги влияния, которые дает знание слабых мест в характере... -- Любит читать. -- ?.. -- Да. Это, наверное, звучит очень смешно, я понимаю... -- Бонс всосал глубочайшую затяжку и нервно пригасил сигарету. -- На воле я бы замучался такого вербовать, а ведь неумехой никогда не был. Но по тому, что он читает, можно в конце концов определить его внутренний мир, диапазон интересов... Но и формуляром в тюремной библиотеке не отделаться -- годы надо рядом находиться, чтобы отследить для нас полезное в том мусоре, который он читает, а значит, и впитывает, а потом выделяет наружу. Есть у него и другие слабости, несомненно, да я их пока не вскрыл. Очень уж сторожится мужик... -- Твой отчет больше на дифирамб похож, Уил... Не замечал сам? -- Пожалуй, если при этом не знать, что он подонок. Но и тип не ординарный. Если генерал на годы определил не самого худшего офицера Службы в соглядатаи к уголовнику, то значит, он того стоит. -- Это не его мы на вахте видели? -- Его самого. -- Я так и понял -- личное дело его смотрел... Ну, тебе виднее тут, на месте. Я все запомнил, не волнуйся, маразм еще не грянул... Да, жалование тебе идет майорское, двойное, плюс внеурочные за выходные-то дни. И стаж соответственный -- год за три. Не зарежут -- поживешь. Ты вот что, посоветовать хочу... Можешь записать совет на бумажке и снести в сортир, если не примешь: обрабатывай окружение, ищи друзей, шутов, фаворитов или сам вотрись. Баб нету, мужики становятся сентиментальнее, выдумывают себе женскую верность, мужскую дружбу и так далее... Дрочишь? -- Твое какое дело. -- Ответил. Нечто аналогичное и с душой происходит -- потребность излиться, поделиться, чтобы не потекло из ушей. На свободе проще -- и жена, и семья... -- Ему не положена семья. -- Не фыркай, ты же понимаешь, о чем я толкую... Человек -- биологически задан как стадное животное, иное -- противоестественно... -- Ладно, ты прав, прав. Я ведь и сам в этом направлении думаю... Да справимся, не впервой... Только со связью поаккуратнее, они здесь -- не лохи. -- Не -- кто? -- Местный жаргон. Не дураки и не растяпы. -- Акклиматизировался, да?.. Еще вопросы, просьбы? -- Не имею. -- Ну, тогда прощаться пора. Что увидел -- доложу. Больше -- хорошего, если тебе интересно знать. Генерал въедливый такой, впечатления будет слушать, не только факты... Моя старуха настряпала по этому случаю, возьми с собой. Все проверено по канонам, ничего лишнего и незаконного. Скажешь -- от тетки Фелиции, сестры отца. Бери, она вкусно готовит. Видишь -- какое через нее пузо наедено... Давай лапу -- и успехов тебе!.. На зоне миновал год. Гек раздваивался на тактику и стратегию: приходилось выстраивать каждый день, решая бесчисленное множество проблем по зоне и вне ее, а также прокладывать курс на месяцы вперед. Ушастый, Арбуз, Сторож и Гнедые действовали здесь вахтовым методом, сменяя друг друга, а Фант торчал почти постоянно, отлучаясь в Бабилон лишь за техническими надобностями. Парень, поощряемый в записках похвалами шефа, явно задумал поставить под тотальный следящий колпак всю крупную и мелкую городскую знать. Он подстригся, стал одеваться прилично, чтобы не привлекать внимание окружающих, а числился инженером-ремонтником в мелкой фирме-филиале из хозяйства Тони Сторожа. Гек сумел отбить еще один барак, пятый по номеру. Победа далась тяжело: в промзоне для пятого отряда локалку было никак не выгородить, после жестокой расправы со скуржавыми в рабочее время последовал не менее жестокий ответ с опускаловом и со смертями. Деморализованные фраты и новобранцы из пятого отряда категорически отказались идти на работу, где их ждала скуржавая месть. А заработков, тем не менее, лишаться никто не хотел. Но это было полбеды -- есть свободные мощности в своих цехах; плохо то, что санчасть, БУР, помывка, клуб -- все принадлежало скуржавым. Это весьма осложняло жизнь восставшим, а вина за это лежала, по разумению простого народа, на новых вождях, то есть персонально на Геке. Время шло, и все чаще приходили ему в голову мысли, что зря он все это затеял. Жизнь проходит впустую. Какое там к черту удовлетворение -- такими темпами можно сто лет пробороться за справедливость в одной, отдельно взятой слепой кишке. Уже тридцатник разменян, а на душе -- пустота. Малявы пиши, дураков разнимай, лягавых подмазывай -- и все? Эх, хорошо бы вот так: пожрал, стиры пометал, телевизор посмотрел, с бабой оттянулся -- и спать. А назавтра и послезавтра то же самое. И так до конца, не думая, не сожалея... Человечество -- стадо скотов, я -- человек, следовательно, мне не должно быть чуждо ничто человеческое. Да оно, похоже, и будет через пару-тройку лет, если доживу... Кругом сельва. Тысячелетия звери, птицы и деревья жили своей жизнью, даже без карт и телевизора: пожрать и размножиться -- вот и все дела. Но ведь в чистоте жили: трупы съедят, дерьмо склюют -- природа. Мы же где появимся, там все и опаскудим. За зоной сплошная гниющая помойка, города в кольце таких же свалок. Зверье ушло, остались только помойные голуби -- педерасты среди птиц. Разве что насекомые-кровососы и глисты еще не оставили человечество своей любовью. И крысы... Ох и твари, а какое сходство в повадках... Если буддисты правы, то понятно, куда переселяются человеческие души... Убери человека -- и крысы почти все исчезнут, и голуби, и клопы... Останется земля-матушка, будет себе вращаться вокруг солнца, не считая оборотов, да ждать, пока следующая пакость не подцепит эволюционный вирус. Гек вздохнул. Пора вставать на утренний развод, а там и завтрак, а потом и дела... Скуржавые явно готовились к решительным действиям, чтобы в один прекрасный (для них) миг или вечер выполоть все сорняки в трех Гековых бараках. Возможности революционного мятежа в пользу Гека были полностью исчерпаны; скуржавые усилили контроль за настроениями в массах, но в то же время ослабили пресс по отношению к трудилам, поприжались с беспределом. У Гека, через агентуру внутри и снаружи, всюду глаза и уши, везде полно сочувствующих, да только бунтовать нынче никто не желает... Замочат Гекову шайку -- все в прежних размерах восстановят, даже ежу понятно, а все равно -- рисковать своим скудным "сегодня" не хотят. Такова сидельческая мудрость: сегодня хреново -- а завтра хуже будет. А скуржавые думают о грядущем, и светлое "завтра" видится им отнюдь без Гека. Не иначе -- подготавливают они Варфоломеевскую ночь, забывая о том, что гугеноты в данном случаи -- они. Просто их больше. Гека давно уже осенила идея, как продвинуть процесс восстановления "черного" порядка, надо только угрохать массу сил и нервов, чтобы все аккуратно подготовить. И денег, естественно... На подготовку операции Гек тратил "вольные" деньги; зонный общак весь до пенса шел на общественные нужды, иначе авторитет подмокнет -- зажрался, скажут... Во время очередной помывки скуржавые ухитрились взять в плен и уволочь в душевую двух нетаков из третьего барака. Там, на мокром кафельном полу, обоих изнасиловали "хором", после чего выбросили наружу, даже убивать не стали. Один нетак в тот же вечер прямо на больничной койке вскрылся, наложил на себя руки. Другой предпочел жить в позоре. Его пока никто не шпынял, в память о былом, но бывшие старые товарищи не заговаривали с ним, вообще не замечали, чтобы их не заподозрили в сочувствии к пидору, пусть и невольному... Скуржавые с хохотом кричали из-за колючек, обещали, что все три барака станут "женскими", без пощады, называли по именам тех, кто первыми наденет юбочки. Многие, особенно фраты, были сильно деморализованы: скуржавые не шутят; слухи о будущей большой расправе проникли в каждое ухо каждого сидельца... Гек понял, что время пришло. Да и пора было начинать -- операция была готова, взрывчатка завезена, два карабина с глушителями и оптикой -- под полом... Через трое суток, после отбоя, Сим-Сим, Дукат, главнетак пятого барака, угловые всех трех бараков и пристяжь помельче созвали всю блатную и рабочую аристократию в барак Ларея. На столе расстелили одеяло. Ларей, как всегда угрюмый, разулся, влез босиком на стол и толкнул краткую речугу. -- Люди! Нетаки, честные фраты и трудилы! Сами знаете, что творит и что замышляет скуржавая нечисть против вас... Что?.. Ошибаешься, приятель, и против вас! Еще раз перебьешь -- лично рыло надвое раздерну. Не трогать! -- парнишка пошутил... Пятидесятилетний "парнишка"-кладовщик из пятого барака испуганно замолк, кусая дурацкий свой язык... -- Вы меня знаете, я мирный и спокойный человек, не люблю доводить дело до крови... -- Народ слушал, не осмеливаясь даже на улыбку. -- ...Но дальше терпеть такое невозможно. И я, Стив Ларей, говорю вам, что не долее чем через месяц ровно зона перестанет быть скуржавой и проклятие будет с нее снято. Век мне воли не видать, если это не так! -- Ларей перекрестился. -- Лягавым буду! -- И опять перекрестился. -- И я не забуду тех, кто мне в этом поможет. -- С этими словами Ларей поклонился собравшимся и слез со стола. Митинг был окончен... Пахан побожился прилюдно и демонстративно -- это серьезно. На весы брошены репутация, авторитет и сама жизнь. Как он это собирается сделать? Приближенные Гека хоть и не божились, но понимали, что их будущее полностью связано с будущим шефа: он громыхнется -- и им всем конец, ситуацию будет не удержать. Поэтому отступников и "камышовщиков" не было -- все изъявили готовность идти до конца. Сим-Сим, Дукат, Сухан (новый адъютант Гека), еще двое необходимых в замысле ребят знали больше других, но время "Ч" и им было неизвестно. Слухи об обещании Ларея заполнили всю зону -- у скуржавых тоже имелись свои уши в трех бараках. А специально "заряженные" люди добавляли пару: мол, ровно через месяц, к празднику, должен прийти на зону огромный золотой этап из восточных районов, где закрылись шахты и прииски. Ларей об этом знает и готовит встречу с последующим фейерверком для скуржавых. (Кум эти слухи зафиксировал, но особо не волновался, поскольку знал: Ларей ошибается, никакого этапа не предвидится, кроме мизерных, в пять-шесть человек.) Гек долго выжидал, пока не подвернулось максимально удобное сочетание обстоятельств, и только тогда побожился прилюдно, дав времени отсчет. "Золотого" этапа не будет, а месяца он ждать не собирался, впрочем, как и встревоженные главари скуржавой стороны. Через месяц страна готовилась невиданно пышно отпраздновать великую дату: ровно сто лет тому назад свободолюбивый бабилонский народ сбросил с себя ненавистное колониальное иго Британской империи. Денег на подготовку не жалелось; Бабилон, по рассказам, уже сейчас походил на рождественскую елку, а то ли еще будет! На зонах также проживали граждане великой страны и также готовились к праздникам. Руководство зоны планировало проведение большого концерта самодеятельными усилиями сознательных заключенных. Клуб перешел на круглосуточную работу, репетиции не прекращались ни на минуту, так что даже пришлось установить посменный график этих репетиций. Неожиданно для начальства зоны и авторитетные сидельцы, из числа вставших на путь исправления, необыкновенно дружно подписались участвовать в мероприятии, для них даже пришлось выделить специальное время, по ночам. Гека охватила лихорадка ожидания, но он держал себя в руках, даже в мыслях не допуская спешки. Наконец электрик передал: сегодня большой сбор. Это означало, что в репетиционное ночное время соберутся почти все скуржавые -- большая сходка! В программу входило толковище, "официальное" венчание с ножом группы достойных кандидатов и окончательное конкретное решение о Лареевой шайке. Фант -- толковый парнище, за его сторону дела можно не беспокоиться. Ребята вокруг Гека тоже держались уверенно -- могла подвести случайность, но на то она и случайность, что ее не предусмотришь... Несколько месяцев подряд на зону шли мелкие порции пластида-взрывчатки, в конце концов собранные в одиннадцать наборов (один -- пятьдесят килограммов и десять по пять) и тщательно уложенные под пол зонного клуба. Детонаторы должны были быть приведены в действие радиосигналом. Подающий прибор в четырех экземплярах (для надежности на случай непредвиденного и удачного шмона) в разобранном виде, чтобы от греха подальше, хранился во всех трех бараках. Ровно в полночь (для торжественности) должна начаться сходка. В половине двенадцатого Гек уже настроил прослушку, почти полностью собрал "пускач" и, созвав в "комнату" всю верхушку, давал им последние инструкции. -- Бычок, ты по замкам специалист, значит, руки точные. Возьми. -- Он протянул Бычку карабин с оптикой. -- Второй -- Дукату, сам говорил, что стрелять умеешь... Сверим часы. Ровно без пяти начинайте снимать дежурных. Ты, Бычок, у второго и первого бараков; Дукат, ты начнешь с шестого и вперед, до упора. Когда Бычок шмальнет тех, присоединится к тебе... -- На мокрое меня подписываешь? Я сроду этого не делал... -- Сделаешь. Бычок, не время ломаться: или ты, или тебя, вариантов не будет. Дак -- как? -- Стрелять-то я умею, да глушаки хоть надежные? -- На пять выстрелов каждый. По три запасных. Меняется в секунды. Над затвором обязательно полиэтиленовый мешок под гильзы, где их потом в темноте искать? Стрелять в сердце, ну в грудь -- этого хватит, концы надпилены. Не мазать! ("Откуда он знает о свойствах глушаков?" -- мысль мелькнула и исчезла, съеденная безумием напряженнейшего момента.) Вы трое -- в драки не лезть, по сторонам не зырить, только выковыривать пули. Не нашли -- дальше двигайтесь. Но лучше находить. Сим, твоя задача -- вычистить два первых барака. Потом -- как обговаривали. Вот схема мест, покажешь своим людям, в руки не давать. Сделал -- уничтожь, лучше сожги. Все остальные -- со мной. По пять рыл на барак -- хватит, там одна шантрапа осталась, отпора не будет. Сделали -- домой, кроме старших. Старшие ко мне. Остальные дальше, потом так же. Старшие -- следят за комплектом своих пятерок, а после дела держатся рядом со мной.... Все это я повторяю в десятый раз, надо будет -- еще десять отталдычу, лишь бы не перепутали. Как только в карманах пискнет, если меня не видно и не слышно будет на тот момент -- давайте команду "ложись"! И погромче -- лучше действует. Все побоку тогда и мордой в землю секунд на пять. И сразу домой, не дорезали -- хрен с ними, домой на нары! Все всем понятно? Проверить маски. Еще раз проверить! Ломы -- так-сяк, лучше местные пожарные использовать, заточки бросать на месте, с собой не брать! Перчатки проверить. Вроде все. Напоминаю, во время дознания все вспоминают вчерашний вечер, кто что делал, и поют о нем как о сегодняшнем. Отсебятины не пороть. Ну, с богом! Сейчас без пяти. У нас пятнадцать-двадцать минут, не более. Шмель, снимай! -- Последние слова Гек проговорил в рацию. Его человек в упор бесшумно застрелил двоих дежурных у клуба, разбросал и распихал по сторонам с десяток черных повязок -- самодельных масок -- и крадучись двинулся к себе в четвертый барак, его задача была выполнена. Пуль вытаскивать не требовалось, специальный револьвер с глушителем был заряжен ледяными отливками -- растают, погода плюсовая. Деловито, с минутными интервалами, кашляли карабины, бегущие впереди перекусывали запоры, вслед за ними гуськом, словно большие черные муравьи, бежали нетаки и фраты-добровольцы. Первая пятерка завернула в барак, остальные текли дальше. Все происходило предельно тихо, насколько это можно было обеспечить. Помогали клаксоны автомобилей за пределами зоны, музыкальный грохот из клуба, вой северного ветра -- все было в жилу в этот миг. Первая пятерка заскочила в проход, с ломами и пиками наперевес, и молча побежала в торец левой половины. Старший рукой показывал на шконку, туда в изголовье тотчас падал лом или пика. Раздетые сидельцы с испугом смотрели на происходящее из-под одеял, но никто не крикнул и не полюбопытствовал, в чем дело... Примерно так все шло и в других бараках: отдельные взвизги не в счет. Когда их не бывало в ночных бараках? Гек всю дорогу бежал во главе отряда, подавая короткие команды, но сам в бараки не заходил. На поясе у него с двух боков висели два почти идентично настроенных пускача, каждый на свою систему взрывателей, потому что и ко взрывчатке было пристроено по два детонатора, для надежности. По спине стучал мешок с запчастями от остальных двух пускачей и пять килограммов пластида с часовым заводом. Ноль-ноль часов семнадцать минут... Больше ждать нельзя... Ребята успели дотянуться до пятнадцатого барака -- вполне хватит. Старшие групп совали ему пип-сигналки, а он бросал их в мешок со взрывчаткой. "Фонарь сюда. Свети..." Увидел горстку темных камешков в рукавице одного из своих: "Ага, пули. В мешок... Все собрали?.. Черт с ними". Сорвал с пояса и уложил туда же пускачи и рацию. Дукат и Бычок протянули сначала использованные глушители (в мешок!) и сами карабины. Гек выждал еще с десяток секунд и подал сигнал. Раз, два, три, четыре... пуск! Он рухнул на землю, и остальные следом за ним. Клуб находился от них никак не ближе двухсот с лишком метров, но когда шарахнуло -- оглохли все. Гека швырнуло на метр в сторону, словно сама земля превратилась на секунду в батут. Гек приложился боком -- дыхание перехватило, а в голове билась одна мысль: самому бы не взорваться... не заботясь больше о тишине, он закричал во весь голос, криком и руками привлекая к себе внимание подручных. -- Сим, ты где? -- Над зоной надсадно взревела сирена. Уцелевшие прожектора, тускло пробиваясь сквозь пыль и гарь, пьяно шарили по территории зоны, часовых, видимо, силой взрыва повыбрасывало с вышек. -- Здесь. -- Оглохший наполовину Сим-Сим и его помощник приволокли двух заказанных заранее покойников из первого барака, и Гек сунул им в руки по карабину, а одному надел за спину мешок. Завод он сделал на минуту. "...Револьвер! Где револьвер и уоки-токи, бабку вашу! Сюда, под живот ему..." -- Домой, парни! Ходу! Бежать со всех ног до своего барака было с минуту, всяко не больше полутора, но долгой показалась им та минута с хвостиком. Один из часовых, случайно уцелевший на своей вышке и, видимо, контуженный, открыл огонь из ручного пулемета по теням, попавшим под око прожектора. Так был убит Дукат, бежавший последним. Гек остановился, сорвал с него маску и бросился дальше: полчерепа нет, не поможешь, а в барак тащить нельзя... Опять рвануло, и уже со стороны вахты опять застрекотали пулеметы, на фоне взрыва тихие, словно кузнечики под подушкой. Это паникующая охрана, из уцелевших стрелков, разгоняла контуженных и любопытных сидельцев дальних бараков. Гека вдруг озарила идея, и он не задумываясь повернул обратно. На пути он вляпался в луч прожектора, совсем рядом засвистели пули. Гек проехался на животе, споткнувшись о брошенный кем-то ломик, и носом уперся в тело Дуката. Присел на корточки, подхватил труп на руки, перебросил через плечо и помчался назад. Никто из его людей не осмелился останавливать Ларея, все уже были в бараке, ждали его. Гек, войдя с улицы, поначалу подумал, что случилась потасовка -- стекол нет, всюду штукатурка, полуголые люди в крови... Потом сообразил -- ударная волна от взрыва... -- Вот что, ребята! Дукат, покойник, сегодня ночью дежурил возле барака номер пять. А кто у нас был? Сухан! Что ты мне о Марике докладывал? -- Стукач он. И свидетели есть. (Гек специально спросил, чтобы приговор не от него исходил. Полбарака и без того Марика подозревало.) И малевки с прежней зоны. -- Время военное, свидетелей потом опросим. Марик! Сюда, мухой! Испуганный Марик торопливо набросил бушлат и поспешил к Ларею, готовя оправдания -- лишь бы до утра дотянуть, а там на вахту... Гек с силой вогнал ему в грудь, да там и оставил, полуметровую пиковину и, похоже, попал прямо в сердце -- Марик тут же без звука упал, словно отрепетировал свою смерть заранее... -- У нас Марик дежурил. К калитке его... Сим! Где Сим? Ты и Бычок: бегом к себе, любого крякву из списка на вилы, а лучше двух, и тоже к калитке -- они дежурили ночью у вашего барака... И все по местам. Чем так пахнет?.. Пахло уличной гарью и тряпичными масками, которыми обе печки были битком забиты, а вытяжные трубы не справлялись -- видать, разошлись где-то от сотрясения... Гек вынул из кармана свою и бросил дневальному, шерудившему кочергой в ближайшей печке. "Что же никто не бежит из псарни, проснуться никак не могут?" Геку казалось, что давно пора утру наступить, столько событий успело прогреметь. Он, не раздеваясь, сняв только верхнюю одежду, брякнулся на тощую свою лежанку (второй матрац он демонстративно отверг, а "вольную" подушку подарил Луню при расставании перед последним этапом) и поглядел на часы. Ноль-ноль часов тридцать одна минута. Мать честная! Всего-то делов на полчаса, а почти год готовились...

Глава 10

Вся ночь впереди. Нырнула в омут лунный Душа собачья. Муртез предоставил Дэнни комплект лично им отобранных материалов по делу "Взрыв", включая данные официального расследования и подробный рапорт "Морского волка". Вдвоем они просидели все выходные и часть понедельника, прежде чем Доффер почувствовал, что готов к разговору с Сабборгом, главой Конторы. Накануне великого праздника, буквально за неделю -- и вот такой сюрприз! Адмирал, еще не зная истинных масштабов происшествия, но науськанный людьми из дворцовой гвардии и военными, вызвал поочередно Доффера и Сабборга и устроил им такой разнос, после которого оба они осознали реальность отставки. Дано им было пять дней, чтобы разобраться и представить совместный доклад о причинах случившегося. Сабборг должен был объяснить, как подобное оказалось возможным в его ведомстве, а Доффер -- выяснить, что это: стихийное недовольство или хорошо спланированная провокация, с целью дискредитации существующей власти в глазах народа. По официальной версии вытанцовывалось, что уголовники из крайних бараков прошли насквозь три четверти жилой зоны, разделенной внутренними перегородками, убивая по пути так называемых дежурных. При этом с помощью дистанционного пульта управления был взорван клуб, в котором в это время находилось почти все руководство "актива" -- сидельцев, ставших на путь исправления и добровольно сотрудничающих с администрацией зоны. Только от взрыва погибло не менее ста восьмидесяти человек. (Идентифицировать останки достоверно удалось только по семидесяти девяти человекам. Примерно столько же, семьдесят пять, -- неустановленных.) Конечная цель кровавого "рейда" и последующих взрывов в стадии выявления. Не исключена вероятность активных действий со стороны враждующих преступных группировок. Прорабатываются версии преждевременного взрыва, а также побега под этим прикрытием нескольких десятков человек из числа якобы присутствовавших в клубе (в восточной части зоны, где разрушения накрыли систему ближайших внешних ограждений и наружная охрана была полностью нейтрализована в течение примерно двадцати минут -- убито четверо, контужено и ранено одиннадцать часовых и караульных). Обнаружены следы технических импортных устройств, а также несколько единиц огнестрельного оружия... по перечню... импортного производства... Всего же погибло, включая пропавших без вести, триста два человека... Специалисты-взрывники сумели определить и дать оценку хитроумной системе взрыва: десять крупных зарядов, взорванных одновременно по периметру клуба, ударной "бросили" людей и перекрытия в центр, в то время как центральный, сверхкрупный, заряд был приведен в действие с заранее рассчитанной секундной задержкой. Таким образом, ударная волна и многочисленные осколки от центрального заряда имели максимально "благоприятную" среду воздействия; достаточно сказать, что внутри взорванного здания не удалось найти ни одного живого человека. В настоящее время круглосуточными усилиями строительных подразделений военных ведомств здание клуба, кубовой, внешних и внутренних ограждений практически восстановлены или выстроены заново. Соответствующее финансирование и материальное снабжение поступает без сбоев. Бонс изложил свое видение ситуации максимально подробно, не утаивая своей роли в событиях той ночи. По нему выходило, что Ларей намеренно связал всех круговой порукой, включая его. По подсчетам Бонса -- в "боевых" действиях участвовало от шестидесяти до семидесяти человек, набранных из трех подконтрольных Ларею бараков, примерно каждый десятый (далее перечисление им лично установленных -- тридцать человек...). Ответственность каждого из них за конкретно содеянное доказать весьма затруднительно -- все в масках. Ответственность Ларея, как вдохновителя и организатора, несомненна. "Операция" была подготовлена весьма тщательно и с размахом. Вся организация скуржавых на зоне уничтожена подчистую. Осталось три с небольшим десятка деморализованных, сидят в изоляторе, куда ушли "добровольно", спасаясь от расправы. Ларея и его людей тягают на допросы, как и всех других, не меньше, но и не больше. Все все понимают, но нет доказательств и инструкций сверху, поскольку дело на особом контроле обоих ведомств, Службы и Конторы. Осведомители частью убиты, частью перевербованы под страхом смерти -- (утечка закрытой информации -- единственное объяснение), поэтому показаний не дадут. Все остальные сидельцы также "запечатаны" страхом и надеждой на лучшую жизнь. "Необходима тщательная и с максимальным охватом проверка лиц и организаций города, имеющих контакты с зоной, ее обитателями и обслуживающим персоналом, ибо без поддержки извне утечка информации и данный "инцидент" не были бы возможны. (Поздно. Как и планировалось заранее, Ушастый, Фант и все остальные уже свернулись и покинули эпицентр событий. Фанту предстояло переждать и вернуться, поэтому он две недели, еще до взрыва, находился в официальном, по своей легенде, "отпуске" на северных пляжах. Благодаря налаженной им системе "слуха" люди Гека всегда были в курсе новостей и хорошо ко всему подготовились.) Ввиду вышеизложенного прошу принять дополнительные меры безопасности в осуществлении оперативных контактов. М.В.". -- Генерал-полковник Сабборг! -- Получив кивок от Доффера, адъютант открыл дверь, впустил высокую тушу генерала и вернулся в переднюю. Трехметровая дверь солидно клякнула, и давние недруги, недавние любимцы Адмирала, встретились наконец один на один. -- Ну, Дэнни, выглядишь просто классно! -- Вашими молитвами, господин генерал-полковник. -- Да брось... Генерал-полковник... Это ты на парадах красуешься, а я уже сто лет мундира не надевал. Да он, поди, на мой живот и не налезет теперь. Во мне весу сто двадцать кило ровно. А ты сколько, если не секрет? -- Почти девяносто. Но давайте вместе говорить друг другу "вы". Считается, что это вполне приемлемо среди порядочных людей. -- Не знаю, не доводилось встречать -- не моего поля ягоды... Но изволь... те. Господин Доффер. Может, проще на "вы" и Дэниел--Арвид? -- Не стоит церемоний, достаточно будет просто "господин Доффер" и "господин Сабборг". -- Устраивает. Как вам понравился южный фейерверк? Изучили уже материалы? -- Более-менее. Кошмарное событие, просто беспрецедентное. -- Разрешите поправить по поводу прецедента: если по способу исполнения -- то у нас каждую неделю громыхает то здесь, то там. Если же по результатам -- то вы почти правы: это второй результат за всю историю тюремных войн, более трехсот человек одним махом. -- А первый, позвольте полюбопытствовать? -- Ну, это сорок с лишним лет тому назад в приполярных местах лишения свободы террористическая организация одних мерзавцев вырезала чуть ли не целое племя других мерзавцев. Этнические заморочки. -- А здесь какие? -- Да никаких. Вы не хуже меня знаете суть: ржавые замочили скуржавых, возвращая нас к временам так называемой Большой Рвакли. -- Замочили -- значит уничтожили? -- Да. Зачистили -- так у вас говорят? -- И так говорят... У вас есть готовые предложения по нашему случаю? -- А у вас? -- Вы гость, вам первому и излагать. -- Но вы хозяин, стало быть... Впрочем, я начну. Мне ничуть не жалко этого быдла: пусть бы резали друг друга до полной победы над здравым смыслом. Но не надо громко пукать в сторону президентского дворца -- вернется сторицей! Адмирал гневается, и гнев его пока не иссякает: мой зам уже в отставке и под следствием. Скоро и наш черед. Вот я что предлагаю: вы все валите на меня, одной из причин указав наличие локальных зон внутри зоны... Или вы заговор нашли против существующей власти? -- По нашим данным, такого заговора не было. -- Отлично. Итак, локалки накаляют атмосферу, делают ситуацию взрывоопасной, гм... в прямом и переносном смысле слова. А локалки -- изобретение прежнего президента, Юлиана Муррагоса. Адмирал недолюбливает все, что с тем связано. Гнев его чуть поменяет русло, что нам с вами и требуется: надерет уши и простит. А самый взрыв -- напоминание сидельцам, чтобы не крали с производства взрывчатку или компоненты к ней: может бабахнуть. Все смерти -- либо от взрыва, либо от оправданного применения табельного оружия личным составом охраняющих. Все. -- Если заговора не было, значит, Служба и не виновата в случившемся. Зачем же мне тогда исхитряться и втирать очки кому бы то ни было? Я рад, что мои выводы совпали с вашими, и огорчен, что вся ответственность по этому делу падает на вас. -- Ах, вот как... Почему же вы, господин Доффер, заранее не предупредили нас о готовящихся событиях? Тем более что у вас есть агентура в самом логове у "подрывников"? Знаете, во что обошелся экстренный ремонт зоны? Это с вашей стороны прямое вредительство. -- Во-первых, с чего вы взяли, что у нас там есть агентура? Начальник оперативной части -- наш кадр и ваш подчиненный. Через него мы и черпаем информацию. Сабборг загугукал басом, отсмеявшись, продолжил: -- Так я и поверил. Вы и ваш хваленый Муртез ни разу не поддерживали с ним связи, хотя и обещали это делать регулярно. А информацию тем не менее имели. Значит -- "служебный" крот завелся на зоне, автономный от нашего недокумка. -- Это еще надо доказать, и вряд ли у вас получится это сделать, даже если на миг поверить, что подобное могло быть. -- А я и доказывать не стану. Доложу Адмиралу: так и так, мол, Служба доигралась до взрыва своими внедрениями да развлечениями и не хочет даже частично помочь компенсировать вред, ею же нанесенный. Спросите у господина Доффера. И что ответит господин Доффер Господину Президенту? -- Это если спросит... -- Обязательно спросит, вы его знаете... Кроме того, совсем забыл вам сообщить: по последним, только что полученным данным, это и не совсем ржавые действовали, а вовсе даже подлецы-Ваны. Один или больше -- затрудняюсь сказать, ибо это прерогатива не наша, а органов безопасности тире внутренней контрразведки. Так что версию заговора отбрасывать преждевременно, господин Дэниел Доффер... "Ну и гусь! С минимумом козырей так толково ими распорядиться -- это отличный ход". Дэнни понимал, что Сабборг не блефует, характер Адмирала тот изучил не хуже самого Доффера. Очевидно также, что Сабборг встревожен и не хочет конфронтации, но тонуть в одиночку не собирается. И терпеливо долбит свою линию, может быть, даже без двойного дна. -- Чему быть -- того не миновать. Я не боюсь вопросов Адмирала, потому что служу ему верой и правдой, без фальши и круглосуточно. Вы, конечно, правы насчет локалок -- средневековье какое-то... Но не уйдут ли от ответа, если принять ваш план, истинные виновники? Никаких Ванов нет на белом свете, мы с вами оба знаем это лучше всех в стране, но в любом случае преступление -- это преступление. Оно должно караться жестко и неотвратимо... -- Ну а кто спорит? И вы и мы работаем, стало быть, до всех доберемся. Но положа руку на сердце, Доффер, разве плохо, если одна нечисть проредит другую? А потом глядишь -- и взаимно... -- Это политика прежних властей в прежние времена... -- Если мысль или идея здравая, то я ее хоть у англичан перейму, ей-богу. -- Так преступность все равно не выкорчевать, господин Сабборг... Хотя я и не против некоторых ваших идей... -- О... идеи. Они не мои, просто я стою на плечах гигантов-предшественников... Дэнни оценил шутку -- оказывается, этот кабан начитан и с юмором. -- Локалки -- так локалки. Определимся -- что я буду говорить, что вы будете говорить... Кофе, чай? -- Контора -- чай, а Служба -- кофе, есть такая поговорка. Так что мне крепкий чай без ароматических присадок. И без молока. -- Порушу традицию и также выпью чаю. А пока приступим... В какой-нибудь час два профессионала интрижных дел детально разработали сценарий предстоящей "битвы на ковре". Секретарь за это время вскипятил не менее двух литров воды. Оба дважды воспользовались личным туалетом Доффера и теперь решили сделать перерыв -- получалось грамотно... -- Скажите, господин Доффер, как по-вашему -- в чем живучесть преступности? Без официальной трескотни, а так, с философской точки зрения? -- Философия для меня -- отвратительнейшая из наук. Ну, можно, если приспичит, порассуждать о природе человека, о условности общественно-правовых норм, различных в исламских, к примеру, и в европейских странах. Или в Китае... -- Да. Но я вовсе не об этом. Вот мы с вами. Я внутри страны, вы больше за ее пределами -- но мы оба обладаем кое-какими полномочиями и возможностями. Наши коллеги в других странах -- тоже, с поправками на строй и традиции. Однако несмотря на всю мою силу, силу моей конторы прежде всего, ни я, ни мои великие предшественники с преступностью справиться не в состоянии. А зачастую и с каким-нибудь отдельно взятым преступником. Казалось бы -- кто он, а кто -- мы. А хули ж? За нами вся мощь всех ветвей юриспруденции... А он ворует себе годами, да еще в парламенте заседает. Или урка какой, или бандит столичный... Посмотришь "установку" на него -- трус, гомик, тля, тупица наконец, ан нет -- не добраться, не справиться... Поневоле иной раз о всемирном заговоре подумаешь, то ли жидомасонском, то ли коммунистическом... -- Не верю я во всемирные заговоры, хотя мне, по роду службы, простительно было бы подцепить сию паранойю, ведь это же наше профзаболевание... -- И я не верю. Но должен я самому себе все это объяснить, чтобы не свихнуться на работе. Вот мои рассуждения, если не скучно... -- Да ради бога, готов стерпеть. Шучу, мне любопытно вас слушать. -- Я вот как себе это представляю. Любое первобытное сообщество рано или поздно вырождается в государство со всеми соответствующими причиндалами -- армией, чиновниками, купцами, полицией и законами. -- Бесспорно. -- Законы рождаются и меняются, но суть одна: кто не соблюдает -- преступник. -- Если он в сфере закона. -- Как? А, ну да, Нерон выше, чем закон... Я пониже смотрю. Поскольку законы несовершенны, да и не могут стать совершенными надолго, то в них или между ними есть прорехи. Пусть даже щели. И если они есть, то какой бы крепкой ни была законодательная броня, рано или поздно в эти щели просочится вода, или там -- газ, муравей... И против него броня бессильна. В одной стране -- это муравьи, в другой -- вода... Вы понимаете мою мысль? Природа рано или поздно всегда найдет щель и угнездится там. Я заметил -- перекроил броню, нет воды. Но мухи-падлы залетали... Мух извел -- ржавчина образовалась... С любой отдельной напастью я справлюсь, а не допустить их совсем -- не могу... -- Вот ведь какой интересной может стать философия в контексте конкретных приложений! Любопытно. И в общем-то -- на поверхности лежит, но я раньше не задумывался об этом. -- Пользуйтесь, дарю. -- Обязательно. Но скажите мне, а если приложить эти рассуждения к Нерону... Знай об этом Нерон -- сумел бы он уберечься от своих муравьев? Сабборг внимательно посмотрел на Дэнни. -- Сумел бы. Ведь век человеческий короток, и на его век хватило бы предусмотрительности и осмотрительности. Но он об этом не знал. -- Отсюда урок: или развивайся, или время обгонит тебя. В лице муравьев. Сабборг заерзал в кресле, выпростал из-под задницы правую руку и вдруг стал чесать живот в районе пупка. Животина мерно колыхалась в такт пошкрябываниям. -- Мне жаль, Доффер, что столько сил и лет мы угробили, воюя друг с другом. Правда, все это было в интересах дела... Вы войны боитесь? -- В каком смысле? -- Во ВСЕХ смыслах... Если я в разговоре с вами употребляю известные обороты речи, то это просто дань привычке, а не страху. Яйцо на отруб дам -- никакой оперативной записи вы сейчас не ведете. Не такой вы дурак, чтобы стремиться перехитрить самого себя. -- Оставайтесь с яйцами, вы правы. Я вам не министр обороны: война всегда хуже мира. Но было бы преждевременно сегодня не опасаться международных войн. Разве что другие сверхдержавы... Но я боюсь войны, если она касается нашего государства... У меня, как и у вас, дети... Что может быть дороже и важнее семьи? Это одна из немногих непреходящих ценностей. Ну и само собой -- верность стране и Президенту. А вы, как оказалось, отнюдь не дурак, господин Сабборг. Это приятно. -- "Как оказалось"? Да я еще умнее вас и могу в шесть секунд это доказать. -- Докажите. -- Вот: а я и раньше не считал вас дураком!.. Дэнни заржал первый, вслед за ним и Сабборг вновь затряс пузом, только теперь живот колыхался вверх-вниз и без помощи пятерни. -- Вряд ли мы с вами станем друзьями, ваше превосходительство, но думать о завтрашнем дне лучше и эффективнее совместно, нежели порознь. Ведь всем нам приходится думать о завтрашнем дне. Не правда ли? -- Сабборг кивнул головой, все еще смеясь, но Дэнни показалось, что небольшие уши его словно бы подтянулись и еще плотнее прижались к круглому черепу. -- Во всяком случае, поясняю свою мысль, нам стоит встречаться иногда и по поводам более серьезным, чем изучение внутривидовой грызни в клетке у очумевших грязных маргиналов. -- Ну а кто против. Надо -- так надо. Только увольте меня на этих деловых встречах от контактов со всякими там мажордомами в ливрейных лампасах и прочими шуршащими жополизами... -- А вы меня, -- подхватил понятый с полуслова Дэнни. -- В следующий раз, ох, когда он еще будет, пригласите меня в свое логово, а? Никогда не видел вживую, своими глазами, как выглядит Контора в быту. -- Валяйте, не обижу. -- Вы намекаете насчет первых минут нашей сегодняшней встречи? Хочу загладить. Дружбу, повторяю, я не предлагаю, не в кино, однако готов вернуться к обсуждению вашего предложения насчет Арвид--Дэниел. -- Хм, да что обсуждать-то, господин Доффер? Мне близко к полтиннику, вы тоже не мальчик. Это наш Адмирал клал с прибором на возраст и болезни и держится молодцом, всем нам на зависть... Что же касается имен и на "ты" -- у нас с вами уже сложился стереотип за время первой беседы, а в зрелом возрасте стереотипы трудно ломать. С этической точки зрения вроде бы и нет проблем, но вот чисто технически... Странно как-то, вроде взрослые люди... Ну давайте попробуем. Кто первый начнет и как, собственно? У вас есть готовая инструкция на эту тему? -- Сейчас я ее принесу, -- ухмыльнулся Дэнни и направился к бару, продолжая удивляться про себя, как он раньше не рассмотрел за этим кабаньим рылом гибкого и сильного ума. Закончилось восстановление зоны аккурат перед праздником. Ни о каком концерте и речи уже не шло: сидельцы все еще намертво были вмурованы в бараки, только и таскали, что в шизо и на следствие; зонное начальство с печальным свистом улетело со своих постов на новые места службы, кто с "неполным служебным соответствием", кто с понижением в звании и должности. Удержался лишь начальник хозчасти, неблизкий родственник генерал-губернатора округа, но и ему теперь предстояло заново акклиматизироваться в служебной среде, в которой он оставался единственным высокопоставленным старожилом. Но время шло, и жизнь постепенно налаживалась: вновь заработали цеха, через вольняшек и унтеров сначала тоненьким ручейком, а спустя пару месяцев, когда ослаб аварийный шмон-режим, полновесной рекой потекли запрещенные радости: курево, алкоголь, чаек, сахар, деньги, письма, радиоприемники, порнуха... Геку пришлось передать часть связей и полномочий подручным, поскольку его новое положение требовало иного рода усилий и занимало все его время. Он побожился прилюдно и исполнил. Он стер с лица земли мощное осиное гнездо скуржавых, один из важнейших бастионов их "пробы". Проклятие "де-факто" перестало существовать; любой правильный нетак, либо ржавый, мог отныне без голодовок и саморезов подниматься на зону, не опасаясь за свою жизнь (или честь). С "де-юре" вопрос был посложнее, поскольку авторитеты золотой пробы пока еще не приняли вердикта и не разослали соответствующих маляв. В том-то и состоял один из самых сложных и тонких моментов существования Гека в здешнем мире зазеркальных понятий и неписаных эдиктов. Он знал для себя, что его "проба" -- высшая, но уж больно мала она была -- в сам-один -- и не имела законных перспектив на возрождение. Стало быть, от взаимодействия со ржавыми, наиболее близкими по духу и понятиям урками, было не уйти. Но признать их верховенство или хотя бы ассимилироваться с ними Гек не желал -- он выше, и все тут. Рассчитывать на легкое признание этого факта со стороны ржавых не приходилось, но и воевать с ними нельзя, да и незачем -- просто получится еще одна смута и брожение и беспредел... Как быть? Гек думал. Может быть, ему бы стало полегче, узнай он, что и ржавые попали почти в аналогичное положение по отношению к нему. Все зоны юго-востока и выше были переполнены слухами о случившемся на двадцать шестом спецу. Времена Большой Рвакли, казалось бы, канувшей в седую вечность, возвращались во всем своем страшном величии. Триста псов, погибших в одночасье, -- и в самом деле очень уж круто, а рассказы, идущие от этапа к этапу, от зоны к зоне, приумножали сей результат до тысяч. Все, кто хотя бы мимолетно видел легендарного Ларея -- на этапе ли, в камере, сейчас или в прошлом -- становились желанными рассказчиками. И любой жест его, любое слово и действие, задним числом позлащаемое недавними подвигами, наполнялось глубоким смыслом и значением. Лунь и раньше докладывал ржавым -- как он выглядит, как держится и что излагает, но теперь он мог не обращать внимание на скепсис золотых авторитетов, ибо авторитет человека, бесстрашного и безупречного в своих понятиях, который приблизил его к себе и относился к нему, простому нетаку, с уважением -- в его глазах и в глазах любого правильного сидельца весил теперь не меньше целой сходки ржавых. Бабилонский "Пентагон" давно уже почернел усилиями того же Ларея, и хотя подтвержденные урки все еще туда не ходили дальше предвариловки, но нетакам был в "Пентагоне" полный зеленый свет и уважение, если по заслугам. И там помнили Ларея и чтили его первым в самых почетных тюремных святцах... Как ни цеплялись ржавые, как бы ни хмыкали, но придраться к словам и поступкам Ларея -- не могли. Более того, жесткость и непримиримая верность Ларея старинным "идеям", отныне широко известная в пределах царства-за-колючкой, на этом фоне превращала самих ржавых в вольнодумцев и неженок. Лунь в сотый и тысячный раз сдержанно подтверждал: да, это его подушка, да, как тебя сейчас -- вместе кушали... поначалу страшно, а... потом -- тоже, только по-другому... Как бы то ни было, но Луня, проверенного нетака по третьей ходке, возвели -- приняли в "пробу" на очередном сходняке. Золотые рассчитывали таким образом сохранить влияние и удерживать молодых авторитетов в своей пробе, черпая через них свежую кровь и силу, столь необходимые в бесконечной битве под угрюмым тюремным солнцем. Да, если бы Гек знал об этом, то не удержался бы от улыбки: это отвечало его планам на будущее и хоть немного, но упрощало важнейшую из задач: найти точку опоры в существующей пробе, а не ковать новую. И то, что его персонально приговорили к мученической смерти на всех скуржавых сходках страны, -- ни в какой степени его не колыхало: попадись он им -- без приговора разорвут. А тут грянул высочайший Указ от Господина Президента: долгожданная амнистия и кое-что еще. Амнистия, стараниями Сабборга, почти восстановившего прежнюю степень Адмиральского благоволения, коснулась немногих -- женщин-матерей, малолеток-первосрочников, мелких правонарушителей, погоревших лягавых всех мастей, военнослужащих... Профессиональный же уголовный мир не получил в этом смысле ничего. Сабборг хотел как лучше, по принципу: сел -- досиживай, но забыл в служебном раже, что лишает своих "цепных" присных, служителей решетки, сильнейших рычагов влияния на сидельцев. На зонах, прежде вполне благополучных, где администрация поставила "на путь исправления" и под свой контроль всю неформальную знать, ЧП посыпались как горох: драки, побеги, голодовки -- все то, что раньше было уделом черных урочьих зон. Однако было в указе и пресловутое "кое-что еще", а именно: отмена локальных ограждений в жилых и промышленных зонах мест лишения свободы. До некоторой степени это ослабило напряжение для тех, кто сидел и не ждал милостей от великого праздника: дышать стало легче, и общаться, и держаться, и вообще... Местные зонные власти всеми правдами и неправдами пытались сохранить сидельческий быт в прежних, уже невидимых границах, но дело было сделано -- ветер не воротишь... С полгода, не меньше, прошло со времени победы, пока на зону поднялся первый нетачий этап. Пусть и небольшой, в шесть рыл, но прецедент был создан: так еще одна зона "официально" стала черной. Гек по-прежнему жил в своем четвертом бараке, но перенес резиденцию в противоположный правый торец -- а то привыкают люди к рутине, случайную близость к оазису принимают за положенную природой данность, ленятся, не поспевают за изменениями... Всем хочется поближе к трону держаться -- началось массовое переселение и подспудная тусовка по принципу: кто выше -- тот ближе. Наружная часть правого торца барака к тому же стояла прямо под лучами прожектора и хорошо просматривалась с вышек -- мало ли кто затеет недоброе, ну, к примеру, захочет добраться до Ларея с помощью взрывчатки или подкопа... Так пусть "попки" на вышках и правильному делу послужат, охраняют то, что должны охранять. Порядок, принятый ранее в трех бараках, Гек распространил на всю зону. Его беспощадность к отступникам попригнула все недовольные головы, но само недовольство не остановила. Люди шептались в курилках и закутках, кляли его на все корки (с оглядкой), но -- что делать -- приспосабливались, жить-то надо. Однако основные сидельческие массы, не из числа борзых и деликвентных, почувствовали реальное облегчение: появился стабильный заработок, вполне божеские поборы (добровольно-принудительные пять процентов), установился жесткий, но всем понятный порядок взамен прежнему беспределу. Каждый трудила теперь знал, что может потребовать правды и справедливости у кого угодно и в поисках ее дойти хоть до самого Ларея, хотя и не всякому дано -- вот так запросто поговорить с верховным Паханом. Каждый нетак воочию мог видеть, как стремительно поднимаются в урочьей иерархии недавние товарищи, делом доказавшие ум, решительность и верность. Не ссы и не волчи, не мелочись и не крысятничай, сучье -- руби, перед псами не гнись. И однажды, сидишь такой в курилке, травишь с кентами на сон грядущий, а тут посыльный: Ларей приглашает к себе на вечерний чаек -- ух ты, в рот компот!.. Вот и сейчас Гек сидел в своей конторке и готовил малявы соседям на близлежащие зоны: на ординарный режим и на малолетку. С ординаром -- было хлопот: почти поголовно сидит там дуроломная молодежь по первому разу. Сил девать некуда, мозгов взять неоткуда... "...Перестать обманом играть на "просто так", прекратить наказывать хером -- все ведь вернется бумерангом через трамбовки. Соблюдайте себя. Любой незаслуженный самодеятельный опуск будет наказываться на тот же манер, ибо нельзя гадить в доме, где живешь ты и твои собратья. Лягавый всегда рад макнуть человека в грязь -- лишите его такой радости... На этот раз гревом поможем и дадим чистых "коней" с воли, но вы должны держать свой общак на нужды многих, а не некоторых. Зырковым назначаю..." С малолеткой тоже мороки хватало, но Гек не жалел времени и сил для контакта с молодняком: о подрастающем поколении думать бывает поздно, а рано -- не бывает. Три-пять лет пройдет, и они рядом сядут. Кто это будет -- ужели все равно? Нет, конечно... И Гек терпеливо, подробно и без малейшего раздражения разбирал их жалобы и запросы, учил зонному уму-разуму. "...каждый может учиться в школе, от нетака до парафина, это никому не в падлу, если оценки не из-под кулака. Пока ты парнишка -- можешь ходить в кружок, лобзиком стараться, да хоть стихи сочинять... Но уж коли ты нетак или решил поддерживать -- долой со сцены, вон из секции -- пусть другие декламируют, а нетаку не положено перед псами прыгать. По поводу кассеты..." -- Бушмен! Кто у нас в музыке современной рубит?.. Позови Бубенчика, живо. -- ...Что он там сопит? Трахает, что ли, кого? -- Тише, мудила! Услышит -- жопу оторвет!.. Тренируется он, физкультурой занимается для здоровья... Каждый день по тренажеру бегает, приседает, отжимается и нас заставляет. Сейчас закончит -- доложу... -- ...Садись, братишка... Как зовут по имени? Вот что, Том, меня просят рассудить по поводу одной вещи... Группа музыкальная есть черт те откуда, с библейским таким погонялом, из Нового Завета... Забыл, сейчас скажу... Так у них альбом имеется или песня со стремным названием "Сучья шерсть"... Известная?.. Ага. Какого, говоришь, семьдесят пятого?.. "...По поводу кассеты сообщаю, что группа английская, запись старая и к нашим понятиям отношения не имеет, что видно из содержания. Слушать ее не западло, а название звучит скорее как "Собачьи волосы". Правилку отменить. Не перегибайте палку. Лучше думайте о себе, а то пришел тут с малолетки -- сразу к нам один спец по мохнатым сейфам, да еще нюхать и ширяться повадливый: под нарами теперь живет..." Фант вполне обвыкся на новом месте жительства и даже настолько, что напросился на свидание с Геком и попросил у него разрешения жениться на местной красотке из бухгалтерии лесоперерабатывающей фабрики. Гек поморщился, но благословение дал. -- Может, теперь вовсе от нас отколешься? -- Нет, ну что вы! Просто надоело одному болтаться, да со случайными бабами... Она очень хорошая, я вас обязательно познакомлю. -- А вот это как раз и не обязательно. Да, есть слушок -- да ведь ты сам первый знаешь, что могут меня на другое место жительства перебросить. И как тогда? -- И я перееду. У нас же детей пока не предвидится, так что на подъем мы легки, а деньги есть... -- Ну-ну. Она любопытная? -- Так... В меру, я бы сказал. Техникой не пользуется. -- Допустим. Теперь о делах с моей стороны. Освобождается несколько парней, из толковых, я им дал наколочку к Ушастому, пусть пристроит. Остальные наши должны, кстати, прикинуть -- куда размещать новеньких, если таковые пойдут. А я на это рассчитываю. В столицу не обязательно, пора осваивать вплотную и другие перспективные места -- и миллионники, и поменьше. В основном -- ближе к северо-западу. Гнедых предупреди от моего имени -- если еще хоть раз помимо меня поведут шашни с колумбийцами... Экспорт ацетона, понимаешь ли!.. Пусть дураками не кидаются: каждого утоплю в такой бочке мелкими кусками. Это если они искренне врубиться не могут -- зачем колумбийцам понадобилось втридорога добывать ацетон чужими руками. А если они понимают да продолжить хотят -- накажу на всю свою фантазию, так и передай, это они осмыслят. У меня все. Что у тебя еще? -- Красный открыточку Арбузу, точнее на его адрес, прислал. Вас с Рождеством поздравил и в гости приглашал. -- Ну, если отпустят на недельку... Но, кроме шуток, рад, очень рад. Что он, как он? -- Большой человек вроде стал... К открытке фотки цветные: вилла, бассейн, сам весь в смокинге. Вокруг раздолбаи в черных очках, вроде как охрана... -- Во как... Где фото? -- Я... Ой... Забыл захватить... -- Воцарилась жутковатая пауза, Фант зажмурился. -- Не следует забывать. Ты понял? Фанту и страшно было -- хуже нет, когда шеф так леденеет в своем спокойствии, -- и муторно -- человек сидит, а он ему -- элементарное, очевидное -- и то забыл... -- Дурак я, по маковку дурак! Такого не повторится, зуб даю! Шеф... -- Ларей. Верю. Проехали. Что еще? -- Я и вправду... -- Дальше. -- Малоун опять спрашивал, нельзя ли приехать, в качестве адвоката... -- По делу? -- О деле ничего не говорил. По-видимому -- просто навестить. -- Нет. На воле будем по гостям ходить. Я ценю и рад был бы его увидеть... Не дурак, поймет. Эх, Джо, Джозеф... Ты ему помягче объясни, с душой, чтобы не обижался. Золотой мужик, что тут скажешь... Еще растолстел небось... Ты как с ним? -- Переписываемся, -- ожил Фант. -- Когда я в Бабле -- видимся регулярно. Он себе такую крутую тачку смастерил двухпроцессорную... -- У тебя в голове ничего не щелкает? От твоих компьютеров? -- Не-а... А что? -- А то. Хорош. Парням привет. Пусть Эл и Тони в течение месяца-двух, не позже, в названном порядке меня навестят. Еще через месяц -- Серж Ушастый. Гнедых -- видеть не желаю, покуда не загладят то, что должны. Малышу я сам черкану, своей почтой. Фото и открытку пусть Арбуз захватит. Чуть что засечешь на подслушке -- сообщи. Ты еще здесь?.. Гек тормозился, напрягая все доступные рычаги, еще почти год, прежде чем подслушанная Фантом угроза "переселения" стала реальностью. Но циркуляр шел с таких заоблачных верхов, что погасить его наглухо не удалось. Чиновники брали взятки все менее охотно, пока наконец административная угроза их административному существованию не перевесила алчность и тупое местное упрямство. Геку предстояло катапультироваться в ближайший этап и следовать согласно предписанию. Куда проще было выяснить конечный пункт назначения -- жесткий спец No 1/3, гигантская зона, имеющая свое почти официальное погоняло: "Аргентина", гордая столица скуржавого отребья. Намечалось повторение сценария -- отдать его во вражеские лапы. Что ж, вероятно, в том был свой дегенеративный резон: в первом случае Ларей победил, а теперь глядишь -- и... того... Это не футбольный матч -- одного гола в его ворота будет вполне достаточно. Десант туда подсажен небольшой, хотя и поболее, чем на No 26-м четыре года назад, но один и тот же прием не повторить будет. Погано. Только вроде обустроился, обвыкся -- опять... Гек устал от войны: на зоне-то, под боком, все в порядке, а вокруг -- далеко не так безоблачно. Недавно удалось свершить давно задуманное -- восстановить черноту на 16-м допрежиме, где погиб его первый зонный ставленник Морской. От тех времен осталось лишь двое сидельцев-долгоседов (Гек досконально проверил), так или иначе причастных к мужицкому восстанию против его людей. Зверски замучили обоих, напоследок повесив в сортире. Только так можно было убедить людей не нарушать обычаи, не ими заведенные... С трудом, но все еще удавалось избежать серьезных конфликтов со ржавой пробой, благо было с кем воевать -- медь, сталь, а кое-где и гусаносы прорезались (разновидность бандитов-иммигрантов -- пока, правда, на одном "ординаре" такое было)... Но придет пора и с ними, с золотыми, определяться как-то... На воле опять горячо стало: в ход пошел кокаин -- деньги бешеные, новые банды плодятся, как грибы, ничего не боятся, никого не признают. Даже в Бабилоне ребята кряхтят, кровь рекой. А кое-кто и из своих косится на легкие бабки. Одну башку срубишь -- новые лезут, да несудимые, а порой и с лягавыми в тандеме орудуют, с их поддержкой... Деньги-то большие... Мексика, Колумбия сюда прется, будто мало здесь своих ханыг... Все и так несладко, а тут изволь зонного Че Гевару изображать... Хреново. Пришлось прощаться со своими. Сим-Сим окреп, поумнел и стал жестким, как костяной мозоль на пятке. Теперь ему можно было доверить держать зону. Бычок подможет советом -- что-то раскис, кстати. Неужто сидеть надоело? И вообще -- растут неплохие парни на зоне, молодежь потребна, чтобы с мозгами и боевая. На воле дел много, хотя и здесь не меньше. Не шмыгай носом, Симон, урке не положено сопли ронять. Увидимся на воле -- буду рад видеть рядом. Бычок, взял бы тебя с собой -- псы не позволяют. Увидимся. Парни!.. Сидите, это мне удобнее стоя речь толкать... Ну стойте, если хотите... Парни! Всех помню и никого не забуду. А Бушмен где? Вижу, от меня, что ли, за спинами упрятался? За бродяг, за людей, за волю! До встречи в Бабилоне. Неслыханное дело: шеф пропустил коньячку -- губы, правда, смочил и только, -- но раз такой пример -- по полной опрокинем. За здоровье Пахана! На последнем перегоне, в Кальцеккской тюрьме, Гека вдруг отделили от остального этапа и в камеру завели одного. Он еще издали, по шуму голосов и обширному пролету между дверями определил, что камера большая. И верно: метров шестьдесят квадратных в ней было, если по потолку мерять. А сколько сидельцев там парилось, Гек не успел рассмотреть. Едва его ввели в камеру и заперли снаружи дверь, как в камере все утихло. Гек поздоровался и назвал себя... Сразу же, сходу, без предупреждения и лишних слов из разных концов камеры на него бросилась целая стая шакалов с самодельными пиковинами. Гек все последние дни и ночи был настороже, но и он не ожидал такой отчаянной наглости -- видимо, здорово он припек псиное племя... Когда везет -- тогда везет: нахрапа в парнях было много, а сноровки и умения полный недостаток. Гек длиннющим шагом в полуприсядку сместился влево и убил ближайшего к нему урода ударом кулака в переносицу. Тот еще свеженьким трупом катился под ноги остальным, а Гек уже успел достать в прыжке второго -- пришлось бить ногой по горлу, очень уж у того руки были длинные. Остальные смешались на секунду, толкая друг друга локтями и заточками. Геку стало весело и совсем не страшно, как когда-то на ночных бабилонских улицах, где Гек проходил боевую практику под внимательной опекой Патрика. Когда знаешь, что делать, -- потешно наблюдать за неумехами. Гек шагнул вперед и левой рукой выхватил пиковину из рук у зазевавшегося бойца. Как черепахи -- право слово. Тык... тык... глюп -- а этому прямо в глаз! А ты куда побежал, дурачок, ты тоже ведь уже мертвый... Последнего из шестерых Гек нагнал между шконками. Для разнообразия и пущего эффекта Гек просто сломал ему шею. Вся камера потрясенно молчала. Это для Гека схватка, наполненная угаром эмоций и бросков, продолжалась долго и страшно, а зрители увидели, как урка (так вот он какой!), на первый взгляд и не очень-то похожий на легенду, а на второй -- еще страшнее, в полминуты соорудил кладбище из полудюжины покойников. Никак сейчас за остальных примется... Люди отхлынули подальше от Гека, вжимаясь в стены, но было тихо, словно все онемели вдруг. Да так оно и было -- ужас проникал в людей постепенно, по мере того как осознавали они случившееся. -- Псы! Объявитесь, продолжим дискуссию... Ты!.. -- Не, не, я не с ними... Я не... -- Вижу. Оглянись, подскажи, кто еще из тех, кто с ними. Покажи пальцем, не бойся. -- Никого не знаю, я здесь недавно... -- Рекомендую объявиться или указать на них. Рекомендую всем присутствующим господам сидельцам. -- Больше никого... -- Старичок в очках, выглядывая из-за парашной ширмы, продолжил: -- Их вшестером вчера вечером из зоны подняли, якобы на переследку. -- А ты кто таков? -- Парафин. И по пробе, и по кличке -- Парафин. -- Причина? -- Народ присудил. Так уж вышло. -- Он елдак школьницам показывал из-за кустов. А сам учитель бывший. -- Не учитель, а методист в районном управлении по делам внешкольно... -- Цыц. Он правду говорит насчет скуржавых? Это скуржавой зоны голуби? -- Они. -- Народ постепенно оживился, загалдел, словно бы паркет из трупов для них -- обыденная вещь. -- Сразу шмотки стали трясти, бациллу отнимать. -- А вы и лапки кверху? Вас же много. -- Их на нашей зоне -- еще больше. И на других зонах -- тоже. -- Минус шесть. Начало положено. Когда у вас обед? Стукни в дверь, Парафин. Пусть придут и приберут, не свинарник. -- Гек пошел мыть руки, кто-то уже расстарался, стоял возле него с чистым полотенцем. Прибежала вахта, сначала двое -- засвистели, подоспели остальные... Никого ни о чем не спрашивали, все яснее ясного. Геку завернули руки за спину, щелкнули наручниками и под руки потащили вниз, в карцер. Так уж заведено, а дальше пусть начальство разбирается. Хорошо бы дать ему пинка и пару раз по шее, но ну его к черту, живореза, такое про него треплют -- не приведи Господь. И ведь не врут, оказывается, -- людоед и только. Может, он уже по самую пулю набедокурил, вот тогда и хорошо будет. А свою голову подставлять за эти деньги? Да на чае можно впятеро заработать... Гек отлично все понял: там, в Бабилоне, эти лягавские шишки наверху жаждут извести его подчистую, причем чужими руками. И вся цепочка -- бабилонский трюм, псиные зоны, подосланные мясники -- одна и та же рука за этим стоит... А может, и раньше все это началось, с Иневии... Высоко стоят и не выпускают из виду... Что им (ему) надо? Чем я им мешаю? Кроме того, что я -- Ван. Но они об этом знают? А раньше, когда я не был Ваном, что это со мной такое было, а? Было ведь. И сейчас спроворили: шесть рыл, все с пиками (без шмона в камеру запустили!), все рассчитано. Кто же ты, тварь бабилонская? Как звать-величать?.. Гек представил себе реакцию бабилонского недруга на последний облом и чуточку отвлекся от дум, переживая мимолетную радость. Реальность была чуть проще его умозаключений: зона знала, кто к ним идет. Перевод на другую зону санкционировал Сабборг: очень уж ему хотелось посмотреть, кого люди из Службы внедрили на зону, на его территорию, им придется совершать телодвижения и выдергивать в том же направлении своего человека. Как это будет происходить, какие механизмы будут задействованы, а главное -- кто из своих работает на Службу: тоже ведь засветятся при содействии... Эпизод в тюрьме никак не касался ни его, ни Доффера. Доффер с подачи Муртеза простил Бонса-Бычка. Того под благовидным предлогом вытащили в Бабилон, освободили, наградили и отправили наконец торговым атташе в проклятую Британию. Для всех остальных он раскрутился на новый срок по старому, неожиданно раскрытому "глухарю". Адмирал явно затеял пробу сил в военном варианте, и Доффер, раздираемый противоречивыми чувствами, работал в этом направлении. Теперь у него в кабинете все стены вновь были увешаны картами Южной Атлантики и Мальвинских островов. Муртез тоже пахал на британском направлении, но он в отличие от шефа не находил в себе сил окончательно отключиться от "уголовного" сектора. Возможности активно влиять на события свелись к минимуму, но интерес остался. Скудные кумовские донесения аккуратно подшивались в соответствующие папки, коих собралось уже более десятка, по сто листов в каждой... Скуржавые решили гасить ситуацию в самом зародыше, им не улыбалось давать этому Ларею любую попытку -- очень уж удачлив, а мужичье -- стадо тупое, взбеси его, так на рога поднимет... И у Хозяина зоны мысли двигались параллельно: Ларей -- это шум, это ЧП и что еще похуже. Были прецеденты... И кум понимал, что на скуржавых делать карьеру гораздо проще. Они -- дерьмо, но они -- свое дерьмо, а свое, как говорится, не пахнет... Короче говоря, скуржавые безо всяких бабилонских ниточек ухайдакали больше половины своего общака (а это три юго-восточных зоны, не шуточки!) на подкуп Хозяина зоны, Хозяина крытки и людишек помельче. За это они получили возможность выдернуть семерых надежных парней на доследование с условием никого не трогать, кроме... У Хозяина тюрьмы была большая семья, сын-алкоголик, у жены страсть к побрякушкам -- согласился, одним словом, тем более что не уголовники ему барашка в бумажке совали, а не кто иной, как кум зоны, намекающий на молчаливую поддержку верхов... Один из семерых дуромоев еще раньше сломал на лестнице обе ноги и угодил в больницу, так что в последующих событиях не участвовал. Остальным шестерым повезло гораздо меньше -- их на той неделе приютил тюремный крематорий. Сгоряча Хозяин пообещал Ларею вышку, но обещать -- не дрова пилить: вороньем закружились столичные адвокаты с крутыми связями, откуда ни возьмись -- компры наковыряли, свидетельских показаний, доносов, так что он, после тридцати лет каторжной лямки, получался теперь чуть ли не как пособник этих расписных ублюдков с ножами... Ножи? ЧП, безусловно, внутреннее расследование выявит виновных, и они будут наказаны... Кулон? Я не покупал ник... Вот у нее и спросите (жену пришлось срочно сплавить к родственникам на север, погостить)... Похож на мой. Повторяю -- похож, но это еще не значит, что это мой почерк... В каких еще газетах?.. Да, я знаю его превосходительство... Нет, ну давайте нормально разберемся, я, как и вы, служитель истины и закона... Это господин окружной прокурор так считает? Ну понятное дело, всякий был бы вынужден -- в сильном душевном волнении превышение от непревышения отличить -- сами знаете каково... Несомненно, только объективное, и никакое другое... Месяц Гек сидел в карцере, прежде чем объединенными усилиями его адвокатов (а также подручных) и местных дознавательных органов удалось доказать, что дело даже на суд не тянет, что Гек оборонялся, не желая вмешиваться в междусобойную резню, затеянную в камере после его прихода. Месяц карцера -- более чем достаточное наказание за мимолетное соучастие в драке. Ни Сабборг, ни Доффер, вовлеченные в новый водоворот дворцовых интриг, толком ничего так и не узнали -- нести сор наверх никто не хотел. Сиделось легко, одно название, что трюм: грев пулили ежедневно, выдали одеяло в нарушение всех инструкций, а одежду и не отнимали вовсе. Долго ли, коротко, но в одно февральское утро Гека подняли наверх, ошмонали, вернули из камеры вещи, не заводя его туда, и отправили на зону 1/3. Гек нервничал. Ему важно было выстоять в случае чего один только день. А к вечеру его по согласованному плану вызывали "по вновь открывшимся..." в Бабилон. А если и здесь накладка -- острый приступ аппендицита, и тоже все наготове. На крайний случай: по радиосигналу -- наружное нападение на вахту и сторожевые вышки, чтобы спровоцировать сирену и особое положение. Предполагалось, что какой-то отрезок времени, если будет нестыковка в сроках, Гек и его люди, внедренные ранее, сумеют продержаться. Но это все в теории, а псы вон как резво за него взялись. Есть у них опыт -- теперь долго ждать да рассусоливать не будут, скопом навалятся с ломами... Этап состоял из одного человека -- из Гека. Остальные, предназначенные для 1/3, уже сидели на месте, разбитые по отрядам. Они же взахлеб рассказывали, не утомляясь от бесчисленных вызовов на "бис", как оно там было. И в который бы раз ни повторялась кровавая история, слушателей меньше не становилось. Вынимались на свет и старые дела, и быльем поросшие легенды, и невесть кем сочиненные совсем уж нелепые байки, где общим было одно: ходит по земле, на воле и за колючкой, великий урка, защитник простых сидельцев и личный враг Господина Президента. Может, и не сидел он пятьдесят лет на цепи в президентском подвале, может, и не умеет колдовать, но пока он жив -- есть надежда на высшую справедливость и на расплату со сволочами. (На женских зонах общие легенды пополнялись и своей спецификой: то там, то здесь бабы, особенно из числа урочек и нетачек, рассказывали поразительные любовные истории, где после обязательного полового контакта и расставания вдруг неожиданно выяснялось -- КТО он такой был!) Был приказ -- не медлить долее и одного-единственного Гека под охраной целого взвода (этап есть этап, по инструкции положено) привезли на место. После обязательных процедур его вывели с вахты и оставили ждать, пока не будут выправлены сопроводиловки. Охрана густо расположилась по периметру, но Гека это не шибко успокоило -- топор пулей не сшибешь. Он стоял лицом к зоне, сосредоточенный и готовый реагировать на любую неожиданность, хотя по определению невозможно быть готовым к неожиданностям: ты, к примеру, боишься опоздать на встречу, выходишь заранее, готовишь деньги на такси, а по дороге вдруг видишь, что твоего ребенка кусает чужая злобная собака... Гек стоял и смотрел, и предчувствия его помаленечку облекались в плоть и кровь: в двух десятках метров, за пределами охраняемого участка, стали собираться люди, по одному, по двое, по трое... Все они толпились напротив Гека, молча, облепив взглядами каждый квадратный миллиметр его внешности. Они молчали и не отводили взоров и не уходили... Оттуда мог вылететь нож или короткий ломик, и не один. Гек смотрел на толпу, расфокусировав взгляд, чтобы не отвлекаться и фоновым зрением засечь угрозу и успеть среагировать. А толпа уже разбухла до полутысячи любопытствующих, и народ все подходил... Конвой встревоженно подтянулся, молодой лейтенантик залаял бестолковыми командами, поминутно то ныряя к внутреннему телефону на вахту, то к солдатам... Мужик как мужик, не хилый, но и не великан. Плечи что надо. Роба княжеская, по фигуре пригнана. Стоит себе преспокойненько, что-то решает про себя. И про нас. А взгляд у него немилосердный. Крепко, видать, наши-то дворняги ему насолили, что сам сюда прибыл разбираться... Ну держись, что теперь будет... Кузня уже почитай вторую неделю только пиковины и шлепает... Ишь, молчит... Не положено ему, рассказывают, с проклятыми трепаться... Главное -- глазами не встретиться, а то -- запомнит... А мы-то при чем, мы нож не целовали... Опять выскочил наружу лейтенант: -- Осужденный Ларей! Руки за спину, следовать за мной. Любая попыт... -- Собственных правил и то не знаешь, летеха... Веди уж... -- Гек сложил руки за спину и двинулся в указанном направлении, к зданию управления. Конвой в полном составе следовал за ним. Лейтенанту давно уже пора было закругляться -- расписаться за сданного с рук на руки Ларея, получить подорожную и вернуться восвояси в гарнизон, но нет -- к местному Хозяину его веди, тот, мол, лично примет... Люди некормлены, пайка не взяли, надеясь по-быстрому обернуться, -- вот еще незадача... -- Вот он ты какой, Ларей долгожданный. -- Белобрысый подполковник, в свои тридцать три уже тучный и монументальный, с любопытством приподнял пшеничную бровь, оглядывая Гека с ног до головы. -- Как доехал, не просквозило на ветру? -- А тебе-то что до моего самочувствия? -- Дерзишь? Мне тыкать не надо, сам кого хочешь ткну. Понял? -- Понял что? -- Как надо ко мне обращаться? -- Это пусть твоя пристяжь понимает, мне лично до фонаря. -- Пятнашку в трюме для знакомства ты себе уже подболтал. Ну а если и дальше так пойдет... -- подполковник многозначительно замолчал. Он не был готов к такому началу разговора, привык, что все перед ним шапку ломают, а теперь тужился вернуть ситуацию в устоявшееся русло. Но веские слова не шли на язык. -- ...Крутой, да? И не таких обламывали! -- Не таких, -- согласился Гек. -- Бузу приехал устраивать, молодчик? Не позволим, не позво-олим, друг ситный... -- На фиг мне ваша буза сдалась. Меня сюда везли -- не спрашивали. Я человек мирный: ты меня не доставай попусту, и я спокойно досижу положенные годы. Я ведь тебе в отцы гожусь, по возрасту, а ты кулаками по столу стучишь. Кстати о бузе. Это не с твоей ли подачи шестеро молодчиков, как ты выражаешься, с ножами на Кальцеккской крытке объявились? Адвокаты мне показывали материалы следствия, пока я в карцере припухал. -- По тому делу уже давно разобрались, и не тебе его дальше ворошить. -- Не мне -- так не мне. Говорю -- я человек спокойный. -- М-да... Сколько тебе лет, Ларей? -- Не помню. Вроде пятьдесят или около этого. А может, шестьдесят. -- А люди черт те что мелют по этому поводу. Хорошо сохранился. Наш климат тебе в тук пришелся, как я посмотрю. -- Не жалуюсь. -- Зона у нас большая, восемнадцать тысяч населения. Вторая в стране. Хозяйство большое, трудное. Затеряешься в ней -- не вспомню, если что случится. Так что соображай. Не юноша ведь, мотор, по слухам, барахлит, выдержишь ли? Подумай. -- Так я сейчас чем занимаюсь? -- И чем же? -- Думаю. -- Поделись своими думами со мной. Глядишь -- помогу, присоветую. О чем думаешь-то? -- Да вот, думаю, что при таких масштабах -- и без лампасов. Я жалобу в Бабилон отпишу за издевательство над сидящей личностью -- тебе-то, как служивому, жаловаться не положено. А я хочу за генералом числиться, не за подполковником. Неужто не заслужил за все свои мытарства под присмотром низкопробных унтеров? -- Тебе харю начистить или как? -- Попробуй, парень-то здоровый, авось получится. Подполковник первый отвел взгляд, -- сволочь старая, на вольные связи рассчитывает. Да и сам душегуб. Охрана-то его скрутит, но действительно: если успеет наручником в морду попасть -- замучаешься потом смехунов на дуэли звать. Его-то самого я не боюсь, конечно... -- А ты не под...бывай, когда не просят. Сам полтинник прожил, а ума не нажил. Все ерепенишься, ухаря строишь из себя. Ни семьи, ни разумного дела. О смерти думаешь хоть когда-нибудь? С чем ее встречать будешь? -- С оркестром. Чтобы все как у людей, чин-чинарем. -- Земля слухами полнится, но знаешь -- не таким я тебя представлял. -- А каким же? -- вежливо поддержал разговор Гек. -- Более солидным, что ли... умным... Но это не суть. Сидеть в безделье скучновато, работать собираешься или так... картишки, разборки? -- Пусть верблюд-бактриан на вас работает, а мне и так не скучно. -- Какой еще бак...триан? -- изумился подполковник. -- Двугорбый. -- Подполковник вдруг обязательно решил про себя попозже послать дежурного за словарем и найти там мудреное слово... -- Напрасно. Пайка у нас скудная, с передачами -- нечасто, сам знаешь порядки. Общий язык с местными активистами ты вряд ли най... За дверями послышался нарастающий шум. Пробарабанил торопливый стук, и в кабинет влетел запыхавшийся и растерянный кум. -- Разрешите, господин подполковник! -- Что еще случилось?.. Кум, не глядя на Гека, подсунулся к самому уху Хозяина и жарко зашептал туда. -- Наряд, резерв?.. -- Все подняты. Дать сирену? -- А где Режим, дежурный? -- У вахты... Все... Хозяин неожиданно легко, словно мячик, вымахнул из-за стола и, как был -- без фуражки, в расстегнутом кителе, -- ринулся в дверь. Но при всей своей спешке -- успел скомандовать отрепетированным жестом в сторону Гека: охрана, трое в бронежилетах и с пистолет-пулеметами за звуконепроницаемым стеклом, повинуясь знаку, вошла в кабинет, взяв оружие на изготовку. Гек спокойно расселся на канцелярском стуле посреди комнаты (в "главном" кабинете не водилось привинченных к полу табуретов), а сам соображал: что бы это такое происходило снаружи? Ох, не ребята ли "штурмуют" зону снаружи -- нервишки не выдержали? Всегда так: без накладок не обходится, мать и перемать. Сколько народу погибнет, не зная и не понимая причин... Но это традиция -- простому люду подыхать за чужие интересы. -- Руки на колени, резких движений не делать! Огонь без предупреждения!.. Если бы Гек собрался воевать с охраной, он бы не дал докончить фразы старшему унтеру, а уже начал бы действовать. Хотя, конечно, относительно малое пространство, два с половиной ствола (говорящий отвлечен, а значит, наполовину ослаблен), выучка, броня -- существовал реальный шанс остаться без мозгов... Но зачем дергаться вслепую -- надо подождать... Хозяин, как был, вылетел к вахте, впервые не получив при этом положенную субординацией долю официального холуяжа от своих подчиненных. Но картина, перед ним развернувшаяся, даже не впустила ему в голову мыслишку запомнить и наказать нерадивых: весь плац перед вахтой густо, как тифозник вшами, был покрыт телами сидельцев -- все мордой в асфальт, руки за голову. Остервеневшие овчарки захлебывались в нетерпеливом визге, вахта, внутренний наряд, гарнизонный конвой, свободные смены, резерв -- все ощетинились автоматами, словно бы размазанные вдоль по отрезку периметра ограждения. А из бараков все еще бежали редкие одиночки и, добежав до невидимой черты, падали ниц, сплетая пальцы на затылке. Постоянная отупляющая и беспощадная муштра личного состава, вкупе с растерянностью офицеров, сотворили чудо: не поднялась пальба, паника не выплеснулась за пределы внутренних зонных границ. Наконец -- заметили Хозяина. Начальник по режиму затрусил к нему, кум первый забормотал комментарии. Режимник, забыв об уставной форме доклада, принялся его перебивать. Хозяин затряс щеками. -- Ма-лчать! -- Все замолкли. Подполковник ткнул палец в пуговицу на мундире у режимника. -- Застегнитесь. Продолжайте... А случилось следующее. Когда Ларея повели внутрь здания, режимник дал команду разогнать толпу, что и было успешно выполнено в считанные минуты. Плац опустел. И только майор Фредерик Смит, начальник режима, собрался проинспектировать кухню, где все уже было сервировано и приготовлено для него, как тут и началось невиданное по масштабам и неслыханное на все зонные времена ЧП: изо всех щелей и бараков, сначала поодиночке, а потом стаями, к вахте рванули сидельцы. И не простые -- все как на подбор: роги, подроги, активисты, десятники, банщики, кочегары, библиотекари и прочие местные шишкари, а в просторечии -- венчанные скуржавые и их ближайшая пристяжь. Никто за ними не гнался, не протыкал черепа и спины ломами. Не было ни пожаров, ни скрежета ломаемых дверей, ни предсмертных воплей -- не было восстания. Из дверей бараков робко, но постепенно смелея, выглядывали простые сидельцы -- поглазеть. Кое-кто вооружился чем бог послал, но они были поумнее и следили за происходящим из барачных оконцев. В их числе была и поддержка Ларея, но и они все еще не могли до конца врубиться в происходящее. Скуржавые подбегали к вахте и падали, чтобы избежать немедленной пули за "попытку к побегу". Они знали порядки и знали, как надо просить защиты у лягавых. Многим из них это было не впервой. Но никогда ранее бегство "пробы" не происходило так лавиноподобно и без боя. Режимник все еще зудел, на ходу возвращая в свою речь привычные служебные обороты, но всем все и так стало ясно. И что именно случилось, а главное -- почему. Причина сидела на стуле в кабинете у Хозяина и мучалась по этому поводу догадками. Подполковник выслушал доклад, кивнул головой и шагнул вперед, чтобы никто не загораживал ему панораму: спины, задницы, мешки с личным барахлом, пальцы, словно вязаночки хвороста на беспокойных затылках... Замять не удастся. Хотя... Трупов нет, или их немного. Прецеденты бывали. Взбесились мерзавцы, права качают -- развратились поблажками. Таких на этап и в гнилую дыру. Этап, правда, здоровенный выйдет, рыл на шестьсот-семьсот. Но и зона огромная. Просто в канцелярии подмандят -- кум перечить не посмеет, -- и отложим ранее намеченных на поздние времена. Тут мы прикроемся. Актив? За него кум... тьфу, оперуполномоченный по зоне в ответе, не меньше, чем я. Даже больше. А я за всю зону отвечаю, не за повязки. Режим -- это его работа, Фреда-режимника, чтобы соблюдался и сейчас, и потом, и черный и белый. Ходят слухи, что с заказами можно договориться, если как на предыдущей лареевской зоне. Но здесь -- не там: крови нет, вот главное. Придет пора -- и генерала примерим, должность позволяет. Проживем, а бог даст -- и Ларея окочурим. Компра -- тьфу, труха, через год осыпется. Но гад ползучий! Это явная подстава, и даже примерно понятно от кого. Кто его мне сосватал -- вычислим. Господи! Нормальная ведь жизнь была! Место -- накатанное, перспективное, спокойное, хлебное! Все теперь коту под хвост... И кому только... Ох, если бы... Ну почему у меня!!! Подполковник очнулся от дум и увидел, что все окружающие смотрят в его скрипящий рот. Он поводил подбородком, попытался улыбнуться -- не вышло. Глубоко вздохнул, посмотрел на сумрачное небо, а потом опять на спины и с опаляющей ненавистью выдохнул в окружающих: -- Поздравляю вас, господа офицеры, с новым постояльцем. Кромешник прикатил. Громко и раздраженно говорил подполковник -- голос командирский. И в наступившей тишине -- только собаки все еще потявкивали -- слова его раскатились по ушам и языкам рядом стоящих людей и сидельцев. Кромешник. Слово было сказано. То, что черным заветом хранилось на груди у Гека, то, что копилось легендами и ползучими слухами столько лет опутывало зоны, тюрьмы и пересылки, -- словно тираннозавр, выпрыгнуло из прошлого на свет божий и стало оглушительной явью. Зловещей кометой взошел над лягавскими резервациями и клетками Последний Ван -- реликт ушедшей эпохи, чернейший князь из уголовного племени, начисто выжженного роком и политической инквизицией пресветлого государства Бабилон, мифический Кромешник -- сгусток мути, ужаса и войны. Отныне прежние заглазные клички, типа Чтива Бабилонского и Казнилы, слетят шелухой и не вспомнятся никогда. Стив Ларей -- только так и не иначе будет звучать его имя, оно же титул, в его присутствии. Кромешником будут звать его враги (и его люди тоже, но не часто, за глаза, когда вероятность быть застуканным невелика). Громок был голос Хозяина, но не настолько, чтобы его услышали из БУРа, стоящего чуть ли не в полукилометре от вахты. И наоборот. Однако именно оттуда, словно в ответ на мрачное поздравление, рвался к скудному небу отчаянный хриплый вой. Это кричал Фиксан, главпахан "Аргентины", получивший последний верноподданнический язычок о случившемся на его зоне, теперь уже бывшей его зоне. Он выл и кричал, и слов было не разобрать, да и к чему теперь его слова, кто их будет слушать? Он сидел в БУРе пятый месяц, оставалось всего ничего -- полтора месяца БУРа и два года срока. Он выл, и вой этот не нуждался в переводе -- не бывать ему никогда паханом, не бывать и скуржавым. И в перечне живых ему тоже недолго числиться: из БУРа на вахту не сбежать. Блеклый день, ни лучика, ни клочка синего неба. В любой день, в любой час любого времени года -- страшно умирать. Но когда день так сер и безнадежен -- ты словно бы еще больше обделен судьбою. Надо уходить, умирать самому, чтобы не успели добраться те, от кого не будет пощады в лице быстрой смерти. Вены пилить не больно, надо только решиться и не дать надежде, сволочной девке, обмануть тебя и передать в руки тем, кто давно и сладко жаждет слез твоих и последних мучений. Ах, не утешить себя мыслью об отмщении и бренности всего земного. Они будут жить -- и спать, и есть, и курить, и... Они тоже умрут, но позже, пусть на миг, сутки, на год -- но позже, чем ты. Фиксан выл, и слезы бежали по свинцовым щекам. Он медлил, с мойкой в руках, пытаясь насладиться хотя бы тем, что он все еще жив и плачет, что его пальцы все еще чувствуют холодок бритвы, а глаза видят тусклый свет жизни. Но в углу штрафного барака уже составилась команда заговорщиков, и не суждено было Фиксану уйти добровольно, тихо обмякая в объятиях вызванной им бабушки с косой. Он умрет медленно, той же ночью, связанный, с заткнутым ртом, и всю оставшуюся жизнь в его судьбе не будет ни одного хоть сколько-нибудь светлого пятнышка, свободного от страданий.

Глава 11

Ноги привыкли Лужи и версты мерять... Ждет ли кто меня? -- Что-нибудь случилось? -- Гек все так же сидел на стуле посреди кабинета, охрана демонстрировала неусыпную бдительность; а ведь за минуту до возвращения Хозяина унтеры опустились до пустячных разговоров с осужденным. -- Ничего особенного. Если не считать, что несколько сот слабонервных сидельцев решили сменить место жительства. Проба уходит, Ларей. Тебя, видишь ли, испужались. Все по закону -- сформируем этап, и марш-марш, поближе к солнечному югу, если им здесь не сидится. -- Такова жизнь -- этап сюда, этап туда... -- Гек ничем не выдал внешне своего ликования, хотя и не вполне понял сути случившегося, но в этом можно будет позже разобраться. Если не врет лягавый, если ловушки не расставил... -- Буза тем не менее случилась. Из-за тебя, Ларей. -- Я-то при чем? Из кабинета, что ли, бузу устраивал? -- Не прикидывайся чайником, не с мальчиком базаришь. Как жить дальше будем, а, Ларей? Или тебе больше имя Кромешник нравится? -- Я не ботаник, знать не знаю никакого кромешника. А жить -- порознь будем. Я в своем бараке -- ты в своем. -- До Гека начало помаленьку доходить. Намеки ближайших, обрывки слухов, до этого проскакивающие мимо сознания, сложились вдруг из беспорядочного разноцветья осколков в картину-мозаику. Признали. Подполковник спохватился, отослал на место охрану и вновь угнездился за столом, в широком кресле, обшитом черной скрипящей кожей. -- Будь ты хоть черт-перечерт, но если моя жизнь из-за тебя раком встанет, помни -- терять мне будет нечего -- пулю в лоб! И начну с тебя. -- Начни с валидола. А чертом обзываться не надо. Черти, если не врешь, в южный этап определились. Какие твои проблемы, не пойму? -- На зоне должен быть порядок. -- Согласен. -- И не твой, а законом установленный порядок. -- Я своих порядков отродясь не устанавливал. Я соблюдал исстари введенные. -- Не выворачивай слова, не солидно. Бузу укоротишь? -- Ситуация... Я же не понимаю, о чем ты говоришь. -- Понимаешь. Мне нужна нормальная жизнь, а не мясорубка. Обеспечишь спокойствие на зоне -- значит, договоримся. А нет... -- Что тогда? -- Я конкретно хочу услышать твой ответ, Ларей. -- Что смогу -- то смогу. По своему разумению. Без кумовских советов. И не только кумовских. Попробую не допустить бузы и большой резни. Остальное -- не в моей власти, как и не в твоей. Человеческую природу не приручишь, сам понимаешь. -- Заказы на зону будут? -- Я от производства далек. Но спрошу совета кое у кого. Повязок -- точно не будет. -- Плевать. Ты-то сам -- чего хочешь? -- Домотать неполную сотню оставшихся недель -- и на волю. -- И только? Ну ладно, дело твое, как говорится... Куда бы тебя определить? -- В четвертый барак. Я -- человек старый, оброс привычками и приметами. Цифра четыре -- хорошая для меня. -- Да хоть в сорок четвертый, зона большая. В режиме -- поблажек не будет, учти. И побеги желательно пресекать. -- Насчет побегов -- к куму обращайся, не ко мне. Не лови меня задешево, роль вербовщика для тебя мелковата, господин подполковник. И еще, от души советую, как человек поживший: поаккуратнее с этими... промежниками или там кромешниками... Посадят в дурдом и начнут лечить с такой скоростью, что за неделю про папаху забудешь, не говоря уж о лампасах. Чего нет -- того и не было. Это не я, это ваш Главпастух так учит, а у него что ни слово -- то серебряник. Где тут поссать?.. Это верно. Сдуру вырвалось. Урка прав: донесут, бл...и, цепляться начнут... Но ничего, надо только впредь попридержать язык насчет Ванов, а кум -- куда денется, намертво повязаны -- подтвердит где надо, что с иронией были озвучены дурацкие повсеместные сплетни и предрассудки. В виде форменного издевательства над ними. Гека поместили, согласно его желанию, в четвертый барак. Плевать сто раз ему было на счастливые приметы, просто четвертый барак подходил ему по местоположению (было время заранее тщательно изучить будущее поле битвы, к счастью, так и не состоявшейся), а цифры совпали случайно. "Аргентина", с ее масштабами и людскими ресурсами, напоминала небольшой город, поделенный на жилой поселок с исключительно мужским населением и промышленную зону со множеством разнокалиберных производств, от лесопереработки до электромеханических мастерских. Половина цехов и участков, некогда процветавших, стояла мертво, другая существовала кое-как за счет госзаказов. Гек понимал, что ему придется напрячься и в этом направлении. Личный авторитет сидельца любого калибра -- величина непостоянная, его необходимо подтверждать и поддерживать ежедневно делами, личным примером, образом жизни. Сотрудничать с зонными властями он не мог и не хотел -- не положено, однако и они должны получить свой кусок, чтобы не вмешивались больше меры в дела подопечного заколючного мира, а также и для того, чтобы, обретя этот кусок, защищать его и зону от внешнего врага -- столичных боссов, инспекторов, проверяющих и иных давил. Ребята из Иневии и Бабилона уже рыли в этом направлении, подталкивая "дружественные" фирмы заключать контракты и давать заказы. В накладе, если не считать обычного периода организационной неразберихи в начале любого дела, никто не оставался: труд сидельца дешев, себестоимость заказа невысока, сторонних криминальных наскоков и вымогательств нет... А официальные фирмы служили отличным прикрытием для золотой контрабанды и наладки левых "производств". Пострадали только местные ловчилы, которых столичные пришельцы беспощадно отодвинули от "темных" поставок на зону чая, курева, бухла и прочей запрещенки. Прикормленное начальство лениво и с трудом разоблачало проделки высокопоставленных сидельцев -- инженеров, мастеров, учетчиков и нарядчиков: бузы нет, деньги есть -- пусть копошатся до поры... Деньги -- лакомая сила. Есть они -- и к твоим услугам индюк-чай хоть трижды в день, колбаса, сигареты, теплые шмотки, самые миловидные на всей зоне "девочки", слуги из шестерок, письма на волю и обратно, даже внеочередные свидания. Кто с воли "подкачку" имеет, кто здесь на хлебном месте сидит. Работяга вламывает на совесть, часть денег нарядчику отстегивает (тот мастаку, тот еще выше), опять же в общак сдает, каптерщика подмажет -- но и на себя остается, если работа есть. Иной трудила и на волю в семью посылает, оставаясь кормильцем и опорой своим родным. Придурня -- от мастера и выше -- по-настоящему крупные бабки гребет, на сотни тысяч в год залопачивают мужички, опять же если все в порядке. Нетаки разнятся доходами, в зависимости от авторитета и способностей, но тоже не бедствуют, разве только в картишки продуются на год вперед. Но деньги -- это не все. Любой сиделец, от распоследнего шестерилы до начальника производства, знает, как хлипко его нынешнее благополучие: фук -- и нет его. Масса тому причин может быть -- болезнь, месть от зависти, конфликт с лягавским начальством, или просто оплошаешь и в непонятное угодишь. В большинстве случаев деньги способны выручить или хотя бы ослабить удар. Но существуют две ямы, из которых обратного билета нет: серьезное нарушение арестантских законов (работа на кума или кража из тумбочки, например, -- одна из них). А вторая, почти брат-близнец первой, -- вызвать гнев Ларея-Кромешника. Ларей производством не занимается, в промзону, кроме как по своим, одному ему известным делам не ходит и мастеров не трясет. Он пахан паханов, зырковых, угловых и прочей высокопоставленной черноты. Те "держат" зону, а он -- их. Он хранит и распределяет общак, вершит суд и расправу, он определяет -- что кому положено, а что не положено. Он дает зоне жизнь и закон. Он разбирает конфликты на верхнем уровне в своей зоне и на других, откуда идут ему просьбы разобраться и рассудить важнейшие вопросы; ему не до простого сидельца. Но бывает и по-другому: подсядет в курилку, потреплется с фратами и трудилами, как равный, не заносясь и не через губу. Пристяжь стоит поодаль и в разговор не мешается. Хватит духу -- изложи свои претензии. Выслушает, проверит и припечатает решение. С одной стороны -- выгодная штука: после его слова в твою пользу -- никто даже зуба не ощерит, ни прямо, ни исподтишка. Но и опасно -- не раз и не два таких ловкачей-челобитцев за кривду в крематорий отвозили. Нетаки вообще перед ним трепещут -- больно строг и крут с ними. "С нетака, с урки -- особый спрос" -- такая у него поговорка... Не по плечу -- бери кайло, ныряй в трудилы. Гек шел вдоль первой барачной улицы. В клубе, в каморке художника его ждала учетчица кадров из вольных, безмужняя, молодая еще баба. Муж ее бросил с двумя детьми и отбыл в неизвестном направлении, платили -- только чтобы с голоду не поумирали. Куда деваться -- приходилось подрабатывать. Ларей платил хорошо, целоваться не лез, не унижал и не развратничал, как иные вольные... Вслед за Геком плескался обычный хвост из десятка приближенных и телохранителей. Сначала Гек пытался упразднить эту свиту, но потом плюнул и оставил как есть: то срочное сообщение, то наоборот -- кого-то из своих послать потребуется, то с промзоны бегут жаловаться, то нужен громоотвод для очередного лягавого... Сидельцу не к лицу любопытство, но всюду, где идет Гек, -- торчат из слепых барачных оконцев, из дверей бледные пятна -- сидельцы таращатся на Самого, обмениваются впечатлениями: куда идет, на кого смотрит... Шапки ломать перед ним -- не положено, однако Соломан Ассириец рвет казенный картуз с головы, прижимает руку к сердцу и кланяется, стоя в дверях сапожной мастерской. Гек едва заметно кивает и следует дальше -- тут не подхалимаж, от души благодарность... Дело было осенью. Гек шел по тому же делу и адресу, как вдруг из барака вынырнул человек и бросился Геку наперерез. Поскользнулся на осколке ледышки и шлепнулся перед Геком. Из барака уже бежали к нему догонщики, из-за спины выскочили нерасторопные дылды-охранники, но упавший, все еще лежа на спине, успел сложить руки ковшиком и выкрикнуть: "Справедливости! Рассуди, пахан!" И столько душевной муки и боли стояло в этом крике, что Гек заколебался, а через секунду и вовсе передумал: -- Назад. Не трогать. Ты Хряпа, если не ошибаюсь? Излагай, кто он и почему бежал? Польщенный до печенок тем, что его помнит сам Ларей, косноязычный нетак Хряпа с помощью рук и слов-паразитов объяснил, что беглец -- новенький, только что прибыл с Иневийской крытки с пятнахой на плечах за изнасилование малолетней девочки. На следствии подписался, а на суде отказался. Сегодня назначен для него разбор с правилкой, как положено. Гек задумался. Итог правилки заранее известен: "очко за очко"... -- Разбор отложить до вечера, я сам приду. Сразу после отбоя. Присмотрите, чтобы к вахте не намылился. Не более того... Соломан Ассириец через отца, ветерана войны, пятикратного кавалера солдатского креста, поселился в престижном районе Иневии, где именным указом Господина Президента отцу подарили квартиру. Отец был дряхл и болен, требовался пригляд и уход. Так Соломан поселился у отца. Но однажды под утро полиция обнаружила у ворот соседнего особняка бесчувственное истерзанное тельце семилетней девочки. Особняк принадлежал городскому прокурору. В окрестных домах жили тоже не последние люди в городе, поэтому виноватых искать было непросто и отнюдь не безопасно. Сроки поджимали, а Соломан подвернулся как нельзя более кстати: две ходки за ним были -- мелкая кража и хулиганство. Тот факт, что он всю неделю, включая злополучную ночь, провел за городом в веселой компании, следователей не смутил: взяли под арест и стали требовать признания. Но несчастный Соломан оказался крепким орешком: его били и пытали несколько месяцев подряд, прежде чем он сломался и дал необходимые показания. На суде его криков и объяснений никто уже не слушал -- пятнадцать лет на жестком режиме. Дали бы и больше, поскольку девочка умерла, но в районе вновь произошел подобный случай, в то время как у подследственного Соломана было железное решеточное алиби, которое не мог опровергнуть даже самый изобретательный следователь. Запахло скандалом, поэтому суд, прокурор и казенный адвокат утрамбовали процесс в один день. Так Соломан оказался в Эльдорадо (с приходом Ларея и сама зона поменяла название, "Аргентиной" по привычке ее называли только лягавые, а сидельцы старались не ошибаться в названиях, себе дороже). Гек сидел на табуретке посреди сушилки и внимательно слушал рассказ Соломана. За его спиной стояли двое зырковых -- из его и местного барака, а также трое местных угловых. Гек сам задавал вопросы, не препятствовал и остальным. Примерно через час он оглянулся на ребят, как бы испрашивая разрешения -- все замерли, -- и подвел итог: -- Мы проверим. Но помни, Соломан, если ты наврал нам -- пожалеешь. Это тебе только сейчас кажется, что хуже не бывает кары за предполагаемый проступок... Бывает, уверяю тебя. Некоторое время потом ты будешь жить и горевать, что смерть не приходит так долго. Не передумал?.. Хорошо. Выделить ему отдельную шконку и место за столом. И посуду. Но поодаль от "птицефермы", чтобы ни вы, ни он -- не зашкварились. Работы не давать, без причин не трамбовать. Расходимся. Через месяц примерно из Иневии пришел подробный отчет. Гек опять пришел в сушилку, все так же стояли за ним местные авторитеты, только робы на всех были зимние -- в мае градусник стабильно показывал около тридцати ниже нуля. Соломан, бледный как полотно, мял в руках шапку и старался, чтобы не заметно было, как у него трясутся руки. Мутный и едкий пот стекал с низкого лба на нос и щеки, но он не смел утереться и как завороженный смотрел на Ларея. -- Я уже изложил все парням, посоветовался... "За чужого парится" -- так сообщили мне люди, которым я доверяю. Ты невиновен, Соломан... За спиной забулькало. Гек не глядя протянул руку, подхватил стакан с коньяком, встал. -- Выпей. Отныне ты равен другим. Живи, работай, сиди спокойно... трудилой. У Соломана достало сил не расплескать коньяк, он выглотал целый стакан в считанные секунды, замер, и вдруг из глаз его побежали, сливаясь со струйками пота, слезы. Соломан повернулся -- стакан выпал -- и спотыкаясь побежал из сушилки: позорно взрослому мужчине плакать на людях... Гек извиняюще развел руками, поднял стакан. -- Подыщите ему по специальности -- вроде он сапожник... ...Следы привели к городскому же прокурору: сынок его забавлялся таким манером. В принципе Гек мог поднапрячься и сбить с Соломана приговор, вопрос лишь усилий и денег, но это уже проходило по совсем другим закоулкам морали и милосердия; и без того расследование влетело Геку в сотню тысяч с гаком. Гораздо перспективнее было взять на крючок прокурора и подлого его сынка-ублюдка... А теперь уже дело к весне идет, баба ждет, мышцы ноют, головушка на волю просится... Осталось-то сидеть всего ничего, меньше полутора лета... -- Туман, сегодня подойдешь к Ассирийцу, пусть прекратит шапку снимать. Да без рукосуйства, словами внятно объясни, что я ему не вертухай и не церковь... Куда порыл?.. Позже скажешь, перед ужином и не при людях. Сзади опять послышался топот: на всех парах за Геком и его свитой бежал Бенни Шип, угловой из их барака. -- Ларей... Фу, отдышусь... Ларей, слушай! Пригнали "коня" с воли, но не по правилам. Там "язычок". Говорят -- срочно, лично в руки. Очень срочно! -- Давай сюда. -- Гек взял бумажный рулончик, развернул. "Малоун погиб. Автокатастрофа. Тони". Гек стоял и потрясенно глядел в пространство. Столько раз он в мыслях представлял, как он встретится с Малоуном, как поедут они в китайский ресторан и будут трепаться о том о сем, о пустяках, никак не связанных с делами. А Малоун будет тарахтеть, поминутно утирая пот с толстой шеи, и при первой же возможности совать ему фотографии дочери и жены... Вот тебе и компьютеры... Кому он мог помешать, смешной коротышка Джо Малоун... Как же так... Ну почему не живется хорошим людям на белом свете?.. Горькие мысли Гека дали сбой, проступила реальность: сырой ветерок толкал в ноздри запах прелого с опилками снега, свербил уши подвывающий голос Шипа... -- Ты что, что ты, Ларей! Сказали -- срочно, я ни при чем... Гад буду -- ничего не знаю! -- Шип втянул голову в плечи, как распоследний фитиль, не смея отвести от Ларея ужасом наполненных глаз: Гек, оказывается, все это время смотрел на него. Свита ничего не понимала, их тоже прихватило холодком страха -- Ларей привык убивать провинившихся и в куда более благодушном настроении, а уж в таком состоянии давно его никто не видывал... Сейчас мигнет, и от Шипа только потроха останутся, видимо, косяка мощного спорол парняга... -- Да нет, все нормально, Бенни. Ты поступил правильно, и не о чем говорить. Туман, поди, скажи, что сегодня отменяется, вот деньги. Напряжение спало. Шип только крутил головой, переводя дух. Ну и приходы у Ларея, недолго и заикой на всю жизнь остаться. Не зря его... Но что-то, видать, случилось, коли от бабы отказался. Ф-фу-у-х... Туман уже был далеко впереди, шкрябая сапожищами асфальтовый плац на пути к заветному клубу и мечтая безнадежно (какая бы ей разница, деньги-то все равно заплачены?..). -- Домой пошли. -- Гек развернулся и тем же мерным шагом двинулся обратно. Свита молча расступилась перед ним и так же молча сомкнулась сзади. -- Шип, -- Гек повернул голову на ходу, -- подготовь к вечеру надежного "коня", маляву в Бабл сброшу. Никаких факсов-максов, пусть самолетом подкинут. Контакт, в смысле адресат, тот же. Это важно, неожиданностей быть не должно. -- Нет проблем, только отмашку дай, а у нас все на мази. -- Добро. Меня до ужина не кантовать, разве что очень уж подопрет. Мне подумать надо. Парни со смены придут -- предупреди, чтобы не очень шумели... Не на цыпочках, пересаливать не надо, просто пусть не галдят. -- Сделаем. -- Ацтек из двадцать восьмого назначен на восемь тридцать -- предупреди и перенеси на завтра, на после развода. -- Сделаем. -- Тогда у меня все. Буду в каптерке. Больше не отвлекать. Если что -- сначала через Тумана, он ко мне зайдет и сообщит... Поздно ночью Туман докладывал в курилке встревоженным зонным вождям: -- Ничего не ел, только чай пил. Даже по тренажеру не бегал. Я было попытался бациллу подсунуть, бутерброд сварганил, так чуть по мордам не схлопотал -- злой!.. А он ведь просек насчет нас с вами, сам пояснил: здесь, мол, все тип-топ, на воле проблемы... К нашим делам никакого отношения не имеющие... Я так и не понял, в натуре, голос вроде бы и слышно, да ничего не разобрать -- бырь-мырь... Потом -- играй, говорит, еще играй... Может, в стиры сам с собой катал, типа пасьянс?.. Нет, сам же знаешь, он ни уоки-токи, ни телефон не признает... А сейчас затих, наверное придавил на массу, так что мне пора, а то Шип запсихует, он на подмене... Малява Ларея бабилонским соратникам была столь тяжела подспудной яростью своей, что Арбуз только морщился, озвучивая фразу за фразой. В "Коготке", как встарь, собралась вся прежняя команда: Тони Сторож, сам Арбуз, Ушастый, вышедший на волю Малыш, Фант, пара Гнедых, да еще новые ребята, рекомендованные Лареем с зоны, -- Кисель и Блондин. Выслушали. Обсуждений и не было -- поели, выпили по стопарю, да так и разъехались. Месяц октябрь выдался многотрудным: Тони и Эл, образовав два автономных центра расследований, перерыли весь город в тщетных попытках раскопать подноготную гибели Малоуна. Все пошло в ход: связи, взятки, пытки, вознаграждения осведомителям; Арбуз даже экстрасенсов заказал. Но нет -- классическая авария на автостраде. Вроде бы и неясности есть -- почему именно в тот день знак поменяли, да почему виновник, водитель грузовика, тоже помер, хотя и не так уж серьезно покалечен был... Но это все так, вилами по воде... А срок, определенный Лареем, вышел, пора было ехать с ответом. -- Ну что, господа мазурики, нет больше идей? -- Эл, сидящий во главе стола, осмотрел окружающих. "Мазурики" сосредоточенно жевали, стараясь не встречаться с ним глазами. -- Так тому и быть. Авария не подстроена, имел место нежданчик, он же -- несчастный случай. Фуфловый резуль, но другого не надыбали. Кто поедет сообщать подробности? -- Вот ты и поезжай, -- прошамкал набитым ртом Втор Гнедой, -- тебе, стало быть, и карты в руки. -- Еще какие будут советы? Все молчали. -- Ну а почему бы тебе с Пером не отчитаться? У меня, между прочим, регулярный поход в прокуратуру, трижды в неделю и до конца календарного года. И дел у меня побольше будет, чем у вас вместе с братом взятых. Так что... -- Ага, сейчас помчались! Мы только-только за колумбийский ацетон отмылись. Ты, Эл, не держи нас за дураков: на такую подставу не клюнем. Пусть тогда Сторож едет, он его крестничек и язык хорошо подвешен. А, Дядя Тон? Или ты не духарной? -- Тя чо, лошадь сраная, завидки берут насчет Дядьки? Так заимей свою территорию и правь, насколько хари хватит. Полно районов -- очищай и владей. Ишь, шустряк борзорылый! Доприкалываешься! -- А ты на нас не волоки! -- Пер Гнедой жестом велел Втору заткнуться и теперь сверлил взглядом Тони. -- У нас, во-первых, и без территорий головных болей полно. А во-вторых, всем, кто на нас нарывался по-плохому, это обстоятельство ничуть не помогало. И если ты на шутку с угрозами попер... -- Все заткнулись! -- рявкнул бордовый от злобы Эл. -- И ты, Тони, черт тебя побери! Ты ведь поумнее этих двоих, зачем спорить-то, да еще на их уровне... -- Это кт... -- Засохни, скотина, я уже не шучу. Я... Цыц!!! Не доводи до крайностей, Пер. Я, может, потом оправдаюсь перед стариком, а может быть, и нет, но вы оба узнать об этом не успеете, если еще хоть словом сегодня залупитесь на кого во время совещания. Вы сомневаетесь? -- Я лично не сомневаюсь и Эла поддержу, если надо будет. -- Реплика Ушастого окончательно накалила атмосферу, но зато положила конец перепалке. -- Успокоились? Ну так кто поедет, что решим?.. Ни Эл Арбуз, ни Тони Сторож, самые влиятельные боссы из Гековой шайки, ехать и докладывать решительно не пожелали, они откровенно боялись вызвать его гнев -- в маляве и так достаточно прозрачно ответственность за гибель адвоката адресовалась им обоим. А в местных условиях заставить их поехать никто не мог. Малыш тут же заявил, что недавно откинулся, еще не при делах и ни во что не врубился. Даже звероподобный Ушастый, который никогда не чувствовал за собой вины, стушевался: "Ну что я ему скажу? Я этого Малоуна два раза видел и знать его не знаю. На других валить не привык, но и на себя чужой горшок не надену. И что он так на нас рассвирепел, со скуки, что ли?.." Блондин молчал в тряпочку и глаз ни на кого не поднимал. В новой атмосфере среди столичных уголовников он еще не обтерся, но зато хорошо помнил повадки Ларея, своего недавнего пахана: мужики правильно рюхают, что жмутся, -- малява немилосердная, написана серьезно. Вик Кессель (Кисель), бесстрашный банковский налетчик из урок, а теперь второй протеже Гека из "Эльдорадо", вызвался поехать, но от него отмахнулись -- малограмотен; чтобы все ему втолковать накрепко -- еще месяц клади, не меньше... Как обычно, крайнего нашли: Фант поедет. А Фант и не возражал, и даже не особенно боялся, поскольку твердо верил в благорасположение Ларея, в списке духовных авторитетов заменившего ему отца с матерью и господа бога. Так и вышло. Гек спокойно выслушал доклад Фанта, примерно с час позадавал вопросы, слабо улыбнулся под конец и даже врезал подзатыльника, когда уличил его в неточности. -- ...А поначалу-то говорил, что сам вызвался? Ишь ты, не хочешь подставлять никого, да? Ладно, мертвого не воротишь. Может, я и погорячился в письменном виде, но зато теперь могу быть уверен, насколько это вообще возможно, что умысла злого не было, а был несчастный случай на дороге, хотя... Так, говоришь, девчонка в больнице до сих пор... Ты вот что, скажешь Тони, чтобы с вдовой поговорил по поводу денег, и если что -- пусть отсыпет не скупясь, я отвечаю. Сам зайди, вырази сочувствие, ну, сообразишь... А у меня тут дела идут потихоньку: срок иссякает в будущем году и воля попой вертит, так что скоро ждите. Со ржавыми у меня контакт пошел, слава те господи. Сим-Сим, скотина, язычок прислал -- ему на волю было идти год с лишним назад, так еще на два раскрутился -- чуть раньше меня выйдет. Но все равно молодец: не трус, не дурак и не лодырь, а ведь с простого гангстера при Гнедых начинал... -- Ну, с вашей поддержкой это не так уж и удивительно. -- Хм. Поддержка -- поддержкой, но надо и самому голову на плечах иметь, а также уметь ее оберегать. Кстати, не желаешь ли ты моей поддержки? На зонах нынче неспокойно: то мужичье взбунтуется, то импортные латиносы хвост подымают, да и скуржавых полно... Как насчет пары-тройки лет возле солнечной Антарктиды? Я устрою по дружбе, Джеф? "Вот за это тебя Кромешником и кличут. Ну ни секунды расслабухи, все норовит за горло подержаться..." -- Нет, шеф, благодарю покорно. Я... -- Ларей. -- Обмолвился, прошу прощения. Ларей. Я бы предпочел быть вам полезным на воле. Так мне разум подсказывает. Но если вы решите иначе... -- Я пошутил. ("Ну и шутки у тебя... шеф хренов! А ведь на волю выйдет -- совсем тяжко будет, надо привыкать. Эх, гадский рот!..") Ты нужен именно на воле, к тому же у тебя семья, ребенок... -- Двое. -- Уже двое? Давно ли? -- С неделю как из роддома. -- Поздравляю. Парнишка? -- Угу. Теперь полный комплект: дочь и сын. -- Тем более нельзя на зону. Видишь, как все неудачно для тебя складывается: рекомендации есть, поле деятельности немеряное, а придется на воле поскучать. И не надо меня материть, ни вслух ни в мыслях, я ведь многое вижу по твоим жвалам. Далее: многое вижу, а тебя, во всей полноте твоих душевных и мозговых извивов, не представляю, потому что человек сложнее и круче любой схемы, причем настолько, что и сам себя не знает даже на четверть. Я к чему: когда общаешься с другим человеком, держи уши торчком. Это не избавит тебя от всех неожиданностей, но подготовит к ним. Врубаешься? -- Абстрактно -- да. А конкретно -- пока не очень. -- Держи конкретику. Я отношусь к тебе гораздо лучше, чем к... Ну, одному из Гнедых, например. И ты это знаешь, как я заметил. Но это вовсе не значит, что я прощу тебе любой косяк. И если ты будешь это понимать, то и вероятность косяка уменьшится, и я для тебя буду менее неприятен, как это ни парадоксально. Все, вали. На досуге додумаешь... Ржавые... Все эти годы Гек терпеливо ждал и все-таки дождался удобной ситуации. Новые времена меняли мир по обе стороны решетки, подстраивая под себя людей, их обычаи и законы. Экономика страны Бабилон, визжа и скрипя на каждом околодворцовом повороте, тем не менее набирала ход. Несмотря на все усилия чиновничье-генеральской когорты, стоящей у руля, жизнь брала свое: стало больше свободы в делах, контактов с остальной цивилизацией, реальных денег на руках у населения. Золотой дождь просыпался и на гангстерские группировки, и на деловых людей, и на чиновников. Хватило даже на формирование так называемого среднего класса. Урочий мир поначалу прошел мимо новых веяний, грабя и воруя по прежним образцам, но ветры перемен достали и этот заповедник былого. Все чаще в места заключения попадали уголовники новой формации -- гангстера. Денег у них было полно, амбиции хлестали через край, привычка решать дело быстро и с кровью никуда не делась -- пошли конфликты и разборки. Первыми сориентировались скуржавые, где таской, а где лаской подгребая к себе новых мальчиков. И сразу это почувствовалось: их позиции укрепились на воле и на зонах. Правда, благодаря усилиям Кромешника благополучие их оказалось непрочным: рассыпались крупнейшие скуржавые бастионы -- 26-й спец и "Аргентина", да и в других местах рвакля пошла весьма резво и не в пользу скуржавых, но их опыт был замечен и перенят доминирующей уголовной пробой страны -- золотыми, или, как их обычно называли, -- ржавыми. Все чаще крупные гангстерские шайки на воле попадали под протекторат ржавых урок, исправно отстегивая им "на общак" долю прибылей. А это были весьма крупные суммы, налетами таких не заработать и в трамвае не украсть. Урки -- тоже люди, кому не хочется гулять по кабакам на размер души, не глядя в прейскуранты, раскатывать в роскошных лимузинах с шикарными шлюхами, снимать дорогие номера в гостиницах на любых курортах планеты? И многие ржавые не удержались от соблазна -- зажили широко и с песнями. Уже прошли в крупных городах локальные сходняки, где урки сами себе разрешили иметь семью и собственность, в виде домов, автомобилей и долевого участия в фирмах. Появились и "недоспелки", богатые гангстера-уголовники, возведенные в "пробу" без соответствующего горнила в виде многолетних отсидок и зонных битв за авторитет. Но за колючей проволокой все еще царила старая урочья генерация, которой вовсе не были по душе нравы новых ребятишек и их привязанность к большим деньгам и сытной жизни. Назревал раскол, где одни урки с презрением относились к образу действий других. Именно этой ситуацией Гек и воспользовался. Правильные урки Сюзеренского централа сообща пустили на зоны маляву, в которой жестко осудили недоспелков и тех, кто, видимо за большие "бабки", давал им рекомендации. Обновленные же, к этому времени набравшие множество влиятельных сторонников, издали контрмаляву, в которой ставили под сомнение дееспособность авторитетнейших, но оторванных от действительности урок старого образца... Гек разослал по зонам свою. "...а в нашем Доме порядки должны быть одни для всех. Благо арестантское должно помогать людям, а не б...м обоих полов. Дельфинчика знаю не понаслышке и его суждениям верю. И Слон и Лунь -- только хорошее могу о них сказать, поскольку их понятия правильны, без гнили. А что касается деятелей типа Амазоны, Торча, Полуторного Фила -- я таких урок не знаю и их язычки для меня -- звук пустой. Баклажан, отсидевший два года за хулиганку, -- это еще не урка, нет. И в наших краях, и на воле никто еще не слыхивал, что доброго сделали они для Дома, кого они обогрели и кому помогли. Пусть поднимутся к нам да покажут себя, чем они от скуржавых или от меди отличаются, тогда и поговорим. А обывателей пугать, да газетчикам позировать -- любой дурак сумеет. Бродягам на Крытую Маму персональный привет. Стивен Ларей". Слово Кромешника хоть и не поставило точку в идеологическом споре, но обеспечило значительный перевес уркам старого зонного уклада, что те не понимать не могли. Кое-кто из них пытался все же поставить вопрос о последнем Ван -- де, мол, надо вызвать его на правилку, да пусть объяснится и докажет, да еще надо посмотреть, какой он там Ван... Но это так, вяло и для понта: любой урка знал, что неподсуден, пока ему не "предъявят" его товарищи и не докажут это на сходняке, в присутствии всех. А за Лареем никто не знал никаких огрехов, только фантастические небыли, а главное -- былины во славу арестантского мира. И на сходняк его не имеют права вызывать, поскольку он -- другой пробы, причем высшей. А он, в свою очередь, имеет право не отвечать на их предъявы, но не имеет права голоса на их сходняках, хотя присутствовать и советовать может, если общество разрешит. И новые правила он устанавливать не может, поскольку не бывает сходки из одного человека, а других Ванов нет на белом свете, и новые не появятся. Зато он может оспорить и не признать эдикты ржавой сходки, поскольку его сан дает ему пожизненное право и обязанность -- хранить, толковать и держать в чистоте заветы арестантского мира, сформированные многими поколениями сидельцев страны Бабилон. Теоретически можно было бы объявить его самозванцем, но позориться подобной гнилухой, а вдобавок ссориться с признавшими его Дельфинчиком, Лунем, Ширкой и другими столпами уголовного мира, стариками и молодежью, не говоря уже о самом Кромешнике и его людях -- желающих не нашлось. Кстати, в ту же пору он встретился и навсегда попрощался с Чомбе. Ему пришлось для этого побывать в межзонной больничке, где Чомбе в свои сорок неполных лет умирал от туберкулеза. Гек организовал для него и себя отдельную палату и ночью открылся ему. Полуслепой Чомбе все не мог поверить, что сказочный Кромешник и Гек-Малек -- это одно и то же, долго трогал лицо Гека, а потом тихо заплакал... Проговорили всю ночь. Наутро Чомбе попил через силу чаю, обнял Гека и попросил оставить его одного: "...сам уйду, что мучиться. Не хочу, чтобы кто-то видел, да и псам на тебя зацепки не будет...". Гек в последний раз стиснул друга за худые плечи и отчалил. В тот же вечер Чомбе вскрыл себе вены на руках и ногах. Последствий ни для кого не было -- все равно он был сактирован подчистую и не принадлежал в тот момент ни одному земному ведомству. Но дело свое он сделал: перед смертью послал маляву, в которой также признавал и поддерживал Ларея. А его голос очень много значил для правильных урок. Потребность в мирном сосуществовании и взаимодействии, таким образом, становилась неизбежной, оставалось только выработать соответствующие правила, но и этого не понадобилось: де-факто они уже сложились и не противоречили арестантскому уложению и законам обеих проб. Так уж случилось, что невероятные легенды о последнем Ване получили еще одно подтверждение. Причиной послужило принятое когда-то Геком лицо Джеза Тинера и архивы, им же захваченные во время побега и осевшие в секретном логове Ванов. Ржавые решили снять свое проклятие, распечатать "Эльдорадо", послав для этой цели одного из своих старейшин, Ричи Самоеда. Эту кликуху он получил за то, что в молодости, сидя на той, еще "доатомной" зоне, проиграл в карты левое ухо, сам его отрезал и якобы съел. (На самом деле он закопал его недалеко от колючки за бараком, похоронил, так сказать, но неизвестно кем пущенная шутка прижилась, и Ричи уже никому ничего не мог доказать. А ведь его и прихватили той ночью, сразу после "похорон", и ухо злополучное нашли, иначе тянуть бы ему три добавочных года за попытку к побегу, но тщетно -- съел он свое ухо и погоняло поменял: был Дымок, а стал Самоед. С этой кличкой его и в пробу возвели.) Ричи прибыл не один, с ним вместе причалили к берегу "Эльдорадо" еще трое полноправных ржавых урок, а с ними пристяжь, четверо подающих надежды нетаков. Кроме Самоеда, все они были молоды, от двадцати с небольшим до тридцати, в то время как Самоед давно уже разменял седьмой десяток. Он был не по-стариковски шустр и отличался цепким и жестоким умом. Миновали те времена, когда он сам махал пером в кровавых разборках, но и сегодня по его слову на правильных зонах молодежь вершила суд и расправу. Теперь же он без робости и с большим интересом ждал встречи с Лареем-Кромешником: слишком много о нем болтают, так ли он хорош будет при ознакомительном базаре с ним, с Ричи Самоедом, который протоптал все зоны и этапы великой Родины и повидал на своем веку не меньше самого Дельфинчика? В плохом раскладе можно, конечно, и в вечную мерзлоту нырнуть от щедрот Кромешника, но Ричи почти привык к смерти -- уж очень часто он видел ее рядом. Ребят жалко, но на то и риск -- урки все-таки, не фраты укропные. Остальные побаивались предстоящего рандеву, хотя виду, понятное дело, не подавали. Вот и четвертый барак. Верзила со здоровенным шрамом через нос заглянул в каптерку, бормотнул туда, обернулся и осклабился: "Ждем. Добро пожаловать". Пристяжь осталась ждать, когда позовут, снаружи, а золотые вошли... Яхмед, Тиль и Косой клялись и божились потом, что Самоед словно дури насосался: сам белый, как труп у зимней вахты, челюсть отвисла, а изо рта только слюни капают и блеяние идет: не человек -- абсолютный маразм, в натуре. -- Здорово, урки! Ричи Самоеда узнал, остальных пока нет, извиняйте. Чай вскипел, сейчас познакомимся, и все к столу... Ричи, что с тобой? Валидолу, может быть?.. -- Джез... Ты ли это... Ты?.. -- Ричи выдавливал из себя слова, губы прыгали, не слушались, выцветшие глазки, застланные сереньким безумием, таращились на Гека. (Гек заранее получил кое-какую информацию о вновь прибывших, но Ричи Самоеда вспомнил еще по архивам, которые вызубрил без малого наизусть. Вот и пригодилось. Надо же, он меня за Тинера принял... Ну-ну...) -- Очумел ты, старина. Ларей меня зовут. Достань давно уже припухает за небесным Хозяином, с тех пор как ты еще Дымком ходил... Не путай никого и не брякай что ни попадя. Ты меня понял? -- И видя, что потрясенный Самоед все еще молчит, пояснил окружающим: -- Внешность у меня нехарактерная, как бы на всех похожая, меня часто и путают... Ну что молчишь, Ричи, осознал свою ошибку? -- Как скажешь... Откуда же тогда про Дымка знаешь? -- Самоед взял себя в руки, но все еще не мог отдышаться. -- А кто же тебя не знает? Говорят -- сам не бывал -- в лягавском музее бабилонском твое ухо экспонатом на стенде лежит, все в глине до сих пор. Слышал об этом, нет? -- Пусть себе лежит, если правда. -- Мысли у Ричи крутились с ураганной скоростью: и про ухо недаром ляпнул, маяки кидает... Шутит... Он ведь был тогда в бараке и знает, что уха я не ел... Это он! Точно -- он! Сколько лет прошло, и все мимо него -- чика-в-чику такой же... (Отличия, видимо, были, но под тяжестью сорока прошедших лет разгладились в оглушенном сознании Самоеда. Достань был его паханом, пусть и не близким, но с одной зоны... И голос вроде тот же, и повадки... Всегда был легок на расправу...) Вспомнился страх, который испытывали они, желторотые молодые урки, перед грозными и всемогущими Ванами. Вспомнился и уже не проходил: как не было этих десятилетий, вновь перед ним высился пахан, один из великих в заколючном мире... -- Представьтесь, ребята, -- простецки и не совсем по правилам предложил Гек, -- а я вам уже назвался. Но повторю: Стивен Ларей. -- И добавил в сторону Самоеда: -- Можешь называть меня Стив. Молодые урки не совсем понимали, что стряслось с Ричи, что он увидел такое странное и на что намекал... Вразнобой представились. Видя, что Самоед вцепился в ладонь Кромешника обеими руками, преодолели замешательство и на рукопожатие ответили -- все вроде бы нормально... Что с Самоедом стряслось?.. -- Чай стынет. Сам я чифиря не понимаю, потому и вам не предложил. Могу коньячку, если очень хочется? Или тебе, Ричи, западло со мной кушать? А может, я пробой для тебя не вышел? -- Что ты... Стив. Почту за честь. Я пробой никогда не кичился, тем паче перед тобой... Мне сердечко чифиря не позволяет, но крепкий уважаю. Индюха? -- Цейлон. Конфеты, сахарок и так далее... С чем пожаловали в наши края?.. -- Так и то сказать -- осмотреться. Зона, передают, правильной стала... Но каждая проба себя единственно правильной обзывает, вот сходка и послала проверить... -- Меня думаешь проверять? -- Откуда я знал: Ларей, Ларей, Кр... э-э, не поймешь, где правда, где параша... Я тебя совсем другим представлял, -- двусмысленно забросил крючочек Ричи, вопрошая Ларея взглядом. Но Гек не принял намека, отбил своим: -- Людям свойственно ошибаться. Главное -- не упорствовать в своих ошибках. Так, говоришь, проверять приехали? -- Да. Но на днях отваливаем с первым же этапом. Ты здесь, какие могут быть проверки. На сходке подтвердим, что зона чистая, вот и вся любовь. Ты уж сердца на меня не держи, такова жизнь... -- А вы что скажете, молодые люди? -- Гек вернул старика к действительности: формально все возведенные урки равны между собою и даже самый авторитетный в одиночку решения не принимает. Урки переглянулись. Что-то странное происходит. Эти двое знают друг друга, и Самоед явно дрейфит Кромешника. Дрейфит, но за врага не считает, факт. Не бывало такого, чтобы Ричи перед кем-то прогибался... Ну дела... Слово взял Яхмед: -- Мы, конечно, Ричи верим, но желательно было бы получить ваших объяснений: как так -- бух-трах, всем все известно, а мы сбоку. Непонятно. -- И что же тебе, мил друг, непонятно? Какие прикажешь тебе доказательства нести? Чай попьешь -- по зоне походи, посмотри, порасспрашивай... Я ведь с тебя визы не требовал? Что увидел -- все твое. Знай копи впечатления. -- Не выступай, Яхмед. И походишь, и посмотришь, но сделай милость, не лезь в разговор. Мы не на сходке, и мы в гостях. А за себя отвечаю по полной и на любой сходке свое слово скажу. Ларей здесь главный, и я рад, что встретил его. Мне здесь проверять нечего, я сказал. Это не наша епархия. -- Брось, Ричи. Парни имеют право. Я бы и сам попросил вас тормознуться. Мне на волю скоро, зону поддерживать надо, есть вопросы и проблемы, которые легче решать с вами. А порядки тут вот какие будут, пока я здесь. Вы определились в одиннадцатый барак -- почти соседи. Живете своей семьей или как там пожелаете. Если кто у вас попросит суда или поддержки -- имеет право. Если при этом останутся недовольны -- их проблемы. Если одна сторона к вам обратилась, а другая ко мне -- разберемся на месте. Можете держать собственный общак или присоединяться к нашему. Отстежка без давилова и нахрапа -- сугубо добровольно. Что кому положено и не положено -- знаете, у нас все по понятиям, без открытий и новшеств. Ширевой кайф, а равно крэк с кокаином, колеса, рауши -- под моим запретом. Причем предупреждаю жестко: я откинусь, но с воли прослежу. Чтобы потом недоразумений не возникло. Я присмотрел ребят хороших, одного намечаю на зыркового по зоне, скорее всего, им будет Ацтек. Но у нас проблема: они из нетаков выросли, а дальше без вас им некуда двигаться... Присмотритесь, подумайте... Кворум у вас уже есть, да язычки по вашим людям побросаем, ребята много где известны, люди свое мнение скажут... Естественно, что в этом вопросе я вас понукать не могу, хотя советовать имею законное право. Полагаю, что возведение достойных -- не только им авторитета прибавит... Сколько недозрелых развелось нынче, того и гляди -- наших перевесят. Туман! Подогрей еще чайничек, будь добр, да конфет подсыпь... Таким вот образом. Слушай, Ричи, а ты свой зарок все еще соблюдаешь? (Гека озарила мысль: усилить ситуацию с внешним сходством. По данным архива, Дымок после проигрыша публично побожился навсегда завязать с картьем и любыми другими "интересными" играми. Гек рассчитывал на две вещи: во-первых, свидетелей и очевидцев, помнящих или слышащих о зароке, уже не осталось поблизости, во-вторых -- если уж лягавые отметили на карандаш божбу, значит, и тогда зарок мог быть известен широко, в том числе и Джезу Достаню. В зависимости от того -- соблюдает Ричи или не соблюдает -- можно было думать дальше.) Урки непонимающе уставились на Самоеда. Они вполне расслабились, подлянок не видно, Ларей -- не пряник, но базарит по делу, не гнет и не пыжится... Да что такое с Ричи -- сейчас кружкой подавится человек... -- Держу, как бог свят! Соблюдаю навек. С тех пор ни разу в руки не брал, даже домино. Но если... Отку... Гм, ребята подтвердят, хоть у кого спроси... (Случайность -- то же чудо: Достань был как раз в бараке, когда Ричи Дымок божился. Он тогда выслушал Дымка, подошел к параше, помочился, пукнул и внимательно поглядел на Ричи. "Смотри, сынок, сказанное слово -- как вода и ветер, обратно не впихнешь..." Ричи глянул на парашу, потом на Джеза и еще раз, мысленно, крепко-накрепко дал себе клятву -- не играть! И не играл...) -- Верю, зачем спрашивать. Еще посидите? Или вам пора? -- Ребята пойдут, а я бы задержался на пару минут, если разрешишь? И еще, с ребятами нашими, что ждут снаружи, не познакомишься, нет? -- После, наспех не люблю. Я сам к ним зайду, покалякаем. Оставайся, Ричи, хоть на десять минут, я только рад буду... Самоед отхлебнул чаю, помялся, покосился на дверь: -- Так как все-таки... Ты -- или не ты? -- Я. Но совсем другой. Пойми, Ричи, у каждого есть свои личные дела и секреты. Ну начну я болтать тебе о наболевшем -- ты имеешь право утаить от сходки наши с тобой разговоры?.. То-то. У тебя свои зароки и обязанности, у меня свои. Подумай не спеша, сам поймешь мою правоту. -- Многие сгинули тогда бесследно. Мне повезло -- на этап вовремя сдернули... Был у меня задушевный кент, Воробей, -- как в воду канул. Не слыхал о нем? -- Случайно знаю. Когда реактор потек -- его и многих других отрицал прямо в бараке положили, по закону военного времени. С бельмом на глазу, да? (Ну Гек, ну память!..) Не соображу, кто-то мне рассказывал, может быть и Джез... -- Да, похоже... С тех пор о нем никто и ничего не слышал... А... -- Бэ. Ричи, я тебя как брата прошу: поаккуратнее в своих воспоминаниях, ладно? Двигай спать. И без обид -- дел у меня невпроворот, завтра поговорим. Давай краба! Попрощались за руку, и Ричи Самоед в смятенных чувствах побрел в свой новый дом, одиннадцатый барак, где он отныне был главным, но не для всего барака, а только для своих и для тех, кто добровольно присягнет на верность ржавой пробе... Прошел месяц, за ним другой... После ряда мелких недоразумений ржавые обжились в Эльдорадо. Встретили с этапа еще троих возведенных, окончательно признали главенство Ларея на зоне, тем более что он вот-вот пойдет на волю, зону оставляя на них. Все рекомендованные Геком люди, включая Ацтека, Шипа, Тодора, -- были возведены в золотую пробу на специальном сходняке. С одной стороны, получалось, что Гек терял своих людей в пользу ржавых, но если посмотреть поглубже -- как раз наоборот: в ржавой пробе росла и крепла прослойка тех, кто жил и действовал с ним бок о бок, уважал его и видел в нем пахана. В больнице Эль-Кондора, куда одномоментно съехались золотые урки со всего Юго-Запада, якобы лечиться, на всех произвел большое впечатление Ричи Самоед. Многие подумали было, что старик тронулся разумом -- столько фанатичного блеска было у него в глазах, но Яхмед и Ацтек, прибывшие с ним, встали на его защиту, отвергая домыслы о старческом слабоумии. Их поддержал и Лунь, и Сим-Сим, верные сподвижники Ларея по прежним временам. А Ричи заявил на сходке, что не верит -- знает, что Ларей-Кромешник последний Ван, поскольку-де сидел с ним сорок с лишним лет тому назад. Только он погоняло сменил и в непознанке стоит -- ну, это объяснимо, сами понимаете. И выглядит он молодо, лет на сорок с небольшим, как и тогда, когда сам Ричи был еще юным. Так что Суббота ведал, когда прокричал про вечно молодого Кромешника. Дельфинчик, ведший сходняк, только головой покрутил, слыша такую речь, но поразмыслил, уточнил вопросом и вдруг заявил, что сам он, не в юности, правда, а лет пятнадцать назад, Ларея видел: точно, под пятьдесят ему было, или за сорок, если угодно... В этих чудесах надо будет разобраться, но Ларей законный урка. Более того, он -- последний Ван, живая реликвия старых времен. Может, он черту душу продал, но это его личное дело. Захочет -- обратно выкрадет. Давайте утверждать зырковых по зонам и территориям. Ацтек, с тебя начнем... И пришло лето. Гек вышел на волю утром, после развода и завтрака, в возрасте тридцати пяти лет с половиной. Вся знать, все нетаки и фраты, кто имел такую возможность -- вышли его провожать, и администрация не препятствовала этому, ведь не каждый день случается такое. Полтора центнера индийского чаю бросил на зону Гек в виде отвальной, из своих кровных, не трогая общак; да и что жалеть: своих денег -- миллионы, за жизнь не истратишь. Впрочем, Гек не видел особой разницы между своими деньгами и общаковыми, в том смысле, что его насущные потребности были неизмеримо скромнее возможностей, а общак -- дело живое, туда сколько ни сунь -- всегда применение найдется: то зону малолеток подогреть, то псов подмазать, то крытку на дыбы поставить -- всюду деньги нужны. А в последние годы Гек сделал открытие: безналичные бывают удобнее, а стало быть, изволь, отрабатывай механизмы перелива нал в безнал (наоборот -- не проблема), благо есть на воле родные структуры... А за вахтой его ждал одинокий хлипкий "фордик" с Ушастым за рулем. Так велел Гек, и его распоряжение выполнили буквально. Однако и Арбуз, и Сторож, и все остальные схитрили, понимая, что шеф не будет трындычать на них в этот день: когда чартерный двухмоторный самолет с двумя пассажирами на борту приземлился на глухом летном поле в сорока километрах от Бабилона, у кромки их ждал с десяток роскошных лимузинов, сплошь "мерседесы" и "кадиллаки" -- вся команда главарей прикатила встречать. -- Вы бы еще цветы в букетах принесли, -- буркнул Гек Арбузу, по очереди обнимая каждого встречающего. -- Но -- рад, всем вам рад и благодарен, что уважили. Собрались ехать, но вот загвоздка: чей мотор выбрать -- Сторожа, Арбуза, Фанта?.. -- Вик! Кисель, рожа каторжная, которая телега твоя? С тобой сяду, дольше всех не виделись. Показывай. Что ж, хитромудрый шеф решил никого не обделять выбором и сел к Киселю. По крайней мере никому не обидно, к Киселю никто не ревновал... Кисель, широкоплечий и кривоногий, одного роста с Геком, заурчал довольнехонький, улыбка разъехалась поперек всего ромбовидного лица. В свои тридцать два он имел уже приличные залысины на покатом лбу и прекрасные вставные зубы из металлокерамики. Образование по-прежнему не давалось ему в руки, однако на бизнесе его это никак не сказывалось, поскольку природный ум, в сочетании с осторожной властностью и безудержной энергией, заменяли ему все остальное. А занимался он, с подачи Гека, строительными подрядами, где конкуренция между бандами была особенно сильна: экономика столицы переживала бум, и через коррумпированную казну в карманы удачливых лились бешеные деньги. Приходилось и постреливать, и запугивать, и экстренно доставать специальные сорта цемента, только вот банки грабить нужды уже не было... Все остальные команды из Гекова гнезда так или иначе имели у него свою долю, и Кисель, не будучи очень уж большим авторитетом, умудрялся ладить и с Гнедыми, и с Ушастым, и с Дядьками -- Арбузом и Сторожем. Четыре мотора выстроились впереди, пять пристроились в хвост, и блистательный кортеж с ревом понесся в столицу. Радость Киселя омрачало только одно обстоятельство: курить хотелось страшно, но об этом и думать было нечего, когда рядом некурящий Ларей... Так и шел треп до самого города -- кого видел, да о ком слышал, как семейная жизнь, да как зовут собаку... -- Эй, малый, -- Гек похлопал по плечу водителя (киселевского двоюродного племянника), -- тормозни-ка вон там, подальше за остановкой. Вик, брякни по рации на первый мотор, чтобы остановились... Ну по телефону, какая разница. Гек выбрался из мотора прямо под мелко-мелко моросящий дождик, не по-летнему холодный и противный. Захлопали дверцы, к нему уже бежали с встревоженными лицами и Тони, и Эл, и остальные... Задние автомобили кортежа угнездились прямо на автобусной остановке, но водители, матерясь сквозь зубы, терпеливо выворачивали свои автобусы и объезжали рядом, не жестикулируя и не бибикая, -- с этой поганью лучше не связываться, их даже постовой не видит... -- Все нормально, парни. Ноги затекли, укачало с непривычки, вот и вышел размяться. Где и на сколько намечен ваш светский раут, он же банкет, он же мальчишник? -- В "Коготке" на восемь вечера. А пока мы думали... -- И правильно делали, Эл, что думали. В восемь вечера я туда подойду. Теперь же не фиг гусей дразнить своими моторами и манерами. Езжайте, я же сам прошвырнусь по городу. Один. Соскучился, честно говоря, по одиночеству. Вперед, вперед и побыстрее, мы тут не клоуны на арене цирка... Эл! Ромштексы будут? И хорошо бы крабов.

Глава 12

Тик-ток, так-тук-тек -- Скачет весенний дождик На первом ручье. Город здорово изменился за шесть лет. Стало больше рекламы, ярких вывесок, автомобилей. По-прежнему всюду висели портреты Господина Президента, но они уже почти сливались с фоном иных плакатов и портретов, жрущих, улыбающихся и обещающих неземное блаженство для владельцев кофеварки и кроссовок. И люди другие... Да нет, те же люди, просто они не знают ходьбы под конвоем и не боятся попасть в непонятное из-за серег в ухе или еще чего-нибудь такого, неположенного. Да-а, одичал... Гек шел и заново привыкал к ощущениям простого прохожего: никто не расступается перед ним, никто не шепчет за спиной, ходят, толкаются даже. Как все забавно. Гек решил перекусить в харчевне, где молодые люди в одинаковых одеждах мгновенно содрали с него изрядную сумму, взамен отдав здоровенный круглый бутерброд, кока-колу в бумажном стакане и странного типа картофель -- вроде бы жаренный полосками, но очень легкий, как воздушный. В зале было пусто, опрятно и скучно. Гек и раньше видел подобные заведения, но теперь они торчали на каждом шагу, и Геку любопытно было отведать местную кухню. "Кухня!" Ерунда какая-то. Вот и книжный магазин, где Гек привык в свою бытность на воле пополнять "подземную" библиотеку, но не было настроения заходить, хотя неизменный вид обшарпанного магазинчика порадовал его сердце; сквозь пыльную витрину Гек рассмотрел, что старичок-продавец все тот же. Два часа пополудни. Он сыт, до восьми свободен, наличность имеется... Нет, сегодня не до баб. А вот лучше он проведает "Черный ход", пылищи небось на метр накопилось... Возле парадняка, где в бывшей дворницкой находился секретный лаз в подземелье, лежали выброшенные облысевшие елки, следы новогодних праздников, картонные коробки, иной мусор -- вроде бы уже и не трущобы, но пока и не цивилизация, черт бы побрал этих скотов, гадят прямо под себя. На зоне бы такое... Ладно, здесь не зона... Дом принадлежал, по инициативе Гека, банде Дяди Тони Сторожа, и квартиры первого этажа пустовали по его же повелению, мол, пригодятся для будущих идей (каких -- Гек не пояснял, а спросить у него было некому). Гек легко вскрыл дверь отмычками (оба комплекта ключей были им специально оставлены внутри, а дверь запиралась автоматически), составленными еще на зоне, и вошел в квартиру. Здесь явно бывали люди пару-тройку раз, может воришки, может службы коммунальные -- смятые бумажки, окурки -- раньше их здесь не было... Однако ничего не украдено, да и нечего здесь красть, разве что чугунную ванну с ободранной эмалью -- ни мебели, ни обоев, вместо паркета -- деревянные половицы, источенные всякими там древоточцами... У унитаза Гек, еще до зоны, лично отколотил изрядный кусок -- из тех же соображений, чтобы не разорили... Ключи в тайничке на месте, там же свечи и спички (фонарик -- дело ненадежное после такого перерыва), круглый люк в прихожей на месте, не сразу и найдешь... Гек оставил ключи на месте, но вынул пакет, из него добыл и натянул на себя "бумхлопный" дешевенький комбинезон, чтобы не испачкаться при спуске, и глубоко-глубоко вздохнул: "Еще немножко -- и я дома". А пыли накопилось гораздо меньше, чем он представлял, видимо, исходного материала для нее было маловато. В помещении тепло, зимой и летом около двадцати. Заготовленные когда-то тряпки, конечно же, обветшали в труху; Гек разодрал на части комбинезон, разделся до трусов и принялся за уборку. Сплошь хромированная и никелированная сантехника выдержала, но коричневая вода минут двадцать хлестала из раскрученных до отказа кранов, прежде чем Гек удовлетворился степенью ее чистоты и прозрачности. Пыли-то вроде бы и немного, да пока ее сотрешь со всей поверхности, особенно с книг, -- семь потов сойдет. Полиэтиленовую пленку с кровати долой вместе с пылью -- все облегчение, матрац придется поменять -- не сопрел, так слежался до каменной консистенции... Полкомбинезона ушло на то, чтобы протереть смазку со всего оружия, табуретки не скрипят, лампочки все до единой целы -- ах, здорово, хоть сегодня ночевать можно, надо только жратвой затариться и питьем. И одежды подкупить, плюс пару комбинезонов. На полках, на книжных -- места до фига, холодильник пусть поурчит, попривыкнет к новой жизни... Дома-то -- гораздо лучше, чем на зоне, уютнее и нет никого... На угрюмых старопрокрашенных стенах, цвета кирпича в шоколаде, не было ни портьер, ни гобеленов, ни постеров из журналов, пять двухсотваттных лампочек сроду не ведали абажуров, бетонный пол -- как был, так и лежал под ногами голышом, без паласов и дорожек. Металлический стол без скатерти и без клеенки, кроватное белье -- тюремного почти качества и образца... Гек очень своеобразно понимал уют, ему даже открытые всем жилищным просторам унитаз и душевая абсолютно не мешали: то, что нужно для жизни, -- есть, принадлежит только ему, в употреблении удобно -- что еще надо? Да, это верно... Однако вряд ли кто из посторонних влюбился бы в это помещение даже при ярком электрическом свете... А без света, в кромешной тиши, даже Геку иной раз становилось жутковато, так что он частенько оставлял включенным радиоприемник, и тот до утра наяривал шепотом спокойную музыку. И приемник отлично работает... Если сеть сюда дотянул, то надо бы поднапрячься и телевизионный кабель прогнать, метров четыреста -- многовато, тяжелый будет, зараза. Или черт с ним: опять по всему маршруту маскировать придется, с радио намучился по самую маковку... Да и радио -- баловство, при случайном обнаружении -- как по ниточке весь клубочек размотают. Надо подумать. "Девятнадцать часов десять минут. На волне "Эха столицы" весь этот час с вами..." Как время-то бежит. Пора на банкет. Гек, как был в утреннем костюме, в котором на волю выходил, двинулся на выход. Выключить, обесточить, закрыть, специальным табачным порошком (от собак-ищеек) подновить подходы -- вперед, путь неблизкий. Гек захватил с собой, за спину за пояс со специальной петелькой, легкий ствол, старинный наган, поскольку не любил пристегивать кобуру, а современные страшилы хоть и убойны, да тяжелы и объемны -- отовсюду видны, если приглядеться. В случае чего и с наганом можно отбиться в первые, самые важные секунды. Главное не замарать одежду при подъеме, но Гек уже придумал, где и как будет выходить на поверхность -- аккурат неподалеку от "Коготка". Лето в Бабилоне. Ночи серы и коротки. Когда тучи и дождь, то и день сер и люди, и мосты и улицы, но вот расчистилось небо, стукнулся мягко об асфальт солнечный луч, за ним еще один, неизвестно откуда посыпался со всех сторон детский галдеж, воробьи и голуби засновали веселее в поисках съедобного мусора, щерятся в обшарпанной улыбке арки проходных дворов -- город на краткий миг становится приветлив и мягок. В восемь часов пополудни -- совсем светло, да еще тучи разбежались -- кто куда, солнышку нет уже хода во дворы-колодцы, но оно еще полный хозяин на улицах, уложенных с запада на восток. Тепло и сыро, но уже мгновенно подсохли тротуары, испарились, оставляя после себя грязные кружочки, капельки воды с капотов роскошных моторов, вновь расправили крылья многочисленные запахи: от урчащих двигателей, с помоек, из распахнутых форточек... Обе стороны узенькой улочки на подступах к "Коготку" заставлены автомобилями, да все непростыми -- от джипов до "кадиллаков", в каждом сидят молодые люди с квадратными плечами и телефонными трубками наготове, охрана больших людей. Сами же боссы внутри, праздновать собрались, ждут Ларея-Кромешника, который только что откинулся с зоны и вот-вот прибудет, по крайней мере -- так пообещал. По периметру квартала, и в укромных местах, и напоказ, расставлены люди Арбуза -- это его территория, и он в ответе за сегодняшний вечер. Все ждут, и на улице и внутри, и всем до смерти любопытно взглянуть на Самого! Уж сколько о нем слухов было, сколько воспоминаний и вестей с далеких приполярных зон. Целое поколение новых ребят выросло за это время; тех, кто помнил и знал Ларея лично, -- немного и почти все они в большом авторитете нынче. А тоже нервничают -- как-то теперь будет... "Коготок" только по названию и остался "Коготком", харчевней и штаб-квартирой прежней Гековой банды; Эл Арбуз трижды перестраивал его за прошедшие годы, превратив в маленький роскошный клуб для узкого круга вечерних посетителей, как правило, ранее неоднократно судимых и связанных с Элом узами дружбы и подпольного бизнеса. Обеденный зал впускал в себя обычно пять, от силы семь человек, сегодня же собралось около двух десятков высоких гостей, все как на подбор -- бабилонские авторитеты лареевской ориентации. В "Коготке", в главной зале, построили настоящий камин из дикого камня, но сейчас -- время летнее -- поместили электрическую имитацию, по узорчатому паркетному полу разбросали в кажущемся беспорядке тигровые и медвежьи шкуры. Кофейно-белый потолок весь был в золотой лепнине, тяжелые, темно-зеленого бархата портьеры закрывали окна с мощными жалюзи, двери на кухню и в туалет; мебель -- громоздкая, ореховая, якобы из эпохи Австро-Венгерской империи. Парадная двадцатичетырехрожковая люстра не горела: взамен ее на длинном, покрытом роскошной льняной скатертью столе стояли серебряные шандалы, по шести свечей на каждом. Но все равно в зале было бы темновато, если бы света не добавляли электрические светильники, искусно вмонтированные в панели на стенах, а так -- царил мягкий полумрак, при котором вполне можно разобрать короткую газетную заметку, но трудно читать книгу. Вся эта купеческая элегантность была предметом восхищения и ревнивой зависти коллег Арбуза по ремеслу. Кое-кто попытался было завести в своих районах нечто подобное, да все как-то не так выходило -- то ли бордель выстраивался, то ли офис пополам со свинарником. Без пяти восемь. Съехались все приглашенные, пора свечи зажигать, только эти скоты Гнедые неизвестно где запропали, но это их проблемы... И трубка автомобильная отключена. Хоть бы раз по-людски все сделали, так нет... На улице тоже поглядывали на часы: Ларей, говорят, не терпит опозданий и сам старается быть пунктуальным. Залитая вечерним солнцем улица непривычно тиха: мамаши, оценив ситуацию из окошек своих квартир, быстро-быстро загнали чад по домам, хулиганистые подростки, снедаемые любопытством, целыми бандами засели по подвалам и чердакам, чтобы на улице эти шкафы рыла не начистили -- кого-то ждут... А хрен его знает, может, разборка будет, гильзы потом пособираем... Шел один пьяный, фишки не рюхая, подошли, ни за что ни про что стукнули промеж рог и пинками прогнали прочь. Квартальный со всей семьей отправлен в трехдневный тур в Бразилию от местной турфирмы по путевке, которую он выиграл в уличную лотерею. С патрулями, со всей сменой, Арбуз договорился, чтобы не совались, от конкурентов подляны не предвидится, да и парни по всему кварталу стерегут. Улица пустынна. Вдруг, откуда ни возьмись, по ней идет человек. В костюме без галстука, руки свободны, шаг спокойный... мама родная, это же ОН! Откуда он взялся? До "Коготка" ему метров двадцать... пальцы нервничали, раз-второй не по той цифре ударили, Эл замордует, если не успеем предупредить, господи, откуда он нарисовался, что никто не видел, не предупредил на подходах... Фу-у-х, пронесло! Тормознулся с Гнедыми. Эл, Эл, он здесь... Хитрые Гнедые давно уже подъехали к "Коготку", но входить не стали, предпочли сидеть в своем моторе, невидимые за тонированными стеклами. Наружная охрана видела, что автомобиль -- "свой", привычный, внутрь и не заглядывала, а гости Арбуза и сам он не удосужились выглянуть на улицу, чтобы лично проверить обстановку. И как только Ларей обнаружил свое присутствие, Пер и Втор с ухмыляющимися рожами выскочили из мотора и заорали слова приветствия шефу. Ларей ничем не выдал своего удивления (да и не удивился вовсе: прежде чем выскочить на улицу, Гек из укрытия минут десять внимательно изучал обстановку перед "Коготком", через лобовое стекло засек и Гнедых), остановился, приобнял обоих за плечи. Перу при этом слегка врезал по загривку, и так, втроем, они подошли к двери, которая немедленно отворилась перед ними. Арбуз успел метнуть косяка в сторону хитрожопых подхалимов, но они -- ноль внимания, фокус-то удался, отметились перед Лареем раньше всех. -- Бабы будут? Арбуз в растерянности оглянулся на Сторожа, словно ища поддержки, но и тот смешался, не зная, как ответить. -- Гм, -- Арбуз откашлялся, -- только скажи, никаких проблем, но в первой части нашей программы они не предусмотрены. -- Обязательно скажу. Но попозже. Свечи горели. Столовое серебро и саксонский фарфор как бы приобщали присутствующих к обычаям и стилю светского общества, и многим это очень нравилось. Арбуз специально проследил, чтобы тускловатое старинное серебро было надраено до блеска, а перед каждым из присутствующих обязательно лежала не только вилка и нож, но и еще какая-то короткая вилка (Эл объяснил, что для рыбы). Гек оглядел стол: всего было навалом. Салаты, шубы, винегреты, колбасы, ветчины, фрукты... В хрустальной глубокой вазе посреди стола черной горкой, килограмма на три, красовалась свежая икра, контрабандная, только что с побережья. И оливки есть, а Гек их очень любил, и соусы и горчицы черт те какие... А горячее, видимо, потом принесут. И среди всего этого великолепия сиротливо, соки и лимонады не в счет, прижимались друг к другу три бутылки шампанского. На двадцать-то с лишним рыл. -- Ну, Эл, молодчага! Хорошо выглядишь, прямо как Дон Корлеоне на свадьбе дочери. И смокинг, и перстни, и бабочка... Только с бухаловым подкачал: парням пить нечего. Пошли кого-нибудь за коньяком, чтобы все как у людей было, ну в самом-то деле -- смешно. Арбуз засопел смущенно, сунул лицо за портьеру, загораживающую кухню, окликнул кого-то... Двое молодых парней в одинаковых черных костюмах выскочили в залу, каждый прижимал к груди по несколько бутылок. Гости оживленно загудели. -- Штопоры, штопоры неси, одним не управиться. -- Добровольцы захлопали пробками, уставляя стол обезглавленными панфырями -- сплошь "Наполеон" и местный "Президентский", девять звездочек... Шесть литров -- для начала хватит. -- Теперь порядок. Эл, командуй. Гек, естественно, устроился в торце стола. По правую руку от него разместился Арбуз, по левую -- после короткой борьбы -- Тони Сторож, рядом с ним Малыш, напротив Малыша -- Ушастый, рядом с Ушастым Китаец, рядом с Китайцем Вик Кисель, напротив него и Китайца расселись Гнедые (Пер все еще был красен после неудачной попытки захватить у Тони место поближе к шефу). Дальше сидели Фант, Ворон, Блондин, Профессор, Шустрый и так далее, помельче калибром и стажем совместной работы. Должен был приехать из Картагена Сим-Сим, там обосновавшийся после освобождения, но валяется в госпитале с перитонитом. Красный прислал поздравления, роскошный гобелен местного производства и горячие извинения: никак не отъехать -- дела... По знаку Арбуза расплескали шампанское на дно больших фужеров, кое-кто нерешительно потянулся к коньяку... Гек тронул за локоть Арбуза и встал. -- Сидите, это я чтобы удобнее речь было толкать. Коньяк налить... По полной. Рад вас видеть ребята, в добром здравии и на воле. За встречу! -- Гек налил шампанское в рюмку, какую остальные задействовали под коньяк; когда пена осела, вина в ней осталось едва ли на треть, но никто этого тактично не заметил и не напомнил, что шеф сам первый и нарушил свою команду "по полной". Все вскочили с рюмками в руках. -- За Ларея!.. -- С возвращением!.. -- За волю!.. -- За шефа!.. (Фант выкрикнул, зараза упрямая...) Выпили. Сели. Гек опрокинул свою рюмку единым махом, сморщился, ухватил бутылку за длинное горло: -- "Дом Периньон". Ну и кислятина. Где кока-кола? Плесни, Тони. Ушастый тотчас проглотил недопрожеванную закуску, отхлебнул. Точно, аж скулы сводит. Ну, Эл, тамада хренов, мог бы ради такого случая и на полусладкое расстараться, не досмотрел... А Фант -- ничего, коньяк пить не пьет, а шампанское потягивает, как будто так и надо, с понтом дела, нравится ему. Образованный... Гек медленно жевал салат из свеклы с селедкой, "курицей морскою", и поочередно разглядывал своих драбантов. Все дружно увлеклись разглядыванием тарелок и их содержимого, нет-нет да и прокидывая быстрый взгляд на угрюмого шефа -- молчит, думает о чем-то. Рассердился, что ли? Ребята взматерели. Молодежи почти нет: Фанту возле тридцатника, Элу с Тони под сорок, столько же Китайцу. Малышу тридцатник, Киселю немногим больше... Ворон молод и Блондин, но опять же относительно, четвертак уж разменяли мальчишечки... И все привыкли к самостоятельной жизни, когда над душой никто не висит. Одной рюмки мало, напряжены, веселье не клеится. -- А ну, еще по одной! Эл, распорядись... За тех, кого уж нет с нами. Помянем ребят, земля им пухом. Всех не перечислить, а пусть каждый молча вспомнит тех, кто по сердцу, оно и правильно будет. -- Гек налил себе кока-колы, то же сделали искательные Гнедые, Фант долил к себе в бокал остатки шампанского из последней бутылки, остальные предпочли коньяк. -- Джеффри! -- Фант поперхнулся и вытянул шею в его сторону. -- Ты "Коготок" простукивал перед банкетом? -- Арбуз и Фант одновременно затрясли головами: еще бы, почти неделю подряд Фант со своими ассистентами изгалялся, перепробовал на стенах "Коготка" и в округе весь свой арсенал -- чисто абсолютно. -- Хорошо. Не то что бы тайны какие обсуждаем, а не люблю, когда всякие лягавые лезут в морду грязными когтями. Блондин, э-э, Джек, ты Сим-Сима и Луня последний видел? Пойдем, расскажешь мне, что там и как. Эл, комната есть?.. Когда горячее подадут?.. Да мы за пятнадцать управимся, только я вилку возьму и крабовый салат. Парни, кушайте как следует, не скучайте, я скоро вернусь... Блондин числился паршивой овцой в своем этническом стаде, ибо он был сицилийцем, рожденным в Бабилоне, а принял для себя урочий образ жизни. Невысокий, чернявый, он был тих и свиреп, когда дело доходило до крови, незаметен и молчалив, когда касалось всего остального. После знаменитой резни, которую некогда учинил покойный Дядя Джеймс, сицилийская звезда навсегда потускнела на уголовном небосклоне Бабилона. Время лечит раны; сицилийская диаспора продолжала жить, плодить уголовников из своей среды и импортировать из-за обеих сторон океана, но сфера их деятельности, как, впрочем, и у корсиканцев, отныне не пересекала языковой барьер. Все родственники Блондина по мужской линии сгинули в кровавых разборках, и его ждала та же участь, но, чтобы принять свой крест и отнести его на кладбище, Блондину следовало жить среди земляков по законам своего народа. Он же, в возрасте шестнадцати лет, вместе с первым сроком за взлом магазина, принял другую судьбу и другую жизнь. Гек приметил его давно, еще на одной из пересылок, когда двадцатилетний Блондин собрался убить вертухая "за оскорбление матери", взяв тем самым подрасстрельную статью. Гек объяснил ему, что таким образом не успокоить всех матершинников страны, и своей властью запретил отчаянному нетаку вершить праведный суд. Для этого пришлось-таки серьезно его избить (без членовредительства) и главное -- убедить его в неправильности подхода к жизни. Гек угробил три дня, чтобы Блондин не склонился, не сломился перед силой, а нутром прочувствовал справедливость Гековых доводов. Конечно, Геку здорово помогло знание сицилийских традиций и укладов, хотя ни жестом, ни словом он не показал Блондину (Сальваторе Марино), что имеет представление о Сицилии. Как бы то ни было -- Блондин уверовал. Ему не хватало, видимо, авторитета, который он мог бы принять и поставить над собой, Ларей занял эту нишу. На воле в Бабилоне, как ни странно, Блондин действовал как бы по информационной части, комплексно дополняя епархию Фанта: в его задачи входила организация информаторской, агентурной сети. Бары, притоны, мельницы, публичные дома, букмекерские точки и прочие злачные места города кишели стукачами и агентами. Одни работали на Контору, другие на Службу, третьи на крупные банды (случались и совместители, но век их был не долог, как правило). А Блондин внедрял и прозванивал своих людей, по возможности -- "чистил" чужих... Держался он Малыша и Ушастого, хотя и с Арбузом и Сторожем имел постоянные контакты. Он очень уважал познания Фанта и недолюбливал Гнедых. Стукнуло ему недавно двадцать пять лет, и таланта по своей линии было ему не занимать. В силу этого (а также и благодаря протекции Ларея) он был заметным человеком, имел вес, так сказать, но поскольку не желал до конца принимать для себя гангстерские обычаи, понимая себя уркой, то и продвинулся меньше, чем мог бы рассчитывать при другом мировоззрении. Рассказывал он сжато и точно, Гек ни разу не застал его врасплох неожиданными вопросами. Когда он был не в курсе -- не вывертывался, так и говорил: "не знаю". Геку это было по душе... Спрашивал он, конечно, не только о зоне и о Луне с Сим-Симом... Без Ларея народ расслабился. Гнедые как ни в чем не бывало выпили кока-колу и доверху наполняли стопари коньяком, раз, второй... И другие не отстали. И речи не шло, что кто-то напьется и потеряет над собой контроль -- ребята крепкие и понимают границы, но морды у многих раскраснелись, галстуки съехали в стороны... Включили музыку. Из невидимых динамиков хриплые негритянские голоса выкрикивали матерные частушки... О-ба! Ребята, ребята, Ларей!.. Гек, как и рассчитал заранее, вынырнул в зал на минутку, "запивку забыл", перекинулся словом с одним, с другим и опять исчез за занавеской. То, что и требовалось: мужики знают, что он с ними, где-то рядом, но и не давит, не стесняет их своим присутствием... Потом подали горячее: Ларею -- его любимые ромштексы, остальным -- тоже мясо, всякое разное, и свинину, и телятину, но только не ромштексы, из почтения к Самому... Еще часа два с половиной продолжался потом праздник, поскольку Гек счел себя обязанным приватно поговорить с каждым из гостей, проявить внимание и уважение. Даже с Гнедыми разговаривал поочередно, что, кстати, высоко оценили только они сами, но отнюдь не остальные присутствующие: Гнедые -- гнилые ребята, склочные, базарные, все им только пушками размахивать и кусаться без разбору, таким и одна аудиенция на двоих -- слишком много чести... Близилась полночь. По знаку Арбуза народ стал собираться к отъезду. Через четверть часа в Коготке остались Гек с Арбузом, обслуга и охрана. Еще через полчаса в заднюю комнату к Геку доставили девицу, заранее отобранную и обследованную на все виды инфекций. Отчалил и Арбуз и его люди, но мощная охрана до утра держала все подступы к "Коготку"... Гек был не в том настроении, чтобы безоглядно предаваться любовным утехам, и ему хватило часа, дабы разобраться с опытной красоткой и испытать все, чего ему хотелось в ту ночь... Девицу увезли на моторе, а Гек остался ночевать в "Коготке". Рано утром, в шестом часу, он покинул клуб и "Черным ходом" вернулся к себе в логово, с тем чтобы к восьми вечера опять нагрянуть в "Коготок": праздники закончились, вечером предстояло провести сходняк в том же составе, что и накануне, но уже на трезвую голову и по делу. Совещание обрадовало, но и смутило многих: Ларей отказался брать в свои руки оперативное руководство разросшейся преступной империей. Он объявил, что все остаются на прежних местах и действуют, как им подсказывает разум и обстановка. Он не вмешивается в их рутинные дела, но надеется, что каждый будет добровольно пополнять общак, который остается за Лареем, и обращаться к нему по спорным вопросам, когда таковые возникнут. Наркота и торговля ею по-прежнему под запретом -- убьет любого, кто нарушит. Все, кто отстегивает в общак, имеют право на его поддержку и помощь как на воле, так и на киче, отлучение от общака -- наказание. То, что Ларей не будет вмешиваться в давно накатанный уклад -- это хорошо (Фант и Блондин не переживали по этому поводу, шеф четко дал им понять, что будет держать лапу на холке). Но непонятно все же -- насколько он будет оставаться для них шефом и паханом, как все это будет происходить не на словах, а на деле... Вопросов очень много, и без Ларея неизвестно -- как их решать... Все ребята -- Китаец, Кисель, Фант, Гнедые, трое с половиной Дядек (если считать Сержа Ушастого и стремительно растущего Малыша), остальные -- только в эти годы прочувствовали масштаб и размеры авторитета их шефа: вся земля полнилась слухами о нем, не было края и зоны, где бы о нем не знали и не слыхали историй и легенд о Кромешнике. Конечно, что ему несколько банд, пусть и столичных, когда от тропиков до заполярья слово его имеет чуть ли не силу указа... Не для всех, правда, в этом-то, кстати, одна из проблем: слишком много шантрапы развелось, которая никого и ничего не боится и ничего не слушает... Да и в Бабилоне полно банд, где слово Ларея -- пустой звук. Да, слышали, да, абстрактно побаиваются, но в повседневной жизни плевали на него и на его понятия с высокой крыши... Ларей кивал головой, слушая резоны своих питомцев, потребовал конкретных предложений по конкретным проблемам... Нет, он их не бросает, но у него иные планы и темы, другого уровня... И пусть не беспокоятся, своих он не бросит ни в беде, ни в радости. Так, что еще?.. Все головы повернулись к Фанту: опять ему отдуваться за всех. Как бабки делить -- так сразу животы надувают, кто круче и выше и больше заслужил, а как кислянку выкладывать, так "Джеф, братишка, бормотни шефу, на тебя не осердится..." Фант рассказал. Второй раз за месяц мелькает в окрестностях вдова Малоуна, ищет встречи с Лареем и никем больше. Что нужно -- не говорит. Вся зареванная оба раза была. Даже Фанту, хотя знает его больше других, ни звука по своему делу не сообщила. -- Зареванная? Может, с дочкой что случилось? Кстати, как она? -- Из больницы выписалась, но на инвалидной коляске. В позвоночнике какой-то нерв перебит, и все, что ниже пояса, -- парализовано. Говорят -- навсегда. Живут там же. -- Как у них с деньгами? -- Н-не знаю... -- Вдвоем живут, или замуж вышла? -- Не в курсе... -- Кто-нибудь в курсе?.. -- ... -- Да, весело. Тони, у тебя есть нормальная контора в хорошем месте с приличным кабинетом? -- Хоть пять. Для встречи? -- Угадал. Но достаточно будет одной. Джеффри, свяжись завтра с утра с... Луизой, назначь встречу на завтра же, после обеда в удобное для нее время. Сам заедешь, привезешь. Букет цветов от меня не забудь... Два, ей и Анне, дочери ее... Что же вы, ребятки дорогие, раньше ничего мне не сказали, на зону не сообщили? Сторож, ты ведь такой догадливый, а? Фант, я, кажется, тебя спрашиваю, х-хобот двухпроцессорный!.. Редкие минуты своего обеденного отдыха Дэнни Доффер предпочитал тратить на побочные, впрямую не связанные с работой дела и на общение со своим другом и вечным заместителем Эли Муртезом. Хорошо, когда эти занятия совмещались, как сегодня, к примеру. -- ...Как ты говоришь -- откинулся? -- Да, освободился. Шила в мешке не утаишь, Дэнни. Пока мы тут сомневались да пересомневались, вся пенитенциарная система нашего толстого друга знала, с ним во главе, что Ларей -- это и есть Джез Достань, он же пресловутый Кромешник, он же последний Ван, завещанный Субботой благодарным потомкам. "Английский шпион", "невероятно"... А вот он, каторжный голубчик. Жив-здоров, с отменным аппетитом и румянцем на щеках... Хобби -- возрождение древнего национального искусства Рвакли во всебабилонском масштабе. Возраст -- восемьдесят лет. Профессия -- всеобщий пахан... -- Не нервничай. Не знаю, как насчет восьмидесяти лет, но за те годы, что мы достоверно его пасем, он ничуть в лице не поменялся, разве что англичане заготовили с десяток дубликатов с соответствующим возрастным интервалом... Да шучу, шучу я, Эли. Но согласись -- если ему восемьдесят, причем с хвостиком, его внешний вид и кондиции -- само по себе чудо. Его надо отловить сачком и под микроскоп. Жаль, что наш старый козел никак табу с "Ванов" не снимет... С правозащитниками и со своей совестью я бы договорился... -- Ну а в чем дело? Отдай приказ, его выкрадут -- и под микроскоп, Дэнни? -- Так ты меня первый заложишь и подставишь. Ну, конечно не ты, но другой рьяный "службист". Пока суд да дело, наука уже разберется в геронтологическом феномене, но на моей личной судьбе будет лежать здоровый ком говна. Сверху. А я тебе не Галилей и не Джордано Бруно, мне надо детей в жизнь выводить, а жену в театр, в правительственную ложу. Кроме того, сам знаешь... -- Понимаю. Но мы же договорились: во время обеда о делах ни слова? -- Да хрен бы с ним! Кромешник -- это, конечно, зело интересно, но вдумайся, Эли, война на пороге. Третья Война! Англичане со штатниками -- идиоты, что ли? Ответят так, что Антарктида закипит-зашипит с нашего боку! Сколько мы еще протянем резины -- год, три, четыре? Не терпится нашему идиоту родить на ровном месте Мальвинский Аустерлиц... Сабборг понимает, здесь он наш союзник, но что он может? Шантажнуть кого из камарильи придворной на наркоте да аморалке, торпедировать указ-другой их руками... Почти и все. Мы тоже на два фронта "трудимся": днем тушим, ночью поджигаем. Но не остановить нам маховик... Я сам, грешным делом, иной раз ловлю себя на мысли: как половчее управляться на захваченных территориях, да какими трофеями можно будет поживиться... Безумие заразительно, теперь я сам это вижу. Вот о чем нужно думать, Эли. -- Как знать... Насчет "на пороге" ты преувеличил, запас времени у нас пока имеется, но насчет Вана... Я собираюсь родить идею по этому поводу, шеф, но умоляю -- не спрашивай о ней. Рожу -- покажу. Идейка-то крутая вырисовывается... -- Ну, Эли, заинтриговал. Ночей спать не буду теперь... Ума не приложу, что ты там задумал?.. Дам совет на всякий случай: в последний раз, если ты не ошибаешься, Ларей сел сам, по своей воле взяв на себя чужое преступление. А что, если ему взять на себя наше? У Муртеза выперли глаза из орбит и сперло дыхание. -- Ты... что... Телепатическим сканером обзавелся?.. Дэнни, черт! -- Как видишь, извилины все еще шевелятся на своих местах... Впрочем, я действительно не понимаю твоих планов, но привык тебе верить и одобрять заочно. Время у нас есть. Когда придет пора, мы его без больших проблем найдем. Где он живет? На вилле небось? С лакеями? -- Вот здесь сложности. Его гвардия более-менее доступна, известны места проживания, состав семей, а насчет него самого -- ничего не известно. Прослушка и проглядка ничего не дает, у них электронная профилактика не хуже, чем у нас на этаже. А по некоторым косвенным данным -- может быть, и лучше, Дэнни. Знаешь, когда мы в последний раз свой "парк" обновляли? -- Ну, пошло-поехало... Не разжалобишь. Денег в обрез, и не вешай мне лапшу об уголовно-технологическом прогрессе... -- Но я абсол... -- Все, я сказал. Можешь выдернуть из Англии и приобщить Билли Бонса -- Бычка, по-вашему... Дарю. Денег отщипну для агентуры, читай -- для него, Бонса... И все. Обед закончен, пошли. Карта тектонических аномалий побережья готова?.. Пусть несут немедленно... "Денег в обрез"... Денег всегда не хватает. А другие ведомства еще и завидуют: вон, мол, у "Службы" -- сколько ни попросят, Адмирал даст, не считая... Если бы так... Дэнни напрасно думает, что гангстера и урки такие низколобые и сиволапые. Прошли те времена. По крайней мере лареевские волки очень хитры и силу большую набрали. Разгромить их в мелкий фарш -- не велик подвиг, одна дивизия управится, но это надо военное положение вводить. Бонса выдернуть -- тоже только на словах просто. Год надо маневрировать, чтобы ничего в резидентуре не обрушить. Время есть, вызовем и Бонса. Хитрый, хитрый Дэнни. И соображает не хуже, и ввязываться лично не желает. Потому что идеи наши с ним здорово похожи на государственную измену, заговор, в случае провала и не отличить... Как случилось, что Адмирал, еще не дряхлый человек, за годы своего правления превратился из самодуристого, но неглупого вояки в полное дерьмо? И как определить -- дурак человек или нет? Всерьез принимать на свой счет комплименты о своей физической крутизне и привлекательности? Да ты в зеркало внимательно посмотри, старый хрен! Естественно, тебе любая баба из дворцовых стерв даст в любое время и в любом месте (особенно в бильярдной, Адмиралу почему-то именно здесь больше всего нравится), да еще ужаснется твоей ненасытностью, но секундомер беспристрастен: дольше минуты ни разу не выходило за последние три года. Скрытые камеры выполняют не только охранную функцию, если на них внимания не обращать. Как можно быть таким неадекватным, не видеть, что дочь спилась, а внук -- неутолимый картежник, хотя недвусмысленно докладывали об этом по его же приказу -- "молодость, перебесятся...". И в то же время оперативные сводки разбирает ясно и точно, тут ему голову не задуришь... И в то же время всерьез считает, что мировое сообщество втайне только и ждет, что он освободит исконные Фолкленды от британского ига... Слякоть и жополизы по многим вопросам вертят им как хотят, а крутые мужики из серьезных ведомств -- на коротком поводке, никто и рыпнуться не смеет... О чем он думает, вообще-то говоря? Сие тайна есть за семью печатями... "Во внутренней политике неважно, что говорю я и думают другие!" Это его любимый афоризм, и сегодня он в него полностью укладывается. Очень уж выросла у Адмирала левая нога -- как захочет, так и дрочит... Дэнни не сладко в такой атмосфере, ни за какой портфель не захочешь с ним меняться местами... Но, с другой стороны, у него в семье все хорошо, а меня жена разлюбила... "Денег в обрез"... Да денег в казне до фига и больше. Разворовывают, кому не лень. Естественно, из числа "неприкасаемых". Где твой разум, дурак? Сколько раз через унизительные нахлобучки Дэнни прорывался к твоим свинячьим глазкам -- открывать, понимаешь ли, на благо казны и государства! Эффект с точностью до наоборот: Дэнни -- разнос и выговор, грызунам -- дополнительные льготы... Сабборг как-то жаловался на одной из совместных пьянок, что даже шантаж мало кого берет. Накопишь, бывало, убойных улик, с номерами счетов, со скрытой съемкой, с мечеными банкнотами -- хоть бы хны, в лицо смеются, ибо знают, что Адмирал не потерпит сомнений в своей кадровой проницательности... Ну это бы, говорит, можно понять, но они будущего не боятся, словно бы Адмирал вечен! Дураки они после этого, нет? С прилипалами предшественника жестко поступили, а для этих -- что, скидку сделают?.. Не боятся... Может, действительно, стать таким однодневкой и жить среди цветов и шампанского, пока к стенке не подведут... Страна разваливается, общество гниет, институт семьи -- пустой звук. Наркоманы на каждом углу, сифилис в эпидемию превращается, дети с улиц мечтают стать гангстерами... И крикунов с плакатами развелось вокруг... Пока только с экономическими лозунгами лезут да произвол чиновников клеймят, но чуть отпустишь вожжи -- свобод начнут требовать. Теперь во всем мире мода на демократию, кол ей в анус... Знаем, проходили в учебниках, куда либералы заводят... Не страна -- ублюдочный выкидыш. Одни жрут в четыре горла, другие объедки на помойках собирают... Пятьдесят девять с... почти шестьдесят тысяч умышленных убийств в год. Преступность, неграмотность, казнокрадство... И вряд ли при нынешнем правительстве, при нашем Адмирале этот воз можно сдвинуть. Адмирал -- вот главный камень на дороге... Дэнни, я ведь правильно тебя понял?.. Гек почти бежал подземными переходами к себе домой. Правая рука нетерпеливо тискала наган: подвернись на дороге хотя бы крыса, не говоря уже о человеке -- сходу бы высадил из любого живого существа мозги и потроха. Но никто не попался навстречу, и ярость медленно умирала втуне... Так вот они и Малоуна прошляпили... Ох, если бы только можно было дать волю своему гневу там... среди них... Нехорошо, характер должен ровно, сильно гореть. Где же я это слышал?.. На сходке, после сообщения Фанта, Гек выкрикнул раздраженные слова и тотчас взял себя в руки. Может быть, только Фант и догадывался смутно, чего стоило Геку наружное спокойствие. Да, он сам виноват, предвкушение воли затуманило голову, и он, от души погоревав, напрочь, можно сказать, забыл о семье Малоуна, о двух женщинах, беззащитных в этом крысином мире... Ох, как тошно... Руки-ноги автоматом выполняли необходимые манипуляции на подходе к дому, словно и не было шести лет разлуки. Свет включить, старина-холодильник урчит, кран надо было поплотнее завинтить... Нет, кран тут ни при чем... -- Хозяин! Наконец-то ты дома! Мы дома! Все вместе! Ура! Пырь, я и ты! Эх и спляшем! -- Чего разоралась, ночь на дворе. -- Здр-равствуй, хозяин! Ура! -- Слушай, Тока, давай-ка ты заткнись! -- Пырь. Пырь, играй! Сейчас, хозяин, сейчас!.. Гек сидел на кровати и стаскивал с себя обувь. В ответ на последнее предложение Вакитоки он приподнял голову, прицельно взвесил в руке ботинок и прицельно запустил его в трещащее без умолку существо. Кованный сталью ботинок звонко бухнул по металлическому столу и напрочь смел и Вакитоку, и Пыря. В ярком свете электрических ламп на гладкой поверхности стола Геку почудились мелкие красные капли... Гек в одних носках, нехотя, но уже обеспокоенный, выпрямился и заглянул за столешницу. Там было пусто. -- Эй, типы, где вы?.. Тишина в ответ. -- Пырь, Вакитока!.. Тишина. У Гека оборвалось сердце. -- В прятки, что ли, играть со мной вздумали? А ну вылезайте, больше повторять не стану! Уголок глаза уловил мелкую тень в углу слева. Гек резко повернул голову. На облезлом посудном шкафчике красного дерева, среди резных виньеток и шишечек, лежала испуганная Вакитока, нелепо подогнув под живот голенастые когтистые ноги. Пырь, скорчившись к Геку спиной, зарылся лицом в ее черные перья и, похоже, мелко-мелко дрожал. Полскалы свалилось с души. -- А, вот вы где... Что примолкли? -- Хозяин... -- Да? -- Хозяин... За что ты нас?.. -- Крику больно много. Поранились, что ли? Покажи, где? -- Не надо! Хозяин! Не бей! Не бей! -- Да не собираюсь я вас бить, посмотрю только. -- Хоз... -- Гек подошел к шкафчику, и Вакитока умолкла, еще плотнее прижимаясь к полке и безуспешно пытаясь втянуть свою уродливую голову во встопорщенные перья. Пырь на миг оторвался от Вакитоки, перемахнул через нее и спрятался за ее тельцем, как за щитом. Гек остановился и, не зная, что делать дальше, вытянутым указательным пальцем осторожно погладил Току вдоль дрожащей спины. -- Где болит? -- Хозяин, не бей! -- Ну вот, заладили... Не буду я вас бить. Вакитока осторожно приоткрыла круглый глаз. -- Правда? -- Правда. -- А бил... Да, бил. Меня и Пыря. -- Да не хотел я... Случайно получилось. -- Не случайно! Ты целился, да! Мы видели, с Пырем видели! -- Приношу свои извинения. Где болит? -- Пройдет. Мы сами, сами! Хозяин... -- Что? -- Не будешь бить?.. -- Нет. Сколько можно повторять! -- Хозяин, за что ты нас? А? Ты сильный, ты ох, могучий! Ты сильнее... Поэтому, да? -- Обещаю, даю слово, больше вас не обижу. Сорвался, извини. -- Гек потихонечку продолжал поглаживать Пыря и Вакитоку. -- На работе у меня неприятности... -- Бедный ты, бедный! Тебе плохо?.. Пырь, Пырь! Хозяин не виноват, ему плохо! Пырь... Хозяин, не горюй. Что сделать, а? Хочешь, развеселю, станцую?.. -- Это можно. Только чуть попозже, ладно? Сперва чайку попьем, поужинаем... Есть хотите? Пырь и Вакитока встрепенулись, молча и все еще с робостью поглядывая на Гека... -- Сейчас организуем. Чаек заварим, да булавку возьму, где-то валялась... -- Булавки вон там лежат, ты их вон туда положил! Вон там, хозяин, вон!.. Гек накормил Пыря с Вакитокой, попил некрепкого чаю с сахаром, вымыл и прибрал посуду, да так и остался сидеть у стола. Он расстелил перед собою чистую суконную тряпицу, вынул ершик, спицу-шомпол, ветошь, масленку, по краю стола в ряд выложил все восемь пистолетно-револьверных стволов (автоматы и винтовки отложил на потом), "типы" устроились тут же на столе, недалеко -- за тряпкой... И потек обстоятельный неторопливый рассказ о том, как Д`Артаньян познакомил Мольера с Портосом. Правда, пришлось долго растолковывать, что такое зеркало. Пырь с Вакитокой, похоже, не много-то и поняли из его объяснений, но это ничуть не помешало им с вниманием и восторгом слушать продолжение восхитительной сказки. В отдельных местах ликование выскакивало из границ, и тогда Вакитока принималась бегать взад-вперед, то ли хохоча, то ли каркая, а бессловесный Пырь так широко разевал ротовую щель, усаженную по крайней мере полусотней зубов, что, казалось, верх головы вот-вот отвалится, как крышка старинной чернильницы... Спать легли далеко за полночь. Геку пришлось лечь не на правый бок, как он привык, а на спину, чтобы Пырь и Вакитока разместились на его груди. Пырь играл на пан-флейте, и в этот раз мелодии падали прямо на душу Геку, а две последние оказались самые чудесные: одна, издавна любимая Геком, где на лугу возле замка, блистая бриллиантами, танцуют дамы и кавалеры, наряженные пейзанами; другая -- новая и в тоже время вроде бы где-то слышанная... Это играет на свирели мальчик, вокруг него сгущается тьма и подбирается к нему все ближе и ближе, но покуда он играет, тьма не может пробиться в круг яркого теплого света, рождаемого волшебными звуками дудочки... то ли флейты, то ли свирели... Мальчик играет... Гек спит. Луиза Малоун давно уже переступила грань, за которой стоит отчаяние. Ее Джози умер, нелепо погиб. С этого все и началось. Благополучная и, пожалуй, счастливая жизнь развалилась вдруг, цель и смысл существования потерялись, горе и тоска черными воронами слетелись и свили себе гнездо в их уютном домике... Первое время после трагедии Луиза жила как во сне, занятая бесчисленными хлопотами по похоронам, наследству, метаниями по врачам, но "смертные" заботы кончились, а взамен ничего не пришло... Анна -- калека навсегда, четырнадцать лет, ноги отнялись, инвалидная коляска, без отца, без будущего, без любви... Она не хочет жить, девочка моя, она сходит с ума, и я вместе с ней... Луиза ничего не понимала в финансах. Она вела все расходы-приходы по дому, платила по счетам и нанимала ремонтников, но как и откуда брались в доме деньги -- не ведала. Джози не позволял ей задумываться о проблемах такого рода, щедро и не к месту одаривал ее и дочь дорогостоящими пустяками, пылинки с нее сдувал, а как жить одной, без него, -- не научил... Вдруг выяснилось, что с деньгами постоянно возникают проблемы: то налоги на наследство, движимое и недвижимое, платить пора, а на счету не хватает, то в очередной раз предъявляют претензии кредиторы, предоставлявшие деньги на оплату медицинского обслуживания в лучшем госпитале Сан-Мартен... Но это бы полбеды, но вот Анна... И сладу с ней нет, и не утешить... И не уберечь... Луиза одно время почувствовала себя лучше, когда одна из подруг почти насильно притащила ее на прием к Мастеру -- Леонардо Корраде. Коррада -- светило от психологической науки -- имел неоднозначную репутацию среди коллег, ибо возглавлял учение, школу, которую сам же и создал. Но неприятие его школы старыми академиями и кланами не волновало его ничуть, ибо вокруг него сгруппировалось немало верных последователей (единомышленников, то есть вровень с ним ищущих истину на общем направлении, он не терпел) и огромное количество почитателей, преимущественно женского пола. Да, на Луизу он произвел колоссальное впечатление. Все в нем вызывало почтительную симпатию: властное лицо, уверенные манеры, негромкий голос, роскошная седая шевелюра, итальянские сигары, элегантная (не в пример Джози) одежда... Луиза пришла раз, второй, выкладывая за каждый визит изрядные суммы, и вот уже она его новая ученица... Ходили слухи, что Мастер проявляет... снисхождение к отдельным представительницам прекрасного пола... Луиза отдавала себе отчет, что если это правда, ей не устоять перед человеком, на которого она уже почти готова была молиться... Но нет, ни словом, ни жестом он не проявил к ней мужского интереса... Он был суров и почти беспощаден к ней и ее горю, но и внимателен и терпелив. Он открыл глаза Луизе на ее внутренний мир, показал, как и откуда взялись ее проблемы, почти все порожденные ею же, доказал, что в ее собственных силах все преодолеть. Он дал свет и надежду... В тот период у Луизы на банковских счетах было очень, очень много денег, если сравнить с сегодняшним днем, она не колеблясь делала крупные взносы в фонд его имени, бескорыстно, не для того чтобы выделиться перед Мастером из круга его поклонниц... Он единственный, кто мог бы помочь Анне. Но Мастер -- не Господь Бог (так он сам любит говорить) и готов поддержать только тех, кто этого хочет. Анна же невзлюбила его с первого взгляда и наотрез отказалась ходить на его сеансы, публичные и индивидуальные... "Ваша дочь несчастна, негативное женское начало захватило ее прочно, знайте об этом... Мой прогноз: без доверия и корректирующей поддержки она захватит вас, станет вашим вампиром, как до этого ее вампиром были вы..." Что же делать, Анна ревнует к нему, при этом постоянно говорит о самоубийстве, пришлось взять постоянную сиделку, а это очень дорого... И как платить по счетам, когда заложен дом и уже проданы машины и драгоценности, и доля в адвокатской конторе Малоуна... И Мастер уехал в Старый Свет на конгресс, а потом лекционный тур, семинары... Уже месяц, как нет его рядом, а впереди еще два. Как их прожить? И работы не найти, и денег не найти... И Анна... У Джози был старый знакомый, Ларей... Крупный заказчик и клиент, и довольно сомнительная личность с наводящими жуть глазами. Чуть ли не бандит с большой дороги... Но Джози никогда не говорил про него дурно и пару раз обмолвился, что Ларей выручал его в трудную минуту... Но если во всем мире не к кому больше обратиться за поддержкой, Господь не осудит, если она обратится к этому Ларею. Может быть, он посоветует с работой или согласится ссудить ее деньгами, ведь не для себя она просит... Но и Ларея нигде невозможно найти, правильно говорят: не бывает друзей в трудную минуту. Может, ей утопиться к чертовой матери и больше не думать ни о чем и ни о... И этого нельзя!.. Так сидела у себя на кухне и унимала тоску горчайшим кофе Луиза Малоун, когда без предварительного звонка, наудачу (Фант, естественно, знал, что Луиза дома) к ним приехал знакомый ее мужа, Джеффри... Джеффри... а фамилию никак не вспомнить. Луиза помнила его совсем другим. Где его оранжевые панковские сосульки на голове, где кожанки и невыносимые гоп-джинсы... На ее глазах, постепенно, от года к году он менялся, причем в лучшую сторону. Сегодня он одет в дорогую двубортную пару, шелковый галстук -- в тон, новенький БМВ у ворот, пострижен и выбрит -- не узнать человека. Букеты -- розы кремовые, розы розовые -- какая роскошь! Его прислал Ларей, ведь Джеффри у Ларея работает. Ларей узнал, что Луиза хочет с ним встретиться, и готов принять ее в любой момент по данному адресу... Лучше всего -- завтра, с трех до четырех пополудни. Он приносит извинения за задержку, поскольку находился далеко за пределами Бабилона. Луиза смутно догадывалась, в каких пределах задержался Ларей, но решимость ее не уменьшилась ни на йоту: он хотя бы принять ее готов, не то что коллеги и однокашники Малоуна, которые вместе с комьями земли сбросили и память о нем... Луиза рада была хоть какому-нибудь общению, она усадила Джеффри на табурет, заварила еще кофе, пока он доходил -- расставила по вазам букеты... Джози сам был равнодушен к цветам, но для нее и Анны -- каждую неделю охапками носил. Ах, Джози... Не обращайте внимания, Джеффри, женские слезы -- вода... И Джеффри их не забыл, он ведь звонил им несколько раз, оставил телефон, иначе как бы она искала того же Ларея... Фант чувствовал себя неуютно: вдова, видать, плачет каждый день, и не по разу, в доме запустение, а может, и нужда. Шеф правильно нам пистон вставил -- забыли напрочь. А если с ним что-либо подобное случится -- каково представить? Деньги в момент переведутся, поскольку складывать в кубышку не приучены; Джини с карапузами сидит, не работает и на бирже труда не числится. Все на нем, а ему страховка не положена. И если он внезапно отбросит кони, а банда его забудет -- как будет жить семья? Гляди и помни, как говорится... До сих пор, худо-бедно, без помощи вдо2вы и их семьи не оставались, но ничто не вечно в подлунном мире, ни банда, ни общак. Хорошо бы свалить в нормальную фирму, в какую-нибудь айбиэмовскую лабораторию с большим бюджетом и возможностями, где-нибудь в Штатах... И жизнь бы тогда совсем другими красками заиграла... Да как уйдешь? Достанут. И вдобавок хорошо рассуждать о мирной и скромной жизни, пока в карманах свободные бабки шелестят, а ведь там таковых не будет, по крайней мере сначала... С другой стороны -- дети подрастут, а ну узнают, кем их папа работает?.. Джини кое-что просекает, видимо, но деликатно молчит... Все честные люди воруют, все взятки берут и фуфло двигают, но их социальная репутация защищена социальными же устоями, плюс самооправдание, а тут -- как ни крути, как ни входи в свое положение -- все равно гангстер, подручный Кромешника, руки в крови, душа в Аду и так далее... Надо бы денег прикопить на черный день... Как, интересно, сам Ларей будущее видит? И свое, и наше?.. Не шеф, а черный ящик -- ни зги не разобрать, о чем он там думает да чего хочет. Вот чертова жизнь... Ехать пора. Луиза, ваш кофе великолепен, а вы прекрасны. Итак, до завтра, я за вами заеду.

Глава 13

Есть постоянство И в людях, и в природе, И в переменах. -- ...Ваша щепетильность, Луиза, мне понятна и симпатична, но я в шесть секунд намерен преодолеть ее с помощью логики и разума. Вы позволите попытаться?.. Сама не зная зачем, Луиза два часа до встречи провела перед зеркалом, задействовав весь свой арсенал косметики и гардероба. Может быть потому, что давно не появлялась в обществе, и потому, что не хотела выглядеть дурно на встрече, которую сама же и испрашивала. Стройная, подтянутая, с высокой грудью и длинными ногами, она была очень красива в свои тридцать четыре года. Черные волосы в каре не знали заколок, краски и седины, чуть тонированные очки зрения не корректировали, поскольку функция их была скорее архитектурной, дополняющей выбранный для имиджа ансамбль. Луиза любила носить туфли на высоких каблуках, хотя и становилась при этом выше мужа, но тот никогда не возражал... Туфли... На пальцах никаких колец, на левом запястье тяжелый серебряный браслет, на правом часики-картье. Простенькая, но очень дорогая жемчужного цвета блузка, черная, натурального шелка юбка много ниже колен, темные чулки (а может, и колготки, так не видно), тончайший макияж, легчайший парфюм -- Луиза была элегантна и хороша. Фант только каркнул, сраженный наповал, да так и забыл выдать заранее приготовленный комплимент. Он то и дело поглядывал в зеркальце заднего вида, прикидывая для себя, что и как он может рассказать дома, в порядке, так сказать, обмена опытом... Даже Луиза перед выходом, в последний раз разворачиваясь перед трюмо, объективно поняла, что -- да, получилось удачно. Даже Гек, привыкавший и отвыкавший совсем от других канонов женской "прелести", увидел разницу в классе. Впрочем, у проституток по определению иные стандарты поведения и внешности... Луиза сидела в глубоком кресле возле журнального столика. Ларей негромко объяснял что-то двум незнакомым мужчинам. Он, предварительно попросив у нее пару минут подождать, сидел во главе стола, обещая присоединиться к ней, ни на что уже больше не отвлекаясь. Видимо, этот кабинет -- его рабочее место, но выглядел Ларей на фоне своего кабинета несколько странно. У Луизы было время и желание осмотреться, оценить, что к чему. Было и с чем сравнивать... Кабинет отделан достаточно дорого, но без полета, в канцелярском вкусе. В бизнес-гетто, финансовых кварталах Бабилона, три из четырех офисов оформлены идентично: потрачены деньги, но не талант оформителя... Стивен Ларей был одет в легкий просторный темно-серый свитер без воротника чуть ли не на голое тело, во всяком случае, рубашки под ним не просматривалось, широкие черные брюки... и все. Ну еще тяжелые и высокие, не по погоде, ботинки на шнуровке. Волосы темные без проседи, очень короткие и ровные по всей длине, как будто их налысо брили не так давно. На руках -- ни колец, ни часов. Лицо -- хмурое, но не это главное... Луиза вдруг поняла, что он нисколечко не изменился. Удивление этому факту пришло не сразу. Давно, годы и годы тому назад она его видела у Джози в кабинете, и образ четко запечатлелся в ее памяти. Увидев Ларея в его собственном кабинете, узнала мгновенно, словно бы вчера расстались... Но время, прошло много времени... Тогда он, Луиза хорошо помнила, он воспринимался как человек другого поколения, ровня ее покойным родителям, а сейчас... Ровесник не ровесник, но немногим старше ее Джози... Хорошо же он сохранился и безо всякого макияжа... Начальник он жесткий, невооруженным взглядом видно, сотрудники нервничают и очень почтительны к своему боссу. Фамильярности и шуткам здесь места нет. Что ж, всюду свои правила ведения дел... Мужчины ушли, телефон переключили на секретаря (секретарь-мужчина -- не часто такое встретишь...), поскольку за все время беседы он ни разу не зазвонил; Ларей подсел в кресло напротив, предложил чаю, но настаивать не стал, когда она вежливо отказалась... -- ...Итак, начнем, пожалуй. Вы, конечно же, знаете, что человеку не дано жить, не ведая проблем. Это касается и вас, и меня, и любого другого жителя планеты. Но финансовых заморочек на сегодняшний день я не ведаю. Короче говоря: полно у меня денег. И у... фирмы, где я руковожу, и моих личных. Мы с Джозефом знали друг друга много лет, я неоднократно был обязан ему, а он мне. Причем деловые отношения переросли в ту стадию, когда стало не важно, кто чаще, а кто реже, кто больше, а кто меньше. Это исходные посылки. Сегодня, сочувствуя вашим горестям, я тем не менее рад, что часть из них могу легко разрешить, при этом -- я подчеркиваю -- никак не осложняя и не коверкая своих будней... Луиза, ради бога, дайте мне досказать заготовку... Сперва я, потом вы. Хорошо? Я знаю, что говорю. Мои люди по официальным каналам прояснили степень ваших материальных затруднений. Я обязан был это сделать, готовясь к нашей встрече, вы же понимаете. Так вот: миллион триста с хвостиком долгов -- крупная сумма, но мне на нее -- начхать и забыть, при моих-то возможностях. Скажу вам по секрету: нет больше долгов, за все уплачено... Да дайте же мне договорить, черт возьми. Речь у нас с вами пойдет не только о финансах, но в денежных вопросах я хочу обозначить и обсудить две темы, причем на разумную голову. Первая: вы чуть было не лишились своей доли в бизнесе вашего... мужа. Его партнеры, крючкотвористые ребята, воспользовались неосведомленностью в делах... Вашей, Луиза Малоун, неосведомленностью, и захотели наложить лапу на прибыльное дело. С ними будет проведена разъяснительная работа, и они навсегда поймут, что так делать не надо, но не вообще, а по отношению к вам. Вторая тема: ваша узконаправленная благотворительность. Фонд, если я не ошибаюсь... -- Госп... Стивен... Ради бога, в эту область, я умоляю вас... -- Не лезть? -- В общем... да. -- Не буду. Я коснусь краешком смежной, той, что связала нас с вами. Хорошо? -- Я слушаю. -- Я открытым текстом объяснил вам, что мне не жалко денег для избавления вас от бед и затруднений, которые могут приключиться с каждым человеком. Так же открытым текстом объясняю вам, что нужды этого любого-каждого человека мне по барабану. А ваши и вашей дочери Анны -- нет. Некие социальные условности, ставшие частью вашей личности, протестуют против того, чтобы сомнительный полузнакомец дарил вам большие деньги... Я что, неадекватно понимаю? -- Н-нет, но... неординарно излагаете свои мысли... Простите... -- Форма не важна, не в Версале. А с вами можно говорить открыто и по-людски, я же чувствую... Отменить и выкорчевать ваши предрассудки я не в силах, да и вы тоже. Что ж, эти деньги вы можете считать про себя беспроцентным заемом с неопределенным сроком возврата. Поскольку заимодавец я, то я вправе определять суть и форму договора. Пусть он будет устным, раз я так хочу. Но как кредитор, который хоть и щедр, а денежки считает, я хочу, чтобы моя финансовая помощь касалась только адресата, то есть вас. И мне было бы досадно, узнай я, что мои деньги (это ведь мои деньги, правильно?) транзитом через вас шли в любые фонды на нужды других людей. Я имею право на такие условия? -- Вы имеете в виду... -- Да. Фонд этого... Коррады... подождет, пока вы из своих дивидендов рассчитаетесь с долгами и сможете питать их лично от себя, но не от меня. Логично? -- Да. -- Не ломаю ли я таким образом вашу личность? -- Нисколько. Вы правы, Стивен. И вы очень добры к нам, хотя, признаюсь, мне не по себе, когда вы так сверлите меня своим взглядом. -- Это от восхищения, Луиза, вы ведь так красивы. Могу ли я считать, что финансовые вопросы нами утрясены? -- Н-не знаю... Мне надо немного подумать... -- А чего тут думать? Хорошо, дополню еще один пункт. Если в дальнейшем вы ощутите или увидите некие (не знаю какие, да это и не важно) неприемлемые условия для вас, для Анны или для памяти Джо, наш устный договор моментально расторгается вами. Подходит? -- Боже мой! -- Луиза натянуто улыбнулась. -- Мужчины вроде вас несколько напоминают троглодитов, те тоже очень резко и быстро вели дела... -- Это всегда плохо? -- Пожалуй, нет. -- Значит, по рукам? -- По рукам. Спасибо вам, Стивен, огромное, за то, что вы для нас сделали... Мы с Анной всегда... -- Стоп, стоп. Вы уже прощаетесь? Мы закончили только финансовую часть. Сидите, прошу вас... Приступаем к следующей... -- И что же еще? -- Луиза напряглась, стряхивая эйфорическую расслабленность. Естественно, бесплатных тортов не бывает. Неужели он вознамерился... -- Вы -- сильная женщина. Нищеты никогда не знали, а в финансах разбираетесь не настолько сильно, чтобы реально ощутить наперед последствия бедности, в которой чуть было не оказались. Тем не менее -- вы плакали и помногу, вы были в отчаянии, как будто, извините за невольный цинизм, ваш муж Джо Малоун помер еще раз. В чем дело? Ну не в деньгах же? Луиза непроизвольно стиснула сумочку, едва не сломав об нее ногти. Еще секунда -- и она разревется как корова перед этим Лареем. Его первобытная беспардонность вызвала одновременно и досаду, и внезапное желание довериться... О боже, платок в сумочке... Нет, нет, немыслимо заплакать -- макияж потечет. -- Я... я... -- голос Луизы дрожал. -- Анна? Я правильно угадал? Плотину прорвало... Сотрясаясь в рыданиях, Луиза с пятого на десятое рассказывала о себе и о дочери, прихлебывая из нелепой кружищи невесть откуда взявшийся чай. Гек сидел перед ней, руки в замок, наклонив голову и сосредоточенно глядя в пол. Все, что ему требовалось, -- это вовремя подбрасывать реплики: "...а она?.. а вы?.. а врачи?.. а когда?.." Луиза всерьез опасалась за рассудок дочери: перенести такое горе в переломном возрасте... Утрата отца -- горе, но так или иначе -- неизбежное, годы залечат рану, а память с теплотой и любовью сохранит его образ, но вот пожизненная инвалидность... Анна ведет дневник, и Луиза не выдержала однажды и почитала... Девочка поняла для себя, что навеки лишена любви, счастья и здоровья. Заявила, что в школу не пойдет и учиться отныне ей незачем. Дочь размышляет о самоубийстве, серьезно обдумывает, как наложить на себя руки, но чтобы без мучений... И за нее просто страшно, потому что Анна умна, упряма и решительна. Если она действительно задумала такое -- за ней не уследить... И как объяснить, что следует жить, несмотря на беду, когда и ей самой жизнь в обузу... Луиза однажды показала ребенка Мастеру, Леонардо Корраде... Он объяснил, что происходит с дочерью и с нею, но для позитивного результата нужны регулярные занятия... Анна же демонстративно, из каприза, отказывается от помощи человека, который... Он мудр и пресветел, и он в силах ей помочь, но только если она сама будет к этому готова. А несчастная девочка хочет умереть. Если это случится, то и ей жить незачем. Каждый день, каждый час она боится за Анну, извелась, не спит ночами... Сколько так можно выдержать... Гек не умел утешать плачущих. Он похлопал ее по спине, предложил еще чаю, но Луиза уже взяла себя в руки, вытерла слезы, достала из сумочки зеркальце, какой-то карандаш, помаду... -- Красьтесь, Луиза, я не смотрю. А вот что я хочу вам предложить. Завтра, если вы не против, хочу зайти к вам в гости, ведь не был никогда. Раньше дела мешали и обстоятельства, а теперь, кроме вашей доброй воли, препятствий к этому нет. Мне иногда доводилось общаться с неблагополучными детьми, и вроде бы общий язык мы находили. Правда, только с пацанами, насчет девочек -- нет опыта, но девочки -- тоже люди. Если не получится, то ведь положение от этого хуже не станет, верно? Но вам решать, я не набиваюсь. -- Нет, ну что вы, Стивен, я вовсе не против... Завтра к семи вечера вас устроит? Я отпущу сиделку и познакомлю вас с Анной. Но, ради бога, Стивен, не сердитесь, если она... Знаете, она добрая и очень душевная девочка, но... Понимаете, подростковый эпатаж, капризы... -- Нормально. Ни при каком раскладе я на нее не рассержусь. Я же понимаю... -- Я приготовлю ужин. Вы можете прийти... не один. Хотите, я кого-нибудь приглашу? -- Не хочу. Приду один, а посторонних нам не надо. Это не светский раут, но продолжение сегодняшней встречи. Опять же еды на каждого больше достанется. Джо очень любил питаться дома, а ведь слыл гурманом... Шучу. Не надо посторонних. И еще. Ваши дела более-менее улажены, однако официальные живые деньги пойдут в домашний бюджет не вдруг, а в положенные календарные сроки. В этом пакете двести тысяч пятисотенными. Это уже не заем, просто подарок. Мне не составило бы труда выдумать историю о долге или взятии на сохран, или о забытой доле в некоем деле, но -- не хочу попусту кривить душой. Дарю от сердца, примите от сердца. Это и вам, и Анне. Откажетесь -- я к вам в гости не приду. Берите же, иначе всем расскажу, что вы тут плакали и некрасиво вытирали нос платком. И еще: сейчас мы с Фа... Джефом подкинем вас к дому, поскольку он завтра занят, а я пока дороги не знаю. Или вы не домой отсюда?.. Разумеется, хотя сквозь сумочку не видно. Домчим быстро и аккуратно, охраняя по дороге. Готовы? Зайти никуда не надо? В умывальник там?.. Тогда берем Джефа, выходим к мотору и поехали. Настал вечер следующего дня. Гек долго думал, во что ему одеться, но дальше белой рубашки без галстука и черной пиджачной пары его фантазии не пошли. Но без галстука он смотрелся неважно, "неустроенно", особенно глупо выглядела гипюровая рубашка... Гек заменил ее на другую, полувоенную цвета хаки, скривился, глядя в зеркало, и снял пиджак, поскольку все равно не собирался брать с собой оружие. Стало гораздо лучше. Но теперь все дело портили отутюженные шерстяные брюки... Гек натянул купленные намедни "ливайсы" -- и все стало на свои места. Тут и ботинки смотрелись как надо, а их Гек менять на что-либо другое не собирался, по "Черному ходу" только в них и можно рассекать без хлопот... ...Анна заявила матери, что не собирается знакомиться ни с каким Лареем, что ни в каком ужине принимать участия не собирается и что она хочет только одного: чтобы ее оставили в покое... Но все же ей стало любопытно: кого это мама ждет с таким волнением... Вернее, мама нервничала, это не походило на радостную взвинченность перед любовным свиданием. Вот и хорошо. Мама говорит, что Ларей -- старинный приятель ее отца. Что-то она никогда не слышала об этом приятеле... Если мама хитрит, то совершенно напрасно, она уже не малышка пяти лет от роду... Анна не любила смотреть телевизор, после аварии охладела к музыке -- почти не слушала ни классики, ни современной эстрады и ни разу с той поры не прикасалась к роялю... Она полюбила перечитывать тайком сказки, слышанные еще в детстве, они помогали забывать о собственном увечье и давали иллюзию мечты: придет, расколдует... А еще Анна увлеклась странным, даже на собственный взгляд, занятием: она могла целыми днями сидеть в своей комнате на втором этаже и наблюдать за улицей в щель от занавески. Если делать это изо дня в день, ни на что не отвлекаясь (главное -- спровадить нянечку в другую комнату), то можно увидеть и понять немало интересного. Так суета и кажущаяся бессмысленность уличной жизни вдруг начинает постепенно приобретать упорядоченность и прозрачность. Вот этот фургончик развозит пиццу и за день проезжает туда и обратно не менее десяти раз. Толстая женщина -- почтальон, работает посменно и развозит письма быстрее других... Высокий полный мужчина в костюме -- как бы невзначай пытается заговаривать с женщинами, обязательно с блондинками в очках, чаще всего спрашивает время, потому что многие из женщин смотрят на запястье и отвечают ему. Но он так делает только в будние дни, по выходным его не бывает... Школьники, полицейские, бродячие собаки -- Анна многое о них знала. Случалось и так, что она не могла стройно объяснить себе что-либо привлекшее ее внимание, это ужасно бесило, как неуловимая соринка в глазу. Особенно если непонятое не забывалось мимолетным эпизодом, а повторялось раз от разу, не становясь от этого яснее... Сегодня она заняла пост в шесть часов, за час до назначенной встречи, а до этого поспала, чтобы сидеть на посту свеженькой и вовремя угадать гостя и понять, что он из себя представляет. Дядька с двумя длинными свертками в левой руке возник неожиданно, словно ниоткуда. Только что улица была фоном, где двигались привычные или нейтральные прохожие и автомобили, а мужчина уже открывает калитку в воротах. Анна не заметила автомобиля, из которого он вышел, или стороны, откуда он подошел. От калитки до входной двери было чуть меньше двадцати метров расстояния по прямой, но зигзаги мощеной дорожки между клумбами удлиняли ее примерно до двадцати пяти метров, Анна хорошо помнила, как отец с рулеткой лично вымерял для мамы все "длинноты и широты" дворика, чтобы она спланировала, где что должно быть посажено и как при этом смотреться. Нечто странное зацепило взгляд девочки, обостренный многими месяцами уличных наблюдений: этот человек двигался как-то не так... Каждым движением рук и ног он подтверждал это впечатление. Анна лихорадочно пыталась в эти короткие секунды разобраться в замеченной необычности, и вдруг музыкальное образование подсказало ей аналог и объяснение: движения мужчины были синкопированы. В целом весь он, с руками, ногами и головой, совершил свой путь от калитки до порога не быстрее и не медленнее, чем многие другие, кто на ее глазах приближался к дому, но вот его промежуточные движения... Нога отрывалась от земли и ступала на землю, то есть совершала весь цикл шага, в обыкновенном темпе, однако в середине она как бы ускорялась быстрее и замедлялась чуть заметнее. Особенно это было заметно при повороте головы, когда мужчина так быстро обернулся на ее окно, что она отшатнулась от неожиданности... Зазвенел колокольчик внизу, мамин голос, не менее звонкий, пропел: "Иду, иду, секундочку!.." "Девчонка подглядывает, значит, ей интересно. Надо ее интерес не упустить. Если головой она в родителей -- с ней можно будет договориться..." Луиза выглядела особенно эффектно в запорошенном мукой фартуке поверх великолепного вечернего платья. Драгоценности и макияж уже были на ней, но на ногах -- Гек засек -- туфли домашние. Но она обязательно наденет парадные, даже Гек со своим малым опытом светского общения в этом не сомневался... -- Боже мой, Стив! Я так надеялась, что вы опоздаете хотя бы на четверть часа! Мой пирог с дичью капризничает, никак не хочет доходить!.. Но проходите же, я прошу меня простить за внешний вид... -- Ну уж нет! Я шел к вам запросто, без фрака и бабочки, а у вас тут целый прием. Это вам и Анне... -- Какая прелесть... О подобных хризантемах я только в книжках и светских журналах читала. Даже Оскар Уайльд испугался бы красить такое чудо... -- Луиза сама деликатно сняла с букетов оберточное покрытие и поставила цветы в заранее приготовленные вазы. Но как только она освободится, вазы необходимо будет заменить, поискать более подходящие -- она была почему-то уверена, что Ларей принесет розы, и подготовилась соответственно. -- Красить? Зачем их красить? -- О, это я так... Жил некогда в Англии гениальный писатель-эстет с экстравагантными причудами... -- Уайльд? Я запомню. А что он написал? -- Многое... "Портрет Дориана Грея", например... Да что же вы стоите? Пожалуйста, располагайтесь где и как хотите, попросту... Еще четверть часа, и я все-все подготовлю. Анна что-то не в духе, но я с ней переговорю и она к нам спустится, я уверена. Еще раз прошу меня извинить за бедлам... -- Еще раз отказано. Но если пообещаете добавку... Запахи у вас из кухни идут -- никаких платков не хватит слюни утирать... Пожалуйста, Луиза, занимайтесь своими делами, а мне наоборот любопытно и желательно успокоиться, осмотреться... Анна, значит, наверху, у себя? -- Да... Она... -- Вы разрешите мне подняться и испросить у нее аудиенции на эти четверть часа? -- Ну... конечно. Я с вами сейчас... -- А можно я сам? -- Хорошо. А я тогда на кухню. Если что -- зовите, я прибегу и вас спасу... Гек постучался. Не дождавшись ответа, постучал еще раз и открыл дверь. Девочка сидела в инвалидной коляске спиной ко входной двери. -- Анна, добрый день. -- Я, по-моему, не разрешала входить. -- Виноват, видимо не расслышал. Здравствуй, говорю. -- Здравствуйте и до свидания. -- Ты хотя бы повернись ко мне. Я человек простой, но и мне это кажется невежливым. -- Кажется -- креститесь. Называть на ты незнакомого человека -- тоже невежливо. -- Анна развернулась, ловко вращая колесами. -- Я повернулась. Довольны? -- Да. -- Теперь ваша очередь. Будьте так любезны, прошу вас, если это вас не затруднит, закройте дверь с той стороны. Гек, никуда не выходя, притворил за собою дверь и в упор поглядел на девочку. -- Ну ты на меня не очень-то волоки. Я тебе что здесь, для этикета прыгаю? Я ведь не просто так, я, понимаешь ли, утешать сюда приехал. Меня твоя мама специально для этого пригласила. -- Вот ее и утешайте. -- Ну а я, по-твоему, что сейчас делаю? Анна, несколько ошеломленная манерами и речами незнакомца, смешалась на секунду, не зная, что сказать в ответ на странную то ли шутку, то ли прикол... -- Вас Леонардо Коррада послал, да? Для душеспасительных сеансов? -- Твой Коррада вафлист и недоносок. Еще не хватало, чтобы я имел к нему хотя бы малейшее отношение. -- Вы его что, не любите? -- Не люблю. Причем заочно. Знаком с его бизнесом понаслышке, а сводить знакомство не собираюсь. Девочка помялась мгновение, но все же спросила: -- А что такое вафлист? -- Гек ойкнул про себя, но слово вылетело, чего уж тут пенять на привычки и их формирующую среду. -- Это такое ругательство, обидное для мужчин. -- Почему именно для мужчин? Как это так может быть? -- Вот и может, если мужчина ведет себя в определенных ситуациях как женщина. -- А что, женщина хуже мужчины, да? Низшее существо? Гек задумался. -- Нет, я бы так не сказал. Однако есть присущие каждому полу нормы и правила, понятия, если хочешь, которых должны придерживаться и мужчины, и женщины. Представь, если бы твоя мама проводила вечера в бильярдной и, попивая пиво, кружку за кружкой, делилась бы похабными анекдотами с приятелями... -- Это чушь, и она невозможна! -- И правильно. Но тем не менее в Бабле бродят туда-сюда целые стада мужчин, для которых это поведение привычно, но тем не менее не делает из них скотов в глазах общественности. -- А в моих -- делает. -- Но ты еще не все человечество. Однако мы отвлеклись. Если человек делает неприемлемые для его социальной среды вещи, то это позорно. Хотя для иного пола, страны или профессии это может быть и не так. -- Так чем же он вафлист, ваш Коррада? -- Он не мой, это во-первых. Во-вторых, я ляпнул не подумав, потому что доказательств моим словам у меня нет. Будь он здесь -- имел бы право призвать меня к ответу за такое. А в-третьих -- это ругательство считается грязным и я был не прав, брякнув его при тебе. Извини и забудь. -- Ну а все-таки, что оно означает? -- То, что мужчина противоестественным и вдобавок изощренным способом исполняет женскую роль в присутствии другого мужчины. Раз-два-три -- харе-харо на этом. Лучше расскажи о себе, а то я все болтаю да болтаю... Анна вновь подобралась и замерла отчужденно. -- Нечего рассказывать. В школе не учусь, в церковь не хожу. -- Так небось и на исповедь не ходишь? -- И на исповедь не хожу, да-а. За это гореть мне вечно в аду, разглядывая надпись. -- Какую еще надпись? -- Книги надо читать, а не газеты со спортом. В переводе с латыни это звучит: "Оставь надежду всяк сюда входящий!" Наверное, с восклицательным знаком. -- Единица с минусом тебе. Кол осиновый в дневник и серые мозговые клетки. -- За что же так страшно? -- За лень и тугодумство. В одной фразе три обалденных ошибки. Не всякий большой спортсмен такого достигнет с одной попытки. -- Ну, во-первых, это фраза не моя... -- Это даже не ошибка, мы ее не считаем. У Вергилия с Данте своя голова была, а у тебя своя должна быть. С чего бы это черти изъяснялись по-латыни? Это что, их родовой язык? -- При чем тут... -- "Оставь надежду..." -- перевод с латыни, ты сказала, условно обозначив реальностью художественное произведение, вроде как задала игру. Так? -- Допустим. -- Логично предположить, что латынь этой фразы -- тоже перевод с некоего всем понятного жаргона, иначе неграмотный дакота и бушмен так и попрутся туда, не оставляя надежды. Логично? -- Странная у вас логика... Но в рамках, гм, игры -- логично. -- Это раз. Второе: данная вывеска вовсе не в аду висит, Анна. Могла бы это и сама понять, без подсказок. -- А где же? В раю, что ли, ей висеть? -- Именно. Соображаешь. Если в рай попал -- все. Финиш. Арфы, яблоки -- и навсегда. Миллион лет пройдет, миллиард -- одно и то же, без перемен и надежды на перемены. Без выхода. -- У вас очень вульгарные представления о радостях рая. Может быть, это непрерывное переживание удовольствия... -- От чего? От жратвы, интеллектуальных свершений, музыки или кайфа по героиновому типу? -- Опять же вульгарно... Ну, допустим, от созерцания престола Господня... -- Без Господа на нем? -- Иногда и с Господом... -- Анну не на шутку заинтересовал диковинный богохульный разговор. Родители ее не были религиозны, но никогда не позволяли себе выпадов против любой из распространенных в мире религий... -- Стало быть, бо2льшую часть вечности праведники будут проводить время в мучительном ожидании, пока их безгрешным взглядам не представится заполненный престол? В то время как всевышнему будет в основном не до них: куда любопытнее играть со своим извечным врагом в живые шахматы, где вместо пешек и ферзей -- человеческие души... Им даже молиться, то есть обращаться с просьбами к богу, за нас, погрязших в страстях и пороках, не положено. Угодник там, простой ли праведник -- протекция, знаешь ли, в раю неуместна... А мучительное ожидание -- это уже не рай... -- Какой глупый разговор у нас получается... -- Дядя Стив... Это мое имя для тебя. -- С каких пор вы попали ко мне в дядюшки? -- А как еще? Придумай сама, коли так, чтобы не слишком официально выходило. Да, это ничего, что я без спроса твою притолоку спиной подпираю? -- Проходите, садитесь в нянечкино кресло, раз ее нет... Ладно, пусть будет дядя Стив, если вам угодно... -- Анна сама не заметила, как развернула коляску к креслу и подкатила поближе. -- А в-третьих? -- Что -- в-третьих? -- Третья моя "ошибка"? -- А... В аду тоже висит табличка, но надпись там иная, чем пересказал этот фармазон Вергилий... -- Да? И какая же там надпись? -- "В бога мы верим". Анна помолчала десяток секунд, совсем сбитая с толку, вдруг поняла и залилась безудержным смехом. Потом она внезапно вспомнила, что в этой жизни ее ничто уже не может радовать, сделала серьезное лицо. И когда победа над собой была почти в руках -- не выдержала, прыснула в ладонь и засмеялась вновь... Дверь осторожно приоткрылась, и Гек увидел обеспокоенную улыбку Луизы. -- Я не помешала?.. У меня все готово, прошу к столу... -- Один момент... Мы с Анной докончим сложнейший философский диспут и идем... За ней последний удар... Ребенок собирается с мыслями. Луиза сама увидела лицо своей дочери, отчетливо поняла, что истерикой и не пахнет, и изумилась. Но, поймав взгляд Ларея, сориентировалась мгновенно. -- Моя плита! Сейчас все сгорит! Жду вас внизу, и не дай бог остынет!.. -- Луиза легко побежала вниз, а Гек, поймав момент, когда Анна наконец отсмеялась, откашлялся. -- Елки-моталки! Ужин готов, а мы к утешениям так и не приступили. Это ты мне, Анна, зубы заговорила средневековой поэзией... Невероятные запахи!. У тебя уже отделяются соки? -- Какие еще соки? -- Желудочные. Анна опять подозрительно зафыркала, полезла в кармашек платья за носовым платком. -- Я не голодна. И вообще не люблю есть... -- Это очень хорошо. Тогда так с нами посиди, за компанию. А за твоей порцией я отечески присмотрю. Лично. Пойдем же скорее, такого острого приступа аппетита я с тюрьмы не испытывал. У меня ощущение, что я готов съесть кресло твоей нянюшки... -- Еще бы, не кто-нибудь -- мама готовила! -- В голосе Анны слышалась явная гордость за маму. -- А вы что, были в тюрьме? -- Увы. И лучше туда не попадать, вот тебе мой совет. Но будто ты не знала?.. -- А... -- Не люблю вспоминать, -- перебил ее Гек, -- но если доведется, а некоторым любопытным очень уж подопрет -- что-нибудь да расскажу. Замечу лишь: если бы не твой гениальный папа, мне бы совсем кисло пришлось. Двинулись? Тебе, наверное, помочь надо? -- Нет, я сама справляюсь. И по лестнице могу, и вон там в углу платформа, видите? Она как лифт работает. Вы идите, я только в туалет скатаю... Уселись в столовой, "по-парадному". По совету Гека Луиза, чтобы не бегать то и дело на кухню, отбросила условности этикета и подала на стол все сразу -- и закуски, и горячее. Гек так аппетитно и споро принялся управляться со всеми видами пищи, что и Анна не выдержала, положила на тарелочку рыбного салата, потом добавила еще -- и пошел пир горой. Присутствовало и вино, белое и красное, неизвестных Геку марок, но он отказался, попросив взамен лимонаду, поскольку привык запивать им проглоченные куски. Луиза пила белое вино и за весь обед одолела едва ли половину бокала. -- ...Дядя Стив, а почему именно коку, а не пепси? Вы их что, различаете? -- Нет, но кока гораздо вкуснее. -- Мама, а Леонардо Коррада -- вафлист и недоносок. -- Анна!.. -- Это моя вина. Я ляпнул глупость, а теперь она меня прикалывает... Анна, мужчина по своей сути куда ближе к животному миру, чем женщина. Но даже мужчинам вульгарность крепко не к лицу. Помни, что я тебе рассказывал о бильярдной. Женщину, кстати, можно оскорбить с такой же силой, как... ну, ты понимаешь. И для этого достаточно сказать ей в лицо, что она вульгарна. Ни одна репутация такого не выдержит, как ни один влюбленный Ромео не вынесет осознания того факта, что его Джульетта коренаста. Девочка засмеялась было, но потом помрачнела. -- Лучше быть вульгарной и коренастой, чем... -- Лучше. Но ни первое, ни второе исправлению не подлежит... Но слушай, мы же договорились, что утешения отложим на чуть попозже... -- Мы ни о чем не договаривались. -- Так давай договоримся немедленно. Попозже такие разговоры, а? -- А есть ли смысл? -- Поищем вместе. Олл райт?.. Анна? -- О`кей... -- Девочка неуверенно улыбнулась. -- А вы не обманете? -- Я никогда не вру, когда мне этого не хочется... Луиза благоразумно помалкивала бо2льшую часть времени, пораженная тем, что происходило на ее глазах: дочь смеялась и свободно разговаривала с посторонним человеком. И кушала с аппетитом, и не капризничала... Ругалась странными словами, но она и до этого сподобилась слышать пару раз от дочери перлы туалетной словесности; как убережешь ребенка, когда у половины городского населения вместо языка -- помойная тряпка... Настала очередь коронного блюда. Гек тяжело вздохнул, уже сытый по уши, но отведал... Как минимум половину большущего пирога с дичью сметал он один и съел бы еще, но женщины безжалостно прикончили остальное. Потом они прервались довольно надолго, обошли дозором все помещения дома, заглянули в подвал-мастерскую, где все осталось нетронутым, как было при жизни Джо, в память о нем... Побродили и во дворике возле клумб, и даже (уже без Анны) забрались на чердак, который так и не успел стать мансардой... Время шло удивительно незаметно, и уже стали сгущаться реденькие сумерки, когда вечер дошел до прощальной чашечки кофе... Недостаток хорошего воспитания, весьма заметный у господина Ларея, нисколько не смущал девочку, а Луизу даже несколько забавлял. При всем при этом он рассуждал как человек трезвый и разумный, и с Анной сумел найти общий язык. Просто удивительно. Как он замечательно ел -- и чавкал, и облизывался... Поесть любит, а к полноте не склонен: шея крепкая, таз узкий, плечищи... И руки, наверное, жесткие и тяжелые, как у неандертальца... -- Уже вечер, а все еще так жарко... Это я вас должна благодарить, Стивен. Встреча прошла великолепно. Заходите к нам, мы будем только рады... -- Хорошо, если так. Я понимаю вежливость, Луиза, но мы с Анной и в самом деле договорились, что я нагряну дней через семь-восемь: за мной должок с утешительным разговором, я обещал... Если, конечно, вы... -- Нисколько не против! Только заранее позвоните, хорошо? -- Само собой... А ладонь у него твердая, но не жесткая. И почти горячая... Всю неделю Гек провел в суперсовременной резиденции Фанта, замаскированной под глухой полуподвал на территории пригородной платной спортплощадки, влачащей запланированное жалкое существование. Его чрезвычайно заинтересовали изыскания Джефа в области создания базы данных по множеству направлений: досье, газетные архивы, карты города, с нанесенными на них транспортными маршрутами, полицейскими участками, опорными базами и т. п., сферы влияний, картотеки автомобильные, картотеки недвижимости, телефонные, дактилоскопические и многое-многое другое. Все это было представлено в электронном виде, на мощнейших компьютерах. Исходные данные были частью украдены у федеральных и городских служб, частью собраны своими силами. Гек в первую очередь озаботился проблемами физической сохранности данных и их секретности, недоступности для недругов и случайных людей. Фант подробно и внятно объяснял. Гек понял не все, но многое и решил на первое время согласиться, принять его устные гарантии как данность. После этого для Джефа начался ад: не менее чем четырнадцать часов в сутки он учил Ларея всему, что тот пожелал изучить. Ларей схватывал стремительно и прочно, но для обучения на его уровне, самом начальном, хватило бы человека с неизмеримо меньшими знаниями и квалификацией, чем Джеф. Однако -- нет, шеф больше никому не доверял по данной теме, видимо, опасался приоткрывать направление своего интереса перед другими людьми. Фант объездил магазины и закупил кучу литературы для начинающих пользователей, как для Ларея, так и для себя, чтобы сподручнее было переводить ему свое понимание на доступный тому уровень... -- ...Деньги -- это не все, Анна. Уж я-то знаю, что говорю. Мало есть на свете такого, что имело бы цену, а мне было бы не по карману. Настолько мало, что мне никому не нужно доказывать свое богатство приобретением погремушек типа вилл и моторов... Кино любишь смотреть? -- Да, конечно. -- Чилли Чейн, скажем, ему положено: кинозвезда, мировая знаменитость -- он обязан выпендриваться перед собратьями по экрану, а мне... Поэтому я выкроил время и переговорил с лучшими врачами страны, от побережья до побережья. Я имею в виду твой случай (Гек здесь далеко не все делал собственноручно, но это было абсолютно неважно, и подробности он опустил)... Тихо! Получив отрицательный результат, не поленился и по телефону связался со штатниками, благо что они тоже по-английски понимают. Потом с Европой... -- И что в итоге? -- Отрицательный результат подтвердился. Современная наука не в силах исправить повреждение. Нервная система жива и в нижней половине тоже, но в каком-то районе позвоночника образовалось нечто вроде обрыва, и срастить его никто в мире не может... -- Надо же, новости какие. Я давно это знаю... А вы, видать, здорово потратились на эту болтовню с заграницей. Спасибо за беспокойство, милый дядюшка! -- Мужчине я бы давно уже подсказал место, куда бы он мог засунуть свою иронию. Тебе лишь намекну, что больше никогда называть меня милым дядюшкой не надо. Дядя Стив. Можешь не повторять вслух -- вижу, что запомнила. Продолжаю. Прежде чем рыдать, вспомни одну из первых фраз моего тебе отчета. "Современная наука не может..." Я ведь поинтересовался перспективами у знающих людей. Там тоже неопределенка: кто говорит "вот-вот, следите за завтрашней прессой", кто говорит, что пройдет не меньше пяти, а то и семи лет, пока дело сдвинется с мертвой точки... Хрен с ним, положим с запасом десять лет. Это значит, что у тебя есть реальный шанс всего через десять лет стать здоровым человеком. -- "Всего через десять лет"! Легко вам говорить, а я не проживу столько. Вы не пробовали, к примеру, ходить в туалет в моем положении? -- Однако же ты делаешь это сама, без посторонней помощи. А один мужик, Ривс, что ли, который Супермена играл, и этого не может. Но живет и надеется. -- И пусть себе надеется. А через десять лет вся моя лучшая половина жизни будет позади, да еще и неизвестно, что тогда будет с современной наукой... -- У тебя есть лучший вариант? -- Может быть, и есть. Какой способ расставания с жизнью самый безболезненный? -- Инфаркт во сне. -- Я имею в виду сознательный уход... -- Глубоко перерезать себе вены на руках и ногах, сидя в горячей ванне. Некоторые предпочитают вешаться. Специалисты говорят, что многих это напоследок возбуждает. Впрочем, я знавал успешных самоубийц, но никто не сумел рассказать толком об ощущениях. -- В ванне... Это для меня не так-то просто... -- Подкупи няню. Тебе сколько лет? -- Четырнадцать, пятнадцатый. -- Через десять лет тебе будет двадцать четыре, на десять меньше, чем сейчас твоей маме. Ты вся в нее на внешность. А она красотка, каких поискать! Вот будет номер: умрешь и не узнаешь, какая она -- любовь. Не обидно? -- Дядя Стив, вы очень жестоки... -- Можешь называть меня на ты. -- Я уж так как-нибудь... -- Поплачь, поплачь, если дальше меня выслушать не хочешь. -- Ах, вы еще не закончили, да? Я внимательно жду продолжения... -- Вот тебе твой платок; ты реви да слушай. Десять лет прошло. Тебя поставили на ноги. Ну посмотри на себя в зеркало: двадцатичетырехлетняя корова Фекла и только. Да. А как же? Образования нет, за фигурой и внешностью не следила, денег зарабатывать не умеешь. Только на живодерню и дорога, и не фиг ждать десяти лет в таком случае... Анна заплакала навзрыд. Гек предполагал подобное и нарочно подобрал момент, когда у няни был выходной, а Луиза поехала в город за покупками, так что некому было вмешиваться в воспитательный процесс... -- Ты мне напоминаешь в данную минуту "умную Эльзу" из твоей детской книжицы, что мы тогда на чердаке нашли. Одно только это мешает мне присесть рядом и разнюниться за компанию... Ты помнишь, о чем там шла речь?.. -- Девочка не отвечала и продолжала громко плакать. -- Не о чем плакать, десять лет еще не прошли, Анна. Ты пока еще красива и относительно образована для своего возраста. А выглядишь гораздо моложе своих лет и рассуждаешь соответственно, как десятилетняя. Как, например, ты собираешься зарабатывать на жизнь? Стыдновато ведь надеяться на одно наследство? -- Шапочки буду вязать и торговать ими на подземных переходах. Что же я еще могу -- рикшей работать? -- Вовсе нет. Но сперва давай разберемся с венами и ванной, а потом уже перейдем к делу и серьезно все обсудим. -- Давайте сразу к делу, а то я от ваших утешений с колесами в окошко выброшусь... -- Хорошо. Итак, ты готова ждать десять лет? -- Да. -- И научиться самостоятельно зарабатывать? -- Хочу. -- И заботиться о фигуре и красоте? -- Это уже мое дело. -- Иными словами -- тоже согласна. Ну и формальное образование? -- Зачем оно? И в свою школу я не вернусь ни за что. -- Еще бы, это как раз понятно... А хочешь, организуем тебе интернат, где вокруг будут дети с точно такими же проблемами? -- Анну передернуло от отвращения. -- Да я лучше умру на месте, чем терпеть жизнь среди калек... -- Вон как! Ты, как я погляжу, очень добрая девочка, не жестокая к несчастным людям, не то что я. Конечно, мало приятного -- белому лебедю быть среди уродов... -- Дядя Стив, не надо так. Я неудачно сказала, и мне противно из-за этого. Просто, если есть возможность жить... иначе, зачем обязательно в резервацию стремиться? Я как представлю себе... -- Когда у тебя все наладится, ты все же вспоминай иногда, что где-то живут люди, которым, в отличие от тебя, даже надеяться не приходится. А они живут... Ну ладно, к делу. Я разузнал, учиться можно заочно, основания у тебя есть. Твоей маме объяснят, что к чему, и она все устроит. Будешь учиться дома. Ты в компьютерах рассекаешь? -- Папа когда-то показывал, но я уже все забыла. А что? -- Так ведь для тебя компьютер -- идеальное решение множества проблем. И он же -- здоровенный кусок хлеба в будущем. Поехали в подвал, посмотрим на наследство твоего предка. Там, как я видел, аж два компьютера стоят. Или этого нельзя? -- Д-да нет, можно... А вы что, разбираетесь в компьютерах? -- Разбираюсь -- очень сильно сказано, но с некоторыми клавишами знаком. Пойдем, если тебе это подойдет -- будем учиться вместе, как два чайника. Порознь, конечно, но параллельно; и еженедельно, скажем, пересекаясь у тебя дома... -- Поехали!.. Щеголяя своими новоприобретенными знаниями, Гек вдребезги раскритиковал один из компьютеров: и видеокарта-то у него дрянь, и "винт" -- двадцать метров прошлого века, и "ДОС" старенькая... На обсуждение второй машины квалификации у Гека не хватило, видно, что это совсем другой этаж, который Фанту по плечу, но отнюдь не ему... -- Вот этот тебе подойдет. Только мы его апгрейдим, приведем в божеский вид. Прежде всего -- монитор. Эту рябь в глазах здоровый мужик долго не выдержит, не то что маленькая девочка. -- Я, между прочим, уже девушка и не маленькая. И даже в этом проблемы каждый месяц! Фу... -- А невинным девушкам еще опаснее глядеть в эту моргающую задницу. Как твой папа выносил? -- Дядя Стив, про какую рябь вы говорите?.. Гек осекся. Почему-то кроме него никто не хотел замечать утомительного мерцания компьютерных и телевизионных экранов и ламп дневного света. Может, у него с глазами что-нибудь не в порядке? Надо будет обязательно у окулиста провериться. -- Неважно. А вот был я в лаборатории одного парня, так у него и экран больше, и... изображение лучше. (Гек сразу выделил два монитора в хозяйстве у Фанта, которые если и мерцали, то вполне терпимо, не раздражая глаз. И Фант, слегка удивленный прыткой проницательностью шефа, объяснил ему, что "стекла" -- последний писк, частота какой-то развертки -- 85 чего-то там, герц, что ли...) Монитор заменим, карточку соответственно. Мозгов -- восемь метров... да чего стесняться -- шестнадцать засадим! Диск -- сто семьдесят, саунд-бластер вживим, колонки, вот тогда дело пойдет. И процессор трешечку, плюс арифметика, это обязательно. Флопы косые, из софта пока -- дос и винды, я только с ними знаком, и то слабо... Говорят, еще компьютерные компакт-диски появились, но я только слышал, а видеть не доводилось... И обязательно модем, самый крутой, почти на десять килободов. Он тебе очень понадобится. -- Зачем? И я ничего не понимаю в этой тарабарщине. Папа тоже частенько нес какую-то ахинею на непонятном языке. -- Эх, Анна! Этому как раз научиться проще всего... Что значит зачем? Модем -- сила, это и связь, и общение, и обмен деловой информацией. Поймешь компьютер -- перед тобой мир откроется, не чета телевизору... И ты спокойно, свободно и с интересом обретешь любимое дело, да еще приличные деньги будешь с этого выколачивать. Программисты и разработчики хорошо получают, а работают -- головой, а не педалями. Или у тебя иные варианты есть? -- Нет, пожалуй, с ваших слов все это выглядит очень привлекательно... Вы меня будете учить? -- Да. А ты меня. Сбор -- раз в неделю у тебя. Первое занятие -- прямо сейчас. Олл райт? -- О`кей!.. Бежали дни, недели, месяцы... Гек исправно бывал у Малоунов примерно раз в неделю, тщательно конспирируя свои визиты даже от своих ближних: ему не хотелось, чтобы кто-то мог точно вычислить его появление в определенном месте. Знали о встречах Анна и Луиза, но с этим риском приходилось мириться... Гек, пожалуй, был поспособнее в компьютерной науке, а у Анны было гораздо больше времени, поэтому они прогрессировали примерно с равной интенсивностью и им было интересно общаться... Дело было глубокой осенью. Однажды Гек и Анна, обложившись горой дискет, сидели, как обычно, возле компьютера и возились с новой версией "си-борланда", как вдруг Гек внезапно сообразил, что сегодня пятое мая, день рождения Вика Кессела, а он обещал заехать на торжество. К тридцати трем годам Вик заметно продвинулся, и Гек решил лишний раз поддержать его своим присутствием, чтобы остальные ребята, типа Сторожа и Малыша, не очень хватали его за шиворот. Парень верный, и надежная рука никогда не помешает... Гек наскоро попрощался и покинул дом Малоунов, а Луиза и Анна, мама и дочь, остались посидеть на кухне и попить кофе с птифурами. -- Мама, знаешь, все-таки дядя Стив такой странный... -- Что ты имеешь в виду, доча? -- Ты ведь видишь, что мы с ним парочка юзеров, компьютерных любителей. Это накладывает свой отпечаток на многое. Я стала себя ловить на том, что у меня и язык и ассоциации тесно стали связаны с этим миром. Так вот, он напоминает мне одну операционную систему, им очень любимую... -- Ты вся в отца. Мне, например, в жизни не понять, что такое операционная система, или какой-то винчестер... -- Это не так важно, мама. Что касается системы, то она позволяет решать одновременно целый ряд задач: распечатывать, таблицу набирать, "мыло" варить и так далее. Вот и дядя Стивен такой же устойчиво-закрытый: для каждого человека или дела у него выделен как бы отдельный фолдер, папка с тесемочками. Заклинило с ней -- он папочку закрыл, что-то шредернул, остальная система работает как ни в чем не бывало и перезагрузки не требует. С ним общаться легко и интересно, но кто он, что он, чем живет и дышит, помимо нас, чем занимается -- я лично не понимаю. И вообще -- что ему от нас надо, я ведь тоже не знаю. Может быть, он за тобой ухаживает? -- Нет, Анна, не ухаживает. И я его не понимаю в чем-то, но ничего плохого он нам не делал, выгоды же от нас ждать... Он только помогал, и весьма существенно... -- А папа ему тоже много помогал!.. Луиза горько задумалась. Однажды днем, когда Анна неожиданно приболела и к приходу Ларея спала у себя крепким сном, он согласился выпить чашечку кофе с Луизой. Они говорили, о чем -- она уже не помнила... Потом вдруг все как-то так получилось... Наверное, она сама виновата, что Ларей превратно истолковал ее слова... И не нашлось никаких сил даже для малейшего сопротивления... Она до сих пор не понимает, как это произошло, ведь до того дня она была абсолютно верна Джози и не знала другого мужчины... Но их связь, начавшись так стремительно, практически прервалась после второго или третьего раза. Так глупо... Однажды она, не вполне владея собой, назвала его Джози... И все. Были еще две неудачные попытки, но Ларей явно к ней охладел как к женщине, у него ничего не получалось. С тех пор их отношения оставались вполне дружескими, но не более того. (Гек тоже помнил тот момент. Тень Малоуна легла между ними, и Гек ничего с собой поделать уже не мог, эрекция ему не подчинялась. Он и сам не ожидал от себя эдакой мягкотелой чувствительности, но что случилось -- то случилось. Пришлось со вздохом и с философским смирением вернуться к привычному -- к рынку профессионального сексобслуживания.) Потеря к потере, беда к беде. Только все наладилось -- материально и с Анной -- вновь утрата: погиб Леонардо Коррада, покончил жизнь самоубийством. Жизнь так несправедлива: даже здесь пришлось плакать одной, ни Анна, ни Ларей не пожелали разделить ее горя. Сколько сил пришлось им всем затратить, чтобы похоронить Учителя в достойном месте, с соблюдением всех приличий... Она и сейчас дважды в месяц его навещает... -- Ну, не ухаживает -- ему же хуже. Ты у нас красавица из красавиц!.. Мама, я давно хотела с тобой кое о чем поговорить... Обещай, что не отмахнешься и не рассердишься? -- А о чем? -- Нет, обещай! -- Ну хорошо... Но это несколько странно... О чем же ты хотела поговорить? -- Мама, я уже не маленькая девочка и все-все понимаю. И еще я очень люблю тебя и нашего папу. Больше всех на свете... Короче говоря, если ты захочешь вновь выйти замуж, я не рассержусь и препятствовать не стану... -- Анна, что ты несешь! Я не думаю ни о каком замужестве. Как ты только могла под... -- Мама! Ты обещала не сердиться и не отмахиваться. Ты совсем молодая, рядом со мною -- как старшая сестра. Что же теперь -- ты всю жизнь папу оплакивать будешь? Для нас с тобой, для нашей памяти он ведь все равно живой. Но твоя жизнь на этом не заканчивается. -- Тебе хочется, чтобы у нас в доме был папа? Ты это имеешь в виду, доча? -- Не говори глупостей. Мне не нужен новый папа, или отчим, как он там называется, я хочу, чтобы ты была счастлива. -- Я и так счастлива, я ведь не одна, а мы с тобой вдвоем. -- И тем не менее. Пойми, я ведь тебя замуж не гоню. Через год, или через три, встретишь человека -- меня не бойся, я все приму как надо. -- Ладно, я буду иметь в виду. -- Луиза примирительно улыбнулась и погладила Анну по голове, как несмышленыша, не ведающего, что говорит. Анна возмущенно тряхнула короткими кудрями (волосы у нее вились, в отличие от матери) и даже откатилась с креслом в сторону. -- Я же абсолютно серьезно говорю и в полном рассудке. Все тебе кажется, что я сюсенька с куколками. А я, между прочим, уже дело делаю, у меня счет в банке и деньги на нем. -- Боже! Откуда? Дядя Стив подарил? -- Вовсе нет! Хотя, твоя правда, немного помог. Мы с ним сварганили от моего имени на открытый конкурс программу по конвертации электронных таблиц, и она заняла второе место. Приз -- две тысячи, от своей половины дядя Стив отказался в мою пользу. А счет я сама открыла, не выходя из дому. Мы же к сети подключены, все исключительно просто. Я тебе попозже рассказать хотела, сюрприз сделать, но к разговору пришлось... -- Ну ты у меня умница! Но имей в виду -- в деньгах мы не нуждаемся, материально мы хорошо обеспечены. -- Но я и сама хочу уметь зарабатывать. И буду уметь. Так что я совсем не маленькая, а очень даже большая... -- Анна подъехала к матери поближе и уткнулась ей носом в плечо. Луиза подозрительно шмыгнула носом, но удержалась. -- Пойду еще кофе сварю. Кошмар -- всю ночь потом будет не уснуть... -- Мам!.. -- Да, дорогая? -- Но кое-какие условия я все же тебе хочу поставить... Ну, если ты захочешь выйти замуж... Ну, если вдруг такое случится... Ты слушаешь меня?.. -- Да-да, говори, я готовлю, но слушаю. -- Он не должен меня удочерять. Я была и буду Анна Малоун, пока сама замуж не выйду. -- Ради бога, конечно, кто тебя заставит? -- Ты должна всегда помнить и любить папу. -- Ну уж здесь мне твоих подсказок не требуется! Он и ты -- всегда во мне и со мною. -- И это не должен быть дядя Стив, господин Ларей. -- Естественно. С чего бы я вдруг... А может быть, ты сама за него замуж собралась? -- Побойся бога, мама, если ты в него веришь. Дядя Стив? О, нет. Лучше я в горячую ванну, чтобы кровь не свернулась... -- Кровь? О чем ты говоришь, какая кровь? -- Это я так, думаю, наполовину вслух, а наполовину про себя. Нет, я выйду замуж только за человека, которого можно любить и которого я полюблю... И который меня полюбит... -- докончила упавшим голосом Анна... Как ни старался Гек, а до конца отойти от дел, связанных со своими бабилонскими соратниками, он все же не смог. Всплывали проблемы, по которым то Арбуз, то Гнедые настойчиво просили его совета и помощи, особенно когда речь заходила о взаимоотношениях с периферией, где им иной раз не хватало собственного авторитета для эффективного решения проблем... Кроме того, Фант и Блондин постоянно держали его в курсе относительно расклада в бабилонских бандах, что тоже порой провоцировало его высочайшее вмешательство в конфликты... Погиб Китаец. В начале осени Гек объявил "своим" сбор, но не в "Коготке", а за городом, на вилле у Пера Гнедого. Китаец сидел среди всех и не ведал худого, по крайней мере так скоро. Народ недоумевал, потому что никому не объясняли, зачем Ларей собрал их, по какому поводу... Блондин бы мог поделиться своими догадками, но категорически не хотел этого делать. Из бильярдной вынесли оба стола, понатаскали кресел вдоль стен, а у одной из них поставили стул, где, как предполагалось, сядет Ларей лицом к остальным... Но вот он вошел, общим для всех кивком поздоровался и тоже уселся в кресло на первом ряду. -- Китаец. -- Да, здесь я. -- Это твой стул, сядь туда. -- Хорошо... А в чем дело? -- Голос у Китайца внезапно осип. -- Люди рассказывают, что тебе понравился кокаин? -- Неправда, я наркотой не торгую, забоженный буду! -- И никогда не нюхаешь?.. -- Тишина стояла мертвая. Сторож и Малыш знали, что Китаец "балуется", и не так редко. Сторож подозревал, что не только нюхает, но и прикрывает за бабки курьеров-латиносов, хотя и не имел доказательств. Они были у Блондина, а через него и у Гека: агентурный стук и фотки -- Лима-Сантос в аэропорту, Лима-Сантос в ночном кабаке с Китайцем, Китаец скривился над кулаком, Китаец с трубочкой "на дорожке"... -- Был грех. Черт попутал, Ларей! Сорвался, как пацан. Но это уже в прошлом. -- Завязать уже успел, что ли? -- Намертво. -- Давно ли? -- Позавчера. -- Китаец врал, он еще с утра принял "швырок" для бодрости, но побоялся признаться. В то же время и "откатывать" завязку на более ранний срок было боязно, а ну как уличит во вранье, кто и насколько ему настучал, поди узнай? Ларей поднял пистолет -- откуда успел, только что с пустыми руками сидел?.. -- и выстрелил, не вставая с места. Пуля аккуратно пробила лоб и оставила в стене дырку, окруженную маленьким нимбом, составленным каплями мозгов и крови, брызнувших из растерзанного затылка. Тело бедного Китайца завалилось в одну сторону, а стул в другую. Выстрел прозвучал в сравнительно небольшом по объему помещении, у всех заложило уши на секунды... -- Малыш, ты удивлен? -- Не знаю, еще не разобрался... -- И в чем же ты не разобрался? -- Малыш понял, что дальше играть в дурака не следует, друга этим уже не воротишь, а Ларей сегодня совсем уже в Кромешника кренится, "не в настроении", как это про него говорится в народе... Но и врать не стоит... -- В себе. Кореш ведь он мой был, жалко все же... -- Поди туда, пройдись по всем карманам, добычу вот сюда, -- Гек ткнул пальцем в свободное кресло. Малыш безропотно выгрузился из кресла, подошел к стене, встал возле трупа на колени (между лопатками металось гибельное ожидание пули, но он боялся оглянуться), перекатил его на спину и начал шарить по карманам брюк, жилета и пиджака... Через несколько минут на сиденье кресла лежала горка личных вещей покойного, включая бумажник и перочинный нож, но главное же, ради чего и затевался обыск, -- стеклянная трубочка с пробочкой, наполовину заполненная белым кристаллическим порошком. -- Все понятно, -- прогудел Арбуз. -- Нехорошо божиться по фуфлу. Заслужил -- получи. -- Погоди, Эл, может, это как раз я ошибся... Может, там просто героин, а я погорячился? Кто-нибудь -- гляньте, что у него там сидит в трубочке? Среди зрителей возникла невидимая и неслышимая паника: Ларей шутки произносит -- похоже, однократной крови ему мало... Кто следующий? Кто на вкус или по "запаху" распознает предназначение порошка? Живых наркоманов в помещении не оставалось, это точно, но как "пахнет" кокаин -- многие имели представление, только вот чем объяснить свою осведомленность?.. -- Нетрудно, дайте мне... Фант, как всегда, полез прикрывать чужие жопы. Храбрец!.. Ох, терпит его Ларей, терпит, за что, спрашивается? Нас с братом давно бы на луну услал за такой же выхилеж, а этому все с рук сходит... Ну а жмура в утиль сдать -- вот тут уже Пер Гнедой. И ремонт стены -- за свой счет, а как же, закон гостеприимства!.. Фант отчпокнул пробку, послюнявил мизинец, заткнул им отверстие и чуточку встряхнул. На кончике мизинца прилипло несколько крупинок. Фант лизнул, покатал языком, кивнул. -- Он, родимый, с малолетки помню, пробовал пару раз. Его ни с чем не спутаешь. Шеф, это "антрацит", точно. -- Верю. Сомневается кто?.. Маловеров не оказалось. -- Фант, верни вещи на место, осторожнее, ручки не испачкай... Малыш, помой свои и можешь сесть, где сидел... Пер, хотел я тебя об одной услуге попросить, но... -- Я понял, все чисто упрячем... -- Заткнись, пожалуйста, не сбивай с мысли... Но Фант, как я понял, лучше тебя с задачей справится, ты только мешок полиэтиленовый ему одолжи из своих запасов, чтобы он обивку в моторе не попачкал... Ты согласен, Джеффри? -- Фант потерянно кивнул. -- Чего-чего? Я не расслышал? -- Все сделаю как надо... Ларей... -- Гек с кроткой усмешкой выжидательно продолжал на него смотреть. -- Извини меня, Ларей... -- Наглых -- бог простит. Малыш, озаботься, чтобы его дело не стояло, а через недельку обсудим. Если ни у кого нет вопросов -- всем привет на дорогу... Что тебе? -- Малыш двухметровой громадиной стоял перед ним, хмурый и оробелый... -- Хочу Фанту помочь, проводить в последний путь... -- Действуй. Э-э, там никого не трогать, он в это дело практически никого не посвящал из своих людей, некого карать. Знакомься, осваивайся, а подробнее -- через неделю, как договорились. Лиму-Сантоса знаешь, наверное?.. Вот, не ищи его, с сегодняшнего дня -- бесполезно.

Глава 14

Холодно Зиме, Куда бы ни шла она -- Всюду снег и лед. Как-то, во время разговора за чашечкой кофе, затронув случайно имя Леонардо Коррады, Луиза принялась вдруг убеждать Гека, что ему непременно следует познакомиться с учением Мастера, светлейшего ученого современности. -- Нет-нет, Луиза, это для меня чужая жвачка. У меня слишком много неотложных дел и забот, чтобы по своей воле тратить деньги на посторонние идеи. Я никогда не видел вашего Корраду, знать его не желаю и в этом смысле согласен до конца дней пребывать в невежестве. У вас свои знакомства, у меня свои... В тот день Гек был уверен, что говорит искренне, но буквально через неделю Фант представил ему бумаги, из которых явствовало, что Луиза не оставила финансовым вниманием фонд Коррады и уже переслала туда, из обновленного Геком состояния, не менее двенадцати тысяч талеров. А ведь обещала... Гек заранее знал, что "устный договор" о выплате долга тихо скончается в памяти Луизы -- таковы женщины, но кормить и дальше неведомого фармазона он не собирался. Когда его личные знакомые находятся под неучтенной степенью чужого влияния... Еще через месяц Гек убедился, что Коррада хоть и пресветел, но не бессеребреник, доит паству регулярно и мощно, не делая скидки и для учеников. Пришлось почитать его труды и послушать (он еще и музицировал!), окольным путем заказать в Президентской Академии рецензии специалистов на его научные и художественные произведения. Сам Гек не многое понял в дебрях рассуждений, к тому же изложенных на специальной фене, но это не помешало ему вынести внутренний вердикт: "Сучара!" Его учение, по мнению недругов-коллег, являлось прихотливым коктейлем из фрейдовского психоанализа, восточных дзен-мотивов и, весьма вероятно, последствий тяжелой психологической травмы, в юности или детстве полученной им от женщин, может быть от матери. Публичные психокоррекционные сеансы семейных пар, так им любимые, почти всегда имели в резюме сквозной вывод: "То, что вы говорите и думаете о любви, детях, родителях и друг о друге, -- болезненная ложь". Стало быть, проблема нуждается в адекватной оценке и корректировке. А адекватна она или нет, может оценить только зрелая, знающая и непредубежденная личность, то есть -- он, Коррада. Или его ученики, если их суждения идут в правильном русле разработанного им учения. Ну а правильность русла... Кем она определяется при жизни основателя?.. Гек отдал приказ Фанту и Блондину и дал им срок -- месяц. За это время ребята смогли бы сделать гораздо больше, чем требовалось, но Ларей особо настаивал на скрытности всех операций. Так, домушник по кличке Клей, работал даже не от Блондина, а от Ушастого, получая инструкции от него (а Ушастому все объяснил Блондин, а тому -- некоторые технические детали -- Фант). Через месяц Гек положил себе неделю на тщательное изучение собранного материала, прожил ее с пользой и наконец позвонил Корраде (из телефона-автомата в пригороде, где тот проживал). Главная тонкость заключалась в том, чтобы попасть к Корраде без посредников и свидетелей и в воскресенье, когда дома нет ни слуг, ни знакомых (Коррада изредка принимал на дому, а жил один, на трех этажах небольшого, но роскошного дома). Фант дело знал, и Гек успешно сослался в телефонном разговоре на нужные рекомендации. Никто не встречал Гека при входе, дверь автоматически отщелкнула запоры после переговоров по домофону, и Гек поднялся, следуя приглашению, на второй этаж, где находился кабинет Коррады. Гек понимающе ухмыльнулся про себя: пришлось постучать в дверь, что уже настраивало посетителя на нужный просительский лад... Короткая и энергичная дробь, и дверь распахнулась, едва ли не опередив приглашающее "войдите". Мужчина в темно-серой пиджачной паре легко и без паузы вступил в кабинет и чуть хрипловатым голосом произнес: "Добрый вечер, господин Коррада". Все движения у него были уверенны, но несколько резковаты, что указывало на внутреннее напряжение, волнение. Росту он был выше среднего, широкоплечий, лет сорока пяти, может и больше, без брюшка поверх ремня, с малоподвижными чертами овального лица. Глаза... Корраде случалось, и не раз, наблюдать подобные взгляды у людей со сверхидеями, разумно было предположить возможность параноидальных мотивов в образе мыслей и у этого любопытного незнакомца. Что может быть и хорошо, и плохо, если рассматривать долгосрочную перспективу клиентских взаимоотношений. Леонардо Коррада был слишком опытен и умен, чтобы торопиться изображать роль гостеприимного хозяина: посетитель должен проявить инициативу в дальнейшем общении и чуть побольше раскрыться, ее проявляя, поэтому Коррада чуть склонил голову в ответном приветствии и в упор поглядел на посетителя: -- Здравствуйте... -- Его бесстрастный взгляд ничем не смутил вошедшего. -- Вы Леонардо Коррада? Коррада молча кивнул. Его развеселила дилетантская контрпопытка незнакомца переломить ситуацию, и он решил чуть потянуть неопределенность, продолжая молчать. Еще кусочек информации: клиент явно из породы руководителей, любит доминировать. Это ничего, при соответствующих условиях именно из них получаются наиболее преданные и послушные последователи... Часы на руке необычные и, по-видимому, очень дорогие... -- А я -- Калоджеро Виццини. Из этнических итальянцев, как, по-видимому, и вы... -- Не имеет значения, тем более что я урожденный бабилот. Итак, вы здесь. Я Коррада, и я готов вас выслушать. -- Но может быть, сначала договоримся об оплате? -- Это весомо. Однако я хотел бы выяснить предмет нашей встречи, ибо от этого зависит уровень и форма оплаты и сама необходимость принимать ее и давать. Я согласился принять вас в неурочное время, и первые минуты разговора определят судьбу последующих. -- У меня проблемы... Я несколько растерялся, как ни странно, и не могу научно их сформулировать, хотя и понимаю, что время -- деньги. Ну... вот так... -- Вы полагаете, что "вот так", без ничего и за один визит я смогу решить ваши проблемы? Увольте, я не господь бог. К тому же, господин Виццини... -- Можете называть меня Джерри, я для этого достаточно американизирован... -- Хорошо, Джерри, но постарайтесь впредь меня не перебивать. К тому же за всю свою жизнь мне ни разу не удалось решить ни одной проблемы за кого бы то ни было. Моя задача гораздо серьезнее: я учу людей самостоятельно решать собственные проблемы, а самое-то главное -- правильно их распознавать. Вы понимаете?.. Так что боюсь вас разочаровать, но у меня нет ни кольца с философским камнем, ни пузырька с панацеей, которыми бы я мог воспользоваться для решения ваших проблем... Гек молча ждал продолжения, хотя структура беседы требовала его реплики, причем выполненной в форме оправданий, типа "да я вовсе и не предполагал, что вы вот так, сразу...". Чувствовалось, что мужичок очень умен и властолюбив. Но в то же время и странным образом обаятелен. Его манеры, ясный и спокойный взгляд, твердая полуулыбка -- все это нравилось Геку и не вызывало того раздражения, к которому Гек заочно привык, думая о Корраде. -- ...Так вы еще не разочаровались во мне? -- Отнюдь. -- Тогда начнем, пожалуй, с яйца, как говаривали во время оно наши общие предки... Воскресный вечер -- достаточное основание для удвоенной оплаты, но ординарная основа ее -- пусть будет как за обычный прием. Одна тысяча талеров за то время визита, которое мне представится необходимым. -- Айн момент, сейчас же и достану. -- В конце визита, Джерри. Такие уж здесь правила. Теперь расскажите о себе то, что считаете нужным, и в произвольном порядке. Вы руководите фирмой? "Во шурует, змей! Вопроса-то два! Простенько так дает развилку из двух дорог, чтобы увидеть, по какой я пойду, по своей или по его..." -- Руковожу, действительно. А как вы догадались? -- Не догадался, увидел. Есть разница, вы не находите? Расскажите о своей фирме. Имена и коммерческие секреты можете опустить, они не обязательны здесь. Итак, что это за фирма и кто вы в ней? Гек заколебался. Ну а в сущности, почему бы и нет? Мужик, Коррада этот, отнюдь не дурак и в людях разбирается. Надо попробовать... -- Фирма большая, многопрофильная и с множеством филиалов. И чем мы только не занимаемся... Вам что, перечислять все виды деятельности? -- Вовсе нет, расскажите об основных. -- Ну, во-первых, это комплекс платных услуг для торговых точек, фирм и мелких производителей, как в Бабилоне, так и в других городах. Это основа, с которой фирма начиналась. Тут и охрана, и информационное обеспечение и консультации... Обслуживание развлекательных центров, помощь в заключении коллективных трудовых договоров для работников порта, профсоюза транспортных рабочих и некоторых других. Что еще... Внесудебная арбитражная деятельность, предоставление срочных беззалоговых кредитов... Да, вот еще важная отрасль в последние годы возникла: мы осуществляем экстренную поставку предметов первой необходимости в труднодоступные, с тяжелыми климатическими условиями, зоны проживания, там же помогаем налаживать производственные площадки. Там же, выборочно, помогаем осуществлять социальную и правовую адаптацию перспективной молодежи. Добыча полезных ископаемых по вахтовому методу, плюс их экспорт. Вот примерно... Ну еще много всего, долго перечислять. Присматриваемся к банкам, к фондовому рынку, отечественному и зарубежному... Контачим с местным Голливудом... -- И всей этой махиной вы руководите? Судя по вашим словам, фирма огромная, но я никогда не слыхал о вас в средствах массовой информации... -- На то есть свои причины. Это не совсем фирма, а скорее конгломерат практически самостоятельных производственных единиц и общественных организаций, с общей стратегией и общим фондом развития. И я, в строгом смысле этого слова, не руковожу "этой махиной". Моя задача -- именно двигать стратегию, а также анализировать дальнейшие перспективы развития и согласно этому определять сферы инвестиций соответствующего фонда. Что же касается известности, то я не гоняюсь за ней и редко, а точнее никогда не появляюсь в свете. Для этого есть заместители и руководители филиалов. Меня и так знает гораздо больше народу, чем мне бы хотелось. Вы же сами видите, что вокруг творится. Так что еще подумаешь, прежде чем славы добиваться и привлекать внимание всяких психов... "Джерри" разговорился, вот главный промежуточный результат. Способ прост, но действенен: найди интересную тему, и лед будет сломан... "Поспешай медленно" -- учили римляне, и так ли уж важно узнать в первый визит, как его зовут на самом деле? -- Разумно, хотя есть люди, которым нравится другой способ жить. Человеки так отличаются друг от друга... Ваша фирма устойчива? Я имею в виду -- вы отделяете свои проблемы от финансово-производственных проблем вашего конгломерата? -- Если вы о деньгах, то наш бюджет всегда положителен. Прибыли растут, филиалы плодятся... -- Что вы, Джерри, речь вовсе не о деньгах как таковых... Задам вопрос иначе: насколько успешно вы осуществляете свои функции, те, о которых вы мне сказали? Гек задумчиво погрыз ноготь на большом пальце. -- Я понял. Тут как раз и сидит одна из проблем. Я не знаю -- вот мой ответ. Мы всегда с деньгами, мы успешно противостоим конкурентам, растем, прогрессируем вместе с обществом и так далее... Но у меня нет ни малейшего представления, куда нам двигаться дальше. И зачем? И для чего мне все это нужно, лично мне?.. Коррада удовлетворенно пододвинул к себе ящичек красного дерева и вынул оттуда сигару. Теперь важно всей душой настроиться на волну собеседника, попытаться понять его, не обнажая при этом свое личное, не имеющее отношение к хрупкому процессу рождающегося контакта. -- Ищете смысл жизни? -- Хотя бы. -- В наше время такой поиск -- редкость. Все больше за деньгами гоняются. -- Я свои нашел. Но деньги, увы, не сумели стать по-настоящему всеобщим эквивалентом... для тех, кто ищет смысл всемирного и личного бытия. -- У вас нет семьи? -- Нет. Ни сверху, ни снизу. -- А сколько вам лет? -- Моложе вас. Какое это имеет значение? -- Любое знание имеет свое значение. В молодости, по всей вероятности, вы не чурались спорта? Да и сейчас форму поддерживаете, без жира, без красного носа... -- Занимаюсь для себя и только. Но ежедневно, интенсивно, минимум по часу. -- Вопрос не праздный, Джерри, и ответ на него весьма хорош. Мышцы одрябнут, если их неукоснительно не тренировать, это скучная правда, известная всем. Но ведь то же касается любых других способностей, включая интеллектуальные, творческие, ремесленные. -- Такая же банальная истина, господин Коррада. -- Зовите меня профессор. Так гораздо короче, в меру официально и чистая правда при этом... Банальность не всегда бесполезна. Но вернемся к нашим мышцам. Я каждый вечер перед сном не менее двадцати минут размышляю о смерти. Вы пробовали о ней думать? -- Не доводилось, -- почему-то соврал Гек. -- Смею вас уверить, что подобные двадцатиминутные экзерсисы на сон грядущий сильно продвинули бы вас в поисках вашего философского камня... Или свели бы с ума... Нет-нет, помолчите пожалуйста, очень вас прошу... Как бы ни хотелось вам вставить реплику или фразу -- перетерпите, проглотите ее, иначе волшебство мысли разрушится безвозвратно, если иметь в виду сегодняшний вечер... Я, вы правильно заметили, постарше вас. И как человек привычный, человек науки и человек зрелый -- попробую думать и переживать вместе с вами, размышляя при этом вслух. Вы спокойно сидите в кресле напротив, слушаете меня, слушаете себя... Уверен, у нас получится нечто... Теперь мы оба замолкаем на несколько минут, пока сигара моя не докурится, и думаем о теме предстоящей беседы -- Госпоже Смерти, венчающей все... Верите ли вы в Бога? Возможно, отвечу я за вас, не очень-то рискуя ошибиться. Впрочем, вы можете быть глубоким атеистом или не менее убежденным фанатиком одной из конфессий, не так это важно. Все боятся смерти. Как это так -- жил, жил, а вдруг меня нет. Вообще нет на белом свете. Дождь стекает по грязным водосточным трубам, звенят комары, восходит заря, дети покупают поп-корн -- а меня... нет. Я умру, умру, умру, умру... Повторите два десятка раз эту мысль, прочувствуйте ее про себя, и где бы вы ни были в этот миг, в поезде электрички, в постели, на юбилее друга -- вам станет страшно. И страшно не простым испугом, как бывает, когда вас бьют, разоряют, или обвиняют в грабеже... Нет, этот страх сильнее безденежья и опьянения, ибо вместе с ним приходит Одиночество, Тоска, Безысходность, Отчаяние, Обязательность Грядущего. И что толку, что после тебя останутся дети, нетленные произведения искусства, созданные твоим гением, добрая память и весь остальной мир в придачу. Ты умрешь, а глупый телесериал будет жить и плодиться на годы вперед, и ты не узнаешь, что будет в семьсот какой-то серии... Ты можешь быть как угодно велик, славен и любим потомками, но даже всемирный траур по тебе почти никого не заставит отказаться от привычного ужина или совместного сопения под одеялом... Коррада ронял негромкие слова, и они медленно кружились по кабинету, подобно колдовским снежинкам самой вечности. Гек то жадно вслушивался в них, то уносился своими мыслями в далекое нечто. Да, это его мысли, но они новые, рожденные только что... Нет, они всегда были с ним, а ныне озвучены посторонними губами и языком... ...Жизнь... Как она коротка и несправедлива, когда бо2льшая часть ее позади. Ты с некоторым удовлетворением провожаешь в последний путь своих знакомых: сегодня он, а вовсе не ты... А твоя очередь еще не скоро, если вообще... Да нет, и твой черед наступит непременно. Наступит, очнись и пойми это. И ужаснись. Твой ужас тоже не вечен, он умрет вместе с тобой. А мир останется. И само слово "останется" теряет всякий смысл для тебя, потому что -- все. Ничего не узнаешь... Ты даже не поймешь, что умер, поскольку тебя нет. Хорошо фанатикам, уж они-то надеются на гурий, или Армагеддон, или на райские кущи... На худой конец -- на вечные муки потустороннего бытия... Неправда, они так же боятся смерти и в глубине души сомневаются в бесконечности собственного сознания... Смотрите, вон в том кресле сидит юноша, ему еще нет и двадцати. Он полон сил, юности и замыслов, мы с вами для него чахлые старики. Он мечтает... О будущем, о жизни... Он видит себя рок-звездой, президентом планеты, великим режиссером, мультимиллиардером... Но давайте поможем ему: когда он расплывется в улыбке, мысленно пожиная очередную порцию всемирного восхищения, спросим его -- что дальше? Улыбка его чуть затуманивается, но ненадолго, он мечтает следующую порцию грез... А дальше? А еще дальше, дружок?.. Обратите внимание, улыбка погасла, ибо даже в мечтах он подходит к тому порогу, за которым счастье кончается вместе с ним. Мы поможем ему еще: пусть он обретет вечную молодость и всемогущество бога. Но взамен ударим его все тем же проклятым вопросом: а что дальше?.. Нет, сорвалось... Он мотает головой и бормочет, что все это очень далеко и нет смысла думать сегодня... Бедняга. Его очередь тоже грянет -- и размышлять, и умирать. Почему-то считается, что философское лобзание длиннокосой девы -- удел стариков. Но ведь старость и без того непроста для осмысления, не слишком ли много мрака морозит твои седины на склоне жизни? Старость -- печальный попутчик, но немногие реально мечтают ее избежать, потому что быть, быть, грустить, дышать, "глотать" инсулин... Но жить, ощущать пространство и время, которые неумолимо и безжалостно толкают нас в оглушительное ничто... В юности я увлекался идеями реинкарнации, но что толку барахтаться в круговороте превращений, если мое последующее "я" не помнит предыдущих?.. Коррада говорил, и магия его таланта обволакивала, размягчала защитные барьеры сознания. Истина, ясная и прозрачная истина, словно холодный ветер с гор, бросала в озноб, но и не давала спать в уютном гнезде мелких и будничных мыслишек и желаний... -- ...И когда каждую ночь, двадцать минут подряд, без скидок на усталость и страх, вечность щекочет тебе лоб и сердце, из отчаянного пепла вдруг прорастает... Что? Хотите попробовать ответить? -- Надежда, вероятно? -- Почти. Назовем это мудростью. Человеческий мозг, хотя бы в силу своего ничтожного количества по отношению к размерам вселенной, в принципе не способен отразить всего многообразия окружающего мира. Оперируя абстракциями, парадигмами и формулами, человек частично, только частично, способен раздвинуть пределы такого отражения... Однако давайте воспользуемся и этими жалкими возможностями, чтобы попытаться представить бесконечность... Миллиарды и миллиарды лет прошли, и столько же пройдет до и после моего и вашего появления на свет. В безграничном океане материи и пространства, в одном из его бесчисленных уголков, на крошечную долю мгновения звезда и случай родили мимолетную искорку моего бытия. И что же? Насколько жутко и больно представить свое отсутствие в будущей вселенной, настолько безразлично осознавать его в бесконечном прошлом. А ведь будущего и прошлого нет с нами -- еще или уже... Вы догадываетесь, к чему я клоню? -- Признаться, не совсем... Хотя извилины моего маленького мозга беспокойно зашевелились... Но продолжайте, прошу вас... -- Вам интересно? -- Да. -- Цель достигнута, и вы начали размышлять. Но вы еще не созрели для мудрости. Судите сами: если вдруг вам захотелось тут же и немедленно проглотить высшие истины, палец о палец при этом не ударив, -- значит, либо вы, либо ваша жажда -- легковесны. И не стоит нащупывать чековую книжку, она еще меньше, чем человеческий мозг, способна вместить в себя многоцветье вселенной... Задумайтесь, прочувствуйте, спросите себя: "Бьется ли во мне жажда познания?" Да... или нет?.. -- Да. Точно да! -- В таком случае у нас с вами есть перспектива во взаимном общении. Могу лишь твердо пообещать: лихим кавалерийским наскоком вы не управитесь, не та это область... Предупреждаю заранее, ибо некоторые теряют терпение в процессе учения... -- Я изрядно терпелив. -- Прекрасно. Сегодня хороший вечер, и мы продолжим, если вы не возражаете... -- Ничуть не возражаю, профессор! Но... -- Но? -- Я бы попросил вас отвлечься, буквально на минуту. Дело в том, что мне действительно захотелось ухватиться за чековую книжку, хотя и по менее важному поводу. Но этот повод весьма важен для меня лично... Вы разрешите? -- Извольте. -- "Старость -- печальный попутчик..." Горькие и прекрасные слова... Я хотел бы иметь их у себя в вашем исполнении... -- Дарю, они ваши. -- Да... Но не откажетесь ли вы написать их? Я заплатил бы, не особо глядя на нули... Вас это не обогатит, а меня не разорит, но шедевр не должен быть бесплатным... Или я прошу слишком многого?.. Коррада задумался. Что ж, мир вращается по своим законам... Если человечеству нравятся фетиши, значит, они ему нужны... Вещественные знаки -- они эфемерны и бесполезны для философов... А люди... Кто-то носит сапоги, а кто-то их чистит... Самым деловым и влиятельным, и красивым, и популярным -- нужны, увы, нужны подпорки... Они приходят за знаниями, а обретают идолов... Философ всегда одинок, но бренное тело его живет и дышит среди простых людей, и улыбается им, и дает утешение и надежду... Странная и большая сила ощущается в этом человеке, но, стало быть, и уязвимость его под стать силе. Немало времени пройдет, прежде чем он сумеет уверенно повести его за собой, и будет ли это благом? -- Какое количество нулей вы приготовили взамен такого странного автографа, Джерри? И что вы с ним будете делать, в рамочку вставите? -- Обойдусь без рамочки, но ваши слова всегда будут со мною и только для меня. Посторонний их не увидит, не хочу этого. А нулей -- четыре, но чеком, столько наличных при мне нет. -- Будь по-вашему... -- Коррада вырвал чистый листок из ежедневника, щелкнул "паркером" и с внезапной неохотой начертал просимое. Помедлив мгновение, дописал число и подпись. -- Но знаете, Джерри, пусть этот листок отлежится у меня несколько дней, и я дам вам окончательный ответ. А чеком или наличными, сегодня или через неделю -- мне безразлично. Теперь поговорим о вас. Вы помните свои сновидения? -- Не все и не всегда. -- Опишите мне их характер, можете начать с последнего. -- Затрудняюсь... не помню... -- Не хотите помнить. Сновидения -- важная часть нашего внутреннего мира, одна из важнейших, если есть потребность понять себя... Из того, что помните, можете выделить основной лейтмотив? -- Пожалуй, да. Это безотчетный страх, ощущение погони, невозможность шевелить конечностями с требуемой скоростью... -- Одна из классических разновидностей кошмаров... А приятные сны? Гек нахмурился. Ему еще ни перед кем не доводилось выворачивать наизнанку внутренний мир... Но Коррада -- особый сорт, это понимающий человек, думающий. Здесь интересно попробовать, хуже не будет... -- Тяжело отвечать, профессор, непривычно... Одним словом, все мои сны -- кошмары. Уж не знаю, в чем тут дело, во мне ли, в памяти ли моей, но четко могу сказать: все сны, какие я когда-либо мог припомнить в своей жизни, -- тягостные кошмары. Я живу среди людей, читаю книги и смотрю фильмы. Я знаю, что сновидения бывают радостными, но только умозрительно, пережить их -- не доводилось. Я почему-то уверен, что дело не в избирательности моей памяти, если бы ко мне пришел хороший сон, я бы его запомнил. А так, знаете ли... Вот снится мне, что я вдруг могу летать -- это ощущение для меня сильнее и круче оргазма, так мне хорошо... Но буквально миг, второй -- и начинается все плохое, злое, страшное... Сердце замирает, руки-ноги не слушаются, они догоняют... -- Кто они? -- Персонажи меняются, повторяются редко... Когда мистика, когда обыденность, типа маньяков или бандитов... Я убиваю их, но появляются новые... -- А где происходят события? Как выглядит окружающее? -- Изображение всегда цветное, но не слишком. То есть цвета полные, но редко проявляются, дело-то в полутьме происходит. Почти всегда это лабиринты подземелий, из которых не найти выход... -- А бывают времена, когда кошмары пропадают? На неделю, месяц?.. Геку вдруг вспомнилась его логово в Черном ходе, где он периодически ночевал. -- Бывают периоды, когда кошмары идут каждый сон, и очень яркие. А чтобы их вовсе подолгу не бывало -- не припомню. Даже если я засыпаю в хорошем настроении -- все равно придет кошмар. -- А вода вам снится? -- Да, -- удивился Гек. -- Вода практически всегда присутствует, в виде луж, подтеков и потоков, в виде водных преград. Струи воды снятся... -- Чистые? -- По-разному, когда мутные, когда прозрачные... -- Есть ли проблемы в сексе? -- Бывают, но редко и ненадолго. -- А дождь? -- Н-не припоминаю... -- А купание? -- Нет, только если тону... Причем сразу научаюсь дышать под водой, хотя знаю, что все равно утонул. И что это все значит, профессор? -- Терпение, ведь я не оракул, чтобы изрекать, не подумав. Весьма и весьма любопытно и показательно... Вы обращались когда-нибудь к специалистам-психологам? -- Никогда. И не собираюсь, по правде говоря. О присутствующих речь не идет, -- спохватился Гек, -- здесь совершенно иной случай... -- Прибегаете к снотворным? К иным препаратам? -- К наркотикам, что ли? Никогда. Да я и таблеток-то не ем. Алкоголь тоже не пью напрочь, во всех его видах, включая пиво. -- Но вы пытались самостоятельно разобраться или убрать проблему кошмарных снов? -- Да, профессор. И знаете, в определенной степени мне это удалось. -- Говорите, говорите... -- Понимаете, я натренировался догадываться, что я во сне. -- В высшей степени любопытно... -- Да? Очень рад вашему интересу. Поначалу это случалось редко и ненароком, я почти всегда от этого просыпался. Становилось легче, но потом сон и вновь кошмар. А потом я постепенно научился проверять себя прямо во сне. Я начинаю вдруг таращиться на мелкие детали, и если они необычны или расплывчаты, или ускользают от пристального внимания, то я говорю себе: "Засек! Сон". И сразу становится спокойнее, хотя все равно страх остается и очень трудно опять не соскользнуть в неконтролируемый сон. -- Вы понимаете, что видите сон, и что вы делаете? -- Когда как. Успокаиваю себя, а главное -- начинаю все вокруг рассматривать. Очень ведь любопытно поозираться в дебрях собственного сознания, или там подсознания... -- А руководить сном, творить его на заказ? -- Н-не умею, не пробовал активно. Или тотчас просыпаюсь... Мне нравится чувство полета, но во-первых, я не умею вызывать его искусственно, а во-вторых -- в этом случае я не способен идентифицировать сон, все думаю, что это наяву... Еще компьютеры снятся в последнее время. -- Сны ваши сугубо урбанистичны, или все же в них есть природа?.. Коррада терзал Гека своими вопросами еще минут пятнадцать, но объясняться не спешил. Пометок письменных не делал никаких, видимо надеясь на тренированную память. Гек успел прикинуть про себя, что прошло около полутора часов, а Коррада редко задерживается в беседе более получаса. -- Торопитесь? -- Нисколько, чисто машинально глянул... -- Ничего на свете не происходит случайно, даже так называемое машинальное действие или движение... Вы назовете мне свое настоящее имя? -- Простите?.. -- Вы странный человек, Джерри. Только что вы поведали о себе вещи, которые куда как сильнее и глубже проясняют вас как личность, нежели ваши попытки остаться инкогнито. Имя -- пустой звук, но то, что наполняет ваш разум, -- это и есть вы. О, я нисколько не покушаюсь на чужую частную и общественную жизнь, но ваш чек скажет мне и ваше имя. Или вы употребите подставных лиц? -- Вы правы, и во многом, профессор. А мое подлинное имя вы узнаете из чека. Надеюсь, вы извините меня за маленькую и безобидную хитрость. Ведь я не знал вас и даже был несколько насторожен. -- Настолько насторожены, что даже о своем главном деле, о фирме рассказывали изумительно расплывчато. -- Разве? Мне кажется, что я был достаточно подробен... -- Это вам только кажется, Джерри. Под такой подробный рассказ можно подвести любую форму деятельности, от благотворительного религиозного фонда до мафии включительно. Тем более что вы, кажется, итальянец?.. Последние слова Коррада произнес по-итальянски. Гек мгновенно, как будто только этого и ждал, перешел на сицилийский диалект. -- Так же, как и вы, профессор, но к мафии все-таки не имею ни малейшего отношения. Коррада вновь перешел на бабилос: -- А выговор у вас как раз подходящий. Мне, знаете ли, нет дела до профессии моих клиентов. Я ученый и врач, моя область -- личные, а не социальные заболевания. Мафия же, как я считаю, болезнь социальная... -- Знаете, профессор, мне довольно долго довелось жить на Сицилии, но никогда и ни от кого я не слышал там о мафии. И вообще это дурацкая социальная выдумка полиции и журналистов. -- Даже так? И на Сицилии вы не слышали, и здесь ее нет... А взрывы, автоматные очереди, разборки, кровь, отрезанные головы возле перуанского посольства -- это тоже выдумки дураков-журналистов? -- И разборки, и кровь -- все это имеет место. Но давайте разберемся. Вот на Сицилии... Я вас не очень... -- Я на часы не гляжу и вас не тороплю. Продолжайте... -- На Сицилии мне, по долгу службы, довелось общаться с людьми, у которых были проблемы юридического толка, как раз по линии так называемой мафиозной деятельности. Были среди них неплохие люди, встречались и мерзавцы, но никто из них не был и не считал себя мафиози. Человек из сицилийской глубинки, а Сицилия -- даже в Палермо -- это провинция для европейски-провинциальной Италии, испокон веку привык, что пришельцы с севера и мавританского юга облапошат и унизят его, не моргнув и глазом. Ни закон его не защитит, ни карабинер. Вот и рождается из недр народной жизни собственный обычай, уклад и порядок. А его носитель и хранитель -- тот же крестьянин, сосед, родственник. И лупара для них сотню лет была наилучшим адвокатом. А посторонний человек, прокурор или журналист, смотрит на эту жизнь сквозь призму собственных заблуждений и обычаев. Муссолини поперевешал и замучил тысячи этих несчастных "мафиози", но народ остался, Сицилия осталась. Стало быть, сохранились и возродились обычаи, которые недоумки, не говорящие подчас даже на северном итальянском, называют мафией. Я в ближайшем будущем собираюсь туда съездить, хочу повидать одного из своих знакомых, столько лет не виделись. Он теперь на пенсии вероятно, если еще жив, но очень, очень умный был и душевный старик, я только сейчас стал это понимать. И знаменитый сицилийский дух, кстати, похоже, вот-вот выветрится окончательно. И разрушила его не полиция, не закон, а цивилизация и торговля наркотиками. Он еще жив в маленьких городках и деревнях, но кто туда заглянет? Нет, мы будем ужасаться "Козе Ностре", жупелу, который три десятка лет тому назад выдумал один полуграмотный неаполитанец под угрозой электрического стула... Что же касается наших пределов... Да, я читал в газетах ту историю... это где к перуанскому посольству подкинули мешок с головой некоего Сантоса и его телом, перемолотым в мясной фарш вместе с одеждой? -- Да. И это, по-вашему, народный бабилонский обычай? -- Я откуда знаю, наверное нет. Но вот в чем я точно уверен, что этот ужасный и всемогущий международный годфазер Лима-Сантос, "преступник номер один" для полиции и газет, без телохранителей и адвокатов -- точно такой же дебил и трусливый обыватель, как и безработный оборванец из латинских или винегретных трущоб... Ах да -- был, верно... И перед смертью этот газетный супермен небось паскудно рыдал, вымаливая если не свою паскудную жизнь, то хотя бы легкую смерть, и ради этого предавал и продавал всех, кого только мог вспомнить... (Сантос, в юности имевший кличку "Пулеметчик", действительно, плакал до тех пор, пока его, связанного, не сунули вперед ногами в чавкающее жерло гигантской мясорубки на одном из подпольных мясокомбинатов. Тут он и умер от болевого шока, а голову успели отрезать, пока ее не затянуло внутрь. Весь этот балаган и был затеян в сугубо воспитательных целях, чтобы Блондин и остальная присутствующая молодежь плотнее понимала края позволенного и неположенного. Блондин так и не выблевал тогда свои эмоции и сомнения, хотя по желтому с испариной лицу было заметно, что очень этого хотел.) -- ...Вот вам и вся мафия. Одни уголовники запытали и убили другого уголовника. А попади этот Сантос в тюрьму -- убили бы другие люди, не знакомые никак с первыми. И не за кокаин там, или сферы влияния, как эти первые, а за то, что растлевал десятилетних девочек и мальчиков. А в газетах все равно бы написали, что всемогущая рука мафии дотянулась и до... Это в наших газетах. А соседи из Бразилии или Боливии узрели бы заговор спецслужб. Случается, правда, когда набравший кое-какую силу и деньгу бандит вдруг лишается и без того небольшого ума и начинает подражать манерам голливудских мобстеров; ему кажется, что это очень круто -- цедить слова вполголоса, через рюмку мартини, в собственном ночном клубе, в окружении шлюх и неуклюжих бегемотов. Такие быстро оканчивают свои дни на помойке... Фу, куда это меня занесло... Начал про обычаи, а... Так вот, в применении к нашей бабилонской жизни... -- Прошу прощения, Джерри... Ваши рассуждения весьма примечательны и интересны, почти так же, как и ваши сны. Но давайте оставим что-нибудь и для другого раза. Мы с вами и так наговорили четыре нормы с лишним. -- О, я доплачу, причем наличными, если хватит... Коррада привычно отметил очередную попытку посетителя перехватить инициативу и привычно отбил ее: -- Доплатите, но не сейчас, а позже, когда я дам знать об этом. Дополнительная оплата за сегодняшний вечер не состоится, опять же потому, что я ее не требую и не прошу сверх того, о чем мы договорились. Пора прощаться, но не хотите ли вы еще что-нибудь коротко сказать или спросить? Гек окончательно расстался с первоначальным своим планом: обсудить проблему Коррада--Луиза--деньги, -- не тот вариант, и разговор не пойдет по его сценарию. Слишком силен духом этот Коррада, слишком верток и умен. Напрягся он при упоминании малолетних девочек, или это только показалось?.. -- Профессор, хотя бы два слова: что с моими снами? Подробности потом, когда сочтете нужным... Мне ведь это важно, поверьте... Предвиденные слова, в нужной просительной интонации... На то он и Леонардо Коррада, опыт и адекватность восприятия -- великая сила. И она все еще послушна ему и год от года делается только сильнее. Вот и этот, такой внешне уверенный в себе господин... Коррада неожиданно быстро -- даже для себя -- сместил взгляд на собеседника и обомлел. То, что перед ним сидело, -- показалось внезапно оболочкой совсем иного существа, не того, к кому его ментальная сущность привыкла за два часа знакомства... Коррада с пронзительной ясностью вдохновения осознал, что класть ладонь на эту душу -- все равно что сделать попытку подружиться со ржавчиной или раком желудка... Надо бы немедля порвать листочек с записью... -- Вера не по моей части. В двух словах -- извольте. Ваша личность -- одна большая кровоточащая язва. Ваши мысли, поступки, мотивы -- глубоко инфернальны, вампирически всеохватны. Если попроще -- негативное начало в вас очень сильно, оно изъело вас. И я сомневаюсь, что даже в общении со мною вы обретете мудрость и адекватность зрелой личности. Однако, может быть, все и не так безна... Гек следил за руками Коррады, и когда тот потянулся к ящику стола, успел лишь перебить его скороговоркой: -- Я отрицаю мудрость!.. Он с шелестящей скоростью вымахнул из кресла и в прыжке уже самортизировал руку, чтобы в районе солнечного сплетения не образовалось гематомы... Коррада хватанул было ртом воздух и вырубился. Нервишки, черт бы их подрал... Он, наверное, за мятными леденцами полез, кроме них там ничего не было... Гек с досадой открыл нижний ящик в левой половине стола -- точно, пистолет на месте и разрешение на него. Гек вынул обойму -- битком, кроме одного. Гек удивился и заглянул в патронник -- нет, пустой... Все нормально, просто его смутили интеллектуальное проворство Коррады, скорость реакции и проницательность... Так и не договорили толком... Коррада все еще был без сознания. Пользуясь этим, Гек нажал на скобу в тыльной части декоративного письменного прибора и вынул кассету с записью -- по полтора часа на каждую сторону с автоматическим перескоком (Коррада часто записывал на пленку свои разговоры). Взамен он заправил точно такую же кассету, но пустую. Ребята все четко обрисовали и даже кассету дали той же фирмы. Молодцы парни. Интересно, куда он патрон дел, выронил, может быть? Да какая разница... Все аккуратно протереть... Записочка на месте, пусть так и лежит... Часы-передатчик молчали, не подавая ни звуковых, ни тактильных сигналов, это очень хорошо. Не соблазнился бы Фант сегодня прослушку на меня оставить... Да вряд ли решится... Куда -- в лоб или в сердце?.. В сердце -- грязи меньше... Гек вложил в левую руку Коррады пистолет, помня, что тот -- левша, и, давя сопротивление пробуждающегося сознания, подвел ствол к левой стороне груди... Вот елки-моталки!.. Сколько ни стреляй в замкнутом пространстве -- все равно никак не привыкнуть: обязательно вздрогнешь при этом... Пульс... Зрачок... все как надо, ходу теперь. Замок-автомат на входной двери щелкнул за спиной, Гек махнул во тьму невидимым подстраховщикам и двинулся прочь от дома. Через пару кварталов его должен подхватить Блондин на неприметном моторе, пятнадцать минут крейсерской скорости, и они будут в городе... В ту ночь Гек спустился в Черный ход и не спал до рассвета: прежде чем пленку уничтожить, крутил запись своего разговора с Коррадой. Он ни разу не прерывал запись стопом или паузой, зато трижды -- было чему учиться -- прослушал всю пленку от начала и до конца и слушал ее самым внимательнейшим образом. Зеленые цифры электрического будильника светились на цифре семь, когда Гек решил, что с него хватит, и полез спать. Казалось бы, тепло, а простыни -- как ледяные. Лежа в кровати, он еще немного повспоминал беседу, ухмыльнулся и выкрикнул в укоризненно молчащую темноту: "Я отрицаю мудрость! Я -- ее -- отрицаю". Воля лучше неволи. И забот хватает, и неопределенности, так ведь они и на зоне не исчезают, заботы... Зато возможности резко расширяются и радостей больше. Жизнь сильнее всех живущих -- и как-то весной неизбежное случилось: Гек, в возрасте тридцати семи с половиной лет, влюбился. В последний год Гека сильно стало беспокоить нечто, трудно поддающееся осмысленной формулировке... Атмосфера в городе и стране медленно, исподволь и вкрадчиво стала меняться... По-прежнему Адмирал стоял у руля государственной машины, с той же, и даже большей интенсивностью гремели в его сторону дифирамбы со всех концов бескрайней Родины, но Гек однажды, читая утреннюю газету, унюхал некую новую, постороннюю, что ли, струю и с тех пор не мог отделаться от ощущения, что новый запашок не исчезает. Началось с малого, с заметки некоего Мишеля Артуа о смычке бандитствующих элементов с вражескими спецслужбами, под контролем последних, разумеется... Все бы ничего, да на отдельных моментах Гек враз навострил уши. И не то чтобы этот неведомый Артуа много знал о жизни этих самых элементов, но некоторые подробности показались ему смутно знакомыми... Да-да-да, такое ощущение, что о нем, о его зонной жизни кто-то напел щелкоперам. И намекнул на старинное происхождение антигосударственной уголовщины (читай -- о Ванах!..). С той поры Гек поручил Фанту делать электронные тематические выборки по ряду направлений, а сам, выправив соответствующие ксивы, положил себе за правило каждый день не менее полутора-двух часов проводить в Публичной президентской библиотеке. Он целенаправленно читал только ежедневную прессу, по разделам: официальная хроника, государственные назначения, светские новости и, само собой, криминальные колонки. Там он и познакомился с библиотекаршей, с Орой. Стройная блондинка лет тридцати, всегда серьезная и доброжелательная, довольно быстро запомнила его и по прошествии нескольких недель уже здоровалась с ним, как со знакомым человеком, без напоминания подготавливала привычный набор ежедневных газет. Из его слов она знала, что он магистр социологии и пишет монографию по заказу одной из правительственных комиссий. Ора, хотя и была, что называется, книжным червем, но в жизни повидать успела многое. И родителей похоронила, и работы лишалась, и с мужем развелась. Детей у нее не было, от родителей осталась небольшая квартира неподалеку от Президентского проспекта, нынешняя спокойная работа ей нравилась, а обходиться она привыкла немногим, так что скромная зарплата не очень ее стесняла. Уж кого только она ни видела в читальных залах громаднейшей библиотеки... Нет, разумеется, ни рок- и теле-звезды, ни правительственная знать здесь не появлялись, но разнообразие человеческих типов было безумно велико. И ученые, и сумасшедшие, и студенты, и домохозяйки, экономящие на подписке модных журналов... А холодными зимами и бомжи начинали вдруг пылать жаждой знаний и бесплатного тепла... Этот Ральф Оуки больше походил не на социолога, а скорее на инженера-золотодобытчика с южных приисков, как их иногда рисуют в телепередачах: суровые, крепко сбитые, с резковатыми манерами... Был он неулыбчив, но по-своему обходителен и вежлив и еще не стар. Однажды в воскресенье он засиделся допоздна, на этот раз не читая газеты, а перебирая авторскую картотеку, и так вышло, что они одновременно покинули библиотеку. Оуки тоже принадлежал к категории пешеходов и по темному времени вызвался проводить ее до дому. Идти было всего ничего, минут пятнадцать ее шагом, и она согласилась. А через месяц случай повторился, и на этот раз -- как нельзя кстати. В двух шагах от дома к ним прицепилась кучка хулиганов. Так вот этот Оуки разогнал их моментально и кулаками, и пинками, а двоих очень жестоко побил, так что ей даже пришлось унимать рассвирепевшего ученого мужа. Он не поленился проводить ее до двери квартиры на третьем этаже -- и так все и случилось... Она тогда вдруг испугалась, что побитые подонки захотят отомстить и подкараулят его на обратном пути. Ральф поначалу упирался из непонятной мужской гордости, но потом согласился попить горячего чаю и немного переждать. В тот вечер он даже остался у нее на ночь и, конечно же, попытался к ней приставать, но ничего не добился -- Ора не чувствовала себя настолько одинокой, чтобы в первый же вечер уступать малознакомому человеку, пусть и спасителю. Но он уже намеренно подстерег ее после работы и вновь проводил. А потом и еще раз... Хулиганы, кстати, больше не появлялись, и вообще вдруг в ее районе стало безопаснее на улицах, видимо, полиция сумела найти силы и средства, чтобы навести порядок хотя бы в центре города... И постепенно Ора привыкла к нему, и он ей понравился, и однажды он у нее остался, что называется, "по полной программе"... В доме Оры довольно скоро образовался непривычный по своему размаху достаток: Ральф почти не дарил цветов, но то и дело пополнял скромные недра квартиры обновками: старый телевизор безжалостно обменял на два громадных "панасоника", заменил холодильник, купил музыкальный центр и здоровенную коробку с дисками на все вкусы. Только вот симфонической музыки, которую Ора предпочитала всему остальному, там почти не оказалось. Упомянула невпопад о понравившейся расцветке ковра, который она видела на витрине, -- пожалуйста, из магазина доставили два ковра... Не слушая никаких возражений, принялся, вдобавок, каждую неделю оставлять по три-четыре тысячи, хотя сам бывал у нее не чаще двух раз в неделю -- редко-редко, когда три... Куда такие деньжищи девать... Зато звонки, если вдруг он не появлялся в библиотеке, обязательно и предельно коротко: "Как дела, что делаешь, скучаешь-не-скучаешь, куда пойдем?.." Пить -- не пьет, ест все и всегда хвалит, но какая из нее кухарка... Вот ромштексы делать научилась. Ора попробовала ходить с ним в театры -- и не возражал, но ему явно не нравилось. На художественные выставки гораздо охотнее соглашался, но тоже -- так... А на компьютерных -- ей скучно... Однажды -- р-раз -- посреди зимы -- и отправил ее в недельное турне на Гавайские острова с пятизвездочными отелями и прочими прелестями, сам же не поехал, отговорился делами... Больше всего ему нравилось просто гулять с нею по городу, особенно по садам и паркам, и по набережным, и вдоль побережья залива... Кое-что Ора все-таки тратила, в основном на книги (работать в библиотеке -- это одно, а так приятно дома иметь под боком свои любимые!), но бо2льшую часть оставленного решила складывать в коробку из-под туфель, чтобы при случае вернуть Ральфу: мужчины ведь как дети, швыряются направо и налево, пока везет, а потом глядишь, и самому есть нечего... Он почти ничего о себе не рассказывал, его работа -- закрытая, под контролем правительства... Поначалу она стеснялась вечной его угрюмости, но он никогда на нее не раздражался, голоса не повышал и был с ней добродушен и доверчив. Ора подозревала, что Ральф -- семейный человек, с женой и детьми, но эту тему никогда они не трогали, а может и к лучшему: он -- с ней, а весь остальной мир пусть пока постоит за порогом... Ах, идиллия кончилась внезапно и по их совместной вине. Гек много чего знал и умел, но при всем своем опыте никогда не задумывался о проблемах предохранения от зачатия, женщины успешно справлялись с этим и сами. Но и Ора, привыкнув с первым мужем, что никогда и ничего в этом смысле не происходило, считала себя бесплодной, и вот на тебе -- залетела... Делать нечего -- призналась Ральфу, хотя и глодали ее сомнения и страх. Он явно был потрясен новостью -- Ора научилась разбираться в его неярких эмоциях, -- такова была его первая реакция. Потом он обрадовался, но буквально на какие-то минуты, потом задумался... Потом исчез и не показывался три дня... А потом... Геку никогда и ни с кем не было так покойно и хорошо, как с Орой. Ее странности казались Геку забавными, но все равно симпатичными. Так, она стеснялась при нем раздеваться и одеваться, никогда не обсуждала с ним сексуальные впечатления, боялась грозы, отказывалась носить предметы из натурального меха или кожи... Еще странность: не было ни одного случая, чтобы она попросила у него денег или какой-нибудь подарок, и всегда до красноты смущалась, когда он проявлял инициативу в этом вопросе... Готовила она -- так себе, в постели -- как Луиза, не лучше... Но выдержать без нее хотя бы неделю-другую -- для Гека стало совсем не просто. В начале их отношений он по инерции заглядывал к проституткам, да вскоре завязал, обрыдло. Новость от Оры его оглушила. В тот же день он разбросал все насущные дела и залег в Черном Ходе на трое суток безвылазно. Альтернатива у них простая -- рожать или делать аборт. И тот и другой исход оказались для него равно неприемлемыми; как он ни бился -- все дрянь получалась вместо идеи. Пырь с Вакитокой ничем ему помочь не могли, сочувствовали только -- и на том спасибо... Через трое суток он заявился к Оре и с порога ударил ее откровенным разговором: выложил в открытую про себя (не все, конечно) и про свое решение. Не сразу ему удалось объяснить ей, что он из себя представляет, но и тогда она все же удерживалась от слез, а потом уже прорвало в четыре ручья, когда он объявил, что ей делать дальше... Уж как только он на нее ни воздействовал -- и логикой, и разумом -- что ей логика -- ревет взахлеб и все тут... Гек настоял, чтобы остаться ночевать, к утру вроде бы примирились в постели, а с утра опять слезы... Тем не менее через две недели все закончилось так, как он для них и наметил: Ора уволилась с работы, обратилась в соответствующие службы, заранее намагниченные как надо, и уехала жить куда-то за границу, обязательно в один из британских доминионов, Гек специально не велел ей рассказывать ему свой конкретный выбор ("Будет все нормально -- отыщу самостоятельно. Но это вряд ли случится раньше, чем через пять лет... А может и того не выйдет") и пытаться установить с ним какой бы то ни было контакт. В кредитных карточках, зарубежных банковских счетах на ее имя и в анонимных австрийских авуарах он зарядил для нее около десяти миллионов талеров (если пересчитать с местных валют) -- все, что удалось с гарантией непрослеживаемо для любых спецорганов и свидетелей собрать за эти две недели. Богатая, беременная и бесконечно несчастная Ора выбрала Австралию, Мельбурн, а Геку все почему-то казалось, что она уехала в Канаду... Однако те три дня раздумий в Черном Ходе не обошлись без идей, и Гек собрал на очередной сходняк всех своих гангстерских Дядек и авторитетных сподвижников по Бабилону (по паре человек было и из Картагена, Иневии, Фиб...). "...Это отнюдь не моя дурная прихоть, парни! Каждый из вас плотно сидит на крючке у государства, в лице его спецшакалов. Сегодня тебя, Эл, и тебя, Втор, защищает от них круговая порука, тугая мошна, верткий адвокат и родная бл...я Конституция. Но тут вам не гангстера с ручными тарахтелками из подворотни. Случись что -- а были такие времена еще у современников на памяти, -- полистают телефонную книгу, найдут и привезут десять пуль в живот с доставкой на дом. Или вы думаете, что ваши гориллы кастетом "ПТУРС" сшибут и вместо вас под гусеницы прыгнут?.. Дальше. Будь у меня жена и ее прихватили бы чужие бяки, мне было бы тяжело сдерживать шантаж. А если бы и детей в придачу... и тогда бы выдержал, но... сильно бы переживал, очень сильно. Из вас -- все бы выстояли при подобном раскладе?.. Вопрос риторический, это означает -- можете вслух не отвечать. Коли ты не урка -- семья святое дело, ну так -- позаботься о ее сохранности. Я чую разные подлости от этих псов и их презуса, хотя и не могу конкретно угадать -- что и от кого. До других идиотов нам дела нет, пусть живут как знают, нам на пользу. Сроку даю -- год. Прикиньте, взвесьте, кто более-менее дорог и значим -- перекрасить и закамуфлировать. Хоть развод липовый, хоть брак фиктивный... Адреса сменить, кто сумеет, детей постарше -- учиться или работать в другие города, а лучше за бугор. Все эти свадьбы-мадьбы, юбилеи и фоторепортажи -- унять до минимума, хоть ставни забивайте... Кто поленится слушать мои советы -- пеняйте на себя. Кстати, на людях и в городе в таком количестве собираемся последний раз. Надо обсудить -- кучкуйтесь без помпы, предельно аккуратно. Перспективным ребятам передайте примерно то же самое, но уже от себя". По правде говоря, Гек не слишком представлял себе, на кого и как он будет воздействовать в случае непослушания, зато "парни" почему-то представляли это очень хорошо и ярко, никто из них не осмелился оспорить вслух его "советы". Расходились подавленные, заранее начиная прикидывать тоскливые перспективы грядущих перемен. Уже за порогом "Коготка" Фант выругался в сердцах и внятно сказал в пространство: "У шефа шмель в башке летает, а мы отдувайся..." Многие слышали его слова, но ни один не возразил. И никто не донес, даже его старинные недоброжелатели, братишки Гнедые. Во время разъезда двое закадычных друзей сели в один мотор. Оба были полноправные Дядьки в своих владениях и оба, Дядя Эрни и Дядя Тор, недавно и почти добровольно примкнули к той гигантски разросшейся части преступного мира, где слово Кромешника было законом. -- Пахан, между прочим, правильное дело говорит и о нас, дуроломах, заботится. Что, не так, что ли? -- Второй собеседник завернул матюгом и повернул к первому жирное лицо, перекошенное злой ухмылкой: -- Не мне, ты лучше это моей кобре растолкуй, если такой правильный! А мне ничего объяснять не надо! Эх, жизнь, ну, подлая штуковина... Поехали, Арнольд, к твоим шкурам, да нажремся, а?.. Было мужчинам по сороковнику с хвостиком. Первый собеседник -- отчаянный бабник, но жил холостяком, второй -- солидный семьянин, воспитывающий троих детей. Одного звали Дядя Эрни, он же Арнольд Подкидыш, второго Дядя Тор, он же Нестор Гиппопо. Это были заглазные клички, наклеенные на них с юношеских лет...

Глава 15

И смерть не мила, И жизнь опостылела. Мрак. Боль. Вдох, выдох... Подбритые усики, эспаньолка с проседью, волнистые кудри чуть ли не до плеч, элегантные дымчатые очки -- вылитый профессор консерватории... Кто бы сумел узнать в нем скокаря Бычка или даже кадрового офицера Службы Уильяма Бонса? Однако это был он, полковник Уильям Бонс, подручный и доверенный генерала Эли Муртеза, который сам, в свою очередь, по-прежнему был другом и правой рукой самого Дэниела Доффера, одного из влиятельнейших лиц государства Бабилон. Полковника Бонс получил еще прошлой зимой, в счет старых заслуг и авансом за будущие. Для будущих заслуг Дофферу и Муртезу требовались в доску надежные люди, способные на многое, а также и на все, Бонс им подходил по этим и иным параметрам. В тот звездный для природы и Бонса вечер Эли Муртез лично пожелал обмыть с ним "большой треугольник", и это была честь, которая очень редко выпадала на долю рыцарей Службы. По плотоядному совету Муртеза местом ужина они выбрали дорогущий ресторан "У Пьера", где благодаря стараниям шеф-повара, специально выписанного из Франции еще при покойном Президенте, старались бывать почаще самые привередливые гурманы столицы. Ресторан к тому же славился известным либерализмом: ни один знаток не мог придраться к качеству ритуалов, исполняемых перед ним метрдотелем и официантами во время вскрытия бутылок, к примеру, или при подаче счета; но с другой стороны, если какой-нибудь провинциальный нувориш требовал к рыбе мускат -- ему подавали без звука все просимое и не раздражали деликатными советами. Как ни странно, но и эта особенность "Пьера" нравилась очень многим: одним не приходилось задумываться о назначении крючочков и ложечек, другие же, искоса посмеиваясь, приятно самоутверждались на их фоне. И десерт, как и все прекрасное, подошел к концу. Муртез сунулся своим огромным носом в пустую ликерную рюмочку и обиженно запыхтел сигарой. -- Черт бы побрал этих французов с их микроскопическими изысками! Я эту рюмочку не менее чем наполовину вынюхал, а не выпил... -- Зато каков аромат... -- философски возразил ему Бонс, прикуривая "гавану" прямо от свечи. -- Не спорю. Но уж кофе я одной чашечкой не обойдусь, клянусь Вакхом! И предупреждаю вас, Уилл, счет, который вы будете оплачивать, не станет от этого меньше. -- От судьбы не уйдешь, ужин того стоил. -- Ну-ну, все не так больно: ровно половину его я вам завтра или послезавтра верну, запущу лапу в оперативные фонды... -- Не смею отказываться. Я теперь хоть и полковник, но по-прежнему остаюсь самым дисциплинированным офицером нашего заведения. Только прикажите. -- И прикажем, когда момент наступит. Шеф доволен вами, хотя и ругает за внешний вид, ему все стрижку и двубортные пиджаки подавай, как приснопамятному Эдгару Гуверу из Штатов. Еще ему показалось, что вы слишком обильно орошаете столичную прессу, в ущерб провинции. -- Есть грех, сам недавно понял это, и мы учтем. -- Как ваш старый друг и босс -- не установили еще контакта? -- Гм... Тут уместнее был бы термин "пахан". Нет, никак не подобраться, нигде не засечь. Не знал бы его воочию -- подозревал бы, что он -- выдумка желтых журналистов. Оба рассмеялись. Муртез обернулся на шум -- в зал входили двое посетителей -- и удивленно поднял брови: -- Уилл, глаза мне изменяют, или я все же знаю этих двух типов? Сейчас-сейчас, даром я разве столько лет ими занимался... Вон тот моложавый седеющий франт носит кличку Подкидыш, а тот громадина -- Нестор Гиппопо. Оба -- паханы в своих бандах. -- А вот тут более уместен термин "Дядьки"... -- Да что нам термин: пидор -- это пидор, хоть геем назови его, хоть нет... -- Любите Шекспира? -- Только как творца. Ну так я прав?.. -- Да, это они, хотя к нашему "другу" прямого отношения не имеют, насколько я понимаю современную ситуацию. -- Прямого? -- В последнее время некий Сторож из предполагаемой орбиты Кромешника и этот Гиппопо стали тереться друг о друга границами своих владений. Стреляют помаленьку... -- И у них, оказывается, бывают проблемы, не связанные со жратвой и выпивкой... А вид у него цветущий, морда так кирпича и просит... Боже праведный, Уилл, что они такое вытворяют!.. -- А что? -- Бонс с осторожным любопытством глянул в их сторону. -- Они заталкивают, если не ошибаюсь, "Курвуазье" в ведерко со льдом! -- Действительно... Ну так они хотят, чтобы остыл. -- Варвары, тараканы, микроцефалы! -- Французские коллекционные вина все же сумели слегка разгорячить обычно флегматичного Муртеза. -- Теперь им как следует придется напрячь языковые сосочки, чтобы вкусить прелесть букета. Хотя если на голодный желудок и не в конце трапезы, и в дубовую голову... -- Не беда, недостаток температуры они возместят количеством. О, что я говорил!.. Гиппопо и Подкидыш, конечно же, не стали нюхать пробку и рассматривать рубашку, а запросто налили в бокалы граммов по семьдесят тягучей влаги, чокнулись и залпом опорожнили. Для аппетита. Даже если бы они принялись вместо закуски обгладывать друг друга, многоопытный официант и глазом бы не моргнул: такие господа хоть и заталкивают салфетку за ворот, но платят хорошо и не капризничают, и не рассиживаются подолгу. -- Скоты. Хотел бы я знать, что они так горячо обсуждают в данную минуту. Хотя, вероятнее всего, баб или результаты скачек на ипподроме. -- Может, имело бы смысл организовать здесь прослушку? Тут интересный для нас народ бывает... -- Нет, Уилл, дохлый номер: основной владелец "Пьера" и начальник президентской канцелярии женаты на родных сестрах. А любая прослушка подобного масштаба в нашем вонючем крысятнике, именуемом по недоразумению государственной машиной, почему-то становится известной всем и вся на второй день. Представляете, что может начаться, тем более что у многих, высоко сидящих и сладко жрущих, рыло и без того в пуху... Увы. Скажите, Уилл, Кромешник ваш так велик и грозен, почему же тогда он никак не выкорчует торговлю наркотиками, если он действительно против нее? -- Он корчует, да новые растут. Уничтожить наркоторговлю в целом -- это и ему не по зубам. Дело ведь безумно прибыльное, и спрос не угасает. А Ларей, по-моему, не так уж и стремится эту торговлю прикончить... Впрочем, может, это только мои домыслы, основанные на некоторых его давних репликах и высказываниях, но он, кажется, считает, что перманентная война с наркоторговцами -- отличный повод держать свои орды в боеспособном состоянии. Без тренировки люди слабнут, жиреют, а у него всегда война, все умеют стрелять и прятаться, и держать ухо востро, и стоять друг за друга. К тому же когда есть общий конкретный враг -- не до грызни между собой. Он -- совсем не простой мужичок; иногда мне кажется, что я его, при всем своем извращенном восхищении, недооцениваю... Ого! И цены же тут!.. Не о бегах и не о бабах беседовали в тот вечер Нестор и Арнольд, ошибся Муртез, о Ларее-Кромешнике толковали. Однажды Гек, без предупреждения, как всегда, возник в штаб-квартире Тони Сторожа и попал на военный совет (Блондин заранее проинформировал), который держал Тони с Блондином и Киселем. Постоянные стычки с людьми Дяди Тора, Гиппопо, привели к тому, что шестеро человек приземлились в "Пентагоне" "от трех до восьми", двое стали безрукими и безглазыми инвалидами, а еще двое угодили на погост. И это -- только за полтора месяца. Весь сыр-бор шел из-за контроля над игорным залом, здоровенной сетью закусочных и районным рынком возле церкви св. Андрея. Территория исконно принадлежала Гиппопо, но очень уж она неудобно вклинивалась во вновь захваченные нивы Тони Сторожа... Кто первый начал -- какая теперь разница, Гиппопо сам готов на всю округу лапу наложить, и ребята у него буйные и злые. Гек молчал и слушал, но Тони все казалось, что пахан далеко от них со своими мыслями... -- Где, ты говоришь, он наверняка будет? Девятнадцатого, да? -- Девятнадцатого, на католическом кладбище. Мы достоверно узнали, что в этот день он там бывает ежегодно, типа родственников проведывает. -- Все отложить. И, Тони, башка у тебя неплохая, с идеями, но впредь воздержись снайперов на кладбище гонять -- слишком много поднимется общественной вони, да и не совсем по понятиям такое... А идея грамотная: просто и изящно, главное -- точно узнать время и место. И если место еще и пустынное... Блондин постарался? -- Вик подсказал. У жены Вика цветочный магазин, при нем кофейня, а мать жены Гиппопо любит там покалякать с подругами. -- Я сам съезжу на кладбище и постараюсь с Нестором договориться. Думаю, что у меня все получится мирным путем. Все трое почтительно слушали, но им безумно хотелось расхохотаться: Ларей -- миротворец! Бескровнее было бы Гиппопо завалить, а машины с охраной взорвать, чем спустить на переговоры самого Ларея... Но тут уж, как говорится, не наше дело спорить, может, у него старые счеты накопились... Старожилы не припоминали такой мягкой осени: солнечно, тепло, листья пожелтели, покраснели, но еще и не думали опадать, легкие перистые облачка на синем небе давали земле студеную апрельскую тень, и солнце с беззаботной улыбкой смотрело вниз, как будто не кладбище оно освещало так ярко, а площадку для гольфа. В среду кладбище было почти пустынно, и Нестор краем глаза сразу же засек приближающуюся неспешным шагом фигуру. Он повернул голову и, вытряхнув из себя умиротворяющую расслабуху, стал в упор разглядывать идущего к нему мужчину. Крепкий, в джинсах, в свитере, в черной просторной куртке, без шапки... Что-то очень знакомое было в резких чертах его лица, что-то... важное для памяти... И только когда незнакомец -- пустые руки, опущенные и сложенные перед собою в замок -- остановился перед ним, Нестор вспомнил: развороченный "Трюм", смерть Дуста, таинственный дебошир, увиденный им сквозь потайное зеркальное окно. А мужик-то -- как из кукольной коробки, абсолютно такой же, временем не попорченный. Но сколько же лет прошло -- поди пятнадцать, а то и больше... -- Привет, Нестор. -- Здорово, коли не шутишь. Но что-то я тебя, мужик, не припомню... -- Откуда бы припоминать?.. Главное, что я тебя помню и знаю заочно и очень давно. А зовут меня Стивен Ларей. "Вот оно!.. Вот они кого на меня приготовили, гады... И сам бы мог догадаться, значит, не зря параши ходят, что он заговоренный от времени... Может, он и вообще тут, на кладбище живет, а днем по ошибке вылез..." -- Имя громкое. А ты не врешь, случаем? "Где ребята, ослы сонные?.. Мой, что ли, час пришел?.. Так просто я не дамся... Если его заломать..." -- Что тебе, верительные грамоты показывать? Не вру, смысла в этом не вижу. -- Ну, и что тебе надо от меня? -- "Джеймс Финрер упокоился здесь". Дядя Джеймс! Вон куда закопался... Надо же, такой длинный был, а могила стандартная... Твои цветы? -- Мои. А ты что, знал его? -- Джеймса? Я его еще мальчишкой знавал... -- Гек с досады тяпнул зубами кончик языка: надо же, разволновался, идиот, расчувствовался... Делать нечего, авось не обратит особого внимания. В крайнем случае, если к слову придется -- вместе росли... -- Мне от тебя надо немногое: помирись со Сторожем, перестань якшаться с антрацитниками и с прочими "заморышами" дружбу водить. Если согласишься -- сможешь отстегивать в наш общак, я за тебя походатайствую. -- Совсем чуть-чуть, а? Я привык своей головой жить. И на хрен мне ваш общак? Тоже мне -- привилегия, пустоту кормить. -- Пустоту? Твоим ребятам, как я слышал, на "Пентагоне" не сладко живется, фратуют-мужикуют, как максимум... Но это, конечно, пустяк. Ты не удивлен, что я тебя здесь встретил? -- Ну, напели, настучали. Дальше что? -- Ты -- наглый... Или со страху грубишь? Ты сейчас не астры -- кишки бы выложил, прямо к Дяде Джеймсу на колени, если бы не я сюда пришел... -- Допускаю. Ну а с чего бы такая доброта по отношению ко мне? Не очень понятно... -- Как сказать... Мир нередко лучше войны... Да и за тебя очень уж крепкое было ходатайство. -- От кого?!. -- Не важно от кого, был один паренек, который о тебе хорошо отозвался. Паренек умер давным-давно, а маза его на тебя до сих пор живет... Как, по-видимому, и Дядя Джеймс жив в твоем сердце, чего я как раз не понимаю... Кстати, пока мы еще разговариваем, не подскажешь, где Патрика похоронили, а то я смотрю, смотрю -- не найду никак... -- Не знаю, честно говоря, никогда не интересовался. Помню, что где-то там, -- Нестор махнул рукой, -- а точнее не знаю. Надо у сторожа спросить. -- У Сторожа?.. -- Да нет... у кладбищенского... Мне надо подумать. -- Само собой. Подумай и вечерком брякни Сторожу по этому телефону, я там рядом буду, договоримся о дальнейшем, и о цветах, и о теще... -- Какой еще теще? -- Позвонишь -- узнаешь. Давай тогда, двигай первый, а я пока поброжу немножко, посмотрю... Люди Нестора сидели в машинах, бледные от злобы и стыда. -- Что вы тут, морды, заснули все, что ли? -- Уснешь... -- огрызнулся его адъютант и главный телохранитель, по кличке Стакан. -- Сидим, ждем. Вдруг смотрим -- у кого на ухе, у кого во лбу -- красные зайчики дрожат. На лазерный прицел каждого взяли... Подходят два штымпа, один к нам, другой к сопровождению. "Сидите тихо и ждите шефа", -- говорит. Ну и второй так же... Выгрузили обоймы из стволов у каждого и вернули врозь. Они отвалили, а мы сидим, смотрим, как ты с каким-то хмырем базаришь... Минуту назад зайчики ушли, а ты пришел... -- Стакан хотел было дополнить, что прижали их явно по наводке и что никто из них до последнего часа маршрута не знал, кроме Нестора и него, а он-то никому ничего не говорил... Но решил смолчать, Нестор не дурак, сам допрет... -- А что за хмырь с тобою был?.. Нестор сердито посопел-посопел, помолчал-помолчал, но потом решил произвести впечатление на своих молодцов: -- Кромешник. ...За дорогой следи, морда, чуть бордюр не снес!.. -- Впечатление было произведено, стыд и унижение у слушателей как рукой смыло. -- И... как? -- Добазарились кое о чем. Мы с ним старые, как говорится, знакомые... Муртез и Бонс расплатились и ушли, а Нестор, тряся зажатыми в кулачищах ножом и вилкой, гудел в собеседника басовитым шепотом: -- ...Я тебе отвечаю за каждое слово! Помнишь, я тебе про "Трюм" рассказывал и про своего племяша? Так вот это он был... Почти двадцать лет прошло, а он не изменился на морду. Я ведь его тогда хорошо запомнил! -- Ой, Нестор, грузишь ты мне, зачем -- не знаю. Ну и как, ты ему напомнил тот случай? -- Нет. Да пойми ты, Арнольд, что мне тебе врать? Он, между прочим, Дядю Джеймса знал, когда тот еще пацаненком был. Он его знал! И Патрика, и остальных. А где, говорит, сволочь Зеленый-то лежит? Я так думаю, что он его и закопал туда. И Дудю тоже. -- А на чью заступу он намекал, что за паренек такой? -- Ну, наверное, Гек-Малек, из урковых, Дудей где-то подобранный. Уж не знаю, как он был с Кромешником повязан, но когда Малька стала вся псарня по городу искать, я сразу Дудю предупредил. Через час-другой -- хлоп -- все покойники: Джеймс, Патрик, Франк... И Тобика -- помнишь его? -- заодно прибрали. И Малек сгинул. Вот так-то. Я ему после кладбища в тот же вечер позвонил, да потом встречались всем кагалом, с ним, со Сторожем... Я давно хотел с тобою переговорить, да видишь -- все такие занятые, что ты, что я... Короче говоря: вошел я в общак пятью процентами. Круто, да что поделаешь, зато сразу легче стало -- и со стрельбой, и с делами, и с гревом на "Пентагон". Он мне накернил жирный кус от лотереи по всему району, на легкие зузы дал наводку, а в мои дела не суется. -- Как же не суется, а проценты кто считает? -- Я и считаю. Он сказал, что на доверии, но если узнает "вольт" -- предъявит ребром. Пока все тихо и по понятиям. -- А как... эти дела, с "угольком"?.. -- Отрубили. Грабить их можно, торговать нельзя. Да и хрен с ними, по правде говоря; люди ненадежными становятся: либо сами подсаживаются, либо курвятся в лягавке перед расстрельными перспективами, либо на сторону кренятся, в расчете на колумбийские бабки... Либо все вместе. Да денег меньше не стало, скорее больше: плюс лотерея, плюс без прежней пальбы... С профсоюзами хороший бакшиш корячится -- регулярный, не хапок. Жить можно... Только... -- Что? -- Да ерунда, ничего. Все нормально. И тебе при случае советую. -- Нестор хотел сказать, да передумал, о том, что теперь фиговым листком отлетела утешительная мечта: завязать в любой момент и жить припеваючи в ладах с законом. Но слов подходящих не нашел, и на покой еще рановато вроде как... А дальше -- видно будет. -- Нет, я погожу, пока гром не грянет. -- Твое дело. Допивай, я остаток разолью. Ну, кореш мой старый, за Дудю и Малька предлагаю. Светлая им память!.. А через месяц пришел черед и Подкидыша. Тот решил проведать коллегу и заманить его на "холостяцкий" ужин. Опасаться в настоящее время и тем паче в дружественных краях ему было особенно нечего, и маленькая охрана -- три человека, включая водилу, -- осталась внизу, в бронированном "додже", а он, как был без пальто, встал перед телекамерой у входа, забежал в дверь, поднялся в приемную кабинета Нестора, на второй этаж, куда его всегда беспрепятственно пускали. Но в приемной неожиданно его тормознул Очкарик, "секретарь" Нестора, из постоянной охраны. -- Извините, господин Арнольд, шеф занят. -- Что значит -- занят? Я на секунду, всего делов... -- Подкидыш не терпел, когда мелкая сошка пересекает ему дорогу, и довольно грубо пихнул Очкарика в сторону. Очкарик отвечать не стал, естественно, вывернулся и всем корпусом вновь перегородил ему путь. Он повысил голос, в надежде, что его услышат через двойные двери: -- Я же сказал, он занят, господин Арнольд! Очень занят! Но Подкидыш, начиная что-то понимать, среагировал не на голос Очкарика, а на щелчок затвора. Он обернулся и увидел незнакомого парня с пистолет-пулеметом, деликатно направленным в потолок. Трое знакомых Подкидышу несторовских охранников, сидящих в прихожей, безучастно молчали, не вмешиваясь в происходящее. Зашуршал старомодный селектор на столе у Очкарика: -- Вик, что там за ор? Что молчишь? Очкарик, вместо того чтобы зайти в кабинет, обогнул Подкидыша и подбежал к селектору: -- Господин Арнольд прибыл и хочет войти. А вы сказали, чтобы я ник... -- Арнольд! Сукин же ты сын! Сказано -- занят я очень! -- заорал селектор голосом Нестора. -- Уматывай по-хорошему, к чертовой матери, не до тебя сей... Он осекся, и сквозь хрипы и шорохи работающего селектора вроде бы послышалась чья-то речь. Голос Нестора ушел вдаль: "бу-бу-бу... Подкидыш..." Потом опять невнятный собеседник, и уже почти нормальным тоном Нестор: -- Арнольд, зайди сюда... Тут с тобой поговорить хотят... Подкидыш вдруг все понял, он, демонстративно не обращая внимания на человека с поднятым стволом, повернул лицо к Очкарику и вопросительно подмигнул. Тот, зла не помня (Подкидыш все-таки не вредный мужик), отклонился так, чтобы корпус Подкидыша заслонял его голову от взглядов пришельца, и подтвердил, проартикулировал ртом и губами: -- "о...ме...ни..." -- Кромешник! Подкидыш глубоко вдохнул ноздрями, сорвал с носа темные понтовые очки, нервно пихнул их в карман шелкового пиджака, поутюжил ладонями волосы над ушами и твердой рукой открыл дверь в кабинет... Гек, после расставания с Орой, глушил тоску и одиночество в череде нескончаемых дел: бабилонские проблемы, библиотека, ночные компьютерные запои в обществе Фанта, приобщившего шефа к прелестям Интернета и хакерского искусства, и разъезды. Гек неутомимо рыскал по всей стране, участвовал в сходняках и организовывал их сам, откинув привычную осторожность, лично посещал крупные и средние правильные зоны, где на свиданиях с паханами и зырковыми делился с ними частью смутных своих подозрений и угрозами и уговорами подталкивал их к новым решениям. Хранители общаков в зонах и на воле первыми ощутили новый курс: вдвое, втрое возросли траты на подмазку правоохранительных структур. Цепляли всех, кто на нижних и средних этажах лягавской иерархии мог хоть как-то влиять на оперативное управление зонами и военизированными формированиями, но Геку все казалось мало. С его подачи по газетам и некоторым передачам прокатилась волна липовых "разоблачений", в которых то один, то другой, чаще покойный, чужой и сравнительно малозначащий уголовный лидер представал перед обывателями в качестве всемогущего преступного императора страны. Даже обыватели постепенно переставали принимать эти сенсации всерьез. (Бонс, получивший за это изрядную нахлобучку лично от Доффера, верхним чутьем подозревал причины неожиданного "спонтанного" противодействия, но концов найти не мог, ибо тоже был связан абсолютной секретностью своей миссии.) "Путешествуя" по стране, Гек выполнил давно намеченное: побывал в Новых Андах в гостях у Красного, одного из своих первых сподвижников, и не пожалел об этом. Заповедное захолустье принадлежало, казалось, другому царству-государству: иные обычаи, странный говор, непривычные одежды и манеры -- все здесь дышало дремучей самобытностью. Здесь прокурору ничего не стоило благословить брак своей дочери и сына местного уголовного делавара, неграмотность не служила препятствием в приеме на работу, а безнаказанно курить на улице могли только те из женщин, чья профессия была еще аморальнее подобного бесстыдства. Рыночный полицейский после дежурства возвращался в отделение, нагруженный тушками кур, апельсинами, деревянными плошками, и на всем пути, от рынка до отделения, от отделения до дома, не было человека, который, увидев, счел бы это чем-то ненормальным и неприличным. Но и здесь была жизнь, с проблемами, радостями, бизнесом, преступностью и вечерним телевизором. Здесь все обо всех знали, и звезда Красного, Матео Бабилонца, раздувшегося от оказанной ему чести, воссияла выше некуда: "не врал, пижон столичный, с самим Лареем на вокзале обнимался, как с родным папой... Вон с тем, здоровым... Я, когда еще на двадцать шестом спецу чалился, его часто видел..." Казалось, не только каждая домохозяйка, но даже их кошки с собаками, не говоря уже о "конторских", были в курсе, что у местного главаря, в столицах обученного, гостит самый главный урка страны, которому в Бабилоне полицейские генералы по утрам ботинки чистят... Гек пожил денек, покрутил носом и свалил от таких приколов подальше. Сам Красный, искренне огорченный столь кратким визитом, с двумя машинами охраны вез его горбатыми дорогами (Гек наотрез отказался посещать вокзал во второй раз) до границ своих владений. Главное для себя Гек прояснил: можно инкогнито отсидеться на дальних холмах любое разумное время -- только в городе появляться не стоит. А Красный стоит крепко и верен долгу старой дружбы. Визиты к Луизе и Анне Малоунам стали происходить все реже и реже, после того как Гек ощутил некий холодок со стороны Анны. Это была уже взрослая, самостоятельная, в свои восемнадцать лет, с привлекательным лицом девушка, характерная и по-своему сильная. В последнее время (Гек по-хакерски выследил ее секреты) она переживала по Интернету бурный виртуальный роман с каким-то юным англичанином, и Гек не однажды чувствовал ее сдержанное нетерпение, с которым она ждала его ухода. С Луизой было потеплее, но и она нашла себе работу -- для души, денег хватало -- и одинокого друга, тоже дизайнера... В качестве отдыха Гек избрал долгожданную поездку на Сицилию, по которой много лет ностальгически мечтал. Взял он с собой только Блондина (для всех -- в качестве переводчика), оба путешествовали по фальшивым, но надежным документам. Но казалось, что отдых не освежил Ларея: вернулся он еще более угрюмым и озабоченным. Блондина же, напротив, распирало изнутри, словно бы он узнал некую крутую новостищу. Фант по дружбе пытался его расколоть -- Блондин только головой крутил; про шефа даже за глаза перестал отзываться иначе, как с подчеркнутым уважением, а ведь раньше, хотя и демонстрировал преданность на словах и на деле, любил его подкусить и передразнить в кругу своих. Фант с энтузиазмом принимал участие во всех компьютерных затеях шефа. Тот, оказывается, хоронил в себе недюжинные таланты программиста и постановщика задач. И если в железе он разбирался на уровне простого грамотного юзера, то в написании программ, а главное -- в идеях, по которым эти программы составлялись, шеф иной раз норовил обставить и обставлял самого Фанта. Правда, у шефа жены и детей нет и ему нет нужды совершать обезьяньи прыжки, чтобы поспеть там и тут, да еще с этой сраной конспирацией. Но... за семью поспокойнее стало, нельзя не признать... И конечно же, даже здесь у шефа не обошлось без причуд: он построил себе очень изрядный "пентель" и уволок в неизвестном направлении. Причем без сетевой карточки, без модема... Нет, модем все-таки вставил... Зачем, он мог бы себе истинно крутую тачку завести, настоящую рабочую станцию индивидуального пользования, на РИСК-процессорах и все что хочешь... Так нет: "У тебя -- да, на всю катушку покрутимся, а сам -- только на максимальном уровне домашнего компьютера". Это он, чтобы не развращаться программистской мыслью на запредельных мощностях, сам себе ограничение поставил. А для общих нужд -- Ларей чуть ли не поклялся, что через год-два "Крей" достанет. И за ним не заржавеет... Но где он его тиснет, ведь подобную тележку в магазине не купишь?.. Даже в Службе и в Обороне таких нет. За последний год они с шефом вскрыли немало в сетях Министерства обороны и внутренних дел. Ракеты и пусковые установки -- черт с ними, а до электронных архивов вот-вот будет рукой подать... Не без агентурной поддержки, естественно... это только в фильмах хакеры делают то, что в принципе сделать невозможно. Взятки и кража бумаг из домашних и служебных кабинетов -- неотъемлемая составляющая при решении поставленных шефом задач. Вот до Службы добраться бы... Но тут тяжелее намного, слишком риск и сека велики, там весьма крутые спецы сидят, Фант заочно слышал о некоторых. Но "Крея" и они не нюхивали... На дворе октябрь, а почки уже лопались на деревьях, опадали коричневыми чешуйками на землю, разомлевшую от преждевременного тепла. Но Дофферу не до тепла и зелени, его била нервная лихорадка: он только что прибыл со сверхсекретного совещания у Адмирала, где начальники штабов и командиры соединений всерьез докладывали Адмиралу о степени готовности к выполнению задач, поставленных перед ними Родиной. А задача такая простая: вернуть исконные Фолкленды у прогнившей Британской монархии. Готовность у всех ублюдков -- полная. Все всех боятся, либо в самом деле -- безмозглые дебилы, не ведающие, что творят. Их потом можно будет рассовать навечно по камерам и простить, но Адмирала-батюшку... Дэнни заварил кофейку и позвал Муртеза... После мертвецки спокойного разговора с Доффером Муртез вызвал к себе Бонса и отдал ему приказ, который они с Дэнни все эти годы готовили. Решено было Сабборга не предупреждать, в надежде, что тот сам почует фишку. Но в случае успеха можно будет и ему намеком довериться. Бонс поочередно отдал распоряжение двоим помощникам, которые друг друга не знали, разумеется, как и сути предстоящего дела, а сам упаковал ранец -- на этот раз всерьез, не ради тренировки, брезентовый чехол с "инструментом", побрился, состриг ненужные кудри (потом все это нужно будет восстановить на недельку с помощью заранее изготовленных парика и накладок) и отправился "на дело" -- как он с фаталистской иронией называл предстоящее свое задание. Все, что можно, -- было продумано, вплоть до гарантий, что Бонса не устранят после содеянного, но мир так полон случайностей и лжи... Оставалось уповать на бога, удачу, взаимные расписки и порядочность шефов. Господин Президент должен будет появиться на открытии школы через два дня на третий. Занять позицию следовало уже сегодня... Гек уже третьи сутки сидел в своей подземной резиденции безвылазно, дебажил длиннющую программу, которую написал специально для вскрышки кода доступа к некоторым оборонным делам. Дело то ладилось, то тормозилось из-за нелепых иногда ошибок, вроде отсутствия фигурной скобки. Фант давно уже советовал переходить на "джаву", да Гек медлил, считал, что на "пласах" еще не все усвоил. Но отладка явно шла к победному концу, и Геку не терпелось опробовать программу, а заодно и новомодный хваленый процессор чуть ли не в полботинка размером. Отладку он проводил на стареньком двухсотом "пенте", а новичок ждал своей очереди на соседнем столе, специально для него купленном. Устал... Гек встал, поразмялся финтами и приседаниями с четверть часика и пошел ставить чайник. Как всегда, он глянул на стену за чайником -- теперь там было пусто... Однажды на витрине Гек увидел репродукцию картины Сандро Боттичелли, увидел и охнул от восхищения. Картина -- ерундовая, но в центре ее была изображена тетка с венком на голове и в длинном легком платье, усыпанном цветами... Это была вылитая Ора! А вот Ора себя не узнала и сочла, что Гек ей льстит... Но Гек придерживался иного мнения, разыскал и купил здоровенную репродукцию приемлемого качества. Потом Гек вырезал кусок, где была одна Ора, как он ее называл, попросил Фанта увеличить, максимально сохранив качество цвета. Фант выполнил, и Гек уволок добычу к себе, приклеил на стену, установил две лампы по бокам -- чем не икона? Гек, отдыхая, иногда смотрел на нее и засматривался: это была Ора и вместе с тем жизнь, юность, весна и любовь... Но кончилась любовь... Гек не выдержал печали, скатал ее в рулон и отнес, от соблазна подальше, на другую подземную точку, где он редко появлялся; уничтожить -- рука не поднялась... И вообще, о многом стоило поразмыслить... Такой фамилии, Артуа, не числилось ни в одном журналистском профсоюзе. Мелкие газетчики его не знали, а материалы его всегда занимали самые козырные места... В тех газетах, где он печатался. Единственное, что сумел нащупать Гек, сам и с помощью Фанта, что главные редакторы этих газет так или иначе, но обязательно имели в своей биографии контакты со Службой... А больше-то и искать ничего не требуется, найденного достаточно. И еще: Гек недавно послал специально ребятишек на кладбище, где похоронили Бычка.., -- тела там не было. За идентификацию найденного тела Гек отвалил пятьдесят тысяч ровно -- не Бычок получился. Но это уже изыск; годом ранее Гек перебирал тинеровские архивы и как чувствовал -- нашел фото "папы" Бычкового: на той "ядерной" зоне он числился куратором от Службы, был подполковником и без зоба. Вот такой прокол обоюдный получился: и Гек прошлепал, и они засветились. Бычок, или кто он там, рано или поздно ответит головой. Фант с Блондином уже получили на него ориентировку, но этого мало. Надо с его начальничками разобраться -- с мусульманином носатым и Доффером. Мусульманина он запомнил, когда филонил в бабилонском лазарете после карцерной трамбовки, а Доффера и тогда, и раньше, когда его Патрик молотнул, и позже сто раз в газетах видел. Там еще старик-наводчик был, в больничке, но тот уже помер, хрен с ним. Патрик Доффера не добил, но это еще не повод для него -- жить теперь. Почему людям не живется бок о бок? Ладно, волк жрет коров, те -- траву, волков -- паразиты, внешние и встроенные; трава -- и то жрет солнечный свет вместе с водой и минералами... Круговорот называется. Но зачем люди, причем не подыхая с голоду и не во время весеннего гона, убивают себе подобных, не говоря уже о коровах, волках и паразитах? И еще траву топчут... Да и я ничем не лучше... Все вместе почему так делаем? Обманываем, унижаемся и унижаем? Кто сильнее -- тот прав. Эта истина древнее царя Хаммурапи. И она не так уж плоха, если ее примерять на животный и растительный мир. И у человека, как у вырожденца животного царства, эта истина действует, и правильно делает. Но зачем, зачем облекать ее в красивые и лживые словеса о справедливости, милосердии, гуманности, повышенной ответственности перед обществом?.. Это стадо многожрущих и повсегадящих обезьян сегодня боится спида, а завтра озоновых дыр, вчера они сходили с ума от сахарного Маккартни и побрякушечного Леннона, а сегодня всем миром лижут ноги изможденным сучкам, чьи функции -- ходить туда-сюда в разноцветных тряпках на потребу ущербным дыроглядам. Познание? Такие светлые мозги пишут программы, гробят жизнь и способности, дабы безмозглые недоросли за дисплеем могли в пятом уровне забить гвоздеметом, а лучше топором, "электрика", чтобы перейти в шестой... Почти все мои парни имеют семьи и любят детей. Пестуны, мать их за ногу. А чужих детей -- сиротами оставят и завтракать пойдут, хорошо если в промежутке руки вымоют... Да, и у меня учились. Но я ничего и не говорю, я не лучше. Я сильнее и по этому поводу не страдаю. Но зачем мы все живем, слабые и сильные?.. Чтобы жить и оставлять после себя дерьмо и мусор по всей планете, и потомков, которые тоже будут гадить, но уже с бо2льшим размахом?.. Коррада своему обезьяннику мог шары вкручивать, а мне он ничего серьезного не ответил... "Завязываю на сегодня", -- решил Гек, споласкивая чашку. Надо только один цикл вставить, дело минутное... Опомнился он, когда глаза устали смаргивать резь и слезы... Наверху ночь, надо выспаться... Будильник поднял его в девять утра. Гек истратил час на тренировку, да еще полчаса на помывку, бритье... Да еще четверть часа на поздний завтрак. Гек пожалел, что не протянул телефонный кабель и убрал радио: надо поднатужиться, освободить недельку времени, найти в окрестностях ближайшую линию и все аккуратно и скрыто провести. Если с умом -- замучаются прослеживать... Что там наверху? Наверное, не холодно. Гек взял свитер полегче, плащевую куртку, сунул "магнум" под мышку, деньги не забыть... Закрываем... Решил он выйти на Яхтенной -- недалеко и тихо. Ветер, но солнечно. Город встретил Гека шумом, бензиновой копотью, суетой, от которых он уже успел отвыкнуть за четверо суток затворничества. Армейская машина неподалеку не желала заводиться, и офицер надсадным криком и матерщиной пытался помочь молодому водиле... Апатичная тетка из табачного киоска наменяла ему мелочи, и Гек пошел звонить. Странное дело, никто не отзывался... Ладно Фант, но Эл, Малыш -- они почти всегда на месте... И Нестора нет... И Киселя... Автомат плохой?.. Гек все еще не мог отрешиться от своей заковыристой задачки, только сейчас ему пришла в голову мысля, да такая светлая -- он понял, как можно на целый порядок сократить количество последовательных переборов при поиске кода, -- что он чуть не повернул домой, вниз... Надо пройти в другой микрорайон и позвонить оттуда... Навстречу Геку шел человек, мужчина лет сорока, среднего роста, каштановые, с проседью, патлы до плеч, в длиннющем темно-сером пальто нараспашку и с черной кожаной папкой в левой руке. Глаза красноватые, зрачки серые, джинсы ношеные, вид озабоченный, правша, без оружия... Никогда не встречал... Странный тип... Почему странный? Стоп! Гек внезапно осознал странность прохожего: тот посмотрел на Гека с изумлением... и... как это... с узнаванием. Гек обернулся вслед этому человеку, и тот обернулся... "Нет, никогда не видел, точно. Да мало ли психов на земле, если в каждого стрелять..." -- подумал один. "Надо же, вот тебе и сказки! Живой Ван-Кромешник, собственной персоной! Идет себе по улице -- и хоть бы хны! Рассказать -- никто бы не поверил! Я думал, он старше и слабее", -- подумал другой. Оба поколебались секунду, отвернулись друг от друга и разошлись, так ничего и не сказав вслух. Гек двинулся дальше. Он ощущал себя так, словно бы сонная одурь постепенно покидала его сознание под напором ледяного ветерка тревоги. Он стал озираться по сторонам: город изменился! Исчезли красочные плакаты, призывающие покупать и отдыхать, нет на горизонте ни одного пьяного и нищего, зато всюду полиция и солдаты... Музыкальный салон закрыт. Флаг на районной ратуше... спущен. Главпес, в натуре, концы отдал? Вот было бы славно... Ах, черт, не взял документы, если вдруг патрули случайно прихватят, бдительность проявляя... Теперь все понятно. Да, портреты с черной полосочкой в углу... Хорошая вещь -- всенародный траур. А кого нам на этот раз судьба ниспошлет?.. А какая разница, все такого же ублюдка. Ребята молодцы, притихли и по норам. Вот дьявол, на этой же неделе надобно плотно взяться за связь. Нащупать узел, подтянуть пару линий из мертвых номеров, определить станции, замазать наглухо -- вот тебе и "мыло" с Интернетом, и радио с прогнозом погоды и просто телефон... Тогда срочно все меняем. Ушастый подождет, якудзы подождут, пусть пока внутри разбираются, привыкают к мысли о кооперации... А пойдем-ка мы спокойно в библиотеку и там все обстоятельно прочитаем... И еще портрет и ещ... Нет, не все понятно. Тот, хипповатый, что он на меня пялился, как на родного сына?.. В библиотеке женщина, он ее не знал, выдала ему комплект газет за три последних дня, и он уселся в пустом читальном зале, за самым дальним от двери столом. Но читать ему долго не пришлось, ибо полоснули по глазам газетные шапки: "Заговор врагов", "Народ скорбит и негодует", "Им не уйти"... и его фотографии, анфас и в профиль! "Генерал армии Фридрих Мастертон в этот тяжелый для Родины час принял на себя всю полноту...", "Военное положение вводится с 21-00 до 7-00 ежедневно"... "Ваны -- нити ведут за рубеж", "Кромешник -- 1 миллион награды", "Он вне закона!", "Если ты гражданин -- помоги стране и право..." Гек выхватил "магнум" и в боковом прыжке трижды выстрелил по ворвавшимся в читальный зал людям. Все они были с автоматами наизготовку, в касках и бронежилетах, но троим из них это не помогло -- Гек стрелял в лицо. Он вскочил на стол и запрыгал вправо, параллельно оси "окна -- дверь". Пальнул еще дважды и убил остальных, кто успел ввалиться в зал. Взвизги женщин и лай команд явственно намекали, что за дверью не безлюдно. Полоснула очередь по двери, полетели щепки, но входить или вбегать никто пока не решился. Гек шустро подскочил к одному из покойников, сдернул автомат со сдвоенным изолентой рожком, вытащил из нагрудного кармана еще комплект и ринулся к противоположной, внутренней двери, ведущей в хранилище. Автомат он держал в левой руке, "магнум" по-прежнему в правой. Пробежать сквозь хранилище -- дело семи-восьми секунд, еще дверь... Р-раз! Коридор, пусто. Вниз, на первый этаж. Вперед, туда, где окна без решеток... Гек даже странно порадовался, что знание местности, полученное когда-то в результате профилактической рекогносцировки, реально ему пригодилось. Он заставил себя остановиться, автомат положил на пол, а пистолет сунул на живот, оттянул присохшие оконные задвижки и аккуратно раскрыл одну половину окна. Подобрал автомат и прыгнул вниз -- два метра, пустяк. По пустынному внутреннему двору он добрался до ближайшего люка, подковырнул пальцами крышку... Мышцы на спине противно дергались, ожидая свинцовой очереди... Вперед, вниз, от-лично! Видимо, никто не ожидал его появления именно в библиотеке, и бдительная работница просто вызвала ближайший патруль спецназа... Это очень хорошо... После отъезда Оры он поменял библиотеку на другую, почти столь же представительную, и уже выписывал разовые билеты на имя Вильяма Брандта. Эту тетку он не знал, и вполне возможно, что его не сопоставят с тем, что он тут постоянный клиент... И уж никак до Оры не доберутся. А если и вскроют связь -- пойди найди ее, он тогда в департаменте все визы чисто подмел, за неплохие деньги... Время жгло пятки; познания Гека в этой части подземного города, особенно так близко к поверхности и без доступа к глубинам, были весьма приблизительны, и Гек наудачу пробежал по склизким от сырости шахтам несколько сот метров, ткнулся в один люк, другой... Автомат он сбросил в начале пути, обойму в стволе поменял и решительно полез наружу. Оказался он во дворе-колодце. Из окон кто-то пялился, фигня, авось примут за пьяного диггера... Гек спокойно вывернул на Президентский проспект и постарался смешаться с толпой. Риск, что при таком пешеходном движении собаки-ищейки его унюхают, был весьма невысок, но Гек все же втиснулся в единичку-троллейбус и пару остановок проехал. Когда вокруг полно народу и все так буднично -- никто не ищет среди давки государственных преступников. И через мост надо обязательно проехать, а не перейти. Такси -- ни под каким видом. Наверняка уже пошел всеобщий перехват. Звучит грозно, да прямая эффективность невелика; зато для отчета неплохо: не та, так другая добыча случайно в сеть попадет... Аккуратнее, как можно аккуратнее... Гек знал, что ему делать в ближайшие сорок минут: надо добраться до дома No 62 по Минеральной улице и посмотреть в почтовом ящике сообщение от Блондина, если оно там есть и если Блондин еще жив. Геку непросто было на всем пути щупать глазами обстановку и не встречаться ни с кем взглядом, чтобы не получилось, как с тем первым узнавшим его мужиком... Вдобавок крайне нежелательно попадать в поле зрения полиции и военных, они всех подряд кнокают, хотя и утомились за эти горячие денечки. Теории строить рано, следует проверить ящичек, залечь на точку и спокойно все обдумать. Вот дурак без обратной связи: кабеля нет, ни радио, ни телефонного, ни телевизионного -- собственных рук дело. А волны туда ни короткие, ни длинные не доходят -- не нейтрино чай... Жратвы навалом, на две недели хватит, да подкупить по пути... Можно купить транзистор, или как он теперь называется, и выходить на верхнее подземелье -- слушать новости... Письмо было на месте. Гек вышел из парадной и стал читать на ходу. Почерк был корявый, с грамматическими ошибками -- Блондин собственноручно малевал. "Папа, привет. Все вспоминаем твои именины. Праздничные фотографии готовы, хотя ты и не любишь фотографироваться. Ты очень похожим получился. У нас все более-менее. Маленький наш хоть и упирался и капризничал, но все же поехал в гости к китайцам-иглоукалывателям, врачи настояли. (Малыш, стало быть, погиб во время прихвата или облавы...) Кисель чуть было не прокис, но мы его спрятали от духовки подальше, и с ним порядок, ждет, тебя дожидается. У соседей за стенкой все время шум и грохот, может дерутся или мебель ломают, а у нас очень тихо. (То-то же, идиоты, а то все урчали и фыркали.) Ребята из нашей школы разъехались на каникулы, некоторые звонят и пишут, от некоторых ни слуху ни духу. Книги, которые ты нам посоветовал, мы прочли, а теперь не знаем, что читать. Да, вот еще хорошая новость: мы с Джеффриком разыскали адрес и съездили вчера в гости к дяде Биллу, твоему сослуживцу, как ты просил, передать от тебя привет. Он обрадовался, встретил нас хорошо. Джеффрик все хотел с ним поиграть, но время было позднее, и мы взяли для него гостинец к Новому году и уехали. А живет он теперь возле Луна-парка. (Бычок, Бычок... Легко, видать, умер... Фант -- молодец, хоть и упрямый, как сто ослов, -- сказано же было: опознать и прикончить, безо всяких допросов. Видимо, по ситуации решил действовать. При нынешних событиях -- вполне оправдано, ни звуком не попрекну.) На нашей улице семафоры не работают, и Джеффрик теперь боится переходить дорогу (Интернет и "мыло" -- перекрыли, гады). А еще телефон шипит и хрипит, плохо все слышно. Пиши нам почаще, а лучше приезжай, мы скучаем". И неразборчивая каракуля в углу, вроде как детская подпись... Дурацкий шифр, но весьма эффективный. Не от спецов Конторы, конечно же, или там Службы -- от случайного глаза и простой агентуры... Надо же, ребята ни на волос не сомневаются, что похороны Господина Президента -- его рук дело. Вот так история... Всю жизнь мне талан -- отвечать только за чужие дела? И сколько мне отныне этой жизни осталось? А?.. Парням хорошо: они знают, что я приду и все образуется... А мне на кого надеяться?.. Вот лопух -- все оказались готовы к катаклизмам... кроме меня и Господина Президента. Метро в ста метрах, но туда -- как в такси -- заказан путь, слишком много козырных узлов наблюдения. Только пешком или общественным транспортом, мимо любого магазина с радиотоварами. И газеток купить и жратвы, лучше консервы... Очумевший от новой действительности Гек тем не менее уже начал прикидывать, что и как ему предпринимать дальше. Все видимые гангстерские гнезда столицы, да наверное и в провинциях, разорены и растоптаны, если судить по намекам Блондина и победным реляциям в газетах. Многие из его ребят наверняка уцелели. И дальше что? Военные взяли власть в стране, и много времени пройдет, пока они не обтешутся. Мастертон объявил военное положение и мобилизацию, поскольку Великобритания прямо обвинена в организации заговора против Президента и Республики. Все или почти все легальные денежные потоки перестали действовать на неопределенное время, тут ни тени сомнений нет. Это же касается нала в зарубежных банках. Общак пока еще не пуст: шесть тонн золота -- временно балласт, сотня лимонов в валюте, в гринах и дойчиках, это уже лучше. Просто денег -- еще под сто лимонов, очень хорошо... Это только городской общак... Как минимум год можно продержаться, не разваливаясь на лохмотья, даже в данной пожарной ситуации. А там глядишь -- и основное можно распечатать: банковские авуары и обычную подпитку с полей и нив... Придется делать пластическую операцию, но это не самое страшное... Какие неудачные для человека совпадения бывают... Гек, чуя непонятную угрозу от государственной машины, чуть ли не наизнанку вывернулся, чтобы принять и насколько можно -- пригасить надвигающийся удар... И небесполезно ведь старался... А теперь в урочьих и гангстерских кругах будут роптать, что-де, мол, Ларей убил Верховного Пса и этим всех их подвел под удар. Ездил, предупреждал, намекал и никого в известность не поставил. И как это теперь будет выглядеть в глазах уголовной общественности? Могут ведь и попытаться... О плохом лучше не думать, а хорошего не предвидится. Ребятишки в писульке ни словом его не упрекнули, может, с их стороны это силок, ловушка?.. Не дай бог. Гек шел себе по улицам и дышал весной. Уж сколько раз он ходил здесь и верхом и низом, и днем и ночью -- а все недосуг было оглянуться, осмотреться, как люди живут, что им надо, чем полна их обыденность? Траур трауром, но тротуары полны народом, в скверах старушки с детьми, молодые мамы с колясками. Вон стоят две молодухи: у каждой в одной руке коляска -- машинально дрыг-дрыг вверх-вниз, а в другой сигарета. Вот о чем они болтают, что их заботит? Десять против одного, что у любой из них не жизнь, а сплошные проблемы -- с деньгами, с детским здоровьем, с работой, родственниками, мужьями или их отсутствием... Нет же, стоят и хихикают и трещат без умолку... Дома, дома вдоль улиц... В каждом люди обитают, кучкуются по клетушкам и каморкам, именуемым жилищами. Дворняга бездомная бежит... С ней все ясно, она где пожрать ищет, расписание плотное: с утра и до вечера вынюхивать съедобный кусок. Повезет -- сдохнет, лежа на люке или в теплой парадной, а нет -- послужит человечеству на живодерне либо в исследовательском институте, в километре отсюда... А люди? Кто бы они ни были, вплоть до подзаборных алкашей, поиски пищи и крова, ну там бухла, занимают относительно меньше времени, чем у беспризорных и диких животных, а остальное время им на что? Если подумать, то и карьера, и творчество, и разборки, и политика -- суть проявления набора из основных инстинктов: самосохранения, продолжения рода, сохранения вида... Ненужный после прочтения бумажный комок фыркнул возмущенно и упорхнул в попутный мусорный бак, а ведь можно было порвать и проглотить для конспирации. И мороженым заесть. Гек остановился, пошарил по карманам и подошел к мороженнице. Сколько лет не пробовал, а вдруг захотелось... -- Эскимо есть? -- Есть, миленький. Одну порцию?.. Зря купил... Гек облизал губы, вытянул "марочку" из кармана куртки и тщательно обтер липкие пальцы. Потом оглядел, выбрал чистый участок материи и аккуратно высморкался туда... Надобно было так и сохранить в неприкосновенности память о той, детской радости, когда воробьи -- смешные, мир -- велик и понятен, а эскимо -- с привкусом счастья... Сколько лет городу -- пять сотен от силы. Если с предшественником языческим взять -- еще до тысячи лет наберем. Человек с кувшинами и наскальными рисунками -- еще сотня-другая тысяч лет с запасом. Какой была поверхность Земли сто миллионов лет назад, миллиард лет? Не было заплеванных тротуаров и неподобранных окурков, не было ООН и Черного Хода. Земля ворочалась потихоньку возле Солнца, зарастая плесенью, которая потом авторитетно самоназвалась Природой. А плесень росла, жила и умирала по частям, преобразуя дерьмо, гниль и трупы в природные энергоносители, на которых взросли вирусы, пожирающие ныне породившую их плесень. Мать Земля! На хрен тебе все это надо? Тебя грызут, а ты спишь, запаршивела вся. Тряхни ты шкурой как следует, смой в тарары все лишнее и грейся дальше, сколько Солнца хватит. Ты ведь вон какая здоровая: мельчайший прыщик лопнул -- а и его приссавшее человечество испугалось, великим Кракатау нарекло. Все эти цари Природы прогрессируют, давят друг друга с возрастающим азартом, но не успевают за расширенным воспроизводством. И ни бомбы термоядерные, ни биохимические лаборатории не в силах пока решить эту проблему... Любопытно, если бы, скажем, собрать все конкретные смертные пожелания ближнему своему и исполнить -- много бы землян выжило? И как изменялся бы процент выживших, в зависимости от культурного уровня стран, в которых они проживали. Или культурный уровень возьмем... Гек издалека заметил спецпатруль, лениво бредущий навстречу, и свернул на ближайшем перекрестке. Вот задумался, не заметил, куда и ноги принесли... Гек оказался на Старогаванской улице у дома No 30, совсем рядом с домом, где Гек в последний раз в жизни видел Патрика и Дудю, так и не известно кем пристреленных... Вон там, на третьем этаже, был Дудин кабинет, а тут его мотор обычно стоял... Нет Дуди, а дом есть, и улица живет, и город, и материк, и так далее... И каждый рядом с человеком пропорционально больший долгожитель. А человек считает себя хозяином всего этого, творцом и вершителем... "Блоха слона имела..." ...Или возьмем так называемую культуру... Гек вспомнил, как во время пребывания на Сицилии он попытался из уважения к престарелому дону Паоло прищучить некоего тамошнего борзилу по кличке Свинтус. Не успел, все мешался какой-то дурак-мотоциклист и местные лягавые опередили, буквально на минуты. Так вот этот Свинтус собирался взорвать Пизанскую башню, галерею Уффици и еще чего-то там бесценное для человечества... Ну взорвал бы, и что, оскудело бы человечество? Безмозглых туристов бы поубавилось, это точно. Чем трижды-четырежды отреставрированная картина-шедевр лучше качественно исполненной копии? Ведь холст у шедевра -- уже неродной, заменен, рама -- тоже, краски -- и тут, говорят, от старых мало что осталось. И в чем же разница, позвольте спросить, между копией и так называемым оригиналом? Кроме цены? Или если взять и уничтожить девяносто процентов сокровищ Лувра, Уффици, Эрмитажа, Метрополитен, Прадо -- кощунство? Да ни хрена. Бо2льшая часть мирового населения и не подозревает о наличии этих светочей культуры, а из оставшейся ее части почти никто и не знает, что эти пресловутые девяносто процентов шедевров наглухо закрыты в запасниках и будут там храниться, пока не обратятся в прах. Видел и шедевры -- кичевики на улицах ничем не худшие делают... Ора меня все ругала, ах, мол, не знаю, кто такой Олоферн и за что его убили, когда всякий культурный человек это должен знать. Человек какой культуры должен это знать? Буддист-китаец, бушмен? Ах, христианской... Тогда какого черта у Юдифи в ручках меч совсем другого века? Или меч -- вне христианской культуры? Художник, значит, сын своего времени, ему можно, а я -- грядущий хам? Сегодня кучка ублюдков в пенсне подписала бумажку о подлинности, и сертифицированный оригинал в жестоком бою ушел с молотка за тридцать с лишним миллионов долларов. А завтра более именитая кучка таких же искусствоведов, тоже лично никогда и ничего успешно не намалевавших, поймет, что это -- подделка... Куда нести экс-шедевр, в дворницкую? После второй бумажки картина перестала привлекать восхищенных ценителей прекрасного, быть нетленным достоянием человечества, а ведь все молекулы в ней прежние?.. И с музыкой все аналогично, и с историей... У Анны в учебниках и хрестоматиях -- какую ни возьми, так история древнего мира -- почти сплошь карликовая Греция и Рим, которые существовали весьма ограниченное по историческим масштабам время в маленьком аппендиксе небольшого материка. Уйди все это под воду, как наш пред-Бабилон во время оно -- цивилизованное человечество и не заметило бы, основная его часть так и продолжала бы лопотать по-китайски и хинди... Посреди тротуара, загораживая дорогу, стояли двое пьяных неряшливых мужиков, которые упрямо и громко пытались доискаться до истины: кто и кому в прошлый раз ставил стакан. Раньше Гек дал бы в морду тому, кто ближе оказался, освободив таким образом проход, но сегодня молча их обошел. Приемник в кармане, батареек запас -- на год хватит, а консервы он возле "точки" купит, где в Черный Ход спускаться... Человечество обречено. Оно, конечно, может поднять собственный... как это сказать... уровень негэнтропии... но тепловая смерть вселенной от этого не отдалится... да и не приблизится... И, к слову сказать, эта застывшая музыка поверх помоек... В Италии она оправдана, прохладу хранит, а у нас... Гек не успел обратить внимания на крик, на скрип тормозов случайного мотора справа от себя, не успел оглянуться и среагировать. Он ничего не успел, только ткнулся лицом в асфальт, чувствуя внезапный жар в спине, грохочущую боль, и угасающим зрением наблюдая, как у самого лица набухает и дышит парко2м лужица черно-красной жидкости. "Моя кровь", -- понял Гек и провалился в бесконечный кошмар... Армейский грузовой автомобиль с брезентовым пологом вез солдат-первогодков учебки в родные казармы, после первого в их жизни патруля оцепления. Служба -- это не мед, поэтому все сидели в кузове с полной боевой выкладкой, не имея права ни покурить, ни даже переговорить с соседом. Остановились они у магазина потому, что унтеру вздумалось купить сигарет. А там он заболтался с девушкой-продавщицей... Солдаты, кому повезло сидеть "на корме" у борта, глазели на прохожих, в надежде выпросить покурить, пока унтера нет... Леон Харвей, забитый солдатишка из юго-западных провинций, хотел курить больше всех и поэтому жадно вглядывался в каждого проходящего мимо человека... Никто ничего не успел понять: Харя схватил с колен автомат, крикнул невнятное и дал очередь в спину какому-то мужику -- тот и разлегся мордой вниз, с четырьмя дырками в спине, даже ногами не дрыгнул... Леон, в ужасе глядя на им содеянное, зашелся в истошном крике, только и можно было разобрать: "Я нечаянно, мне показалось..." Мужика быстро и без шума подобрал военный патруль и срочно отвез в госпиталь; до синевы избитого унтером Харвея сбросили на гарнизонную губу, где он и пребывал в самоубийственном настроении до следующего вечера... Сказка про Золушку началась после отбоя второго дня, когда за Харвеем прибыл почетный конвой из двоих полковников и отделения спецназовцев... Унтеру не дали ничего, кроме паршивой лычки и двухмесячного оклада, зато Харвея наградили орденом "За верность и отвагу" третьей степени, досрочным присвоением сержантского звания, месячным отпуском домой и чековой книжкой на миллион талеров. Хорошо в одно прекрасное утро проснуться богачом и знаменитостью, но боевые товарищи все же постарались, насколько могли, отравить существование счастливцу: "...они тебя на Марсе сыщут, вырежут тебя и всех родственников, и твоих и невесты... Лучше сам вешайся..." Как будто он был кому-то нужен, жалкий винтик чужого механизма... Гек вынырнул из кошмаров нескоро, через годы внутреннего календаря, вынырнул и весь окунулся в раздирающую боль. С болью, если умеючи, можно договориться, с кошмарами -- нет. А хуже кошмаров может быть только тоска, но вот и она, сероглазая, сидит у изголовья. Руки привязаны по сторонам, но если скосить глаза наперекор непослушной голове, то можно увидеть подведенные к локтям трубочки с бутылочками -- капельницы... И что же это было со мною?..

Глава 16

Мне все открылось. Я догоню Окоем, Смахну суету. -- ...Плохие новости, Дэнни. Но может быть, для тебя они не плохие... И не новости? -- Опять плохие? Давай, Эли, и поменьше загадочности, если можно. Муртез вместо ответа подал Дофферу черный пакет с фотографиями. -- Так, посмотрим... Тело полковника Бонса. Я тут ни при чем, Эли, можешь не намекать. Рассказывай: кто, когда, как и так далее. Бонс не отзывался на телефонные звонки и сам не звонил. Муртез послал за ним на дом людей, которые и обнаружили труп в квартире. Проникновение произошло с балкона, Бонса, видимо, взяли спящим. Судя по тому, что он был наполовину одет, а потом пытался оказать сопротивление, реально сделать вывод, что его не собирались убивать сразу, он нужен был живым, чтобы, предположительно, ответить на вопросы. Убийц было двое, может быть трое. Стреляли из двух скорострельных стволов с глушителями: по три пули в сердце и печень соответственно с близкого расстояния и с хорошей кучностью. Последующий обыск проводился наскоро и бессистемно. Из лаптопа изъят жесткий диск. Деньги и оружие на месте. Почерк не профессиональный, точнее -- не кадровый, по мнению Муртеза и оперативников. Предполагается, что поработали людишки Ларея. -- На основании чего эти предположения? -- Дворник показал, что за несколько дней до того видел неизвестных лиц, по виду из мелких уголовников, беседующих с местной шпаной. Он считает, что они что-то искали или уточняли. Вот эти сопляки, фото прилагается, показали, что неизвестные молодые люди (20--22 года, латиносы на вид) интересовались чердаками, подвалами, проходами на крышу, черными лестницами и упор делали на ту парадную, где жил Бонс. -- А почему дворник сразу не сообщил? -- Не наша епархия, хотя при военном положении формально обязан. В Контору он сигнализировал, но там не подозревали о Бонсе, поэтому профилактировать собирались иное. Они думали, что готовится тайник для наркоты. -- А жесткий диск? -- Все стремятся идти в ногу с прогрессом. И у них бывают продвинутые граждане, или работают на них. -- Какого рода информация там была? -- Не знаем. Но Бонс -- профессионал, ничего серьезного держать не станет... Не стал бы. Остальное покрыл бы паролями. Наши люди, если прикажут, практически любой пароль взломают, но не уголовники же с этим управятся, у них совсем другие хобби. -- Это смотря насколько они продвинуты. Вероятность близка к нулевой, но для очистки совести и ее стоит иметь в виду. Но, Эли... Запустил Сабборг эту гангрену. Длинноватые ручонки у подонков отросли, рубить с корнем надо. Расписку изъяли? -- Да. И обе копии. Вот они. -- Это твои расписки, сразу и уничтожь. Брось в камин. Однако, Эли, нервы у тебя как у слона: с такими текстами ходить по городу. -- Я на служебной машине ездил. -- Жаль Уилла. Свое главное предназначение в жизни он выполнил, но отличный был мужик, умница и профессионал. Дальше рассказывай. -- Ларей валяется уже второй месяц у военных. Помимо официальных сводок -- почти ноль информации, беспрецедентно плотная опека. Задета печень, в двух местах пробито легкое, потерял много крови. В последние дни появились проблески сознания. -- Ты сказал -- почти? -- За ним идет круглосуточное наблюдение на предмет бреда или иных выявляющих слов и действий. Вроде как ничего связного или проливающего свет он не сказал. -- Пусть и дальше молчит. Эли, думай и действуй, дорогой. Думаешь, почему его не казнят, согласно всенародным чаяниям? Английский след или какой другой они найдут, но как бы не выяснилось что-нибудь вроде алиби для Ларея. Ему это не поможет, но... Наш новый Президент не оценит своих благодетелей, он меня давно ненавидит и ждет лишь предлога, чтобы заняться укреплением кадров в министерствах. Как же мы сумели обмишуриться? На совете обороны ни я, ни Сабборг просто не успели предложить. Несправедливо устроен мир, если в нем тупой и подлый подхалим запросто смог уделать в грязь таких людей, как я и Сабборг. -- Не все так просто, Дэнни... Ему не нужно было думать о судьбах страны и мира. Он жил на готовеньком и получил готовое. Так уж бывает. Но и он смертен. -- Да, как и мы с тобой. Что Сабборг? -- Под ним кресло еще сильнее шатается. Он с нами. -- Я так и думал, что он побесится, поматерится, но сообразит, по какую руку становиться. На вот тебе -- тоже фотографии. Вот эта красотка развлекается с матерым господином. Он ее тесть. Тьфу... свекор. Она -- врач-терапевт, старший лейтенант медицинской службы, кадровый сотрудник отдела армейской контрразведки. В данное время посменно работает сиделкой при одном тяжелораненом уголовнике. -- Прекрасно. А муж? -- В той же системе, но в другом секторе. Свекор -- водитель автобуса. Муж изрядно ревнив и считает, что супруга всецело должна принадлежать только ему, с гландами и всем прочим. И она не захочет портить с ним отношения. -- О`кей, Дэнни, ты гений, как обычно. Для долгих подходцев у нас нет ни сил, ни времени. Шантажнем ее по-простому, по-мужицки. Ей, видимо, нравится не только изысканность, но и простота. Карьеру себе и мужу разрушить или семью -- по отдельности она, может, и набралась бы духу, но в комплексе -- вряд ли. Ну, я пошел. -- Успехов. К 21-00 я жду с отчетом, как всегда. По нашим данным, у генерала Мастертона диабет в запущенной форме? Это опасная болезнь. Выясни все по ней... Сабборгу до пенсии оставалось еще ой-ей-ей! Адмирал-покойник был, конечно, мудак и под конец впал в опасный маразм, но, как говорится, променяли кукушку на ястреба. Ребятишек из Службы, во главе с Доффером, следовало бы четвертовать для начала, да куда денешься -- надо работать с ними в связке, время такое. Сабборг практически переселился жить в свой рабочий кабинет: ел там, и спал, и даже виски пил на сон грядущий, совсем как дома. Жена только кастрюльки привозит и увозит да про внуков рассказывает. А работы -- невпроворот. В первые дни после введения военного положения казалось, что действительно преступности перешибли хребет: на порядок сократилось хулиганство, в пух разнесли кокаиновых баронов, похлеще, чем в Колумбии, перестреляли в одном только Бабилоне почти три сотни отъявленных бандитов, разрушили золотые и валютные "тропы" за рубеж... Ан глядишь через месяц -- все помаленьку возвращается на круги своя: и гангстеры новоявленные подрастают, и военные чиновники учатся яйца в золото макать. И если в крупных городах все же хорошая статистика пошла, то в провинции и в зонах мало что переменилось. Сабборг попросил чрезвычайных полномочий, чтобы и зоны очистить от уркового дерьма, -- дали жалкие крохи. Спускаешь вниз четкий приказ, подробный, конкретный, ясный, а доходит до мест -- все как в песок уходит. Такое ощущение, что местные органы парализованы или куплены неизвестно кем, или подцепили адмиральский маразм... Нет уж мальчики, кокнули Адмирала -- завершите дело, а с нынешним -- это не работа. И Ларея надо срочно убирать. Козе понятно, что если он запоет, то песни у него будут те, что нравятся слушателям. Что это за Контора такая, когда прохлопала Ванов у себя под носом? Которые не могли бы существовать без поддержки коррумпированных чинов на верхних этажах Конторы. И Доффер должен был бы такое понимать, потому что Ваны -- не просто уголовники, а террористическая антигосударственная организация, состоящая под контролем иностранных спецслужб, что впрямую касается отечественной Службы. Подсыпать бы ему какой-нибудь отравы... Или подменить одну-другую баночку-консервант с иной группой крови... Это реально. Кровь туда возят из наших запасников, не из армейских почему-то... Клиент -- один-единственный на весь госпиталь, ошибки не будет. Вояки -- тупой народ: сертификаты качества именные, так они и экспресс-тесты не делают. А зачем? Подпись есть, значит, подписавший и ответственность несет. Ух, удобно... Уши донесли, что переливания еще будут. У него третья группа, а мы ему четвертую, по ошибке, подпихнем. С маркировкой проблем не будет, тут отработано хорошо, не проследят. И пара человек ответят за халатность -- всего делов... На том и порешим. Проще дела надо делать, без вывертов. А уж с этой гнидой, которая теперь наш новый Президент, разберемся без хлопот и без Службы, точнее без дофферовских выкормышей, потому что Служба и Доффер -- это не синонимы. Презус, Аксельбант Паркетный, как поговаривают, любит лично водить мотор на специальных кортах и с ветерком... Время есть, и люди есть. Фридрих Мастертон, новый Президент, пребывал в страхе за свою жизнь со второго же дня своего президентства, когда кончился хмельной угар от ощущения исполненной мечты, но был настроен решительно и по-боевому.. Он бы мигом поубирал любимчиков подлеца Кутона, зарвавшихся вельмож Доффера и Сабборга. Их и некоторых других, из гвардии, МИДа... Но не время: в армии ропот, старые враги плетут интриги, и не обойтись без поддержки их естественных недругов -- Службы и Конторы. Генералы требуют войны за Фолкленды, завещанной им Адмиралом, но нельзя воевать, когда в руководстве такая каша. В любой момент уязвленное самолюбие может толкнуть очередного Бонапарта на попытку путча... В убийстве Кутона есть нечто странное. Откуда вылез этот Ларей и чей заказ он реально выполнял? Он должен выжить и дать показания, прежде чем отправится на виселицу. Именно на виселицу, с показом по национальному телевидению. Не нужно быть Сенекой, чтобы понимать: есть круги, заинтересованные в молчании Ларея. Никому в этом вопросе нет веры, ни своим, ни забугорным. Только гвардия и военная контрразведка гарантированно смогут до поры обеспечить его сохранность. Именно с этой целью Мастертон распорядился очистить и переоборудовать по мировым стандартам небольшой армейский госпиталь на правом берегу Тикса, вплотную примыкающем к центральной части города, досконально проверить и заменить персонал, закрыть туда доступ всем, кроме лиц, занесенных в список им лично, дабы ничто не мешало поставить на ноги одного, но крайне важного пациента. Обеспечить максимальную секретность и надежную охрану. Этот Ларей -- мелкая сошка, но с его помощью он стал Президентом и с его же помощью сумеет вывести на чистую воду или дискредитировать очень многих замаскированных негодяев. Пятьдесят лет -- это зрелость, но отнюдь не старость, многое можно сделать для истории и державы, Фридрих! Сегодня ты опасаешься своих врагов, завтра они будут трепетать перед тобою. И никакой хунты: военный-президент -- старая добрая традиция нашей страны. А если отчизне привить порядок и четкость, свойственные армии, то республика Бабилон, ее граждане -- только выиграют от этого. В Британии свои традиции, у нас свои. Фолкленды не Гонконг, подождут годик-другой, далеко не уплывут за это время... ...На берегу реки Океан, омывающей Землю, развлекаются с удочками сестры-двойняшки. Они хотя и сестры, но мало в них сходства: старшая вечно прекрасна во всесильной юности своей, она благоухает весенним лесом, звездами, радостью. Младшая курноса, одета в саван, измождена вечным гладом, от нее исходят волны тлена и сырого холода. Но нет в ней дряхлости, и силы ее безмерны. Обе они длиннокосы, обе они девы, ибо никому еще не удавалось овладеть ими сполна: только дерзнет герой-любовник, коснется десницы десницей -- а пыл и разум его уже распались на атомы или угасли... На крючке у каждой добыча: бьется, трепыхается, исходит раздирающей болью сердечко, наколотое на оба крючка. -- Он мой, -- говорит одна. -- Он всегда меня любил и не скупился на преданность и подарки. Я приголублю его, успокою. Он заслужил меня. Он и зачат был вопреки тебе. -- И вопреки тебе тоже. Я старшая, значит, твоя очередь еще не пришла. Меня он любит больше. Стоит мне подмигнуть, намекнуть на улыбку -- и он безогляден. -- Твой крючок всегда пуст. Я же люблю -- без лукавства и наживку не забываю. И старшинство твое ничтожно -- одно жалкое перводеление первохромосомы... Звонкий, серебристый смех старшей сестры столь свеж и ласков, что младшая не выдерживает и оскаливается в ответной улыбке. -- Ну, что ты еще придумала, уж говори... -- Сестрица, решим спор случаем: давай тянуть, каждая в свою сторону, у кого крючок сорвется, та и проиграла? -- Все бы тебе играться, щебетать да машкарадиться... Будь по-твоему, хотя и с обманом твой крючок. Тянем... В каменном гнезде нахохлилась над добычей царственная птица Анзуд, потомства не ведающая. Вознесен клюв над спящим то ли зерном, то ли яйцом, но в раздумьях свирепая птица Анзуд: клюнуть или погодить, дождаться, ибо жертва, ужасом объятая, вдвое вкуснее бесчувственной... И не ведает могучая птица Анзуд, что серый в янтарную крапинку камень из стенки гнезда не камень вовсе, а одна из голов ядовитой гидры, которая притаилась в одном выдохе от нее и вожделенного плода. Точный бросок, и если гидра не погибнет в когтях осторожной птицы Анзуд, то яда хватит, чтобы упокоить навеки ее вместе с диковинной добычей. Но и гидре неведомо, что земляные черви, чуя близкую обильную поживу, изгрызли, источили весь отвесный склон, на котором стоит гнездо, так что может оно рухнуть в любую минуту, раздавив всех, в том числе и червей, истекающих алчной слизью... ...Но очнулась, забеспокоилась всегда равнодушная Гея, почуяв боль и зов хтонической крови, пришедшей к ней из чужого мира. Последнее и случайное дитя, затерянное исчадие поздней любви Урана и Геи, нашлось и теперь взывало о помощи. И злобные посланницы ее, страшные старухи Эринии, побрели на поиски, сквозь колючую проволоку, через горы, вечную мерзлоту, жаркие пустыни, каменные клоаки, именуемые городами. Черные факелы в когтистых, татуированных морщинами лапах освещают им путь, волосы-змеи струятся по плечам и соскальзывают вниз, расползаются по тысячам тысяч нор и тропинок. Где, где, где ты, -- пахан, отзовись!!!.. * * * Гек долго плутал в бреду. Но однажды кошмары уступили свое место сознанию, а сами, гогоча, перелетели на другой конец планеты, где и трансформировались в дичайший и немотивированный обвал фондового рынка. Кто-то, как это всегда бывает, погрел на этом руки, но подавляющее большинство ушло в штопор. Некий Сорос, фармазон и барыга номер один мирового фондового рынка, попал на пару миллиардов, компьютерный выскочка Гейтс пострадал еще больше. И даже сам великий У. Баффит только кряхтел, пытаясь объяснить себе непонятное; впрочем, мировые рынки серебра в другом секторе, и финансовая судьба безумных братьев Хантов, некогда угоревших именно на серебре, ему покамест не грозит... Потолок, две стены по бокам, третья, с дверью посередине, замурованные и небрежно зашторенные окна сзади, простыня на груди -- все белое. В белом и сиделки и врачи. Многочисленные медицинские приборы тоже светлые, но на фоне стерильной белизны всего остального кажутся серыми. Ежедневные перевязки, утка, зонд с пищей -- немного разнообразия в такой жизни. На вопросы Гек отвечать отказался, но то и дело, когда приходил в сознание, старался перекинуться парой слов с персоналом. Ему в этом не препятствовали: скрытые в кровати микрофоны автоматически включались при любых звуках его голоса или иных, исходящих от его ложа; вся обслуга, включая врачей, -- проверенные кадры армейской контрразведки, подчиненной не Службе, а военному министру. И не ему даже, Господину Президенту, неторопливо кующему новые механизмы своей государственной машины. Но Геку было необходимо общение, без него -- скука и кошмары. Обеим сторонам были выгодны попытки такого рода, ибо каждой из них давали надежду на получение полезной информации от другой. Гек все еще не мог вставать, но уже не выплевывал с кашлем кровяные сгустки и в один прекрасный день отказался от зонда, попросил дать ему пищу обычным способом. Не сразу, но через сутки его просьбу удовлетворили, и он стал разговорчивее. Иногда он жаловался на свои сновидения сиделке, иногда пытался шутить с врачами во время болезненных осмотров и перевязок, а однажды, против обыкновения, согласился поговорить с человеком, который через день приходил задавать ему одни и те же вопросы. "Передайте им, что не я убивал Кутона!" Гек повторял и повторял эти слова, пока не провалился в беспамятство. Прибежали дежурящие врачи, майора немедленно удалили, а Геку стали вкалывать бесчисленные уколы, чтобы сбить температуру, взлетевшую до сорока одного, делать массаж сердца, в котором возникли чудовищные перебои... Гек двое суток не узнавал окружающих, на третьи взгляд его вновь стал осмысленным и он попросил пить, а потом есть. На самом верхнем уровне был отдан приказ: допросами не беспокоить, проявлять чуткость: пошел контакт. ...В свое время Варлак рассказывал Геку о том, как ему довелось около года оттянуть в японской тюрьме города Осака. Поначалу жизнь на японской крытке казалась невыносимой даже урке, прошедшему ад отечественных зон и трюмов: разговаривать можно только в строго отведенное для этого время, спать только в предписанных позах, даже глаза держать открытыми -- только по команде местных пауков... За каждое ослушание -- лютые побои и шизо, не уступающее "лучшим" бабилонским образцам. Через месячишко Варлак решил вскрыться, чтобы отвалить наглухо из этого мира, и стал готовиться к своему последнему отрицанию. Но Аллах не зря даровал человеку разум: Варлака осенило, и он остался жить дальше. Дело в том, что японцы -- люди традиций и ритуалов, они все делают по предписанным канонам и приказам своих семейных или служебных сюзеренов. "Я иногда думаю, что любой из них, мужик или баба, даже кончить может в любую секунду, если такая команда поступит от ихнего дайме..." Поэтому, если присмотреться и посчитать, то при хитром, но точном соблюдении этих дурацких ужимок ты приобретаешь нечто вроде шапки-невидимки: тебя вертухаи просто перестают замечать. По словам Варлака, не было случая, чтобы их надзирала придрался по своему собственному хотению -- только инструкция, только приказ, как автоматы для газированной воды... И довольно скоро совсем другая жизнь в камере пошла, коль ты понял их и научился пользоваться ими... Бабилон -- не Япония, но у военных привычка к приказам, инструкциям и бережно хранимым ритуалам, давно утратившим первоначальный смысл, тоже весьма велика. За четкость, решительность и слаженность в поступках они платят гибкостью мышления, в нестандартных ситуациях и действуют неповоротливо, проигрывая порою даже непрофессионалам. Не каждый военный, естественно, но система в целом. У Гека развилась мания преследования. Однажды он попросил колы, и врачи дали на это добро. Из наугад выбранного магазина привезли ему пластмассовую бутыль с пепси-колой, вскрыли, провели анализ пробы... Гек сделал глоток, выкатил глаза и выплюнул на простыню. -- Что вы мне дали? -- Пепси-колу, как вы просили. -- Я просил коку. А это -- отравлено, проверьте. Проверили -- нормальный лимонад, без отравы. Мерзавцу скоро намыленный галстук примерять, а тут приходится его ублажать и терпеть капризы. Привезли кока-колу, провели через тщательный анализ. Ларей все равно потребовал, чтобы кто-нибудь попробовал напиток перед тем, как выпьет он. Через день вся подаваемая пища проверялась таким же способом у него на глазах, даже апельсин -- Ларей произвольно указывал на дольку, которую должен был (или должна) съесть кто-либо из персонала. Раны постепенно затягивались, печень почти полностью восстановила работоспособность, но Гек все еще был слишком слаб. Однажды он попросил карандаш и бумагу, с тем чтобы написать письмо Господину Президенту. Ему выдали просимое, твердую подкладку под бумагу. Майор контрразведки сидел рядом и фиксировал каждое его движение. Гек промучался минут десять, выводя неровные каракули, покрылся весь испариной и опять вошел в сердечный приступ. Испуганно завизжал электрокардиограф, из соседней палаты выскочили врачи... Далеко не сразу удалось купировать приступ, Гек пришел в ясное сознание почти через сутки, а на бумаге было нацарапано вкривь и вкось начало первого слова: "Госп...". Временный начальник госпиталя получил жесточайший нагоняй за "спешку", к которой он ровным счетом не имел никакого отношения. Команда "не беспокоить и не провоцировать" была продлена еще на две недели. Если не считать внезапных сердечных приступов и развившейся маниакальной подозрительности Ларея, служба в госпитале была не тяжела. За пределами госпиталя приходилось соблюдать режим максимальной секретности ото всех, дальних и близких, а внутри -- лечить Ларея, чутко ловить любые высказанные вслух мысли, соблюдать его гигиену и выполнять незапрещенные просьбы. Ничего существенного Ларей пока не сказал, а просьб с его стороны было совсем немного. Так, он захотел ромштекс, с картофелем фри и черными оливками без косточек, но врачи убоялись нагрузки на печень и отказали ему. В знак протеста Гек отказался принимать пищу, попытка принудительного кормления привела к судорогам, сверхвысокой температуре и почти полной остановке сердца... Рапорты и взаимодоносы презрели законы физики и покатились вверх по служебному склону, слипаясь по пути в один зловонный ком, который в итоге сам Господин Президент похлопал ладонью, брезгливо покопался одним пальцем и изрек: -- Какая хреновня! Пусть жрет, что просит, испорченная печень не надолго его обеспокоит, я обещаю. Новый год он встретит, но одиннадцатое февраля отпразднуем уже без него. Здоровье преступника нам необходимо лишь в той степени, в которой он способен будет ответить на наши вопросы, добровольно или против своей воли. Все понятно?.. Блондин нетерпеливо давил на пипку звонка, раз, второй, третий -- один длиннее другого. Спереди и сбоку целились на него домашние камеры слежения. Наконец щелкнул запор, и Тони Сторож в одних трусах вышел на порог... Он был все еще сонный и злой -- такой сон порушил Блонди черномазый! Но неспроста же... -- Чего трезвонишь, дубина! Охрана снизу мне уже отсигналила, подождать не мог? -- Я зайду? -- Ботинки не снимай, иди на кухню, а то у меня... Блондин согласно кивнул и прошел в маленькую, метра четыре на четыре, кухню. Уж кому-кому, а ему не надо было объяснять, почему это Тони командировки в Иневию всегда проводит здесь и как зовут молодую владелицу этой квартиры, оплаченную тем же Сторожем. -- Что сияешь медным тазом? Выкладывай. -- Следок объявился, тьфу-тьфу не сглазить... -- Его??? -- Угу. Помнишь, ему всегда из "Анаконды" ромштексы таскали? -- Тише ты... Помню. Это где он еще пожелал, чтобы там к его персональному гарниру всегда оливки добавляли? -- В цвет. Позавчера заказали с собой, с оливками. -- А вы что, и там пасли? -- Ха, обижаешь. Мы по всему Баблу нитки натянули, даже в банках и борделях. Да еще урки помогают. Ты их "Всебабилонский" прогон читал? -- Я тебе его дал, между прочим... Ну не тяни кота за хвост, дальше что? Кто заказывал? -- Баба средних лет, в пиджаке, юбке. Они больше не запомнили. Не сразу сообразили. -- В тыкву дай, чтобы лучше помнили. Фанту сказал? -- Он уже как наскипидаренный, аппаратуру прилаживает вокруг "Конды" и внутри. -- Правильно. Надо ждать второго визита. -- Фант говорит, что шефу обратную связь надо обозначить. -- Сдурел он, что ли? Кр... Он за самым главным числится, там секи невпроворот. Ну а что, идеи есть? -- Может, у Эла соберемся, мозговой штурм устроим? -- Чего устроим? -- Да так... от Фанта заразился... Вместе обдумаем? -- Можно. Он в курсе? -- Фант ему докладает в эту минуту. (Арбуза оторвали от утреннего повтора любимого телесериала, костюмированной сказки с Чилли Чейном в главной роли...) -- Толково. Обеги основных, не забудь и эту Пару Кляч, а то обидятся. О, Эл звонит, его линия... Сейчас стрелки собьем, и отчаливай с богом. Молодцы, парни! Идея с ромштексами пришла к Геку не вдруг. Когда два десятка человек неусыпно бдят за беспомощным полутрупом с помощью техники и непосредственно, и делают это не час, не сутки, не неделю, а месяцами -- может ли у них не ослабнуть контроль и внимание? Если реально, то не может. К тому же и приказ был: подталкивать к контакту, проявлять участие, вовлекать в разговоры. Никто не проболтался, тайны не выдал. Но они посменно работают и получают за это деньги. И есть у них у всех другая жизнь, свои интересы и проблемы, никак не связанные с больным узником. А Гек телевизор не смотрит, газет лишен, радио лишен. Другой жизни у него нет, и в прямом, и в переносном смысле. Вот и думалось ему все свободное от сна и приступов время. Если собрать воедино все редкие обрывки, обмолвки, высказывания, намеки, услышанные им за полтора месяца, да систематизировать их по разным параметрам, вдруг и вылущишь жемчужное зерно из навозной корки. "На левый берег одна остановка, а стоит дешевле". "Я своему возле дома не покупаю, лучше здесь, прямо с базы". "Что ни весна -- подтапливает, хоть плачь. Зато близко". "...Ждет не то слово. Мама, а когда снеговик прилетит? Вот бы скорее..." "Здесь и встретим. По десятке с носа -- за глаза. И на елку хватит, и на закуску..." Гек примерно определился на местности, по времени (сам -- потерял счет дням во время коматозного состояния) -- уже кое-что. Стал думать дальше. И перебрал же он вариантов!.. Иной раз и в самом деле до температуры допыхтишься, обдумывая... Одна из медсестер -- приятельница с кастеляншей (а может, завхозом, главное что -- по хозяйству), а та живет, надо понимать, в тех краях, где Фант и Сторож... Вот и принялся Гек целенаправленно стеречь в словах и медсестру, и кастеляншу... И однажды -- пых, кастелянша покупает тесто к праздникам в "Анаконде"! Идея родилась! Гек начал тогда издалека и попросил колы... Был большой шанс, что ромштексы окажутся другого происхождения, что "кадровая" обстановка поменялась, что знак не будет замечен или понят... Но и идея не последняя, каждую следует испробовать. Ромштекс с оливками и картофелем фри доставили. Не разобрать -- может, и от "Анаконды", ни прямо, ни косвенно спрашивать нельзя -- не дети слушают... Гек попробовал маленький кусочек и отверг остальное: "вкусно и даже очень, но я хочу видеть, как режут мясо и как при мне пробуют любой из нарезанных..." Через двое суток он опять попросил ромштекс. Перед тем как подавать его, опять отрезали краешек на анализ, проверке подвергли выборочно и оливки, и картофель. Картофель, как представляющий опасность наличием множества отдельных фракций, заменили. Заменили и оливки, потом проверили тотально и то и другое -- все нормально. Само мясо проверили на запах, из трех мест специальными иглами достали микростолбики, -- все чисто (углеводов избыток, радиация фоновая...), просветили ультразвуком и, чего уж там, рентгеном... Мало этого, когда разогрели порцию и внесли в палату, Ларей не отрываясь следил, как режут мясо, сам выбрал пробные оливки, кусочки картофеля, краешек ромштекса. Фельдшер все это разжевал и проглотил. И только через минуты три стал есть Ларей. Подумаешь -- остыло, зато подстраховано... Гек ел с видимым удовольствием, и ничто не могло помешать его аппетиту, даже изрядная порция сахарной пудры, пропитавшей серединный кусочек ромштекса. Сигнал дан, сигнал принят. Дальше-то что?.. "...Слово ко всем Бродягам, Фратам и прочим честным Людям! Добро и привет вам от всех, кто подтвержден. Бродяги, Фраты и Городские, кто не особачился, слушайте наш прогон и дайте ему ход дальше, ко всякой вольной и арестантской душе, лишь бы она чистая была. Один человек по праву свершил старинный завет, святое дело, до него не слыханное. За всех нас он принимает пеньковый венец, за наш Дом, за Благо арестантское. Он жив еще, но спрятанный за псами пребывает. Доведется, мы верим, -- и умрет он как и жил -- Заповедным Уркой. Но лучше, чтобы жил. И все, кто уважает в себе человека, а не пса, -- оглянись, прислушайся, протяни руку помощи. И воздастся тебе во всем Доме всеобщим уважением. При нынешнем великом палеве и произволе, и в силу большого количества -- погонял не ставим, так Большая Сходка очно и малявами авторитетно порешила. Удачи вам в благородном деле, здоровья и Свободы. Подтвержденные". -- ...Видал, что пишут? Муртез равнодушно кивнул головой. -- Это трепотня, что они могут... -- Ты, Эли, видать, крепко устал... "Старинный завет" исполнился! И судьба общака для них тоже свята, засуетились... Они даже не сомневаются, что такие фортели им по зубам. Бонса они убили, как куренка, следующий кто? Уж не мы ли с тобой? Эли? -- Нет, не мы. Мастертон. -- Черно шутишь. Да что с тобою сегодня? На тебе лица нет. Супруга опять?.. -- Гораздо хуже. У этого дурака, секретаря президентского, ноутбук-компьютер, в который он заносит всякое важное для Большого Дурака. В том числе и данные по Ларею. На нашу удачу, а по большому счету -- на беду, интересуется этот Адам Липски Интернетом. Ну, мы дождались удобной минуты, когда компьютер включен, а Липски на докладе, и через его браузер, но без его ведома, качнули того-сего из "суперсверхсекретной" президентской цитадели. -- Да ты же все это докладывал... -- Почти все... Извини, Дэнни... По Ларею я как раз и не докладывал, проверял оперативно еще и еще, уж очень... -- Слушаю, слушаю... -- Не сердись, Дэнни, не гневайся, и без того муторно. Лучшие медицинские и розыскные светила прощупывали этого Ларея, проглядывали, пронюхивали все, что могли вообразить. Ну и залезли под зубные коронки. Зубки у него свои стерлись да выпали от жизни неправедной... В числе всего прочего -- взяли дентиновую ткань на анализ, что, кстати, я и подсказал осторожненько. Говорят, что лучший способ определить возраст -- проверить эту ткань. Мол, по степени омертвления капилляров, нервных окончаний, обнаженности десен и прочей муры можно определить возраст с точностью до пяти лет. -- Хо-хо! Интересно. Сколько же ему натикало, волку старому? -- По зубам -- лет двадцать -- двадцать пять. -- Как?.. Муртез подвигал носом, языком и губами и повторил: -- Лет двадцать тире двадцать пять. -- Отпечатки пальцев?.. -- Те же. Это он, не двойник под него. Шрамы, татуировки, отпечатки пальцев, зубные оттиски, группа крови, образцы волосяного покрова (и они в архиве оказались!) -- все совпало, Дэнни. Мы его видели двадцать лет назад, именно его, которому по зубам сейчас -- двадцать пять лет. -- Двадцать еще скажи. -- Или двадцать. -- Этот способ исключает ошибки? -- Нет, хотя они и маловероятны. Наша подопечная владелица семейного мужского гарема собрала для меня образцы его тканей: от ногтей и кожи до выхарканной крови и соплей. Я отдал биологам. Не простым, и не в одни руки. На уровне хромосом и ниже выявлены некие аномалии в темпе и характере обмена веществ, по типу мутаций. Причина -- осторожно-предположительная -- воздействие радиации. А он, сорок с небольшим назад, попал в эпицентр, ну, помнишь обстоятельства... -- Эли, возможно, я меньше твоего понимаю в биологии и радиации, но я всегда считал и читал, что генотип может измениться лишь в потомстве, а не у половозрелой особи, непосредственно подвергшейся воздействиям, провоцирующим мутации. -- Я и не спорю, но факт перед нами: свидетель взрыва, дентиновый младенец, мутант. -- Это лишь интерпретация факта. Выглядит он гораздо старше. -- Выглядит, уже лет сорок подряд. Он не омолаживал себя пластической операцией, он себя старил. -- На зоне, сорок лет назад? Или в косметическом кабинете предвоенной эпохи? -- Ну тогда, черт меня забери, я ни хера не понимаю. -- Не плачь, Эли, я такой же. Так он что, вечно молод, так получается? -- Ну нет. Сердце у него изношено до физического предела, держится на лекарствах... Любое волнение -- он брык и лапы набок. А ему опять кислородную подушку под нос, уколы, массаж -- выходили... -- Ну так, значит, и мутация у него фиговая. Смотри, утаивай, проверяй и не забывай докладывать. -- Докладываю свежачок. Мы, раз проникнув в информационный курятник, взяли его отныне в плотный прицел, в интересах, так сказать, разведки и контрразведки, извини за кощунство. -- Извиняю. -- И вчера мы оказались бессильными свидетелями набега чужой орды на "наш" курятник. Да, некий хакер целенаправленно тяпнул около мегабайта текстовой информации грифа "Абсолютно секретно". -- Что за хакер, и почему бессильными? -- Профессионал высокого полета, не проследить кто. А бессильными -- мы не можем проявить осведомленность и перекрыть канал утечки. -- Что за бред. Неужто Старый Дурак и его помощник настолько сильны в этой науке и не поверят нашим словам о неких способах? -- Поверят, но проверят -- с помощью армейских структур. Там знающие звери, расколют наши хитрости, поймут, что мы к ним в загашник лазили. -- Ну тем более тогда пора дубль сделать. Но сначала -- убрать Ларея. Немедленно. -- Почему? -- Потому что нами, с Сабборгом в тандеме, был засечен внезапный интерес уголовного элемента к искомой точке. Вооружены они новейшими и мощнейшими агрегатами слежки и прослушки. Опыта у них меньше, а знаний ничуть. Это их работа, с секретарем. Это я Бонсу на него материал давал, сразу же после узурпации. Это оттуда они узнали, как, у кого, и когда брать. Они вскрыли пароли Бонса, а уж с этой задачей по браузеру -- пингвин справится после недельного обучения. Убрать срочно, Эли. Пусть сестра кольнет ему для сердца. Очень уж глубоко трясти не станут, сердцем он слаб, все знают. В крайнем случае поверхностный анализ ничего не возьмет. Срочно, Эли, не заставляй меня повторять. -- ...Ваше Высокопревосходительство! Автодром подготовлен и автомобили проверены. Разрешите сообщить в гараж? -- Нет, Адам, на всю неделю -- отменить, радикулит позванивает. Да и некогда... Повторный визит за ромштексом люди Блондина и Фанта зафиксировали и проследили только до окончания моста, соединяющего левый и правый берег, дальше было очень горячо. Но Фанту удалось засечь место, где прячут шефа, "на кончике пера". Он докладывал суть своих рассуждений на узком сходняке: Арбуз, оклемавшийся от ранения Кисель, Сторож, Пер Гнедой (младший отправлял с побережья неотложный по договору золотой груз), Гиппопо и Ушастый. И Блондин присутствовал, но все еще как младший. Фант распечатал для наглядности крупномасштабную карту с куском города, на котором были выведены все здания и подземные коммуникации. -- Только здесь он может быть. Я отвечаю. -- И ответишь, но в локшевом раскладе это никого не утешит, -- вздохнул Арбуз. Но тут Фанта поддержал Ушастый. -- Урки меня постоянно теребят по старой памяти. Вчера ночью нарисовался гонец, он рассказал, что тем удалось нашарить. Ларей в Бабле спрятан, они подтвердили. Из Фиб пригнали десяток сапогов от местного спецподразделения для выполнения особо секретного задания. Один из них левым образом послал язычок невесте, где похвастался, что выполняет важнейшее в своей жизни задание, данное ему лично Президентом. Звание -- унтер, образование среднее, основная специализация -- конвой. Дал адрес до востребования соседнего отделения почты. Описал, какая часть столицы видна из окна. У невесты брат откинулся прошлым месяцем и то письмо прочитал. -- А что это за линии прочерчены? -- Это подземные коммуникации, по которым можно двигаться. -- А почему одни синие, другие желтые? -- Синие -- это поправки, которые шеф лично вносил и пояснил, что лучше знает. -- А почему у нужного квадрата нет синего? -- Ну, Нестор, видимо, он не знал заранее, что здесь очутится... Вот эти -- глубинные, под Тиксом проходят... Я приготовил файл с записью голоса, почистил, скомпоновал, чтобы мусор не мешал. Готовы слушать? -- А есть что? -- На мой вкус -- три лимона не зря потрачены. Если что -- претензии к Элу, он покупал... "...Снился мне сон, что стою, а на руках у меня больной малыш, хотя я бездетен. И даже во сне я так слаб, что ста метров с ним до больницы не дойти, задыхаюсь... Сестрица, поправь подушку..." "Ты -- молодая, а куришь... Я не курю, а у меня уже не легкие, а решето. У меня только и жизни, что вечерние полчаса в сутки, с пяти до полшестого, когда кислородом дышу... Утром проснусь и весь день только и жду... Бросай, милая, ведь такие муки без здоровых легких..." "Дайте мне хоть попробовать встать, я сумею наверное, утка осточертела..." "Фант мне такой выпал -- нежданно-негаданно под землю уходить... Что ж, видимо, там спокойнее будет..." "Память у меня такая, что помню все плохое и хорошее". "Я верю людям и верю в них, для меня и любой сторож -- как брат, но надеюсь и на самого себя..." -- Ну, бля, Кромешник! -- захохотал Пер Гнедой. -- Да я сам буду землю грызть, но надо вызволять шефа! Да и общака жалко. Во отчебучивает: и Малыша покойного, и Фанта со Сторожем приплел. Ведь это он нам маяки ставит, ребята!.. ("Идиот, что на уме, то и на языке, но общак -- не последнее дело, это да". -- В чьей голове прозвучал мысленный комментарий, какая разница, в соседних примерно то же ворочалось.) -- Кто бы мог подумать?.. -- Нестор всем корпусом повернулся к Арбузу, такому же толстому и потному от полуденной жары. -- Эл, он ведь про подушку и легкие тоже не зря молотил. И Фант этот кусок не зря оставил. Правильно я понимаю, Джеф? Газовую атаку в обозначенное время предлагаешь? -- Похоже, что не я -- шеф предлагает... Он, гм... в нас верит. -- Да, ты его правильно понимаешь. Джеф, вот тебе планец вентиляционных труб по всему зданию. Дальше излагай... -- Приход и уход предполагается подземный, но попытка может быть только одна. И наверняка на территории они все люки перекрыли либо пасут. Отсюда проблемы... Гек тосковал. Он уже третью неделю скрупулезно "гонял волны", качал и готовил тело, мышцу за мышцей. Он старался отрабатывать мелкие группы мышц, чтобы через датчики на экранах активные всплески не привлекали особого внимания медперсонала. По-прежнему отмечал он и запоминал моменты, способные ему пригодиться в ближайшие дни... Но все это он проделывал без души, полуавтоматически. "Зачем все это? Ну, вывернусь вдруг, отвалю от них... А дальше? Опять Черный Ход, стрельба, третейские разборки... Опостылело влачить свое ярмо. С кем бы судьбой поменяться?.. И опять же бесполезно: любая биологическая особь -- суть мелкое копошение открытой системы в диапазоне пищеварительного тракта и половых инстинктов. Не хочу быть рабом пищеварительного тракта. Не хочу ежесекундно заботиться о вентиляции легких и получать удовольствие, пережевывая будущее дерьмо. Не желаю по нескольку раз в неделю за деньги и в резине тереться о лучшую половину человечества. И познавать через любые произведения искусства то, как все это проделывают другие особи, -- тоже не желаю. Отчего же в таком случае я не хочу умирать? Или хочу? Нет, потому как если бы захотел -- ушел бы. Что меня держит в этом мире? Надо подумать и понять, может -- важное что?.. На ребят надежда есть, но ждать, пока они справятся, -- роскошь. Успеют в ближайшие двое суток -- хорошо, нет -- самому надо когти рвать. Придется всех заделать, кто в здании. Потом, если все образуется, и Президента убьем, а то неудобно получается: вроде как чужие лавры себе присвоил... Но спихнем на спецслужбы. Гек почувствовал прохладу на сгибе локтя и открыл глаза. Медсестра с глазами больной коровы ваткой в спирту протирала место для очередного укола. Геку внезапно не понравилось это, и он попробовал протестовать: де, мол, ему гораздо лучше и он хочет поговорить с допросчиком... Но инструкция -- это шлагбаум, через который никто здесь своевольно перескакивать не будет. Ладно, как раз врачей сегодня не будет до глубокого вечера, сделаем вам приступ, чтобы прислушивались впредь... Гек привычно расслабился, дал команду сердечной мышце и стал считать удары... На этот раз выход в "пограничное состояние", как он это называл, пошел поразительно легко: буквально секунды -- и он в легком звенящем тумане, где разум кувыркается лениво среди немятежных эмоций и только краешком следит, чтобы не потеряться... "Что-то неправильное происходит, -- сонно отметил "сторожевой пост", -- все должно выглядеть по-другому, о-о-ох..." Гек с нечеловеческим усилием разлепил веки и ощутил себя парящим посреди пространства. Большого или маленького -- трудно было сказать: стены, если они вообще были, терялись в блеклом полупрозрачном тумане, освещаемом размазанным светом. Невесомость была не полная, Гек ощущал примерно, где пол, где потолок, но под ложечкой разливался ледяной страх, словно бы при падении с большой высоты, и этот страх непостижимо соседствовал с одуряющим безразличием ко всему. Не было ни одной четкой детали вокруг, ни звука, ни дуновения, и все же Гек ощущал, что он движется... Движется в сторону овального входа в некую пещеру, истекающую пронзительно белым светом... Где-то я уже видел такой свет... Странно, что я не боюсь его... Когда-то я был им напуган... Гек впустил в себя умиротворение, и это было славно, потому что все страхи, сомнения, мысли и боли исчезли, растворились в белом всепокоряющем потоке. Интересно... А вот и нет, мне неинтересно, мне просто хорошо... Нет, это неверное слово... Мне спокойно... Кажется, что прошли часы, десятки часов, армии часов, а он все плывет и плывет, нет, он летит... В сторону входа, откуда становится светло... Гек понял, что он так и будет плыть или лететь всегда. Приближаясь к белому гроту, но без надежды достигнуть его... Я и не надеюсь... Надежда мне больше не нужна... И меньше не нужна... И опять мимо промаршировали, четко печатая шаг, отряды часов, а вход... пройден. Теперь свет мощными струями сыпался на Гека со всех сторон, за исключением одного темного пятна, которое отныне стало входом... или выходом... Который пульсировал, но с каждым разом становился все меньше... Я устал... Что же вы молчите, скажите мне слово... Часы... Если вы собьетесь в большую стаю, а из нее в ком, из вас получится... Варлак... И как я раньше не додумался... Это Варлак, рассредоточенный на отряды часов, что шагают мимо меня. Я их не вижу... и не слышу... Отчего же я знаю, что они идут? Варлак, а до него Суббота прошел... И Патрик... Эй, Патрик, поговори со мною, ведь я так долго тебя искал и ничему не верил... пока... Да, пока, Патрик... Но я тебя так и не слышал... Пока... Я не понимаю смысла этого слова... Не понимаю... Свет осыпается... Волновая природа света... А он дискретен, вот же он... Квант... Я слышал его... квант связан со светом... Свет мне знаком... Мы знакомы... Мысли как кванты... распадаются... Свет... Я видел его... На то он и свет, чтобы его видеть... А часы слышать... А часы -- это время... Да, время... Вот откуда свет... Там время сидит... Оно истекает... как свет... Я его искал... и... Вот оно рядом... Я погляжу сей... час... час... Я увижу... где и как.. оно... сидит... -- Нет!!! Хозяин! Не надо! Хозяин! Не надо... Оно страшное, мы боимся... Хозяин! Пырь боится, нам страшно-о-о! -- Ва... Вакитока... Где ты, я ничего не вижу... Пырь!.. -- Оно тебя ослепило... Здесь... Здесь мы, хозяин! Пырь дрожит... А-а-а... Нам холодно... Ух, холодно... Где ты, хозяин?.. Гек заворочал глазами, пытаясь повернуться и высмотреть голоса... Вроде пятнышко темное... там, где вход... или выход... -- Хозяин!!! Миленький, ой-ой-ой! Здесь мы, зде-е-есь... Гек попытался разомкнуть сложенные на животе руки... Сложил зачем-то... Не поддались они ему... Гек упрямо оскалился и развел их в стороны... Вот они плывут рядом с ним... невесомые... Холодно... ногам. Гек подтянул было колени к груди -- нет. Нет? Да. Еще... Патрик... Где-то был Патрик... Он его многому учил... Учил, объяснял... Надо со...средоточиться. Гек как во сне напрягся, чтобы справиться с ватными руками и ногами, и ему показалось, что он принял вертикальное положение. Дышалось неважно. Свету вроде бы и полно, а в глазах темновато... Он вяло-вяло барахтался в мерцающей... теперь она мерцает... пустоте. Где-то внизу находится пол... поверхность... На нее нужно встать, опереться... Движение продолжалось, но совсем уже медленно, по... секунде... Или миллиметру? Миллиметр -- это мера длины. -- Вакитока, Пырь! Где вы, морды, покажитесь! -- Мы здесь, хозяин, вот-вот рядом. Но мы не морды, мы совсем другие! Вот мы. Нам страшно... Оно до нас добирается... Хозяин, защити!!! Свет перестал осыпаться, но вдруг задул, подвывая, как заправский ветер... Гек уже выбивался из сил, дергаясь, как лягушка на спице, но его сдувало этим сверхъестественным ветром все ближе и ближе к... -- Ко мне-е-е!!! -- Гек взревел, судорожно дергая тяжеленной головой. Крик его ударной волной отбросил мерцание по сторонам, и он увидел перепуганных Вакитоку и Пыря, они, вцепившись друг в друга, беспомощно барахтались на вытянутую руку от него. Гек, продолжая плыть в пустоте, которая уже и не пустота вовсе, а липкий холод, протянул левую руку... Еще... Еще чуть-чуть... -- Вакитока, зараза бесклювая! Хватайся за палец, ну же!.. -- Голос Гека грохотал, отражаясь от невидимых стен, отгоняя мерцающую пелену еще дальше. Пырь повернул к нему раскосые глазки, выпученные от ужаса в кольца, клацнул и вцепился своими похожими на акульи зубами за указательный палец. Руку пронзила острая боль, от кончика пальца -- глубоко в грудь. Гек зарычал и поволок руку вместе с грузом к себе. Пальцы ног словно бы шаркнули по чему-то там, внизу... -- Хозяин, а хозяин! Нам бы поближе, а? Боязно, холодно. Ой, холодно нам с Пырем! -- Ладно, только не кусаться. -- Гек поднес руку к груди, Пырь мгновенно выпустил палец и скакнул на грудь, Вакитока за ним... Ветер света сменился ураганом холода и мерцающей полутьмы. Гек почувствовал ногами твердую поверхность и одновременно боль в груди, на месте сердца, как раз там, где вцепились в Гека два дрожащих уродца. Боль рванула так, что Гек охнул и закричал. -- Пырь, Тока! Невыносимо так, оторвитесь... Да отлепитесь же-е-е! Тока-а-а!!! -- Хозяин, миленький, мы не можем. Не можем мы, пропадем тогда... Не гони нас, а? Хозяин?.. Сквозь нечеловеческую, мозг разрывающую боль Гек едва услышал дрожащий лепет Вакитоки... Ноги подгибались, не в силах держать обезумевшее тело... Ноги... Он стоит. -- Ладно! Вы не можете, зато я могу! -- Голос Гека вновь обрел пушечную силу, утраченную было взамен обретенной боли. -- Держитесь, хрен с вами! Я на ногах, а боль -- дело поправимое!.. Сердце тряхнуло так, что Гек упал на колени, а потом на четвереньки. Захотелось прижаться животом к холодной тверди внизу, но как бы этих не раздавить. Гек почувствовал как каждый волосок его тела встал дыбом, ужас в нем смешался с болью и гневом, и он завыл по-волчьи, пронзительно и страшно... -- Не фиг дрожать, не на вас я вою! -- Гек глубоко вдохнул в себя скудную кислородом субстанцию и стал молча подыматься с колен. Голова кружилась, поташнивало... Однако вой не угас: неведомый ветер превратился в ураган, толкающий Гека в спину по направлению к ослепительному свету... впереди. Надо развернуться... Гек начал было поворачиваться и чуть не сорвался в белый проем под бешеным напором урагана. -- Пырь, а ну -- сыграй! Не сорвешься, Вакитока придержит! Пырь послушно выдернул из ниоткуда свои дудочки в ряд и сунул их в пасть. Но флейта только взвизгнула жалобно и замолкла. -- Не можем мы, хозяин! Ну вот -- никак! Не гневайся на Пыря. Он старался, ох как он хотел! Да вот не можем мы... -- Вакитока внезапно сморщилась и стала фыркать носом и кашлять, вроде как заплакала. -- Ладно, не хныкать. Не сержусь. А я -- могу. Я -- буду! МОГУ! Буду! БУДУ!!! Я -- ОТРИЦАЮ -- ВРЕМЯ! Столкнулись в лоб две стихии: ураган и крик Гека. И стало тихо. Боль яростно драла когтями грудную клетку, и вдобавок словно крючок там ворочался, но куда ей было до той, недавно пережитой... Пырь и Тока все еще мелко тряслись, но Пырь уже приподнял круглую голову, раззявился, а Вакитока вроде и не шмыгает... -- Не обманешь?.. -- НЕТ! -- Значит, и мы будем, хозяин! Как ты, так и мы! Ура! Мы будем с хозяином! Он будет -- и мы за ним! Пырь, а мы -- будем, будем, будем! Наш хозяин, Пырь и я! Ура! -- Цыц. Будете. Долго ли, коротко, а будете, Землей клянусь... А вы, Сестрички... Обеих раком поставлю... Слышь, Тока, Пырь? Я обещаю вам, что вы будете быть до тех пор, пока... существует Человечество. ПОКА. В этом отныне мои цель и смысл!.. -- И Гек расхохотался, чрезвычайно довольный шуткой, одному ему понятной. Потом он опустил глаза к груди и вдруг увидел четыре счастливейших глаза, взирающих на него... с любовью. Гек все еще хохотал, но в глазах вдруг защипало, все вокруг утратило резкость, и что-то забытое потекло по щекам... Свет покорно шипел за спиной под натиском спасительных сумерек... Врачей не было в госпитале. Ни одного специалиста вдруг. Охранники на этаже, медбраты, сиделки -- все столпились в палате, наблюдая сердечный приступ и пароксизм. Рано или поздно это должно было произойти... Замерли самописцы... Вдруг мертвые экраны мигнули, дернулись линии, точки, плоттеры, забились в судорогах, словно безумные танцы начались на электронной Лысой Горе. Только непонятно -- то ли жизнь там Царица бала, то ли смерть... Жуткое лицо Ларея все еще в полном объеме хранило синий цвет, но из-под плотно сомкнутых век выскочили и побежали на подушку две здоровенные мутные капли. Черные губы разомкнулись и вытолкнули сквозь ощеренные протезы три надсадных булькающих звука: Ых... ых... ых... Всем без исключения наблюдающим эту сцену стало холодно, очень холодно, до костей зябко... А Гек великаном стоял посреди мглы и все поглаживал два теплых дрожащих комочка у себя на груди, продолжая плакать и смеяться, впервые за множество лет.

Глава последняя

Эй, Март и Апрель! Избавьте сердце мое От снега и тьмы. Он выжил.

все книги автора