Художественная литература

Габриэль Гарсия Маркес

Незабываемый день в жизни Бальтасара

Рассказ © Copyright Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА Клетка была готова, и Бальтасар, как он обычно делал с клетками, повесил ее под навес крыши. И он еще не кончил завтракать, а уже все вокруг говорили, что это самая красивая клетка на свете. Столько народу торопилось ее увидеть, что перед домом собралась толпа, и Бальтасару пришлось снять клетку и унести назад в мастерскую. -- Побрейся, -- сказала Урсула, -- а то ты похож на капуцина. -- Бриться сразу после завтрака плохо, -- возразил ей Бальтасар. У него была двухнедельная борода, короткие волосы, жесткие и торчащие как грива у мула, и лицо испуганного ребенка. Однако выражение этого лица было обманчиво. В феврале Бальтасару исполнилось тридцать, в незаконном и бездетном сожительстве с Урсулой он пребывал уже четыре года, и жизнь давала ему много оснований быть осмотрительным, но ни одного -- чтобы чувствовать себя испуганным. Ему не приходило в голову, что клетка, которую он только что закончил, может показаться кому-то самой красивой на свете. Для него, делавшего клетки с самого детства, эта последняя работа была лишь чуть трудней первых. -- Тогда отдохни, -- сказала женщина. -- С такой бородой нельзя выйти на люди. Он послушно лег в гамак, но ему то и дело приходилось вставать и показывать клетку соседям. Урсула сначала не обращала на нее никакого внимания. Она была недовольна, что он совсем перестал столярничать и две недели занимался одной только клеткой, плохо спал, вздрагивал, разговаривал во сне и ни разу не вспоминал о том, что надо побриться. Но когда она увидела клетку, ее недовольство прошло. Пока Бальтасар спал, Урсула выгладила ему рубашку и брюки, повесила их на стул рядом с гамаком и перенесла клетку на стол, в комнату. Там она молча стала ее разглядывать. -- Сколько ты за нее получишь? -- спросила она, когда он проснулся после сиесты. -- Не знаю, -- сказал Бальтасар. -- Попрошу тридцать песо -- может, дадут двадцать. -- Проси пятьдесят, -- сказала Урсула. -- Ты недосыпал две недели. И потом она большая. Знаешь, это самая большая клетка, какую я только видела. Бальтасар начал бриться. -- Думаешь, дадут пятьдесят? -- Для дона Хосе Монтьеля такие деньги пустяк, а клетка стоит больше, -- сказала Урсула. -- Тебе бы надо шестьдесят просить. Дом плавал в удушающе-знойной полутени, и от стрекота цикад жара казалась еще невыносимей. Покончив с одеванием, Бальтасар, чтобы хоть немного проветрить, распахнул дверь в патио, и тогда в комнату вошли ребятишки. Новость уже распространилась. Доктор Октавио Хиральдо, довольный жизнью, но измученный своей профессией, думал, завтракая в обществе хронически больной жены, о новой клетке Бальтасара. На внутренней террасе, куда они выносили стол в жаркие дни, стояло множество горшков с цветами и две клетки с канарейками. Жена доктора любила своих птиц, любила так сильно, что кошки, существа, способные их съесть, вызывали у нее жгучую ненависть. Доктор Хиральдо думал о жене, когда во второй половине дня, возвращаясь от больного, зашел к Бальтасару посмотреть, что у него за клетка. В доме у Бальтасара было полно народу. На столе красовался огромный проволочный купол, в нем было три этажа. Со словно игрушечными переходами, с отделениями для еды и для сна и с трапециями в специально отведенном для отдыха птиц месте, его клетка казалась макетом гигантской фабрики по производству льда. Не прикасаясь к клетке, врач внимательно ее оглядел и подумал, что на самом деле она превосходит даже то, что он о ней слышал, и несравненно прекраснее всего, о чем он мечтал для своей жены. -- Настоящий подвиг фантазии, -- сказал он. Добрый, почти материнский взгляд его отыскал Бальтасара, и доктор добавил: -- Из тебя получился бы прекрасный архитектор. Бальтасар густо покраснел. -- Спасибо, -- сказал он. -- Это правда, -- отозвался врач. У него были изящные руки, и он был полный и гладкий, как женщина, бывшая некогда красивой, а голос его звучал как голос священника, говорящего по-латыни. -- В нее и птиц не надо сажать, -- сказал он, поворачивая клетку перед глазами любопытных, будто он предлагал ее купить. -- Повесь между деревьями, и она сама запоет. Он поставил клетку на место, подумал немного, глядя на нее, и сказал: -- Хорошо, я ее беру. -- Она уже продана, -- ответила Урсула. -- Сыну дона Хосе Монтьеля, -- объяснил Бальтасар. -- Он ее заказывал. Всем своим видом доктор выразил почтение. -- Он дал тебе образец? -- Нет, просто сказал, что ему нужна большая клетка, вот как эта -- в ней будут жить две иволги. Врач снова посмотрел на клетку. -- Иволгам она не подходит. -- Подходит, доктор, -- сказал Бальтасар. Его окружали дети. -- Все размеры точно рассчитаны, -- продолжал он, показывая на разные отделения клетки. Он ударил костяшками пальцев по куполу, и клетка торжественно запела. -- Проволоки прочнее этой не найдешь, и каждое соединение спаяно изнутри и снаружи. -- Даже для обезьяны годится, -- вставил кто-то из детей. -- Верно, -- согласился Бальтасар. Врач повернул к нему голову. -- Хорошо, но ведь образца он тебе не дал? И не описал определенно? Просто: "Большая клетка для иволги". Верно? -- Верно, -- подтвердил Бальтасар. -- Значит, и раздумывать нечего, -- сказал врач. -- Одно дело большая клетка для иволги, и совсем другое дело -- твоя клетка. Кто докажет, что это та самая клетка, которую тебе заказывали? -- Это она, -- сказал сбитый с толку Бальтасар. -- Потому я ее и сделал. Врач досадливо поморщился. -- Ты бы мог сделать и другую, -- сказала Урсула, пристально глядя на Бальтасара, а потом повернулась к врачу. -- Вам ведь не к спеху? -- Я обещал жене принести ее сегодня. -- Вы уж извините, доктор, -- сказал Бальтасар, -- но нельзя продать вещь, которая уже продана. Врач пожал плечами. Вытирая потную шею платком, он молча уставился на клетку. Не отрываясь, он глядел в какую-то невидимую для других точку, как глядят на исчезающий вдали корабль. -- Сколько тебе за нее дали? Бальтасар, не отвечая, отыскал взглядом Урсулу. -- Шестьдесят песо, -- сказала она. Врач все смотрел и смотрел на клетку. -- Очень хороша, -- вздохнул он. -- Удивительно хороша. Доктор двинулся к двери, улыбаясь, энергично обмахиваясь платком, и тут же воспоминание об этом эпизоде начало навсегда стираться в его памяти. -- Монтьель очень богат, -- сказал он, выходя из комнаты. На самом деле Хосе Монтьель не был таким богачом, каким казался, но был готов на все, чтобы им стать. Всего за несколько кварталов отсюда, в доме, доверху набитом вещами, где никогда даже не пахло тем, чего нельзя было бы продать, он с полнейшим равнодушием слушал рассказы о новой клетке Бальтасара. Его супруга, терзаемая навязчивыми мыслями о смерти, закрыла после обеда все окна и двери и два часа неподвижно пролежала в полутьме с открытыми глазами, в то время как сам Хосе Монтьель сладко дремал. Его разбудил шум голосов. Тогда он открыл дверь и увидел перед домом толпу, а в толпе -- Бальтасара с клеткой, свежевыбритого, во всем белом, и выражение лица у него было почтительно-наивное -- то самое, какое бывает у бедняков, когда они приходят в дома богатых. -- Да это просто чудо какое-то, -- с радостным изумлением воскликнула супруга Монтьеля, ведя Бальтасара за собой в дом. -- Ничего похожего я в жизни не видела! И, возмущенная бесцеремонностью толпы, вливавшейся вслед за Бальтасаром в дверь патио, добавила: -- Нет, лучше вы несите внутрь, а то они превратят нам дом бог знает во что. Бальтасар бывал в этом доме и раньше -- несколько раз, зная его мастерство и любовь к своему делу, его приглашали сюда для выполнения мелких столярных работ. Однако среди богатых ему было не по себе. Он часто думал о них, об их некрасивых и вздорных женах, об ужасающих болезнях и неслыханных хирургических операциях, и всегда их жалел. Когда он входил в их дома, ноги плохо слушались его, и каждый шаг стоил ему усилия. -- Пепе дома? -- спросил Бальтасар, ставя клетку на стол. -- В школе еще, -- ответила жена Монтьеля. -- Скоро должен прийти. И добавила: -- Монтьель моется. В действительности же Хосе Монтьель помыться не успел и сейчас торопливо обтирался камфарным спиртом, собираясь выйти посмотреть, что происходит. Человек он был такой осторожный, что спал, не включая электрического вентилятора, -- тот помешал бы ему следить во сне за всеми шорохами в доме. -- Аделаида! -- крикнул он. -- Что там такое? -- Иди посмотри, какая чудесная вещь! -- ответила жена. Хосе Монтьель, тучный, с волосатой грудью и накинутым на шею полотенцем, высунулся из окна спальни. -- Что это? -- Клетка для Пепе, -- ответил Бальтасар. Женщина посмотрела на него растерянно. -- Для кого? -- выдохнул Монтьель. -- Для Пепе, -- повторил Бальтасар. -- Пепе заказал ее мне. Ничего не произошло, но Бальтасару почудилось, будто перед ним открыли дверь бани. Хосе Монтьель вышел в трусах из спальни. -- Пепе! -- закричал он. -- Он еще не пришел, -- сказала жена вполголоса, не двигаясь с места. В дверном проеме появился Пепе. Это был двенадцатилетний мальчик с теми же, что и у матери, загнутыми ресницами и с таким же, как у нее, выражением тихого страдания на лице. -- Иди сюда, -- позвал его Хосе Монтьель. -- Ты заказывал это? Мальчик опустил голову. Схватив Пепе за волосы, Монтьель заставил мальчика посмотреть ему в глаза. -- Отвечай! Тот молча кусал губы. -- Монтьель... -- прошептала жена. Хосе Монтьель разжал руку и резко повернулся к Бальтасару. -- Жаль, что так получилось, Бальтасар, -- сказал он. -- Прежде чем приступить к делу, надо было поговорить со мной. Только тебе могло прийти в голову условиться с ребенком. Лицо его вновь обретало утраченное было выражение покоя. Даже не взглянув на клетку, он поднял ее со стола и протянул Бальтасару. -- Сейчас же унеси и продай кому-нибудь, если сумеешь. И очень тебя прошу, не спорь со мной. А потом, хлопнув Бальтасара по спине, объяснил: -- Мне доктор запретил волноваться. Мальчик стоял словно окаменев. Но вот Бальтасар с клеткой в руке растерянно посмотрел на него, и тот, издав горлом какое-то хриплое рычанье, похожее на собачье, бросился па пол и зашелся криком. Хосе Монтьель безучастно смотрел, как мать его успокаивает. -- Не поднимай его, -- сказал он. -- Пусть разобьет голову об пол. А потом подсыпь соли с лимоном, чтоб веселей было беситься. Мальчик визжал без слез; мать держала его за руки. -- Оставь его, -- снова сказал Монтьель. Бальтасар смотрел на мальчика, как смотрел бы на заразного зверя в агонии. Было уже почти четыре. В этот час у него в доме Урсула, нарезая лук, поет старую-престарую песню. -- Пепе, -- сказал Бальтасар. Он шагнул к мальчику и, улыбаясь, протянул ему клетку. Мальчик вмиг оказался на ногах, обхватил ее по высоте почти такую же, как и он сам, обеими руками и, не зная, что сказать, уставился сквозь металлическое плетение на Бальтасара. За все это время он не пролил ни одной слезинки. -- Бальтасар, -- мягко вмешался Хосе Монтьель, -- я ведь сказал тебе: сейчас же унеси клетку. -- Отдай ее, -- сказала женщина сыну. -- Оставь ее себе, -- сказал Бальтасар. А потом, обращаясь к Хосе Монтьелю, добавил: -- В конце концов, для этого я ее и сделал. Хосе Монтьель шел за ним до самой гостиной. -- Не валяй дурака, Бальтасар, -- настаивал он, пытаясь его задержать. -- Забирай свою штуковину и не делай больше глупостей. Все равно не заплачу ни сентаво. -- Неважно, -- сказал Бальтасар. -- Я сделал ее Пепе в подарок. Я и не рассчитывал ничего за нее получить. Пока Бальтасар пробивался сквозь толпу любопытных, которые толкались в дверях, Хосе Монтьель, стоя посреди гостиной, кричал ему вслед. Он был бледен, а глаза его все больше наливались кровью. -- Дурак! -- кричал он. -- Забирай сейчас же свое барахло! Не хватало еще, чтобы в моем доме кто-то распоряжался, дьявол тебя подери! В бильярдной Бальтасара встретили восторженными криками. До сих пор он думал, что просто сделал клетку лучше прежних своих клеток и должен был подарить ее сыну Хосе Монтьеля, чтобы тот не плакал, и что во всем этом нет ничего особенного. Но теперь он понял, что многим судьба клетки почему-то небезразлична, и расстроился. -- Значит, тебе дали за нее пятьдесят песо? -- Шестьдесят, -- ответил Бальтасар. -- Стоит сделать зарубку в небесах, -- сказал кто-то. -- Ты первый, кому удалось выбить столько денег из дона Хосе Монтьеля. Такое надо отпраздновать. Ему поднесли кружку пива, и он ответил тем, что заказал на всех присутствующих. Так как пил он впервые в жизни, то к вечеру был уже совсем пьян и стал рассказывать о своем фантастическом плане: тысяча клеток по шестьдесят песо за штуку, а потом миллион клеток, чтобы вышло шестьдесят миллионов песо. -- Надо наделать их побольше, чтобы успеть продать богатым, пока те живы, -- говорил он, уже ничего не соображая. -- Все они больные и скоро помрут. Какая же горькая у них жизнь, если им даже волноваться нельзя! Два часа без перерыва музыкальный автомат проигрывал за его счет пластинки. Все пили за здоровье Бальтасара, за его счастье и удачу и за смерть богачей, но к часу ужина он остался один. Урсула ждала его до восьми вечера с блюзом жареного мяса, посыпанного колечками лука. Кто-то сказал ей, что Бальтасар в бильярдной, что он одурел от успеха и угощает всех пивом, но она не поверила, потому что Бальтасар еще ни разу в жизни не пил. Когда она легла, уже около полуночи, Бальтасар все еще сидел в ярко освещенном заведении, где были столики с четырьмя стульями вокруг каждого и рядом, под открытым небом, площадка для танцев, по которой сейчас разгуливали выпи. Лицо его было в пятнах губной помады, и, хотя он был не в силах подняться с места, он думал о том, что хорошо было бы лечь в одну постель с двумя женщинами сразу. Расплатиться с хозяином ему было нечем, и он оставил в залог часы, пообещав уплатить все на другой день. Позже, лежа посреди улицы, он почувствовал, что с него снимают ботинки, но ради них ему не хотелось расставаться с самым прекрасным сном в его жизни. Женщины, спешившие к утренней мессе, боялись на него смотреть: они думали, что он мертв.

все книги автора