Художественная литература

Владимир РУДАК

Вечный сахар

 

Об авторе

 

 

И злые холода,
Как изумруд, на нас плывут.
Кругом громады льда.
Меж снежных трещин иногда
Угрюмый свет блеснёт;
Ни человека, ни зверей —
Повсюду только лёд…

Сэмюэл Колридж
(Перевод Н.Гумилёва)

 

Владимир РУДАК. Вечный сахар

Бар «Эльф», в котором я работаю, находится на проходном месте, возле гипермаркета с блестящими высоченными витринами, разбитыми на секции, напоминающие гигантские соты. Сколько же стекла потрачено на эти витрины. Думаю, можно застеклить микрорайон, и ещё останется на теплицы с огурцами и помидорами для десятка с лишним дачных участков.
В выходные там не протолкнуться. Суета, как в термитнике. Здесь можно приобрести всё: от надувных пляжных матрацев, леек до сухариков с перцем и цветных карандашей. Всё устроено так, чтобы вы легко, без сожаления, расставались со своими деньгами. Вы должны чувствовать, что вас здесь любят и ждут. Специальные автобусы доставляют до места трясущихся от нетерпения покупателей. Для детей предусмотрена игровая площадка. Пока вы не вернетесь, детишки будут скакать с раскрасневшимися от счастья лицами в надувном доме под присмотром милых, улыбчивых людей в одинаковых футболках.
В нашем баре сговорчивее цены и разнообразнее меню, чем на фудкорте гипермаркета, поэтому посетителей всегда хватает. Люди в перерывах шопинговой лихорадки забегают к нам подкрепиться, чтобы с новыми силами кинуться за покупками. Они жуют, что-то говорят, а мозг лихорадочно работает. Мозг вспоминает, что же ещё необходимо купить. Очень важное, то, что еще не куплено. И если не вспомнить сейчас, то потом придётся злиться на себя. И, несмотря на оттянутые фирменными пакетами руки, грустно смотреть в окно автобуса, сожалея о том, что его не развернуть, чтобы вновь оказаться в царстве полок с пёстрыми упаковками. А ведь захочется подойти к водителю и сказать: а ну разворачивай, я не купил головной фонарь! И весь автобус ахнет: надо же, он не купил головной фонарь! Какой ужас. И чтобы водителю ничего не оставалось делать, как развернуть длинный, расписанный рекламой автобус, и, пересекая сплошную линию, отправиться обратно. Но этого не произойдёт. Потому что все будут торопиться домой, чтобы там дос­тать из пакетов вещи, разложить, а потом смотреть на них и разговаривать. Привет, вещи. Вы мои!
По дороге на работу, проходя мимо гипермаркета, я всегда смотрю на своё отражение в витринах. У меня лёгкая, пружинистая походка. Не то чтобы я хожу, подскакивая. Нет-нет. Я шагаю бодро. Прохожу мимо служебного входа. Там всегда кто-нибудь курит. Обычно это молодые девушки. Они сбиваются кучкой возле чугунной урны, выкрашенной серебристой краской, и дымят. Кокетливо отводят руку с сигаретой в сторону и выпускают тонкой струйкой дым. Некоторые без кокетства. Просто курят. Я иду, и мне кажется, что девушки начинают перешёптываться, восхищаясь мной. «Надо же, какая у него пружинистая походка. Он не то чтобы подскакивает, он бодро шагает». В замедленном действии я поворачиваюсь и киваю им. Они кивают мне, тоже в замедленном действии, их волосы развеваются, как в рекламе шампуня. Мои не развеваются, потому что они короткие. Мы обычные люди. Мы знаем, как трудно зарабатываются деньги, и то, что озоновый слой практически разодран в клочья (но мы всё равно что-то там без конца покупаем, смотрим комедии, целуемся, едим говядину). Мы совсем не знакомы, но разве это нужно для того, чтобы вот так кивать по-дружески друг другу и поддерживать теплоту отношений? Потому что МЫ ЛЮДИ! А не потому, что я купил у них бракованный набор керамических принадлежностей для ванной, а они у меня в баре, где я работаю администратором, заказали стол, и я рад, что, подвыпив, они не смогут контролировать состояние счёта.

В юности я окончил курсы поваров, и мне это не раз пригодилось в жизни. Я считаю, что всем парням полезно знать пару-тройку рецептов хороших блюд. А если их знаешь сотню, то и вовсе великолепно. На девушек всегда положительно (хотел написать «очаровывающе», но показалось как-то вязко) действует умение мужчины готовить. Не советую браться за дело недостаточно подготовленным. Девушки ценят уверенность. Ловкие движения, виртуозное владение кухонными принадлежностями. А не тщетные попытки приготовить блюдо по рецепту из прошлогоднего отрывного календаря. В то же время не стоит подходить к делу с фанатичным рвением, пытаясь завоевать сердце девушки одной стряпнёй. Не стоит превращаться в домашнего повара. На бефстроганове семейное счастье не строится.
Я никогда не торопился сообщать о том, что умею готовить. Выдавал свои познания постепенно. Дозированно. В нужное время. Я люблю быть таинственным. Особенно это безотказно действует в компании, когда вдруг выясняется, что простой с виду парень разбирается в телятине и лихо управляется с тестом. Остальным неумёхам остаётся только разводить руками и бормотать какие-нибудь утопические глупости из серии «а ты уверен, что соли будет достаточно, может, перчика добавить?» Они не конкуренты, их познания ограничены либо отрывистыми воспоминаниями из детства, когда бабушка варила манку, жарила чёрный хлеб и заставляла сморкаться в свой засаленный передник, либо перемешавшимися обрывками из многочисленных гастрономических телепередач.

Наступило время, когда, не выходя из дома, можно получить информации гораздо больше, чем мотаясь по всему миру в поездах и самолётах, тратя деньги. Устанавливаете спутниковую тарелку, настраиваете каналы и смотрите телевизор, без конца переключая каналы (не удивлюсь, если скоро появятся реабилитационные центры для людей, находящихся в зависимости от переключения каналов), изредка бегая на кухню и в туалет по нужде. Опять-таки можно приобрести биотуалет. Плас­тиковый бак, в котором при помощи голубой и розовой жидкости дерьмо превращается в ароматическую смесь.
Таким образом, количество поступающей информации превышает возможности человеческой памяти. В голове образуется каша из разных каш. Вместо ясной картинки – разбросанный капризным ребёнком паззл. А полученные познания по своему уровню оказываются ниже начальных классов никарагуанской деревенской школы с единственным преподавателем, бросившим в юности сельскохозяйственный техникум из-за неразделённой любви.
Он думал, она с ним серьёзно, а она игралась. Теребила бусы на гуталиновой коже и хихикала с подружками. Те косились на него, толкали друг друга в бока локтями и перешёптывались: «Он думает, она с ним серьёзно, а она играется».
От нестерпимо жгущей обиды он принял решение нанести себе кокосовым орехом серьёзную травму. Стукнул несколько раз по голове и понял, что это слишком больно. Она не достойна такой жертвы. Бросил техникум. Несколько лет занимался отловом обезьян для европейских зоопарков и прочих развлекательных заведений. Потом ему рассказали, что европейцы сволочи. Платят мало, несмотря на то, что обезьяний бизнес доходен. Даже сами обезьяны в состоянии себе купить ожерелья и кольца, а охотники живут от гориллы до гориллы. Он впал в деп­рессию. Душу терзали сомнения. Казалось, жизнь потеряла все шансы, чтобы хоть как-то его заинтересовать. Ей нечего было ему показать нового. Всё опостылело. И тут чудеснейшим образом подвернулось предложение от деревенской элиты стать в школе преподавателем начальных классов. Уважение, бесплатное питание и бамбук на строительство новой хижины. Нгунтумба пришла с извинениями. Та девушка, которая теребила бусы и хихикала с подружками над его неуклюжими попытками за ней ухаживать. Она сказала: прости, что я с тобой легкомысленно игралась. Теперь будет всё серьёзно. Он хотел было прогнать её вон. Думая, ещё бы ты не пришла. Я теперь представитель знати. Одного бамбука на дворец хватит. Но, глядя на её фигуру, понял, что так поступать нельзя. Простил её. Теперь у них трое детей. Тот самый травматический кокосовый орех хранится в ящичке за стеклом. На дереве выжжена подпись: «В честь наших любовных приключений». Рядом – маленький букетик из сушёных трав и рисунок дерева, с которого упал дедушка Нгунтумбы. Это всё, что осталось от него на память. Он ушёл на поиски драгоценных камней с новой лопатой и мешком в джунгли. Говорят, его видели несколько лет назад на распродаже в одном из рыболовных магазинов. Но эта информация не имеет подтверждения. Тем более он никогда не был заядлым рыбаком. Просто иногда ел рыбу.

 

Мы не раз видели этого молодого человека. Он отъявленный симпатяга. Милашка из бара «Эльф». Когда встречаешь таких парней, трудно сохранить душу в состоянии покоя. Жаль, что нам с ним не удаётся познакомиться ближе. Наверное, ему не до нас. Он вон какой, а мы вон какие…

Девушки из гипермаркета. Часто курим во дворе
возле урны, покрашенной серебристой краской.

 

Каждое утро я делал зарядку с эспандером — подарок дяди Лёни, полулётчика. Он работал на аэродроме. У него был чёрный комбинезон и фуражка с кокардой. Дядя рассказывал, что мог бы тоже пойти в лётный состав и взмывать в небо, оставляя за собой полосу дыма. Но нужно иметь мужество, чтобы отказаться от мечты детства и полностью посвятить себя другим людям. Кому-то надо следить за техническим состоянием машин. Служить небу на земле. Лётчики, они же, как дети, ничего не понимают в технике. Им бы всё летать беззаботно да глазеть по сторонам из кабины самолёта. Они часто рассказывают, что сверху всё такое маленькое. Будто игрушечное. Как мир конструктора Лего. Там, на высоте, начинаешь понимать, насколько все наши проблемы смешны и незначительны.
Дядя Лёня говорил, что он любит прохаживаться вразвалочку по аэродрому и, приставляя ладонь козырьком, подолгу смотреть в пронзительно ясное небо с лёгкими мазками едва приметных облаков. Если были тучи, то дядя не приставлял ладонь и не смотрел в небо. Пасмуристика (наука о плохой погоде) его никогда не вдохновляла. Добавлял, чтобы я не верил, если вдруг, ну мало ли, кто скажет, что он боится высоты и замкнутого прос­транства. И что ему ничего не остаётся другого, как прис­тавлять ладонь козырьком. Ведь он полулётчик. Всё это говорят хреновы завистники. Не стоит слушать подобного рода бредни, утверждал дядя, тяжело вздыхая. Ещё он ковырял в носу мизинцем с длинным ногтем.
Я никак не мог понять, чему завидует жена дяди.
После упражнений с эспандером для нормализации работы кишечника я пил кефир. Без сахара. Кисломолочные продукты – залог здоровья! А сахар – враг! И соль – враг! Так говорил дядя Лёня. Я ему верил. Он мужественный человек. Он убил свою мечту.

Однажды осенним вечером, когда наше кафе закрылось на ремонт, я обнаружил, что могу лечить людей. Без медицинского образования. И вообще без понимания, что я это умею делать. Если быть точнее, то узнал я о своих сверхъестественных способностях в первой половине следующего дня.
Ветер гнал рябь по лужам. Безжалостно обрывал остатки листьев с деревьев, бросая их под ноги прохожим. А они топтали их с обычным для мегаполиса безразличием. В этот день я был каким-то растерянным. Я почему-то задумался о положении дел в стране. Мне казалось, что наше общество находится на грани. Ещё немного, и всё полетит в тартарары. И самое страшное, что оно, в смысле общество, это прекрасно понимает и ничего не предпринимает для собственного спасения. Живёт с безрассудством женщины, отплясывающей на ночной дискотеке, находясь на девятом месяце беременности. Мне хотелось сделать что-то полезное для своей страны. Я имею в виду не уборку территории на общественных началах, а что-то в глобальном масштабе. Чтобы как в старых фильмах – смотреть куда-то вдаль и рассказывать зрителю о новостроях. Как в фильме «Высота». Он наполнен заразительной радостью. Все суетятся и что-то строят. С шутками, любовью и патриотизмом. Когда-то монтажники-высотники были героями. Кто же знал, что их сменят ди-джеи, мужчины, переодетые в женщин, и шоу-балет толстушек. Теперь нет таких фильмов. Никому не интересно снимать про стройку и жизнь обычных людей. Куда интереснее смотреть лайв-шоу о пластических операциях. Как откачивают жир и увеличивают сиськи.

Ещё мне хотелось, чтобы на всю улицу заиграла какая-нибудь песня Джо Дассена в хорошем качестве звучания. С нормальным битрейтом. Я бы шёл и думал. Может быть, в этот день я подобрал бы какое-нибудь брошенное животное. Не корову, конечно. И не большую лохматую собаку. Не хватало мне только запаха псины и шерсти по всему дому. Кого-нибудь маленького. Можно слегка подраненного. Чтобы я своей заботой проявил человечность. Подтвердил, что есть ещё добро. Обязательно есть. А Джо Дассен бы всё пел и пел. А я бы нес домой это маленькое брошенное животное, ощущая рукой, как учащённо бьётся его сердечко. Дома я бы постелил ему в картонную коробку плед, чтобы было тепло и уютно. Укрыл бы от всех невзгод. У меня есть старый плед, всё никак не соберусь выкинуть. Лежит в прихожей на полке уже полгода. Он как раз бы пришёлся для тепла и уюта. И коробка есть из плотного картона. От DVD-проигрывателя. «Samsung». Серебристый корпус, читает все форматы. С входом для микрофона, чтобы петь караоке. Удобная коробка. Красивая.
Я подумал, что если нет возможности сделать что-то глобальное, для всей страны, это не значит, что нельзя сделать что-то скромное для одного из её представителей. Пусть даже животного.

Пожилая женщина. Квартира, в которой она живет, находится над моей. Такая же планировка. Окна во двор. Она, тяжело дыша, с посвистом, поднималась по лестнице, оставляя за собой запах долголетия.
Я сделал два поворота ключом в замке своей двери. Она чихнула. Я сказал: «Будьте здоровы». Я человек вежливый. Для меня это не составило труда. Она еле заметно кивнула. Я сделал ещё поворот ключом. Зашёл в квартиру, закрыл за собой дверь и стал слушать, как шаркает ногами женщина. Насчитал тридцать пять шарканий.

На следующий день раздался звонок в дверь. Позвонили несколько раз. Мне пришлось подняться с дивана и пойти открывать дверь. Я посмотрел в глазок. На пороге стояла вчерашняя женщина.
— Кто там? — спросил я.
— Это я. Соседка сверху. Откройте, пожалуйста. Я хочу сказать вам слова благодарности.
Я приоткрыл дверь и просунул голову в образовавшую­ся щель.
— Извините, я не одет. Что вы хотели?
— Вы ангел. Посланный мне для исцеления.
— Я ангел? — Я тут же вспомнил о свежем журнале «Плейбой», который купил на днях. — Вы ошибаетесь. Я обычный мужчина.
— Даже не думайте оспаривать! Вчера, после того как вы мне пожелали здоровья, я исцелилась. Наша встреча изменила мою жизнь. Или её остаток. У меня перестали болеть ноги и нормализовался сон. Раньше ничего не помогало. А сегодня я превосходно себя чувствую. Спала, как дитя. Даже видела сон. Правда, тревожный. Сначала снилась авария на буровой. Нефть хлестала повсюду. Прямо фонтанами. Меня, перепуганную, эвакуировали на вертолёте, у которого почему-то не было винта, но летал он исправно. Потом, откуда ни возьмись, появились велосипедисты. Много велосипедистов. Гонка. Всё происходило в Монреале. Мне кажется, что я возглавляла комитет монреальских велосипедистов. Когда они проносились мимо, то тренькали звоночками. Подавали знаки, мол, благодарим за поддержку развития монреальского велосипедного спорта. Вы спортсмен?
— Нет, но у меня есть эспандер, подарок дяди-лётчика, — ответил я в спортивном тоне.
— Уважаю лётчиков. Отважные люди. И форма у них красивая.
— Он работал на аэродроме, — кивнул я.
— Надо же. На аэродроме, — женщина смотрела на меня с восхищением.
— Да. Там есть фонари. Ночью с высоты взлётная полоса похожа на рухнувшую новогоднею ёлку с горящей гирляндой.
— Вы должны посмотреть мою сестру. Ей девяносто три года. Не встаёт уже пять лет. На какое время удобнее записаться на приём? — спросила она, что-то пожевывая.
— Вы не поняли. Нет никаких приёмов. Я повар, вернее, администратор бара «Эльф». Того, что возле гипермаркета.
— Это который весь застеклённый, что ли? — спросила женщина.
Я кивнул. Она резко замахнулась на меня коричневой дерматиновой сумкой:
— Я же выздоровела после вчерашнего сеанса. Надо обязательно посмотреть сестру. Не положено отказывать просящему! Вот что, я её сегодня вечером намою, а вы завтра утром приходите на осмотр. Мы будем ждать, вы уж нас не подведите.
— Я же не врач. Для меня что вашу сестру осматривать, что радиосхемы. Толку никакого. Я в этом ничего не понимаю.
— Знать ничего не хочу, — сказала она.

 

«ПуПс, я тЕбЯ ЛюБлю»,
«вЕра, пАзвАни мне»,
«нЕ верЮ бАбаМ».

Прочитал я надписи на стене за спиной женщины.

— Возьмите, — женщина протянула серый бумажный пакет, — и не вздумайте отказываться. Давайте обойдёмся без реверансов, излишних благодарностей и комплекса Золушки.
— Что это? — спросил я.
— Два яйца. Луковица. Картошка. Десять штук.
— Зачем мне эти продукты? Я в состоянии и сам себе купить всё, что надо.
— Берите-берите. Так принято благодарить природных лекарей. Зарубите себе на носу: денег брать вам не положено. Ни копеечки. Поможете сестре – ещё получите провианта, — её голову потряхивало мелкой тряской. Седые кудряшки дрожали. Карие глаза смотрели в упор. Неотступно.
— Простите меня за настойчивость. Я очень люблю свою сестру, — по её щеке сбежала слеза. Повисла на подбородке. Упала на чёрное платье с белыми кружевами по вороту.
Я опять прочитал надписи на стене.

 

Бесспорно, первым, что мне бросилось в глаза, – его умение готовить. Ловкость. Грация. Имя этому – магия. Я тогда подумала: надо же, обычный парень, а так лихо управляется с тестом. Попыталась с ним заговорить. Но всё как-то скомкалось. Почувствовала себя дурой. Надо было:

А. Надеть кофту с более глубоким вырезом.
Б. Говорить томно. Протяжно.
В. Смотреть с призывом прямо в глаза.
Г. Облизать губы, чтобы блестели.
Д. …нет, это было бы слишком откровенно…

 

Её сестра была цвета залежавшихся горчичников. Морщины, будто глубокие трещины ссохшихся досок старого пирса, указывали на почтенный возраст. Руки худые и жилистые. Такими руками хорошо тянуть кого-нибудь на дно болота. И такие же, точно как у сестры, седые куд­ряшки. Кровать стояла у стены напротив окна. Рядом тумбочка, уставленная пузырьками с лекарствами. Над головой светильник с жёлтым плафоном и карта мира довоенного года выпуска.
— Её зовут Авангарда, — прошептала соседка, — на семь лет меня старше. — Авангарда лежала на кровати и смотрела в военный бинокль в распахнутое окно.
— Вы не боитесь, что она простудится? — спросил я с серьёзным видом семейного врача. — Окно надо закрыть. Ветер сегодня разгулялся не на шутку. Штормовое предупреждение.
— Ветром её не пронять. Какое-то время она жила у моря. На лютом севере. Закалённая, как скандинавские скалы.
— А что она разглядывает, куда смотрит в бинокль?
— Вникуда.
— Что значит в никуда?
— Просто смотрит в бинокль. Ей неважно, куда смот­реть. Привычка. Люди, живущие на севере, любят смот­реть в бинокль.
Я задумался над тем, что я тут делаю и как мне лечить Авангарду. Что я могу предпринять? Всё это похоже на какой-то бред. Надо немедленно уходить, решил я.
— Бушлат есть. Синий. В шкафу висит, — вылечившаяся вчера женщина указала на громоздкий тёмный полированный шкаф, на котором стояла копилка, большая керамическая кошка с отколотым ухом.
— Какой бушлат?
— Синий, с якорями на петлицах. Ей моряки подарили, когда она жила у моря на севере. Торжественно вручили. Даже оркестр был, якоря с обратной стороны привинчиваются круглой гаечкой.
В комнате пахло старыми вещами и мастикой. Авангарда опустила бинокль.
— Подойдите же к ней. Дайте свою энергию. Посыл добра. Направьте светлые импульсы мозга лечебным потоком!
Я, как дурак, подошёл к кровати Авангарды. Закрыл глаза и начал мысленно талдычить: я посылаю добро, я посылаю добро, светлые импульсы мозга тоже посылаю.
В голове пронёсся поезд с оглушающим гудком, в окнах мелькали бледные пятна лиц. Пшеничное или кукурузное поле. Птицы. Грудастая женщина из оперы широко открывала рот и шевелила где-то на лбу чёрными бровями. Несколько кадров из клипа Оззи Осборна. Я попытался опять думать о брошенном животном. Ничего не вышло. Вместо маленькой зверушки увидел огромного лохматого пса, который чесался, одновременно прикусывая клыками блох. Надо запломбировать зуб. Купить пенку для бритья.
Мне никак не удавалось сосредоточиться на Авангарде. Вряд ли всё происходящее в моём сознании можно было приравнивать к посылу доброты. Я открыл глаза и помотал головой.
— А почему она слегла? Что случилось? — спросил я соседку.
Она бережно поправила кружева по вороту и тихо сказала:
— Поела солёных огурцов из банки. Потом легла, как обычно, в одиннадцать вечера спать. А утром не смогла встать. Ноги перестали слушаться сигналов мозга. А это всё равно, что лётчик перестанет слушать диспетчера.
— А врачи?
— Что врачи?
— Что они говорят по этому поводу?
— Ай, — соседка поморщилась, будто от боли, — ничего не говорят, только руками разводят. Мы на них уже давно никаких надежд не возлагаем. Впрочем, как и они на нас.
Я тоже хотел развести руками. А лучше всего было бы вдруг оказаться дома. Раз, и на родном диване. Чтобы смотреть телевизор и никого не лечить, и самому не болеть. Никакого добра никуда не посылать. Всё равно из этого ничего не получается. Недостаточно во мне добра. Нечем делиться.
— Я вижу женщину, вижу, — скрипучим голосом сказала Авангарда. Её пальцы мелко дрожали. Седые кудряшки тряслись.
— Какую ещё женщину? — спросила соседка. — У нас тут только молодой человек, администратор бара. Женщин никаких нет.
— Женщину, ту, что из оперы. Она шевелит бровями, и бюст ого-го. Дайте-ка мне бушлат поскорее.
— Что я говорил, разгулялся ветер не на шутку, всё-таки прохладно стало. Авангарда, вы, никак, озябли, прикрыть окно? — спросил я.
— Да нет же, нет! Хочу погладить якоря. Подайте мне бушлат. Он в шкафу. На вешалке.
Соседка взяла меня под руку и отвела в сторону.
— А теперь что скажешь, что, а?
— Что я должен сказать?
— Так и будешь продолжать упираться, что не лечишь никого?
— А разве лечу? С чего вы взяли, чем это подтверждается?
— С того и взяла. Сестра пять лет не дотрагивалась до якорей. Пять лет! А после твоего посыла доброты и потока светлых импульсов мозга захотела. Щёки зарумянились. Ожила. Тебе помогает эта женщина?
— Какая женщина?
— Не прикидывайся, женщина с бровями и бюстом из оперы, — она хитро прищурилась и погрозила мне пальцем, похожим на сушёную тушку королевской креветки.
— Не знаю я никакой женщины из оперы.
— Твою мать, вы мне дадите бушлат наконец, сколько ещё ждать!

Когда мне было шесть с чем-то лет, я чуть не утонул. Дети любят воду. Им нравится плескаться, смеяться, пускать кораблики из бумаги или щепки, смотреть, как они плывут, кидаться в них камнями. Задерживать дыхание и на спор сидеть под водой. Кто дольше. Но вода не любит детей. Не отвечает взаимностью. В ней топят котят и щенков. Она их охотно принимает. Вода никого не любит. Она просто вода. Если она тёплая, то это ещё не значит, что добрая. Если перевернется лодка с молодожёнами, вода ни в коем случае не забьет панику. Она не скажет: ой, они так молоды, им жить да жить. Ей всё равно, что входило в планы жениха и невесты. Как они мечтали о детях. То, что накрыты столы. Оплачены услуги фотографа и видеооператора. Фату, заворачивая встречным течением, унесло бы в океан или море. Смот­ря куда впадает река.

Я одиноко барахтался, выпучив глаза, глотал тёмную воду. Иногда мелькало небо, не давая никакой надежды. Ярко-жёлтое пятно солнца не радовало. Вы когда-нибудь видели угрюмые воздушные шарики в день примирения? И угрюмых продавцов мороженого?
Я понял, что красота хладнокровна. Ей нет никакого дела до нас. Можно бесконечно любоваться и восторгаться пейзажами, ясным небом и звездами. Художники рисуют пейзажи. Поэты посвящают стихи природе. Композиторы сочиняют симфонии. Но если вдруг вам станет плохо, вы будете умирать, то ничего не изменится. Красоте НА ВАС наплевать. Солнце будет светить, ветерок – беззаботно шуршать листвой. Муравьи – бегать с яйцами. Ни тени скорби. Наше настроение может меняться в зависимости от погодных условий. А П.У. (погодным условиям) безразлично, что там с нами происходит. Как у нас дела и что с настроением. Красота никогда никого не спасёт, потому что она сама по себе. Ей хоть кол на голове теши. Она и пальцем о палец не ударит, чтобы хоть как-то поучаствовать в нашей судьбе.
Я тонул, а мои перепуганные друзья бегали вдоль берега реки и не знали, что делать. Они кричали. Размахивали руками. Кого-то звали. Кому-то они могли показаться смешными. В другой ситуации я бы посмеялся над ними. Как дурачки, право слово. Но мне не было смешно. В одно мгновение наши жизни разделились. Их береговая и моя водная. Они бегали, оставляя следы на мокром пес­ке. Я судорожно хватал воздух и изо всех сил болтал ногами. Я выбивался из сил. Если бы осуществлялась подводная съёмка видеокамерой, помещённой в специальный водонепроницаемый бокс, вы бы меня поняли.
Утром мы запускали расписного воздушного змея. Улюлюкали. Хохотали. Верёвка то натягивалась, то ослабевала. Змей пикировал. Взметался вверх. Мы жили одной жизнью. Теперь всё изменилось.
Несколько тысяч молитв пронеслись в одно мгновение в моей голове. Незатейливых, коротких молитв. Я думаю, что это были самые искренние молитвы во всей моей жизни. Пальцы ног лихорадочно искали касания дна. Холодное, илистое дно было пределом желаний. Фиг с ним, с паровозом. С железной дорогой, с игрушечными железнодорожниками, шлагбаумами, повозками и деревцами вдоль путей. Верните дно! Я провалился в ледяную тьму. Казалось, что не я ухожу ко дну, а солнце и небо тонут. Пропадают в неизбежной ночи. Ведь на самом деле темнота – это изначальное состояние Вселенной. Учёные утверждают, что солнце постепенно сгорает. Каждый день солнце становится чуть меньше в размерах. Когда-нибудь оно сгорит окончательно. И если не зажжется новое, то Земля погибнет. Надо что-то решать с новым солнцем. Готовь сани летом.

Я кричал, но меня никто не слышал. Как будто их уши были забиты берушами. Может, потому что я кричал в своей голове? Не открывая рта. Как во сне. Когда хочешь бежать и не можешь, внутренне ты готов, но тело не слушается. Оно чужое. Как вам ощущения, когда ваше тело становится чужим? Как говорила сестра Авангарды, тело не слушается сигналов мозга. Я, Солнце и Небо тонули в разные стороны. И мне уже становилось безразлично…

Часы на башне били гулким боем. Низким и тяжёлым, переходящим из звука в сотрясание ваших внутренностей. Как будто кто-то потревожил великана. Он проснулся и отправился на поиски нахала. Городская площадь, выложенная булыжниками, была мрачной и пустынной. Массивные деревянные ворота с жутким скрипом медленно раскрылись. И из полумрака вереницей стали выходить карлики с факелами. Комично переваливаясь с боку на бок, они проходили сквозь меня. Молча. Бесшумно. Как будто шли по воздуху над мостовой. Я раздвинул руки. Пытаясь преградить им путь. Я открывал рот, пытаясь с ними заговорить. Получалось, как у выброшенной на берег рыбы. Лишь немые движения челюстей.
Я лежу на берегу. Плююсь водой. Переворачиваюсь на спину. Улыбаюсь песчаной улыбкой. Щурюсь на солнце. Пока меня не было, оно, наверное, стало чуть меньше. Но не настолько, чтобы начинать волноваться. Ощущение такое, будто у меня в груди бьются два сердца.
Из воды меня вытащила женщина в цветастом купальнике. Она лежала под деревом. В тени. Читала книжку. Задремала. Ей виделись хризантемы в глиняных горшках. Потом она услышала крик моих друзей. Открыла глаза. Привстала, опираясь на локти. Посмотрела в сторону реки и увидела, как они бегают вдоль берега в чёрных семейных трусах, размахивая руками. Сначала ей стало смешно. Но когда она поняла, в чём дело, то бросилась мне на выручку. Женщины часто спасают мужчин.
Она отвела меня к своему расстеленному на траве полосатому покрывалу и налила горячего сладкого чаю со вкусом мяты из пластикового термоса. У него была красная крышка. Я ей так благодарен.

Какое-то время я ей звонил по праздникам. У неё был низкий голос. Я её поздравлял и каждый раз говорил спасибо за спасение. Она смеялась и говорила: не за что. Спрашивала, как я учусь. Я говорил, что нормально. Что означало – перебиваюсь с двоечки на троечку. А потом она уехала в другой город. Вышла замуж в третий раз. Он учёный. Астроном. Наверное, он точно знает, на сколько Солнце становится меньше за день.
Может быть, именно этот случай помог мне обрести дар исцеления людей, который открылся в более зрелом возрасте. Говорят же, что всякого рода встряски пробуждают сверхъестественные способности.

Несколько засохших горбушек и граммов сто крошек – всё, что осталось в деревянной хлебнице славянской росписи. В задней стенке просверлены дырочки. Чтобы хлеб не плесневел. Вентиляция. Доски пропахли дрожжами. Так пахла пустая банка после кваса. Раньше возле фонтана у магазина сельскохозяйственных принадлежностей продавали разливной квас. Жёлтую бочку с надписью «Квас» на боку было видно издалека. Люди с бидонами, банками в авоськах терпеливо ждали, когда подойдёт их очередь. Женщина в халате, сидя на раскладном стуле, крутила медный кран с чёрной ручкой. Бодрая струя напитка, вспениваясь, ударяла в дно подставленной тары. Мне всегда нравилась пена. Она вкусная. Все уважали хозяйку крана бочки. В те времена многие хотели иметь знакомых в общепите. Искали таких контактов. Это сейчас людей больше заботят контакты с инопланетянами, а раньше всё было проще и приземлённее.
Когда Х.К. (хозяйка крана бочки) приходила после работы домой, сын и сын (близнецы, не отличить, как глаза совы) нюхали её руки. Они пахли квасом и медью. На сдачу она всегда давала мокрые монеты. Медяки в квасе.
Потом бочку укатили. Кто-то сказал, что в ней жили червяки. Не мыли её как следует. А когда бочку после кваса долго не моют, в ней заводятся червяки. Дрожжевой донный осадок является благоприятной средой для их образования. Люди пили квас, забродивший на червяках. Врачи говорят, что дрожжи полезны для человеческого организма. Но в туалет их лучше не бросать. О червяках врачи молчали. Больше квас не продавали. Люди разводили руками, заглядывая в свои пустые бидоны.

Я собрался купить хлеба. В двух кварталах от моего дома есть палатка при пекарне, там всегда продаётся свежий хлеб. Бывает, его не взять в руки, такой он горячий. В детстве мы с друзьями любили есть чёрный хлеб, запивая его молоком. С тех пор многое изменилось, теперь нам подавай мидий, моллюсков и красивых женщин, но любовь к мягкому хлебу всё равно осталась.
Ни разу не встречал человека, который не любит свежеиспечённый хлеб. Я бесконечно уважаю людей, которые его пекут. Мне кажется, они не могут быть негодяями. Разве могут такие вот парни с перепачканными мукой лицами воровать цветной металл? Спиливать столбы высоковольтной линии и перерубать медный кабель, оставляя тысячи людей без света и связи. Или перепродавать ворованные мобильные телефоны. Никогда! Они сделаны из другого теста.

Продавец улыбается. Заметно, что ему жарко. Лицо раскрасневшееся, как у банщика, выскочившего из парилки. Он в больших рукавицах (чтобы не обжечь руки), с колпаком на голове. Берёт батон, кладёт в пакет. Подаёт мне. Мы практически с ним друзья. Он меня знает, постоянного покупателя. Я уважаю его как пекаря. Он меня – как человека, который понимает, что главная еда у людей – хлеб и что пекари всегда на высоте! Он мне желает приятного аппетита и говорит — заходите ещё, а я ему – хорошего дня, обязательно зайду! Мы ведём себя, как приличные люди. У нас нет высшего образования, но это не значит, что мы невоспитанные.

На обратном пути, когда я уже возле своего дома, ко мне подошла девушка:
— Извините, можно вас на пару минут? Я понимаю, что вы безгранично занятый человек. Но у меня очень важный текст для вас, — сказала она, перетаптываясь с ноги на ногу.
— Да, я уделю вам немного времени, — сказал я, отметив, что она ничего собой.
— Дело серьезное, не терпит отлагательств. Я хочу от вас ребёнка, — выпалила она и нервно хихикнула. — Такого маленького, новорождённого. Я буду трясти перед ним игрушками и улюлюкать.
Я был удивлён такому заявлению и завертел головой, глядя по сторонам. Не хотелось бы, чтобы ещё кто-нибудь услышал наш разговор о родах.
 — Вы меня, наверное, с кем-то перепутали. Я не артист кино и не эстрадный певец. Зачем вам от меня ребёнок?
— Вы не имеете права так говорить. Я лучше знаю, что мне нужно и от кого! Я мать. Ребёнок уже есть. Я с ним разговаривала. Он просится в этот мир. А войти в него хочет исключительно через вас. У меня с ним контакт. Осталось только обсудить детали организационного характера. Где и как. Поднимемся к вам, — она мне подмигнула и слегка повела плечами.
— Нет, подниматься мы никуда не будем. Я ничего не понимаю. О каком контакте идёт речь? Где ребёнок находится сейчас?
— Там, — девушка показала на небо. Я поднял голову. Посмотрел на тучи и подумал, что дядя лётчик не стал бы сегодня прикладывать ладонь козырьком. Не те П.У. (погодные условия).
— А какое я к этому имею отношение?
— Самое прямое. На вас пал выбор. Как вы не понимаете, он вам доверяет. Он будет электриком. Силовиком. Допуск свыше тысячи вольт. Он будет помогать больным людям, как это делаете вы. Лечить недуги. Вы ему передадите свой дар на генетическом уровне. Это будет шикарная комбинация в истории мистики.
— Я администратор бара. Всего лишь администратор. Я не лечу никого. Как я могу передавать на генетическом уровне то, чего не умею?
— Если вы не сделаете этого, то вы будете подлый подлец! — сказала она и посмотрелась в зеркало пудреницы. — О вас тут такие слухи ходят, что только держись. Я не хочу, чтобы вы достались какой-нибудь дуре. Делайте, что я вам говорю.
— Так не говорят – подлый подлец. Это тавтология. Так неправильно.
— Плевать, — сказала она. — Я вот что сделала, — она повернулась ко мне спиной, задрала футболку. Над спущенным поясом джинсов, на крестце, была татуировка. Карлик с факелом.
— Я её сделала в вашу честь. Вы должны позаботиться о появлении чудо-электрика! Сенсация в геноинженерии! Мы станем нобелеатами!
— Кем станем?
— Лауреатами Нобелевской премии. Деньжат подкинут, и заодно потусуемся на королевской церемонии. Всё чинно и на уровне. У вас есть фрак?
— Нет. Зачем он мне?
— На церемонию нужен фрак. Без него никак. Можно, конечно, в прокате взять. Надо записать, чтобы потом в последний момент не искать. И ботинки нужны приличные. Не обижайтесь, но ваши штиблеты не годятся.
— Хорошие ботинки. Практически новые.
— Доверьтесь мне. Я знаю в этом толк. Ваши рубанки под фрак не пойдут! Мы должны выглядеть шикарно.
Я задумался. Попытался сформулировать убедительный отказ. Но мне мешали посторонние мысли. Их назойливости могли позавидовать комары.

 

На бюст женщины из оперы можно было сесть и поболтать ногами. Она вышла на пенсию. Содержит бродячий цирк с деформированными артистами, которые зарабатывают деньги, выставляя напоказ свои уродливые тела. Зрители делают над собой усилие, чтобы рассмотреть всё хорошенько. Они брезгливо сторонятся. Но не уходят. Смотрят. Изысканные дамы готовы платить большие деньги за ночь с таким артистом. У них всё есть. Больше нечего желать. Бриллианты сверкают, пробегая зайчиками по обветренным лицам уродов. Есть в них какая-то непостижимая тайна. Красота не может спасти мир, она не даёт такой силы, какую даёт уродство.

 

Девушка смотрела на меня, покусывая губы. Она смотрела в упор, как кондуктор на затянувшего с покупкой билета пассажира. Я так и не смог сформулировать отказ. Развернулся и убежал. Она кричала что-то мне вслед матом. Но я не прислушивался. Я бежал, прижав к груди пакет с батоном свежего хлеба. От него всё ещё исходило тепло. Всем от меня нужно что-то сверхъестественное, а мне нужен просто хлеб. Свежий, тёплый хлеб.

Утром меня разбудил настойчивый междугородний телефонный звонок. Я нехотя взял трубку. Сказал: алло. Но телефон продолжал звонить ещё громче. Прямо мне в ухо. Только тут я сообразил, что не нажал кнопку ответа.
Какой-то мужчина с региональным говором, срываясь на визг, просил встретить его с сыном на вокзале без опозданий. Они будут ждать под табло с расписанием поездов. Высказал пожелание по поводу транспорта, чтобы машина была иномарка и желательно универсал. Ему интересен просторный салон в связи с наличием багажа. Я сказал, что он ошибся, отключил телефон и тут же уснул.
— Вот вам три килограмма свиных рулек. Звонил вам несколько раз. Сначала не туда попал. Потом трубку никто не брал. У вас в порядке телефон? Мы к вам приехали из Новосибирска. У моего сына проблемы с ногами. Вылечите нас, — мужчина в очках и спортивной шапке с олимпийскими кольцами смотрел на меня косоватым взглядом.
Я устало вздохнул:
— Это недоразумение. Никого я не лечу. Мне искренне жаль, что вы зря проделали такой путь. Телефон у меня в порядке. Утром звонил, интересовался погодой.
— Ну и как погода?
— Осень.
— Подождите, как вы можете такое говорить? Вам что, мало рулек? Три килограмма свиных рулек мало? В Новосибирске можно бульдозер на неделю арендовать за эти продукты. А то и на полторы. Вы, как я погляжу, с жиру тут беситесь! Кстати, у меня есть ещё два яблока, — он скинул с плеч рюкзак и стал в нём шарить. — Вот, пожалуйста, антоновка. Каждое завёрнуто в бумажку.
— Дело не в рульках и яблоках. Мне ничего от вас не надо, — я попытался его остановить.
— Как не надо, как не надо? Я, конечно, понимаю, что вам баулами приносят провиант, и вы стали разборчивы. Дело-то житейское. Человек быстро привыкает к хорошему. Но у меня тоже не самый худший вариант. Зря вы упираетесь. Не надо. Это вам не идёт. Вы же добрый человек. Вас глаза выдают. Не прикидывайтесь сволочью. Вот, смотрите, ещё есть банка варенья. Малина. Сам собирал. Своими руками. Мануальный сбор. Ягодка к ягодке. В этом году её было мало. Неурожай. Последние пол-литра отдаю. Брал в дорогу. На всякий случай. Можете позвонить жене в Новосибирск. Она подтвердит, что малины было мало. Не то что в прошлом году. Кусты аж к земле клонило. Но мы всё съели за зиму. Болели. Прос­тужались. И так мазали на хлеб. Берите в придачу два яблока и пол-литра варенья. Ну, ещё могу разве что рюкзак отдать. Он, естественно, не новый, но ещё послужит. Добротные швы. Много отделений. Прочная материя.
— Я понимаю, что вы ради здоровья ребёнка готовы пойти на любые жертвы, — я вновь попытался его остановить.
— В том-то и дело! Сколько мой мальчик должен лежать в вашей клинике? Как у вас с питанием? На пару готовите? У него желудок побаливает. Гастрит. Острого нельзя. Жареного. Ну, вы врач, сами знаете все гастрономические тонкости. О вас в людях ходят только хорошие отзывы. Волна докатилась аж до Новосибирска. У меня свои каналы. Кто бы мог подумать, что спустя пять лет, целых пять лет, женщина погладит якоря! Уму непостижимо. Давайте выставим дурой официальную медицину. А Интернет есть? Надеюсь, не модем. Уже весь мир сидит на кабеле. У моего сыночка есть свой сайт. Большими буквами написано «Добро пожаловать на мой сайт». Я хоть и не очень разбираюсь в Интернете, но знаю, что такое сайт моего сына. Ему даже пишут в гостевую книгу. Людям интересно с ним общаться. Он им отвечает. Обратная связь называется. Есть Интернет?
— Нет.
— Что, ни модема, ни кабеля? Полный оффлайн?
Я отрицательно покачал головой.
— А ещё Москва. Разве такое может быть, чтобы в центре России не было Интернета? У нас в Новосибирске есть, а у вас нет. Смешно. Так вы скоро окраиной станете, дорогие мои москвичи!
— У меня Интернет на работе. В баре. Дома он мне ни к чему.
— Так бы и сказали, что будем из бара в сеть выходить. Надеюсь, что для детей доступ бесплатный. Тем более с проблемами здоровья. Куда поставить феденькины сумки? У нас их три. Вещи. Сменное бельё. И некоторые бытовые приборы. Давайте пройдём в ординаторскую, что тут в дверях толкаться. Надо оформляться. Я тоже хотел бы прилечь. Устал с дороги. У вас есть комната отдыха с мягкой мебелью для приезжих из Новосибирска? Куда мне проходить? Надо телевизор быстренько включить. Новости посмотреть. Где-то, говорят, вулкан проснулся. Где у вас пульт дистанционного управления? Лентяйка, как у меня жена говорит. Она любит пошутить. Всегда найдёт что сказать. Я вас обязательно познакомлю. Она приедет меня сменить. Я на время отпросился на работе. Ей скоро в отпуск выходить. Накопилось пятьдесят три дня. Два года не отдыхала. Может, ещё сестру с собой захватит старшую. Она Москвы никогда не видела. Только на открытках да в кино. Как его там? Ах да, «Москва слезам не верит». Любимый фильм сестры. Смотрит, смеётся и плачет. Я вот вижу, у вас коробка от ДВД лежит. Значит, есть проигрыватель. Надо будет сказать, чтобы диск с собой захватила. У неё там сборка хитов советс­кого кинематографа. «Любовь и голуби», «Влюблён по собственному желанию», «Служебный роман» и всё в том духе. Сейчас такое кино не снимают. Сейчас снимают говно.
— Постойте, вы должны понять, что я администратор бара. Я никого не лечу. То, что женщина погладила якоря, совсем не означает, что я к этому имею какое-либо отношение. Усвойте же, наконец: я сотрудник увеселительного заведения и только.
— Какая разница? — перебил мужчина. — А я водитель в нашей местной газете. Вожу главного редактора Павла Викторовича. Самое смешное, что у него фамилия Малинин. Как у певца. Тот, что поёт романсы. За малиной вместе ходили. У вас пол-литра той самой малины. Рука об руку с главным редактором собирали. Помнится, сидели с ним на пеньках, отдыхали. Чистили яйца варёные. Кушали. Беседовали на философские темы. А человек, надо сказать, не простецкий, наш редактор. Пишет прозу. И какую! Спектакль с декорациями поставили в театре по одному из его произведений. Открылся занавес, а там стилизация города. Фонари, скамейки, деревца. Всё, как в жизни. Издалека, ряда так с восьмого, вообще кажется, что всё натуральное. Музыку подобрали неплохую. Звучную. Сильная вещь вышла. Жизненная пьеса. Люди то смеются, то слезами обливаются. Драматургия на уровне.
— Вы понимаете, что это не клиника? — я терял терпение. — Я не врач, я тут живу. Поэтому никакого лечения быть не может. Ординаторской нет. И комнаты отдыха тоже.
— А как же новости о вулкане?
— Придётся в другом месте посмотреть.

Мужчина забрал свиные рульки, яблоки, варенье и разбил во дворе туристическую палатку. Утром я увидел транспарант под своим окном.

«Подлый подлец, одумайся и лечи нас!»

Рядом с транспарантом стояли водитель из Новосибирска и девушка с татуировкой на крестце. Они ели яблоки. Я наблюдал за ними из-за занавески. Из палатки торчали ноги. Наверное, Феденькины.

Сегодня мне принесли пирог. На пороге стояли три женщины из домоуправления. Две по бокам, одна в центре, с пирогом на подносе. Свежий. Сами пекли. С маком и яблоками внутри.Они прочитали пять раз моё имя, и у них посветлела аура. Это заметила Фельц Нина Илладиевна. Старший бухгалтер. В юности она тонула. Наблюдала шествие карликов с факелами. С тех пор видит все оттенки ауры у людей. Светлая — хорошо. Тёмная — неважно. Передаёт мне привет и подмигивание.
— А где те пациентки, о которых говорят жильцы дома? — спросила одна из них, заглядывая в квартиру через моё плечо.
— Не понял. О каких пациентках идёт речь? — я оглянулся на всякий случай.
— Которые омолодились от ваших импульсов, — женщины из домоуправления и переглянулись.
— Нет никаких пациенток, а тем более омолаживающих импульсов. Зря вы пришли.
— Можно ли по очереди прижаться к вам? И так постоять чуть-чуть, чтобы перешла энергия. Для проверки, — одна из них сделала шаг в мою сторону, раскинув руки.
— Нет. Это невозможно, я не готов обниматься с посторонними людьми ради опровержения нелепых слухов.
Они явно загрустили.
— Тогда хотя бы скажите, сколько раз надо читать ваше имя, чтобы это равнялось одному прижиманию, — сказала та, что протягивала для объятий руки (на самом деле я бы обнялся с какой-нибудь женщиной, но эта была не в моём вкусе: полноватая, с широкими густыми бровями, носом картошкой и стеклянными бусами на груди). Интересуются многие люди. Неплохо было бы выпустить брошюру с мультимедийным приложением. Мы договоримся с принтером. Даже готовы свои деньги выделить. У нас есть касса взаимопомощи. Мы можем отложить покупку электрического чайника и цветочных горшков в пользу вашей брошюры. Вам нужно написать текст и сделать рисунки. Мы их отксерим. Целебные рисунки пригодятся в аптечке.
Вдруг за их спинами появился человек в шапке с олимпийскими кольцами.
— Искренне прошу прощения за грубый плакат. Эмоции взяли верх. Не справился. Рад, что вы начали вести приём. Признаюсь, что с моей стороны ошибкой было то, что я малодушно забрал свиные рульки, яблоки и варенье. Я бы вернул. Но мы всё съели. На нервной почве разгулялся аппетит. Ели, как спятившие. Пока мешки не опустели. Феденька любит рульки. Не будешь же отнимать у больного ребёнка рульку. Когда вы сможете нас принять? — мужчина покосился на пирог. Ткнул его пальцем.
— Я такие ел в Новосибирске. Не знал, что в Москве их тоже пекут. Никогда бы не подумал. Кстати, вам привет от девушки с татуировкой. Она вчера улетела в Турцию по горящей путёвке с мужчиной в возрасте. Учёный из какого-то института. Пишет научный труд, что-то о движении женского тела в тёплом климате. А Феденька выучил много английских слов, пока сидел в палатке. И всё потому, что мы смотрим каждый вечер на ваше окно. Каждый вечер по десять минут. Почти не мигая. Аж глаза щиплет. Но мы терпим.
— Подождите, не торопитесь, — сказали женщины. — Мы запишем процедуру. Мы тоже хотим смотреть десять минут на окно. Можно приставить лестницу, чтобы лучше было видно? — спросили они меня. — Вы не будете против?
— Вот уже нет. Мне будет неприятно и неуютно. Я имею право на личное пространство. Только не хватало, чтобы кто-нибудь торчал у меня в окне. Смотреть со двора смотрите, а лезть даже не думайте!
— Дайте, пожалуйста, пирога, — сказал мужчина в шапке. Женщины возмущённо зашумели.
— Мы пирог принесли в дар этому человеку. Потому что у нас аура стала светлая из-за него. А вам лишь бы желудок свой набить.
— Каким образом посветлела? — спросил он женщин.
Они переглянулись и промолчали. Как будто условились не выдавать древние знания славных предков.
— Вы ведёте себя подло! Такие вещи утаивать нельзя! Меня сын больной в палатке ждёт с новостями, а вы сек­ретничаете. Я же вам рассказал про десять минут смотрения в окно. Вы даже всё записали. Я не препятствовал. А вы мне не говорите про посветлевшую ауру! Так только бессердечные люди могут поступать! Я напишу большую, огромную статью про вас в газету! Назову её так: «Мой сын из-за них не шевелит ножками!» Стоит мне прийти в любую редакцию и сказать, что я работаю в «Уральском вестнике», журналисты помогут с публикацией! Подадут материал так, чтобы весь ваш отдел протрясло от стыда!
Женщины нехотя выдали информацию. Было видно, что это даётся им с трудом. Мужчина расцвёл.
— А вы не пробовали петь его имя? — спросил их мужчина в шапке. — Давайте попробуем сегодня вечером совместить пение и десятиминутное смотрение в окно! Нужно работать вместе.
Женщины обрадовались и тут же дали ему кусок пирога. Мужчина в шапке принял его с благоговейным видом.

Вечером они пели. Не стройно. Я завесил окна старыми одеялами. Надел наушники и уснул под ночные новости о вулкане.

Зазвонил телефон. Исцелённая соседка сверху.

— Алло. Добрый день. Узнали? А?
— Добрый. Узнал, — этот голос скрипучее несмазанных уключин, невозможно было спутать с ангельским пением.
— Будьте любезны, скажите, где вы в данный момент находитесь?
— Дома. Где же ещё мне быть, если я с вами разговариваю по телефону, — я был несколько раздражен. Мне не хотелось сейчас ни с кем разговаривать. Тем более с соседкой, которая распускает обо мне невероятные слухи.
— Я имею в виду, в каком месте квартиры. Кухня. Ванна. Где?
Моё воспитание не позволило сказать… а пошла ты в жопу.
— Я стою в комнате.
— Так я и знала, — закричала она, — я вожу над вами рамой.
— Какой ещё рамой? (Неужели оконной, подумал я).
— Ой, я оговорилась, не рамой, а специальной рамкой. При помощи таких определяют пересечение энергетических потоков. Лозоходство. Обычно ими ищут воду. Я решила попробовать, и у меня получилось! Нашла вас!
Я посмотрел на потолок.
— Полдня хожу с рамкой. Она над вами вертится. Вот сейчас стою, а она крутится в руке. Стоит отойти в сторону – не вращается. Авангарда вам машет рукой в знак признательности. Она вчера ножки на пол спускала. Мы топали вчера ножками. Топ-топ-топ. Вам, наверное, не было слышно. Вам было не слышно. Да? Как мы топали. Да? А? Где вы?
— Не было слышно. Я в комнате.
— Вы послушайте. Я сейчас топну. Вы мне скажете, слышно или нет.
Она топнула. Мне было слышно.
— Вам слышно, как я топнула?
— Слышно.
— Прекрасно. Хотите, я буду изредка вам топать?
— Зачем?
— Чтобы вы знали, что я о вас думаю. Это же приятно, когда кто-то о вас думает и топает вам. Вы не находите?
— Наверное.
— Вы какой-то сегодня неуверенный. Что-то не ладится с пациентами? Может, вам каши сварить? Овсяной. Я Авангарде варю каждый день. Приходите, поедим каши. Я вам сыграю на баяне. Хорошая идея. Я вам должна поиграть. У меня неплохие переборы. От мужчин не было отбоя. Мои переборы великолепны. Баян немецкий. Таких сейчас нет. Раритет. Сам играет. Только пальцы клади на клавиши, а уж он зальётся соловьём. Инструмент с душой. Живой!

Мы ели кашу, позвякивая ложками. Авангарда выглядела свежо. Улыбалась. На спинке её стула висел бушлат. Соседка показала мне свою знаменитую рамку и парик, который она когда-то надевала на культурные мероприятия.
— Я его сейчас быстренько нацеплю для эффекта, — она подошла к зеркалу и, глядя в него, надела парик. Затем достала из шкафа баян. Накинула лямку на плечо и лихо заиграла. С виду негнущиеся пальцы живо забегали по клавишам. Авангарда взяла с тумбочки ручку и лист бумаги формата А4. Я почувствовал прилив тепла. Эти две пожилые женщины знали толк в жизни.

 

 

Когда уходят годы, вы начинаете цепляться за воспоминания. То, на что раньше не обращали внимания, становится выпукло важным. Казалось бы, незначительные мелочи приобретают смысл. Пока вы молоды, вам кажется, что самое интересное впереди. Но жизнь имеет свойство меняться молниеносно. Вдруг вы оказываетесь в какой-то пустоте. Нет, рядом с вами есть люди, но вы ощущаете, что многое ушло безвозвратно. И то, что давалось когда-то с лёгкостью, теперь стоит больших усилий. И вы понимаете, что самое интересное уже позади…

Ваша Авангарда.

 

 

Я спускался по лестнице. Звуки баяна разносились по подъезду, перемешиваясь с запахом овсяной каши, старого бушлата и неистребимой светлой печали по минувшим годам. Действительно, неплохие переборы. Всеми усилиями я пытался выискать в своей душе некое потаённоё место, в котором хранится священный запас человечности. Ведь у каждого из нас есть что-то такое, что связывает нас с миром добродушия. Я старался по крупицам собрать некое светлое начало.
Я зашёл в свою комнату. Сверху слышался топот. Я посмотрел на потолок. Улыбнулся.

Шёл проливной дождь. На подоконнике лежал промокший обрывок газеты. Капли звонко ударяли в жестяной козырёк окна, разлеталясь в водяную пыль. Тум-тум-тум-тум. Я люблю такую погоду. Она добавляет ощущение уюта. Конечно, при условии, что ты находишься дома в тепле. На столе — горячий чай с лимоном. Витая булочка, присыпанная сахаром. А на дворе непогода.
Из окна напротив мне помахала рукой девушка. Я тоже в ответ помахал. Она крикнула:
— Хотите, я вам позвоню? Поболтаем по телефону!
Её голос эхом разнёсся по двору. Голуби вспорхнули с карниза. Сделав пару кругов над домом, вернулись и опять уселись, нахохлившись. Я кивнул. И крикнул в ответ:
— Хочу, — мне было непривычно услышать себя кричащим. Я так давно не повышал голоса, что мне показалось, будто это не мой голос. Я это не я.
— Вечером! — крикнула она. Затем включила музыку и стала прыгать, хлопая ладонями над головой. Я отошёл от окна. Лёг на диван. Три раза поднял ноги вверх, держа руки за головой. Для пресса. Потом вздремнул. Мне снилось, как то самое маленькое, подобранное мной из доброты животное начало скрестись в своей коробке от DVD. Я решил справиться, всё ли в порядке. Повернулся и позвал: Тутсик-Тутсик, с тобой всё в порядке? Что тебя беспокоит? Почему не спишь? Внезапно плед отлетел в сторону, так срывает фокусник покрывало со стола, не роняя стоящую на ней вазу. В следующее мгновение из коробки на меня кинулась склизкая космическая тварь на коротких толстых лапах и с головным фонариком. Мутант бульдога, шахтёра и древней рептилии.

Вечером девушка из соседнего окна позвонила. Я ждал её звонка. Поглядывал на телефон. Пару раз поднимал трубку, слушал, как работает линия. Её зовут Диана. У неё красивый голос. Мелодичный. Она поинтересовалась, чем я занимался. Я сказал, ничем. Она засмеялась. У неё оказался на удивление заразительный смех. Если бы она начала смеяться над калекой, я бы не удержался и тоже бы зашелся хохотом.
Я полюбопытствовал, откуда у неё номер моего телефона. Она сказала, что купила его за двести тридцать руб­лей у одной женщины из домоуправления. Она сказала, что могла бы и сама узнать, но так романтичнее. Диана предупредила, что не собирается у меня лечиться. Она здорова. Потому что ведёт активный образ жизни. Сейчас она свободна. У неё нет никого. Она знает, что у меня тоже нет никого. Это ей сообщила другая женщина за сто рублей. Диана сказала, что может ко мне перебраться жить. Или я к ней. У неё есть «Фольксваген», она меня будет возить везде и всячески обо мне заботиться. Я ей нравлюсь. Она попросила меня подойти к окну. Я подошёл. Она спросила, нравится ли она мне. Я сказал, чтобы она подождала немного, поднялся к соседке и попросил бинокль Авангарды. Вернулся к себе и посмотрел в бинокль на Диану. Она была в майке и шортах. Я попросил её отойти в глубь комнаты, чтобы можно было рассмот­реть в полный рост. Рассмотрел и сказал, что она мне нравится. Я согласен и буду ждать её с вещами сегодня. Нам надо жить вместе. Мы симпатичные люди. Она сказала «чмоки-чмоки, хи-хи» и то, что придёт сразу после вечерних занятий аэробикой. Мы попрощались. Она положила трубку. Я слушал гудки. Это были гудки Дианы. Лёг на диван и поднял для пресса десять раз ноги вверх.

Позвонил бывший одноклассник Эдуард Шарапов. Сообщил о предстоящей встрече выпускников. Шарапов — зануда. Ещё он шепелявит. Неспроста его фамилия начинается с буквы «Ш». Его ни с кем не спутать. «Привет, это Сарапов. Узнал скольного товарися?»
Он начал расписывать, как всё будет здорово. Всем понравится. Несмотря на занятость, он всё-таки взялся за организацию встречи. Он и Людмила Светлова. Спросил, помню ли я такую. Ещё бы не помнил. Она была отличницей и никогда не давала мне списывать. Зимой от неё пахло луком. Бабушка заставляла её есть лук, чтобы не простудиться. И она ела лук. Как дура, ела лук перед школой. Те, кто был поумнее, не смеялись над ней. Их она считала друзьями и позволяла пользоваться своими тетрадками. Делать копии. Я, конечно, через третьи руки получал такую возможность, но приходилось делать ошибки и исправления. Изображать поле битвы на полях тетради. Потому что учительница ни за чтобы не поверила, что я всё решил сам. Без ошибок и поправок.

Шарапов поинтересовался, нельзя ли в нашем баре возле гипермаркета заказать столики со скидкой и принести своё спиртное и, может, кое-что из продуктов. Всё-таки свои люди. Как же я обрадовался, что наш бар на ремонте. Да я просто ликовал. Меньше радуются, избавляясь от чесотки. Придав голосу печальный оттенок, сообщил ему, что ничего не получится. К сожалению, мы не работаем. Закрылись на ремонт. Меняем дизайн. Избавляемся от старого имиджа. Обидно. Видимо, я был слишком артистичен, потому как он принялся меня успокаивать. Сказал, что не стоит унывать, мы что-нибудь придумаем. Есть запасной вариант посидеть в пятнадцатой столовой. Не ахти что, но лучше, чем ничего. Не сидеть же на поляне. По мне так сидите хоть в придорожной канаве, подумал я. Совсем не понимаю, зачем проводят встречи выпускников. Для меня мои одноклассники – посторонние дядьки и тётьки. И только я всё такой же молодой и симпатичный. Терпеть не могу, когда они лезут обниматься и целоваться. Может, за исключением пары одноклас­сниц. На подобных встречах лишний раз убеждаешься, что время беспощадно. Ребята с общей фотографии, которую нам любезно изготовила школьная индустрия, уже совсем не те. Когда-то мы волею судьбы оказались в одном классе. Мы не выбирали друг друга. Так получилось. Это всё, что есть у нас общего.
Все друг друга оценивают. Кто чего добился в жизни. Кто оказался более перспективным и целеустремлённым. Кто сколько зарабатывает, у кого до сих пор собственные зубы. Или фарфоровые протезы, если позволяет статус.
И уж совсем не могу понять, почему спустя пару десятков лет я должен признаваться в симпатиях учителям, которые меня шпыняли, таскали за шиворот, предрекали полунеандертальское существование. Так как я не уважаю фундаментальные знания. Я их, конечно, тоже поругивал, но, естественно, за глаза. Учителя с упорством невменяемого сеятеля забрасывали юношескую благодатную почву семенами сомнения. В нас взращивали чувство вины с привкусом горечи, не дающей покоя. Появлялось неистребимое желание рассчитаться с Родиной за долги, чтобы она не напоминала об этом. Она нам дала возможность учиться. Физкультура. Уроки пения. Математика – всё это нам даёт Родина. Как будто у неё был другой выбор. К чему Родине толпы не обученных грамоте людей. Это в её же интересах. Только вот она в лице учителей почему-то всё время нам об этом напоминает. С настойчивостью ростовщика. Нам постоянно твердили, что мы тупые, неблагодарные неучи. Не ценим заботы, которой окружены, как частоколом. Куда ни пойди, кругом забота. Нам повезло, потому как в Америке обучение платное. Живи мы там, были голодными и неграмотными. Зато у них есть жвачка, джинсы и кроссовки, думали мы.
Школа, кирпичное серое здание, кроме уныния и обречённости, не вызывала никаких эмоций. Я не любил школу и учителей. Железные заборы раздевалки, полы, выстеленные затертым до проплешин линолеумом. Крашенные дешёвой краской стены с агитационными плакатами. Туалеты с засорившимися унитазами и плавающими в них окурками. Учителя часто говорили мне, что я, конечно же, дурак, но память у меня феноменальная. Я действительно умудрялся за пять минут до начала урока выучить несколько правил, значения которых абсолютно не понимал. Я старательно тянул руку в начале урока. И когда мне великодушно позволяли заработать трояк, вскакивал и отчеканивал набор слов, смысл которых даже смутно не мог выразить. На памяти своей заработать мне так и удалось, кроме печальных воспоминаний, ничего. Ни копейки.

И вот теперь, став взрослым человеком, я должен осознать, что все тычки и обзывки входили в обязательную программу моего образования? Без них я был бы всё равно что выпускник той самой никарагуанской деревенской школы и учителем из сельскохозяйственного техникума. Я видел, как отъявленные двоечники рассыпались в благодарностях, а учителя принимали их, как монгольские ханы подводы с дарами. Мне было нечего сказать. Им платили деньги. Они меня учили. Всего-то.
Прошлая встреча выпускников была нудной. Всё превратилось в постную вечеринку жителей загородного пансионата. Что бы там ни говорил Шарапов, мне было тупо скучно, как локомотиву в резерве. И воздушные шары с нашими именами не меняли ситуацию к лучшему. Мне кажется, лучше проводить встречи выпускников яслей и детских садов. Я не помню, что было в те времена, но это не мешает мне любить тех людей больше, чем одноклассников. С удовольствием повидался бы с теми, кого совсем не помню.

Вечером пришла Диана. Она поставила спортивную сумку с вещами на пол и бросилась мне на шею. Прижалась всем своим упругим, аэробичным телом и сказала, что не верит. Не верит, что всё происходит на самом деле. Она как будто попала в страну чудес. Где разговаривают медведи, волки, бурундуки. Я чувствовал биение её сердца. Исправный, ровный ход. На меня накатила волна олимпийской сентиментальности. Играет гимн, поднимают флаг, мой крупный план на табло стадиона. Тут я увидел своё лицо в зеркале прихожей. Плаксивая физиономия мужчины, которого несколько лет не обнимала женщина. Никакой олимпиадой тут и не пахнет.
Диана сказала, что ещё вчера она была одинока. Никого не было рядом. У неё, конечно, есть много знакомых. Она общительная. Но хочется большего. Чтобы свой был человек. С которым можно поделиться своими размышлениями. О ком можно заботиться, давать тепло и понимание. Такой, как я. Только, предупредила она, надо договориться сразу: свои носки и трусы я стираю сам. Она не брезгует, но и особого энтузиазма не испытывает. Я согласился без разговоров. Мне было не до этих мелочей. Я был рад, что на сегодняшнюю ночь у меня появилась перспектива заняться сексом, но в то же время понимал, что не был готов к такому стремительному развитию событий. Я уже не так молод, чтобы не планировать такие вещи. Мне нужно всё обмозговать. Как минимум переодеть трусы. Те, что в данный момент были на мне, вряд ли пригодны для демонстрации. Не так свежи. Семейки в цветочек, как у волка из мультфильма «Ну, погоди» могли выставить меня не в лучшем свете. Я стал раздумывать, как бы незаметно от Дианы вытащить из комода в комнате другие трусы. Я их называл концертные. Потому как надевал по особым случаям. Мне казалось, что в них я выгляжу беспроигрышно. Не могу же я, как бы невзначай, утащить в ванную комод целиком. Начнём с того, что он туда не вместится. А если Диана увидит, что я достаю зачем-то трусы, то может подумать что-нибудь неправильное. Иначе с чего это вдруг с её приходом мне приспичило менять трусы. Может последовать ошибочный вывод – женщина в моём доме редкий гость. Значит, я неопытный, закомлексованный неудачник. Я не хотел, чтобы она думала, будто я готовлюсь к чему-то ответственному. Несмотря на то, что я действительно готовился. Я попытался припомнить, когда мне последний раз доводилось предстать перед женщиной голым при хорошем освещении (в свете луны все мы красавцы) – это оказалось непросто. Обычно всё происходило в царстве приглушённого света. Атмосфера, родственная выступлению иллюзиониста, чтобы скрыть свои телесные недостатки. Понятное дело, что полностью скрыть всё невозможно, так или иначе на ощупь будет ясно, в какой форме находится моё тело. Но не зря говорят, что глаза боятся, а руки делают. Одно дело, когда вас голого ощупывают в темноте, и совсем другое, когда рассматривают при дневном свете. Я всегда переживал, что когда-нибудь красивая женщина, глядя на меня обнажённого, тяжело вздохнув, скажет: тебе-то это зачем…
Мы стояли в прихожей в обнимку. Я решил, что к подниманию ног нужно добавить приседания и бег на месте и покосился на висящий на стене эспандер. Стыдоба.

 

Он был шустрый малый. Такой юморной. Но со своими прибабахами. Особенно память. Феноменальная. Запоминал всё с лету. Но, говорят, так и не нашел ей должного применения. А зря. Мог бы слова угадывать в разных телевикторинах. Стать популярным, как тот дядя в круглых очках, который девственник. Зарабатывает, наверное, хорошо. На ТВ, говорят, деньги гребут только так.

Одноклассники.

И началась жизнь семейная. А что, тоже есть свои радости. По утрам Диана ездила на работу в свой шиномонтаж – подарок прославленного польского толкателя ядра Тадеуша Пшиковски. Когда-то у Дианы с ним был роман. Они познакомились на спортивной базе в Подмосковье. Там проходили международные сборы. Диана тогда занималась лёгкой атлетикой. Бегала по кругу в маечке с номером и шортах. Показывала неплохие результаты. Ей сразу приглянулся польский богатырь. Она зачарованно смот­рела, как он толкал ядро. Она ничего не понимала в этом виде спорта. Но ей нравилось наблюдать за тем, как ядро, описав дугу, с глухим ударом врезалось в землю. Ещё ей нравилось, как Тадеуш после броска похлопывал руками и улыбался ей. У него были ровные белые (как чашки в буфете) зубы.
Однажды в столовой она набралась храбрости и подсела к нему за стол. Он ел пюре с котлетами. Большая тарелка с горой пюре и пятью котлетами. Смущённо зарумянившись, она отодвинула стул и села за его стол. Поляк обрадовался и назначил ей свидание в спортивном зале. Она очень волновалась. Отошла к умывальнику и укусила себя за руку. Убедилась, что не спит. Рука покраснела. Диана не спала. Всё происходило наяву. Её очаровал его пшикающий акцент. Они условились встретиться в девять вечера.

 

И ВОТ СТРЕЛКА ЧАСОВ ПОДОШЛА К ОТМЕТКЕ
20:55

Диана решила повременить. Так как приличные девушки всегда чуть-чуть опаздывают. Не должно топтаться на месте свидания раньше появления молодого человека.

21:01
Но и слишком злоупотреблять своим положением нельзя. Во всём должна быть мера.

21:07
Когда Диана пришла в зал, там никого не оказалось. Из приметного – только гимнастическое бревно и штанга. Она пнула от досады баскетбольный мяч, села на маты и собралась плакать. Но вдруг – о чудо – кто-то закрыл ей глаза шершавыми, как хоккейные краги, ладонями. Она сразу поняла, что это Тадеушка. Натёр руки своими ядрами.
Он поднимал большую чугунную гирю много раз, она висела на турнике и смотрела на него влюблёнными глазами. Потом они целовались, и большие грубые мозолис­тые руки толкателя ядра тискали её тело.
Поздним вечером, лёжа на кровати под одеялом с фонариком, она аккуратно записала в дневник:

Я так люблю прекрасный мир,
Тадеуш – мой эротический кумир!

Они стали везде ходить за ручку. В столовую, на кинопросмотры, по беговой дорожке. Смотрели на небо. Кидались шишками. Они созданы друг для друга, говорили женщины из села, по которому прогуливалась парочка. Жители села давали им яблоки и не брали с них денег. Такой силы любви почти не осталось на всей планете, говорил председатель, отсыпая им в ведёрко крыжовник.
А потом, как-то после дневной тренировки, он ей сказал, что у него есть жена Кштинка и двое детишек. Близнецы Милош и Ладислав. Диана почувствовала, как всё внутри оборвалось. Ясный солнечный день показался самым хмурым днём в прожитой жизни. Ещё бы, солнцу-то плевать, что там у людей происходит. Если из космоса посмотреть на землю, то и не разглядеть, что там творится, а уж тем более то, как спортсмены решают проблемы личных отношений. Солнцу главное свою работу выполнять. Греть землю. Остальное его не касается.
Навернулись слёзы. Она насупилась и выронила из рук ромашку. Хороший кадр для фильма. Из руки девушки на землю падает ромашка. Крупный план. Девушка насупившись. Вот-вот разрыдается. Зрители оказываются втянутыми в трагические переживания. Многие вспоминают свои любовные неудачи и готовы тоже расплакаться. На мгновение шуршание пакетов с сухарями, конфетами прекратилось. Зал замер. Задышал. Потом, конечно, всех отпустило. Люди стали жевать и ёрзать в креслах.
Диана спросила Тадеуша, почему он не сказал ей всё это тогда, в спортивном зале, когда он поднимал гирю, а она висела на турнике. Почему? Как он посмел? Разве не стояли у него забором перед глазами Кштинка, Милош и Ладислав, когда он тискал её на матах руками-крагами?
Он сказал, что нет. Не стояли. Посмотрел на свои руки. Он сказал, что полностью отдался чувствам. Она красивая и спортивная. И душа есть. Поэтому всё отступило на задний план. Бэкграунд, как говорит его друг. Ещё он напомнил, что это она первая подсела к нему в столовой, когда он ел пюре с пятью котлетами. Он что, должен был закричать, что тут незримо присутствуют Кштинка, Милош и Ладислав? Диана опустила глаза. Смотрела в пол. Они помолчали.
Потом Тадеуш спросил её, какая у неё есть мечта. Кокетливо шаркая ногой по полу, она сказала, что всегда хотела иметь свой шиномонтажик. Чтобы там продавались машинные масла передовых фирм. И было маленькое кафе. Клиенты могли бы расслабиться. Посмот­реть по телеку футбол, бокс, клипы. Попить кофе и сходить в платный туалет, где всё на фотоэлементах, как в европейских странах. Тадеуш подтвердил, что у них действительно много туалетов, в которых всё на фотоэлементах. Не надо дёргать ручки. Смыв автоматический. Поднял зад со стульчака, вода и полилась. Это очень удобно. Конечно, удобно, закивала Диана. Автоматический смыв – это признак прогресса цивилизации. Да, это прогресс, согласился Тадеуш и добавил, что он всё-таки чемпион. У него много наград. Он серьёзный мужчина. Поэтому она не должна отказываться от его подарка. Диана перестала разглядывать пол и посмотрела ему в глаза. Он носил зелёные контактные линзы. Тадеуш тоже посмотрел ей в глаза. Потом сказал, что подарит ей шиномонтажную мастерскую. Для него это пустяк. Только пусть она не думает, что это из-за их неудачной любви. Он это делает вовсе не для того, чтобы загладить вину. Она действительно великолепная девушка. У неё хорошие спортивные результаты. Для него будет честью, если она примет этот скромный дар. Тадеуш поинтересовался, нужна ли ей в придачу пескоструйная машина? Инструкция прилагается. Диана улыбнулась польскому богатырю и сказала, что нужна.
Вечером они, обнявшись по-дружески, смотрели в темноте плёнки на фильмоскопе. Тадеуш ей признался, что она его возбуждает. Но он будет стараться держать себя в руках, если она не против.

Мы ели рассольник, а где-то в лесу, вытаращив глаза, бился в стальном капкане заяц. Я скатывал из мягкого хлеба шарики и кидал их в тарелку. Диана в одной руке держала ложку, во второй – свёрнутую вдвое газету. Она ела и одновременно читала раздел светской хроники.
В остекленевших зрачках зайца тускнело солнце. Мертвое солнце, не дающее тепла. Наступали сумерки. Тонули во мраке сосны. Ночью в лесу страшно. Он перестаёт быть другом. Да и какая может быть дружба с деревяхами. Чушь. Лес – эгоист. Лишь бы свою линию гнуть.
А город живёт. Переходит в вечерний режим. Включается иллюминация. Машины светят фарами и габаритными огнями. Автобусы. Троллейбусы. Трамваи. Метро. Большой город не отступает перед темнотой. Борется разноцветными лампочками. В нашем подъезде горит синяя. Чтобы не выкрутили.
Диана отложила газету в сторону:
— Все светские люди живут придуманной жизнью, которая им не принадлежит. Они улыбаются с обложек глянцевых журналов, чтобы показать свои новые зубы. Они наивны и глупы. Не имеют понятия, что с ними происходит на самом деле. Считают, что идут предначертанным путём, выполняют сакральную миссию. Придают своей деятельности духовно мистическое значение. Со временем перестают соображать, что они всего-навсего дешёвые блёстки на подержанной шубе Снегурочки из заводского кружка самодеятельности. Новогодняя мишура, которая после окончания праздника окажется в коробке. Обыкновенная попса, никакой мистики и духовного предназначения. Печально то, что множество людей готовы идти за ними следом. Идти за теми, у кого нет своей жизни.
— Почему ты так думаешь? — спросил я, думая о зайце.
— Потому, — ответила она.
Мы немного помолчали. Будто брат (работает в доке на кране) и сестра (играет на пианино на детсадовских утренниках), которые не виделись с детства. Бойкого разговора не получается. Но всё-таки родственники.
— Всё равно выкрутят лампочку, — сказал я. — Фотограф какой-нибудь. Для лаборатории.
— Зачем фотографу в лаборатории синяя лампочка? — спросила Диана.
— Синий цвет не страшен при проявке плёнки, — ответил я.
— Красный не страшен, — сказала Диана. Я не стал спорить.
— Мы такие утончённые, ранимые личности, читали и читаем разные книжки, выискиваем постоянно что-то новое, но почему мы с каждой минутой, с каждой прочитанной страницей становимся тупее? Нет, конечно, мы можем, этак подразвалившись, начать нести заумный бред, перебирая имена и названия произведений, но сами-то, сами, все, что можем, это в конце концов упереться в прославление безысходности. Так же, как беда объединяет людей, их объединяет безразличие. Мы сплочены безразличием и отчуждённостью настолько, что просто проходим сквозь друг друга. Множество разных событий происходит на земле одновременно. И счастливых, и драматичных, все они связаны незримой нитью. Сложно это понять. Наивно хотелось, чтобы если хорошо, то всем. Если плохо, то тоже всем. Нет, мне не хотелось всем желать плохого. Мне хотелось, чтобы люди вместе учились переживать трудные моменты, — всё это я произнёс, глядя куда-то в стол.
Диана уронила ложку в тарелку.
— Ты даже не представляешь, какой ты доброты человек. Я тебя люблю. Мне казалось, что сильнее любить уже нельзя, но с этой минуты я почувствовала, что можно. И жалко, что так не может быть на самом деле. Не могут люди так объединиться.
— Почему?
— Ты должен понимать, что это сказка. Люди живут сами по себе.
— А мы?
— Мы, к сожалению, тоже. Сами по себе.

Я и она. Мы так далеки от зайца в капкане. И, вполне возможно, мы его съели бы.
— У меня в детстве была игрушка. Высушенная заячья лапка, — продолжила Диана. — В то время было модно дарить детям высушенные конечности лесных зверушек. Мне все завидовали. Предлагали меняться на брошку с разноцветными камнями, сарафан, кегли. Но я ни в какую не хотела. И только один мальчик в круглых очках сказал, что я дура. Потому что не задумываюсь над тем, что сделала игрушкой ногу мёртвого зайца. В тот же день я похоронила лапу. Мальчик в очках был рядом со мной. Он сказал торжественное слово: нога вернулась туда, куда должна была вернуться. Нога и Заяц, не обижайтесь на нас. Мы дети! Мы решили никому больше не говорить, где зарыта нога. Чтобы не вводить в искушение, сказал мальчик. А то разроют.
— Какой умный мальчик, — задумчиво заметил я.
— Его мама работала в интернате для детей с задержкой в развитии. Туда приезжали важные люди, от которых зависело финансирование. В такие дни она организовывала концерты. Дети пели песенки, рассказывали стихи, играли на музыкальных инструментах. Его мама говорила, что надо было пробить важных людей на жалость, чтобы они помогли. По-другому договориться с ними не получалось. В состоянии покоя им было всё безразлично. Если бы все люди на земле договорились помочь таким детям, было бы здорово. Но люди никогда не договорятся. У них много дел. Они сами по себе. А его мама расстраивалась после того, как уезжали важные люди. Потому что ей было всё это противно. Неужели и так непонятно, что нужны деньги. Без песенок, стихов и баянных зарисовок. Я вообще не понимаю, что происходит в этом мире, как люди могут говорить, что без денег не получится сделать операцию ребёнку. Как такое может быть? Есть врачи. Есть оборудование. Но нет денег, а значит, нет ничего. Ребёнок должен умереть?
Я впервые пожалел, что я всего лишь администратор бара, а не настоящий лекарь. Мне захотелось вылечить всех детей мира. Без дураков.

Приходили женщины из домоуправления. Опять с пирогом, но уже поменьше. Покупной. Такие продают в магазине через дорогу. С клубничной начинкой. От неё у меня аллергия. Всё было не так торжественно, как в прош­лый раз. Они выглядели понурыми. Сказали, что им не нравится то, что у меня живёт девушка. Она мной пользуется. Я известный в доме человек. А она так, возле да около. Они считают, что это ослабляет мой энергетический поток. Они уже ощутили на себе изменения. Приходится без конца талдычить моё имя и пялиться на окна, чтобы избавиться от банального насморка. Раньше (до появления этой Дианы) такого не наблюдалось. Они огорчены. Я веду аморальный образ жизни, если говорить начистоту. Мне надо выставить её немедленно. Пока ещё я совсем не ослаб из-за этой легкомысленной девицы. А то мне самому скоро понадобится комплексное обследование.
Я посоветовал им обратиться к терапевту в поликлинику, а не винить Диану в насморке. Они сказали, что я не имею права растрачивать свой дар попусту. Таким мужчинам, как я, не положено крутить с женщинами. Они не ожидали от меня подобных вольностей. А двери поликлиники – это ворота в мир фармацевтической зависимости. Врачи теперь не лечат, а только рекомендуют добавки, которыми торгуют частные компании.
Я сказал, что они вторгаются на мою личную территорию. Я не возьму пирог. Посоветовал отнести его в палатку водителю из «Уральского вестника».
— Я тут, — сказал он и высунулся из-за женщин. — Я всё слушаю. Пирог возьму с удовольствием. Небольшая просьба. Поводите над ним руками. Пусть энергия поступит в тесто. Облагородит его. А врачи действительно не лечат. Поликлиники занимаются посредничеством. Пользуясь доверием пациентов, продают им упакованную в банки перетёртую сушеную морскую капусту. Ни вреда, ни пользы. Нагревают руки на доверчивых клиентах. Вообще много сволоты развелось. Никакой заботы о населении. Наоборот. Издеваются, как горстка интеллектуалов над шимпанзе.
Мне пришлось поводить руками над пирогом. Женщины сказали, что весь пирог они не отдадут Уралу. Они ещё не пробовали такой процедуры, как пирог с энергией в тесте. Поэтому его надо разделить. Каждому по кусочку. Почему это всё должно достаться водителю? Мужчина сказал, что, несмотря на то, что именно он придумал новый метод лечения, проблем с дележом пирога не возникнет. Он прекрасно понимает, что здоровье нужно всем. Будем делить по совести.
Пришла Диана из шиномонтажа. Она выглядела усталой. Посетители, что-то бормоча, неохотно расступились. Диана сказала им, чтобы они отстали от нас. Потому что они мешают нашей семейной жизни. И если не прекратится это паломничество, она пожалуется в администрацию по месту их работы. Она предложила им купить диски DVD и заниматься дома аэробикой вмес­то того, чтобы объедаться мучным. Вы сначала питаться правильно научитесь. А то хотите всё подряд в себя толкать и не болеть. Необходимо снизить потребление жирной и мучной пищи. Женщины начали старательно всё записывать в школьную тетрадь. Водитель из «Уральс­кого вестника» ел свой кусок пирога, внимательно слушая, кивал. Я добавил, что полезно пить кисломолочные продукты и заниматься с эспандером.

В выходные мы отправились в гости к родителям Дианы. Я с ними ещё не был знаком, поэтому немного волновался. Я тщательно осматривал себя в зеркало, проверяя, всё ли в порядке. Диана посмеивалась надо мной.
Мне нравится, как Диана водит свой «Фольксваген». Уверенно. По дороге она спросила у меня, чего я жду от жизни. Я ответил, что ничего. Потому что жизнь – это не зал ожидания на вокзале. Одно дело ждать поезда по расписанию. Другое – чего-то в жизни. Тут нет расписания. Имеет ли смысл сидеть и ждать поезд-призрак? Диана сказала, что я рассуждаю, как поэт-мистик. А она ждёт. Всегда чего-нибудь ждёт. И, как показывает практика, не напрасно. Она хотела встретить хорошего человека и встретила меня. Каждую ночь перед сном она представляла себе хорошего человека. А теперь я сижу рядом, и мы вместе едем в «Фольксвагене» к её родителям. Это очень-очень здорово. Материализация мысли! Я посмот­рел на раскачивающиеся ароматические ёлочки, прицеп­ленные к зеркалу заднего вида. И сказал, что согласен, что это очень-очень здорово. На перекрёстке, пока горел красный, она поцеловала меня несколько раз. Я ей сказал, что мне нравится, как она водит машину. Она спросила, а как я веду машину. Я сказал, что уверенно. Потом добавил: надёжно. И ещё мне нравится, когда она меня целует. Она взъерошила мне волосы. Я посмотрел в окно и подумал: «Как же прекрасен и сказочен мир, а кто-то говорит, что бытовуха всё губит».
Мы заехали в магазин и купили подарки родителям. Маме – причудливой формы вазу и цветы. Папе – набор маленьких отвёрток и брелок. Тяжёлый металлический кружок на цепочке с надписью «You are cool».
Папа очень обрадовался подарку. Перед тем как мы вошли, Диана дала мне отвёртки и брелок, сказала, чтобы я вручил их отцу. Пусть это будет моим личным подарком. Папа крепко пожал мне руку (ещё секунда, и я бы поморщился от боли). Было такое ощущение, что папа имел титул Рукопожатие мира. Несколько лет тренировался, хватаясь за отопительную батарею. Потом он ушёл в свой кабинет. Вернулся и подарил мне ручку. Тонкую и стильную. Я понял, что она из дорогих. Похоже, папа расчувствовался. Но умело это скрывал за покашливаниями и ухмылками

После обеда мы сели играть в лото. Весело шумели. Пили чай. Диана рассказала, что многие в нашем доме считают меня лекарем. Будто я лечу людей одним взглядом. Мы дружно над этим посмеялись. Мне понравились родители Дианы. А я, как показалось мне, понравился им.
Хотя, когда я нечаянно пару раз звякал вилкой о тарелку, мама не то чтобы укоризненно, но всё-таки смотрела на меня. Меня это озадачило. Может, она неврастеничка? Я её раздражаю своим неумелым использованием столовых приборов, подумал я. Надеюсь, у неё нет приступов. Есть же люди, которых выводят из себя разные мелочи. Кто-то не терпит, когда елозят пенопластом по стеклу. Или трогать руками вату, кусать шерстяные рукавицы.
— Вы кем работаете, что за область? — спросила мама Дианы. Ответить я не успел.
— У него свой интеллектуальный бар, — соврала Диана как ни в чём не бывало и посмотрела на меня честными глазами. — Планирует открыть сеть таких заведений.
— Какой бар? — переспросила мама. И поуютнее устро­и­лась в кресле. Глаза излучали неподдельный интерес.
— Целую сеть? — удивился папа и внимательно посмотрел в мою сторону. Так всматриваются в породистого арабского жеребца, неведомым образом прибившегося к колхозному табуну списанных кляч.
— Это будут не обычные бары, в которых всё обыденно и предсказуемо. Барная стойка, выпившие люди и шест с извивающейся голой девицей.
— Каким образом бар может быть интеллектуальным, там что, на входе проверяют уровень IQ? — усмехнулся папа.
Диана на какое-то время замешкалась:
— Есть, к примеру, математический бар.
Мне стало не по себе. А если папа захочет сходить в этот математический бар? Если он спросит, где он находится? Что я ему скажу?
— Там пьют пиво математики? — спросил папа.
— А почему бы и не выпить математикам пива? Они что, не имеют права? — Диана защищала мой бар. — Творческие встречи, просмотры редких фильмов, поэтические вечера, — продолжала она.
Я слушал Диану и не верил, что это её слова. Как она могла? Нет, как только она могла узнать, что у меня есть такая мечта? Да-да! Я хочу сеть интеллектуальных баров. Может, я разговариваю во сне? Выболтал всё, сам того не зная. Зря, конечно, она врёт родителям. Зря. И мало ли что ещё я могу выболтать во сне…
— Интересный подход, — отметила мама, — интеллектуальные бары. Вы, оказывается, глубокий человек. Мне определённо нравится выбор моей дочери. В точку.
— Спасибо, мама, — Диана, сделав смущённый вид, стала вертеть в руке лист латука.
От таких слов мамы у меня тоже взыграла гордость. Я как-то по-новому взглянул на себя.
— Значит, шеста с извивающейся девушкой там нет? — уточнил папа.
— Нет, — будто отрезала Диана.
Мне показалось, что это расстроило папу. Когда мы уходили, он отвёл меня в сторонку и спросил, не знаю ли я, как избавиться от радикулита. Он не то чтобы невежа и верит в эти россказни о лечении взглядом. Он писатель. Но вдруг я действительно что-то умею. Я ему сказал, что мой отец свой радикулит лечил кирпичом. Папа Дианы тут же заинтересовался кирпичелечением и попросил поделиться рецептом. Я рассказал, что отец разогревал красный кирпич на огне. Потом заворачивал его в кусок плотной ткани и клал на поясницу. И так лежал какое-то время. Ему помогало. И дед так лечил. Папа Дианы внимательно меня выслушал и сказал, что мне не повезло. Я спросил почему. Потому что у меня тоже будет радикулит. У нас это семейное. Раз у отца и у деда был радикулит, значит, и у меня будет. Это называется генетика. Не только болезни, но и дурные привычки передаются. Как правило, они появляются после тридцатилетнего рубежа. Вот, к примеру, его дед брыкал ногами во время сна. Бабушка всегда жаловалась. Приходилось спать отдельно. Папа Дианы сказал, что до тридцати его ноги ночью, как рельсы, лежали ровно и спокойно. А как отметил тридцатилетие, так началось. Брыкает так, что одеяло подлетает. Врачи выписывали какие-то таблетки, но толку от них никакого. Приходится тоже спать отдельно, чтобы не беспокоить супругу. У неё и так чуткий сон. А я хоть и в возрасте, добавил папа, но лягнуть могу, как жеребец!
Я спросил папу Дианы, что ему снится. Помнит ли он свои сны? Он спросил: эротического наполнения? Я сказал, что не обязательно. Тогда он сказал, что ему часто снится чемпионат Европы по лёгкой атлетике. Диана приближается к финишу, а он бежит следом и кричит: «Мы победили! Гонорар будет приличный!» Я сказал, что, скорее всего, он пинает ногами одеяло, когда ему снится это сон.
— А дед почему брыкал ногами, ему что, тоже снился чемпионат Европы, по-вашему? — спросил он. Я задумался. Нестыковка получалась.
Родители Дианы дали нам несколько банок варенья и солений. Пригласили приехать на дачу.

В детстве мне на редкость везло в лотерею. Я приходил в книжный магазин, который находился через дорогу от моего дома, и покупал билет. Продавщица приводила в движение барабан из органического стекла и смотрела куда-то поверх меня в сторону стеллажа с научной литературой. Я наблюдал, как розовые билеты, кувыркаясь, смешивались. Когда барабан останавливался, продавщица открывала окошечко, и я запускал руку внутрь. Пошарив в барабане, я, как правило, вытаскивал билет с выигрышем. Со временем я перестал удивляться тому, что выигрываю.
Продавщицы меня невзлюбили. Им не нравилось пос­тоянство моего везения. Они пробовали вращать барабан в разные стороны. Старательно шуровали рукой в барабане, пытаясь лучше перемешать билеты. Бывало, что крутили по несколько раз, пытаясь свести к минимуму мои шансы. Какая им разница, я же выигрывал у государства, а не у них – не понимал я. Но они смотрели осуждающе. Во взгляде акулы куда больше тепла и понимания. Как будто за всем этим скрывался какой-то обман, который они никак не могут разгадать. Следят за каждым движением, но суть фокуса ускользает. Ничего не понятно. Я нахально выигрываю. До меня девочка с мамой купили два билета и ничего не выиграли. Я купил и сразу же выиграл. Девочка смотрела на меня с завистью. А её мама прошептала: «Везёт дуракам».

В книжном магазине не давали денег. На сумму выигрыша можно было взять книжки или что-нибудь из канцелярских товаров. Деньги нельзя. Обычно я подолгу ходил вдоль полок, пытаясь выбрать подходящие книжки. Искал среди новых и подержанных. Продавщицы настоятельно рекомендовали последние новинки. Географические атласы, книжки о природе, о животных и насекомых. Но меня мало интересовали фотографии мух, комаров и медведей. Когда приобрести было совсем нечего, я набирал блокнотов и шариковых ручек.

Однажды, прохаживаясь вдоль полок, я увидел большую книжку с изображением забавной вороны в очках. Она сидела на ветке дерева. Дуб. Текст был на финском языке, но меня это не сбило с толку. Книжка мне так понравилась, что я, особо не раздумывая, решил её купить. Дорогая, качественная книжка с гладкими страницами и цветными иллюстрациями. Финны не умеют выпускать плохую полиграфическую продукцию. Зря их обвиняют в нерасторопности.
Выигрыша было недостаточно, поэтому мне пришлось доплатить. Я попросил продавщицу не продавать никому мою финскую книжку (хотя вряд ли кто её купил бы ещё ближайшие лет десять, поблизости не было ингерманландских общин, а среди русскоязычного населения такая литература не пользовалась спросом) и побежал домой по хрустящему снегу за деньгами. Дома, нервничая от нетерпения, я достал спрятанную в шкафу с одеждой жестяную коробку от леденцов, в которой хранились мои сбережения.
Расстался с мятыми купюрами без малейшего сожаления. Душа ликовала торжественными песнопениями.
Финского языка я не знал, не понимал ни слова. Только догадывался, что сказка про ворону. И, судя по картинкам, у неё было много увлекательных приключений. Это была моя самая любимая сказка. Сути которой я не знал.
Повзрослев, перестал покупать лотерейные билеты. Решил, что вместе с детством ушло и везение. Продавщицы давно вышли на пенсию. Нянчат внуков и рассказывают им историю о мальчике, который всегда выигрывал в лотерею. Будь в те времена их магазинчик частным, мальчик с книжной про ворону довёл бы их до разорения.
Я посмотрел на Диану. И тут же понял, что везение меня не оставило, она самый мой счастливый билет в лотерее жизни.

 

Моя дочка красавица. На мой взгляд, этот парень ей не подходит. Ситуация окрашивается в светлые тона благодаря тому, что у него, возможно, будет сеть интеллектуальных баров.

Мама Дианы.

У него крепкое рукопожатие. Это говорит о том, что он боец по жизни. Я ему подарил ручку. Дорогую. Сгоряча. Теперь жалею. Ненавижу себя за это. Не могу отогнать от себя мысль, как у него выманить ручку обратно. Не потому, что я жадина. Я писатель. Она мне нужнее. Тонкая. Стильная. Дорогая. Всё, не могу больше об этом говорить. У меня даже сердце заболело. И… раз на то пошло… я бы хотел посмотреть на девушку, извивающуюся на шесте. Мне для работы. Я писатель. Мы обычно используем полученную информацию в своих произведениях.

Отец Дианы.

Раздолбай. Раздолбай. Раздолбай. Это тебе за ручку, за ручку, за ручку.

 

Сегодня я решил подарить Диане новые кроссовки. Пока она была в шиномонтаже, я отправился в магазин и купил «Nike», made in China, светлых тонов. Она давно хотела новые кроссовки. У меня было хорошее настроение, я подумал, а почему бы не сделать подарок своей девушке. Ей будет приятно. Нужно радовать близкого человека не только по каким-то праздникам, но и в будни. Окрашивать обычные дни в яркие цвета радуги. Я понимаю, что материальный мир не надежён, но и пренебрегать им нельзя. Подарки дают нам приятные впечатления. Даже безделушка порой радует больше, чем «Лексус». Хотя нет, это я загнул. Вряд ли керамическая фея с марлевыми крыльями перебьёт по шкале положительных впечатлений новую иномарку. Да и не только новую, подержанную малолитражку с правым рулём и чуть подгнившим днищем тоже не перебьёт.
Но у Дианы есть иномарка, вторая ей ни к чему. А керамическую фею дарить я не намерен. Дурной тон. Не подарок, а так, лишь бы отделаться. Как вафельный торт к чаю, который обычно покупают, чтобы не с пус­тыми руками приходить в гости. По мне так лучше лимон купить, чем такой торт. Лимон жёлтый. Полезный. Ароматный.

Выбрал самые красивые из самых дешёвых. Совсем не потому, что я скупой. Петя Анпилов, грузчик из спортивного магазина, – мой хороший знакомый. Как-то летом мы стояли на заднем дворе и говорили о спорте. Он сказал, что все модели кроссовок закупаются в одном месте и по одной цене. А в магазине им присваивают различные ценовые категории. Завышенные делаются с целью воздействия на сознание клиентов, склонных к снобизму. Они принципиально не покупают обувь ниже определённой стоимости. А подешевле, естественно, для экономически настроенной прослойки. Создаётся подобие заботы о потребителе. Он в это охотно верит, а руководство щедро подогревает эту веру.
«Добро пожаловать в нашу дружную семью» — написано над входом в магазин. Психологами отмечено, что вывеска с надписью РАСПРОДАЖА способствует улучшению настроения. Чем существеннее процент скидки, тем больше положительных эмоций. На какое-то время человек впадает в состояние эйфории. Жизнь становится сочнее и осмысленнее.
Улыбающиеся менеджеры по продажам немедленно подходят к вам и услужливо интересуются, чем они могут помочь (они прошли инструктаж по работе с посетителями). Тут же сканируют вас. Определяют вашу платежеспособность. В это время где-то в подпольных мастерских представители азиатских стран не покладая рук штампуют фирменные спортивные модели последних коллекций. Порой пропуская буквы при написании названий мировых брендов.

Я подвесил кроссовки за шнурки к люстре. Слез со стремянки, отошёл на пару шагов и оценил, как это смот­рится. Мне понравилось. Показалось, что так будет необычно, подарок с изюминкой. Банально было бы просто чмокнуть в щёку и вручить коробку. Как на официальном мероприятии с раздачей некондиционных товаров без гарантийных талонов и других признаков легального производства.
Я позвонил соседке и спросил, как она думает, хорошая ли идея подвесить кроссовки за шнурки к люстре. Она сказала: супер! И спросила, знаю ли я, что такое копролит. Я сказал, что не знаю, но где-то слышал. Похоже на название какого-то огнеупорного материала. Она сказала, что копролит – это сушёная какашка. Скорее всего, боится огня. Очень похожая на трюфелинку. Круглая и коричневая. Их находили археологи при раскопках в зашитых кактусовыми иглами ртах мумий Наска. Там ещё обнаружили геоглифы. Наземные рисунки.
Надо же, сказал я. То-то и оно, сказала соседка. Потом она добавила, что Авангарда смогла самостоятельно сесть в инвалидную коляску. Прогресс. От лежания пластом к коляске. Авангарда крутила сама колёса и ездила по дому. Приора скатала все половики, чтобы колёса инвалидной коляски их не собирали, и тем самым не затруднялось передвижение. Авангарда полна эмоций и обновлённых ощущений. Ведь она не была на кухне целых пять лет! Человек, который живёт в палатке с сыном возле дома, помог накачать шины. Они совсем сдулись за несколько лет простоя. Также он смазал машинным маслом все вращающиеся детали, чтобы они не скрипели. Сделал профилактику, одним словом. И знаете, эти люди из палатки верят в вас. Они, конечно, своеобразные. Не без чудинки. Но к вам относятся с уважением.
Я никак не мог понять, откуда у Авангарды брались силы. Из каких источников. Я, конечно, был рад тому, что она шла на поправку. Но мне не хотелось, чтобы это каким-то образом связывали со мной. Уехать бы куда-нибудь на время отпуска. Уехать, никого не предупреж­дая. Но тогда Диана обидится. Соберёт вещи в спортивную сумку и уйдёт.

Диана ходила по дому и не замечала кроссовок. Весь вечер я ждал, когда она посмотрит на люстру, увидит кроссовки и обрадуется. Она не видела и не радовалась. Я попытался её как-то подтолкнуть к тому, чтобы она обратила внимание на люстру. Сказал, что, наверное, пора помыть плафоны. Они выглядят запылёнными. Света стало недостаточно. Она даже не взглянула на люстру. Сказала, что обязательно как-нибудь займёмся этим. Поставим стремянку и намоем плафоны. И не только плафоны, сделаем генеральную уборку по всему дому. Я хотел сказать, посмотри же, там висят новые кроссовки фирмы Nike! Я тебе купил их в подарок. Я заботливый. Но передумал. Мне хотелось маленького праздника. Может, зря. Мог бы получиться прекрасный вечер.

5 дней. Среда.

Семь часов и сколько-то там минут. Диана так и не видела кроссовки.

7 дней. Пятница.

Девять часов и сколько-то там минут. Диана так и не видела кроссовки.

Мне снились мумии Наска, стреляющие в меня копролитом из рогаток, и Авангарда на коляске с рулём от троллейбуса. Её коляска была вмонтирована в деревянный круг карусели, украшенной разноцветными тонкими лентами. Она лихо вращалась по кругу и что-то мне кричала. Слова глушили музыка и детский смех. По обрывкам было не определить, что она хотела сказать. Может, опять требовала синий бушлат с якорями.

Проснулся я оттого, что Диана скакала по дивану в новых кроссовках. Она смеялась. Лезла целоваться. Крепко обнимала меня. Я понял, что ожидание стоило того. Даже не рассчитывал на такую бурную реакцию. Получилось радостное утро.

 

 

Нарезал маленькими кусочками свинину. Бросил на сковороду обжариваться в масле. Покрошил солёные огурцы, нашинковал капусты. Порезал помидоры. Когда свинина была готова, я перемешал её с овощами, добавил майонеза и томатного соуса. Разогрел в микроволновке армянский лаваш. Завернул в него начинку.

Почему-то не отпускает ощущение пустоты и никчёмности. Пока Диана рядом, я ни о чём таком не думаю. Но стоит мне остаться в одиночестве, начинаю размышлять, и мне кажется, что-то не так. Всё катится под горку.
Вот и сейчас я лежу один на диване. Смотрю телевизор. В руке у меня дистанционный пульт. Я тупо переключаю каналы и ни на чём не могу задержать своё внимание. Ток-шоу, в которых люди лаются хуже собак. Низкобюджетные сериалы с пошловатым актёрским исполнением. Герои с напудренными лицами серьёзно произносят дурацкий текст. Мультфильмы с бесконечным противостоянием человечества нашествию желеподобных инопланетян.
Американцы придумали не один десяток способов уничтожения планеты Земля. Столько же раз успели её спасти. А вдруг инопланетяне похожи, к примеру, на одуванчики. Вот будет хохма. Все ждут склизких персонажей с осьминожьими головами. А прилетят одуванчики и обезоружат нас своими добрыми шутками. Мы будем дуть им на головы и смеяться над тем, как с них слетают пушинки. Они тоже будут смеяться. А потом достанут бластеры и скажут нам, что делать. Уверяю вас, это будет тяжёлый ручной труд. Интеллектуальная деятельность человечества для них – всё равно что ремонт жёсткого диска в тисках раскалённым напильником.

В древности под землёй делали захоронения царей и прочих представителей администрации. Теперь в недрах земли строят торговые центры с парковками и ресторанами. Там, под землёй, идёт полноценная жизнь. Один тибетский монах писал в своих западно-европеизированных трудах, что внутри земли живут люди. Они другие. Более продвинутые. Им пришлось потесниться. Удалиться внутрь земли. Где-то в районе Антарктиды есть ход. Как родничок у младенца, так и у нашей планеты есть такое место. Может быть, они как образованные и тактичные личности решили уйти, чтобы не развивать в нас комплекс неполноценности. Они очень умные. Мы – так себе. Они уступили нам место под солнцем. Ушли в недра. Но нам стало катастрофически не хватать места. Поэтому для начала мы построили метро. Прорыли тоннели и пустили по ним поезда с вагонами, доставляющие людей в разные точки города. Обкатали его. Теперь робкая метрошная торговля сменяется многоуровневыми комплексами, предоставляющими все виды услуг. Мы строим подземные магазины. Не далёк тот день, когда мы начнём рыть так глубоко, что, возможно, встретимся с нашими соседями. Не знаю, радоваться ли этому. Скорее всего, начнётся война. Так как они будут поумнее нашего, можно сделать вывод – их оружие совершеннее. Мы против них будем, как туземцы с копьями против ядерной ракетной установки.

В моей голове мелькают мысли. Их много. Но все они так или иначе связаны с тем, что всё катится под горку. Я задумался. Не значит ли это, что я настолько привык к Диане, что боюсь остаться один? Хотя человек не вправе говорить, что он одинок. Ведь ему постоянно приходится выслушивать в своей голове чьи-то поучения и критику. Люди говорят: это моё тело, а это моё внут­реннее Я. Значит, есть Я наружное. Получается два Я с телом в придачу. А это уже небольшой, но коллектив.
Вдруг она сбежит к поляку, испугался я. К этому, как там его, Тадеушу. Ведь бывает такое, люди расходятся, а потом через какое-то время опять живут вместе. Хотя нет. Как она сбежит к поляку, если у него семья. Жена и двое детей. С другой стороны, он может купить ей дом в Польше. Небольшой домик с черепичной крышей и палисадником. Верандой и скамейкой-качелями. Он известный спортсмен. У него есть деньги. Что ему стоит купить ей домишко в пригороде и польский шиномонтаж. Она будет постригать кусты и ждать его к ужину.

Его жена, бедная обманутая женщина. Даже не подозревает, что он развлекается на пуховых перинах в то время как она, переживая за него, пьёт успокоительные таблетки. Смотрит на часы. Надевает рукавицы. Вынимает из плиты пирог с начинкой. Вздыхает. Ставит пирог на стол. Выходит на крыльцо и прислушивается. Не слышно ли шуршания шин. Нет. Не слышно. Шины не шуршат. Наверное, опять на тренировке задерживается, думает она. А этот негодяй тем временем резвится в загородном доме и даже не думает, что жена ждёт его с пирогом. Слушает, не шуршат ли шины. Они с Дианой извиваются, как два поливочных шланга, и плевать хотели на приличия. Главное, что им весело. Они любовники. Секс. Секс. Секс.

Мне стало жалко себя. Одиноко. Полярнику на оторванной льдине куда веселее. Я взял мобильный телефон и стал писать Диане смс: «Передавай привет Тадеушу! Я на вас не обижаюсь. Это жизнь. Счастья вам! Жену его, конечно, жалко…» Изначально символов было больше. Пришлось сократить, чтобы уложиться в одно сообщение. Отправить не успел. Мобильник зазвонил. Это была Диана. Вот и всё, сейчас она сама всё скажет, решил я и нажал кнопку ответа.
Диана сказала, что ей не хотелось будить меня утром. Я так сладко спал. Сопел и подергивал ногами. Поэтому она звонит сообщить мне, что очень-очень-очень любит-любит-любит меня. Засмеялась и положила трубку.
Я слушал короткие гудки Дианы. Только у неё были такие узнаваемые гудки. Ни у кого таких не было. Неповторимые гудки абонента Диана.

У меня гость. Фил. Работает в нашем кафе. Он делает всё, что ему поручат. Подметает двор. Грузит ящики с рыбой. Ведёт англоязычную переписку директора на сайте международных знакомств. Директор хочет завести себе подружку-иностранку, чтобы впоследствии выгодно продать бар и уехать за границу. У него есть подружка, но он хочет ещё одну, а может, и не одну. Он тыкает пальцем в монитор, показывая Филу, какая из фотографий ему приглянулась. Фил улыбается, кивает и тут же пишет сообщение на электронную почту. Фил всегда улыбается и всегда кивает. Даже если директор ткнул бы в фотографию 150-килограммовой синеволосой дивы, пирсингованной подковами.
В Россию Фил приехал изучать русский язык. Его бабушка говорила на русском. По его рассказам, она вовремя ускакала на лошади от красноармейцев. Они даже стреляли ей вслед из винтовок и маузеров. Дома, в дубовом комоде с бронзовыми ручками, лежит простреленная косынка. Благодаря отважной бабушке он узнал о далёкой, манящей своей таинственностью России. Вечерами она ему рассказывала о своей жизни, покачиваясь в плетёном кресле. Показывала жёлтый снимок, на котором люди со строгими лицами в чёрных костюмах стояли рядком возле круглого стола с патефоном. Фил внимательно разглядывал фото. Ему нравилось, что в их доме есть частичка другого, неизвестного ему мира. Люди у стола с патефоном внушали уважение. Когда бабушка стала повторяться в своих рассказах, Фил решил поехать и лично посмотреть, какая она на самом деле, Россия.
Русские девушки обращали внимание на иностранца. Проявляли интерес. Строили глазки и при разговоре подходили очень близко. И теряли интерес, узнав, что он не собирается уезжать из России обратно и у него нет счёта в банке, чтобы снимать с него деньги и покупать им дорогие подарки. Никто так и не знал толком, каким образом Фил попал в Россию и на что жил.
Филу было без разницы, где и кем работать. Главным фактором было общение на русском. Директор без раздумий взял иностранца, которого привела за руку официантка Марина. Она с ним познакомилась на выставке художников-авангардистов. Её пригласил знакомый помочь в обслуживании фуршета. Марина говорила, что авангард ей не интересен изначально. Она не понимает всей этой абсурдистики. Но фуршет был приличным, ей удалось унести две сумки деликатесов. Фил любезно предложил свою помощь. Её покорило его галантное поведение. Они шли по вечерним улицам. Он нёс сумки с провизией. А она ему рассказывала о менталитете посетителей бара.
Директор нашего бара (Валентин Михайлович) посмотрел на Фила и сказал: возьмём тебя для имиджа заведения. А пока вылей вон тот бак с прокисшими щами.

Фил пришёл ко мне в гости, чтобы показать, какие он купил марки у одного пожилого человека в красной куртке. Почтовые марки с планерами. Пожилой человек сказал, что это очень редкие экземпляры. Он постоянно оглядывался. Фил раскрыл книгу. Между страниц лежали марки. Я ничего не понимаю в филателии. Но марки мне понравились. Хотя не думаю, что они имеют какую-то ценность. У меня было ощущение, что я где-то такие видел.
Фил сказал, что он заходил в кафе. Там многое изменилось. Уже повесили на стены зеркала. Новые светильники. Ещё он сказал, что ему сегодня особенного скучно. Он хотел вызвать девушек для проведения досуга. Вызвать ко мне домой. Ему хочется ещё кому-то показать марки. Пусть даже девушкам по вызову.
Я сказал, что затея с вызовом девушек не понравится Диане. Он спросил, кто такая Диана. Я показал фото на своём мобильном. Фил улыбнулся и кивнул. Сверху послышался топот.
— Какие у вас беспокойные соседи, — сказал Фил, глядя на слегка покачивающуюся люстру.

Мы попили кофе. Посмотрели телевизор. Фил ещё раз сказал, что в кафе многое изменилось. Что повесили зеркала и светильники. Ещё он сказал, что подумывает уехать домой. Я спросил, почему. Раньше не собирался. Ему вроде нравится в России. Он сказал, что очень нравится, но надо повидать родителей и друзей. И ещё ему предлагают работу. Будут платить большие деньги. Оказывается, он энтомолог. Специалист по насекомым. Я не знал. Он раньше никогда не говорил об этом. Я подумал, что ему понравились бы книжки с фотографиями мух, которые мне предлагали приобрести на выигрыш в лотерею продавщицы книжного магазина.
Фил спросил, не арестует ли его таможенная служба за провоз ценных марок. Он не хочет, чтобы вышел скандал и ему заламывали руки в аэропорту. Хорошо ли он поступает, увозя из России редкие вещи? Он друг этой стране и не хочет, чтобы его выставили хапугой, вывозящим остатки культурных ценностей. Вас и так обобрали основательно. Стыдливо признался в том, что подумывал о булыжнике из Красной площади. Хотел ночью пробраться и добыть фрагмент площади. И русскую берёзу ему хотелось бы перевезти и посадить во дворе, под окном научно-исследовательского центра. На рабочем столе он положил бы булыжник, а во дворике росла бы берёза.
Я ещё раз внимательно посмотрел на марки и вспомнил, что видел такие на конвертах рекламной рассылки магазина «Книга почтой». Я сказал, что вряд ли кто-нибудь обратит на них внимание. Фил улыбнулся и кивнул.
Я ему сказал, что если он надумает уезжать, то пусть обязательно сообщит. Мы с Дианой обязательно пойдём его провожать. И подарим сувенир. Берёзу и булыжник не обещаю, но что-нибудь придумаем обязательно.
Фил вдруг раскис. Он сел в прихожей на полку для обуви. Потрогал банку с ваксой. Взъерошил себе волосы и сказал, что не понимает, как ему теперь быть. Как разорваться между двумя странами. У него две Родины. Тут интересные люди и весело, а там уверенность в зав­трашнем дне и порядок. Ему, как ни странно, нравилось подметать двор, выливать прокисшие щи и выбирать директору невесту. В его стране такими вещами занимаются иммигранты из нищих стран. А ему нравилось. Но всё-таки он специалист по насекомым. И это тоже важно. Ему интересно заниматься жуками. Наблюдать, как они ползают, через увеличительное стекло. Изучать их. Писать труды. Он скучает по стрекозам и бабочкам. У него есть фотоаппарат «Фуджи» с телеобъективом. Он так давно не фотографировал гусениц. Катерпиллер.
Теперь я понял, зачем Фил ловил жирных мух возле мусорных баков и запихивал их в спичечные коробки череповецкой фабрики.

Фил встал, пожал мне руку. Пообещал сообщить об отъезде. Сказал, что, может, мне покажется смешным, но у него перестала болеть нога. В джунглях на работе его укусила букашка размером с булавочную головку. Он пролежал три недели под капельницей. Бредил и видел голых пожилых негритянок с бамбуковыми кольями, пляшущих у костра из автомобильных покрышек. Кое-как выкарабкался. Но нога болела с тех пор, напоминая об укусе. А сегодня прошла. Ничего не болит. Удивительно. Фил ещё раз пожал мне руку и ушёл. Пожалуй, Фил был единственным из последних посетителей, кого мне было приятно видеть. Все эти пациенты мне ужасно надоели.

— Копролит-копролит, — бормотал я.

Диана сказала, что один кроссовок ей жмёт. Правый. Чуть-чуть. А жаль. Я сказал, может, попробовать их поменять? Она ответила, что, во-первых, уже прошло много времени, во-вторых, это уже будут не те кроссовки. Я сказал, почему же не те. Мы купим точно такие же! Она сказала, что всё равно они уже будут не те. Когда я покупал эти кроссовки, то делал это с наилучшими помыслами. А другие придётся покупать с чувством разочарования. И это скажется. Я сказал, что не совсем понимаю. Каким образом может отрицательно сказаться покупка новых кроссовок? Она продолжила: дело в том, что эти кроссовки просто немножко жмут, а в других она может, к примеру, сломать ногу. Потому что они куплены не с тем настроем. Она читала статью в журнале, что такое бывает часто. Лучше пусть жмёт кроссовок чуть-чуть, чем лежать в гипсе с подвешенной гирей.
Я развёл руками. Диана захихикала и сказала, зато жмущий кроссовок всегда будет ей напоминать обо мне и о том, как весело она прыгала от радости по кровати. И какой у меня был смешной вид, когда я от этого проснулся. Нужно учиться из всего извлекать полезный опыт. Всё к лучшему. Всем известная истина.
Я сказал, что однажды на лесной дороге видел сбитого машиной бобра. Бобр шёл по своим житейским делам. Может, строил очередную плотину, как это у них заведено. С полным безразличием к его делам бобра пере­ехала машина. Он лежал на дороге бездыханный. Какой из этого можно извлечь полезный опыт? И для кого это к лучшему?
Диана на минуту задумалась. Я чувствовал торжество. Никогда бы не подумал, что пример с дохлым бобром может придать уверенности в себе зрелому мужчине.
— Сложная ситуация. Надо бы спросить у Мехельсон Лауры Семёновны, — сказала она.
Я поинтересовался, кто она такая. Специалист по боб­рам?
Диана сказала, что Лаура Семеновна как-то ремонтировала шины у неё в шиномонтаже. Бортировали и всё такое. Очень умная женщина. Она должна знать, как разо­браться в подобной ситуации. А сейчас, сказала она, иди ко мне, все эти разговоры о ДТП с бобрами меня почему-то возбудили.

Возвышаясь на холме, состоящем из собственных комп­лексов, я пытался снисходительно смотреть на мир. Получалось плохо. Эмоционально я был неустойчив, как новичок-сноубордист. Меня кидало из стороны в сторону. Из-под ног уходила опора. Вообще мы, люди, странно устроены. Наша собственная жизнь кажется нам достойно сложившейся, когда нам об этом говорит кто-то посторонний. Чужую жизнь считаем удачной-неудачной, но устойчивой. Когда нам задают вопрос, ну как поживаешь, мы в считанные секунды анализируем состояние своей жизни и говорим, могло быть и лучше. Мы как бы боимся сглазить. Бояться сглазить означает сказать, что у нас всё хорошо, если у нас всё хорошо. Мы не боимся ничего сглазить, когда говорим, что у нас всё плохо, если что-то не ладится. Но вот если всё хорошо, то тут уже работает другой механизм. Хорошим, по законам суеверия, делиться нельзя. Одно дело без конца жаловаться на то, что вся жизнь покрыта неудачами, как жаба пупырышками. А вот хорошим делиться не стоит. Вы же с лёгкостью отдадите пакет с мусором, если у вас его кто-то попросит по дороге к помойке. А если попросят пакет с продуктами по дороге из магазина? Так же и с хорошим настроением и ходом дел.

Мне не хотелось выходить из дома. Совсем. Я валялся на диване. Ходил, шаркая тапками. Забросил поднимание ног для пресса. Каждый вечер, засыпая в объятиях Дианы, я говорил, что утром подниму ноги много раз. Наступало утро. Я не поднимал ноги. Я даже не придумывал отговорок для себя. Мне не приходилось делать каких-либо объяснений той части в моём сознании, которая отвечала за спортивные мероприятия. Комитет мозга по спорту. Есть комитет мозга по еде. Вот с ним всегда просто договориться. Поступает сигнал. Я тут же иду на кухню. Открываю холодильник. Большой. Хромированный. И тут же выполняю требования комитета мозга по принятию пищи. Бывает так, что и вставать не приходится. Я ставлю рядом с диваном пластиковый контейнер с бутербродами и термос. Почти такой же, как у той женщины, что меня вытащила из воды и вышла за астронома. Когда поступает сигнал, я, не пререкаясь, протягиваю руку и беру бутерброд. А запрос комитета мозга по спорту я игнорирую с поразительной тупостью. Как будто не было никаких договоров. Будто это вовсе не я давал торжественные обещания, что утром займусь спортом. Интересно, а кому я даю обещание? С кем я веду все эти переговоры о диете и спорте? Обычно говорят, что человек дал сам себе обещание. Если попытаться разобраться, то, как ни крути, а получается участие нескольких персонажей. Один, не очень ответственный, даёт другому, более развитому во всех отношениях, разного рода обещания. Позже появляется некий третий персонаж и приводит различные доводы, внимая которым данные обещания можно не выполнять. Причём не испытывая ни малейших угрызений совести. Запутанная история получается. Так люди на протяжении всей жизни не могут бросить курить. Потому что непонятно, с кем договариваться. Они дают себе обещание не курить. Твёрдое. Железное. Ни-ни. И не курят. Пока не поедят. Или не впадут в переживания по каким-либо причинам. И тут начинает работать тот самый персонаж, который сводит на нет всю предыдущую работу. Он так вкрадчиво поясняет, что после обеда одна сигарета погоды не сделает. Это никак не скажется на обещании. А в помощи при стрессах сигарете вообще нет равных. Она лидирует. Даже врачи курят. Хирурги. Умные люди. Курят. В кино показывают, что даже используют для этого зажим. А какой есть убедительный диалог в фильме Джима Джармуша «Кофе и сигареты» по поводу того, как можно бросить курить так, чтобы можно было курить и это не считалось куревом. Загляденье.

Кёрлинг. Ледяная дорожка, по которой скользит предмет, по виду напоминающий чугунок с тушёной картошкой и грибами. Такие подавали в одном неплохом ресторане, стилизованном под лесную чащу. Столами служили большие пни, а стульями — маленькие. Отдельные кабинки назывались медвежьими берлогами. Там не было столов и стульев. Клиенты рассаживались на расстеленной медвежьей шкуре и сидели в полумраке. Фирменным блюдом была медвежатина. Кусок мяса протыкали обычной палкой и подавали в берлогу. Называлось блюдо «Ужин дикаря».
Позже натуральные шкуры пришлось заменить на искусственные. Представители «зелёных» кидались мослами в охранников и сотрудников администрации с требованиями прекратить использование натуральных шкур. Бывало, что под град костей попадали обычные проголодавшиеся люди.
Также находились клиенты, которые, пользуясь полумраком берлоги, вырезали куски шкур и выносили их, намотав на талию под верхней одеждой.
Я спросил у «зелёной» девушки с мослом в руке, сидевшей в кустах неподалёку от входа в ресторан, где они берут кости в таком количестве. Она сказала, что может мне показать это место. Девушка была симпатичной. Я, не раздумывая, согласился пойти с ней смотреть на кости.
Мы молча проехали много остановок на троллейбусе, пока не оказались на окраине города. Прошли пешком по неасфальтированной дороге. Внезапно перед нами будто выросло мрачное, заброшенного вида строение, напоминающее место обитания неугомонных привидений. Это оказался мясокомбинат. Она провела меня вдоль бетонного забора, исписанного матерными словами, до замаскированной дыры. Сказала, что ушло немало времени, чтобы продолбить стену такой толщины, всё усложнялось тем, что долбить пришлось под землёй. Снаружи такие работы проводить было невозможно. Я согласился, что это труд немалый.
Мне захотелось её обнять. Прижать к себе по-дружески. Как обнимаются люди, когда у них получается осущес­твить что-то задуманное. К примеру, учёные в лаборатории.
Девушка, озираясь по сторонам, подошла к большому булыжнику, лежащему у стены. Я удивился, когда она без особых усилий сдвинула его с места. Она обладает сверхъестественными способностями, решил я. Девушка улыбнулась и сказала, что камень бутафорский. Для прикрытия. Он сделан из папье-маше и покрыт водостойким лаком для защиты от воздействий агрессивной среды. Затем она отодвинула маскировочный лист ДВП с прикреплёнными к нему ветками, и я увидел лаз в подземный ход. Повеяло холодом. За мной, сказала девушка и исчезла в темноте подземелья. Я помедлил, глядя в чёрноту. Она выглянула и сказала, чтобы я не стоял без дела. Раз уж мы здесь, то надо набрать костей для ребят из боевой группы. Но если я струсил, то, пожалуйста, могу уходить. Подумаешь. Обычное малодушие. Я решительно прыгнул в темноту. Пахло сыростью. Девушка включила фонарик.

— Иди за мной, — командным тоном сказала она.

Пока мы пробирались по подземному ходу, девушка мне поведала о том, что их организация имеет структуру пирамидального строения. Каждый выполняет свои функции и не лезет в сферу деятельности других команд. Есть боевики. Кидальщики костей. Есть центр управления и отдел пиара. Есть координаторы проектов, создаваемых творческой группой. Со стороны они могут показаться всего лишь кучкой невменяемых гринписовцев. На самом деле это могущественное тайное общество. Есть даже обряд посвящения. Естественно, для начала надо какое-то время поработать волонтёром. Пройти практику. Вовремя подвозить кости для боевиков. Собирать пожертвования. Дежурить у секретных объектов.
— На самом деле всё это бизнес, — сказала девушка. — Деньги правят миром. Мы добились замены натуральных шкур на искусственные. Это победа. Галдасалв продал им искусственные шкуры. Всё было продумано. Успешно спланированная акция принесла хорошие барыши. Галдасалв молодчинка!
— Кто это?
— Галдасалв?
— Да.
— Председатель организации. У него есть связи в различных кругах. Ему сообщили, что на один склад поступила партия конфиската. Искусственные шкуры. Вот Галдасалв и воспользовался ситуацией. Что-то пойдёт на нужды организации. А что-то уже ушло, как я поняла. Видела новый свитер у Галдасалва. И у его подружки сапоги сафьяновые. Мне блокнот подарили и ручку с символикой Гринпис.

Выход из подземного хода оказался рядом с покосившейся деревянной будкой, в которой, как я понимаю, когда-то хранились инструменты дворника. Мы вылезли наружу. Тася, так звали девушку, взяла меня за руку, попросила закрыть глаза и ни в коем случае не подглядывать. Я послушно закрыл глаза. Тася вела меня, предупреждая, где нужно быть осторожным, чтобы не споткнуться. Потом она сообщила, что мы на месте. Можно смотреть. Я открыл глаза и увидел огромную кучу костей. Это был костяной курган из коровьих черепов и ребёр. Такого количества костей я никогда раньше не видел. Яркое, незабываемое впечатление.

Чтобы максимально продолжить скольжение чугунка по ледяной дорожке, две девушки со швабрами лихорадочно натирают перед ним лёд. В правилах я особо не разбираюсь. Выглядит чудно. Они спешат. Что-то выкрикивают.
Кёрлинг — новое увлечение Дианы. Она пригласила меня на тренировку. Посмотреть, как у неё хорошо получается. Обычно так поступают дети. Они часто просят родителей посмотреть на то, как они танцуют, прыгают, стоят на голове. Я сидел в третьем ряду на синем стуле из пластмассы и откровенно скучал. Первые пять минут мне было интересно. Потом захотелось уйти. Не даром этот вид спорта скандинавского происхождения. Медленнее разве что черепаховые бега. Любят северяне тягомотину разводить.
Диана толкала чугунок и смотрела на меня. Я улыбался и вытягивал руку с поднятым вверх большим пальцем. Чугунок двигался неуверенно, его заносило в сторону. Девушки елозили настолько яростно, что постоянно цеп­лялись швабрами. Выглядело не очень эстетично.
Было заметно, что Диана очень увлечена. Она вообще натура увлекающаяся. Погружается в процесс полностью. Не так давно миновал период занятий танцем живота. Мы это пережили. Она повязывала на талию платок, позвякивающий пришитыми монетами, ставила в центр «Aiwa» музыкальный диск. И начинала резво крутить боками под арабские хиты. Это занятие мне нравилось куда больше.
Группу тренировала женщина небольшого роста с низким голосом. Она делала замечания, поглядывала на часы и свистела в хромированный свисток. Пару раз, поскользнувшись, падала на лёд. Проворно вскакивала и продолжала вести тренировку.
Показывала, как надо правильно толкать чугунок. Я заметил, что у неё получается немногим лучше, чем у Дианы. Тренерша потряхивала рукой, делая вид, что она во всём виновата. Она говорила, что тренировалась в Швеции у чемпионов. Теперь приехала в Россию передать все секреты кёрлинга. Я стал зевать. Диана, заметив мой скучающий вид, показала мне кулак. После занятий тренерша всех пригласила в бассейн. Она посмотрела на меня и крикнула: «Молодой человек, не стесняйтесь. Присоединяйтесь к нам!» Я замешкался. Но Диана даже как-то обрадовалась тому, что мне разрешили поплавать. А я обрадовался тому, что мои трусы позволяли мне чувствовать себя непринуждённо. В бассейне мимо меня несколько раз проплыла одна из девушек. Она смотрела на меня, как мне показалось, с призывом. Мне захотелось устремиться вслед за ней. Мы бы плыли, как дельфины, потираясь друг о друга боками. Но поблизости была Диана, и я не мог себе позволить даже эту невинную шалость.
По дороге домой Диана увлечённо говорила о кёрлинге. Её глаза светились, она активно жестикулировала. А я молчал. Потому что не знал, что говорить. Мне по фиг кёрлинг. Она сказала, что мне необходимо начать заниматься каким-либо видом спорта. В моём возрасте необходимы активные движения, чтобы не давать конечностям застаиваться. Я стал нагло врать, что занимаюсь кое-чем спортивным в её отсутствие. Так что повода для беспокойства нет. Она спросила, чем это я занимаюсь. Я повторил, что кое-чем. Она опять спросила, чем. Я сказал, что поднимаю ноги. Много раз. Пока не устану.
Я врал, но мне не было стыдно. Потому что я не то чтобы врал, а просто опережал события. Враньём в полной мере это могло бы считаться при условии, что я даже не помышлял бы о занятиях спортом. Говорил то, что взбредёт в голову. Я же помышлял. Постоянно думал. Каждый вечер перед сном и даже порой, просыпаясь ночью, вспоминал. Просто я долго запрягаю, зато потом меня не остановить. Ноги так и будут мелькать без остановки. Застою в конечностях такое и не снилось!
Диана строгим голосом сказала, что хотела бы взглянуть на мои поднимания ног. Не откладывая на потом. Я сказал, что это плохая затея. Я буду стесняться. Что непременно скажется на качестве исполнения. Она была настойчива.
Дома я показал ей поднимания ног. Она внимательно проследила за моими движениями и тоном профессионала сообщила, что я выполняю несуществующие упражнения. Эффективность их ничтожна. Уровень ниже производственной гимнастики. Пустая трата времени. Я не согласился с её рецензией. И сказал, что это её занятия кёрлингом не имеют никакого смысла. Протирание штанов на льду. Польза для мышц такая же, как от игры в лото. Она сказала, что во мне говорит элементарная зависть. Я спросил, чему же я завидую, по её мнению. Она ответила, тому, что у меня нет силы воли, чтобы регулярно заниматься спортом. Серьёзно заниматься, а не ломать комедию на диване с подниманием ног. Я привык ничего не делать в своём кафе. Ходить из угла в угол с деловым видом.
На самом деле так оно и есть. Мне ужасно лень. Но я же не соглашусь так запросто. Это будет не по-мужски. Мне, может быть, и лень регулярно заниматься физкультурой. Но не лень опровергать, что мне как бы не лень. Мне захотелось Диане рассказать какую-нибудь трогательную историю, в которой кроется причина моей ложной лени. Я на самом деле сгораю от желания подвергнуть себя физическим нагрузкам. Но не могу по какой-то уважительной причине. От услышанной истории она бы растрогалась и сказала бы мне: ложись, не трать силы. Я тебе буду помогать во всём, милый. Я лягу под одеяло и, покашливая, скажу ей, купи мне ноутбук, и она купит. Потом скажу, нет, не хочу ноутбук, хочу что-нибудь другое, и она побежит и купит что-нибудь другое. Я буду ею манипулировать.

Помнишь, ты рассказывал, как тонул в детстве? — спросила Диана. — Тебя ещё спасла женщина.
— Такое разве забудешь, — ответил я, не совсем понимая, к чему она вдруг об этом заговорила.
— Вы, наверное, любили баловаться на речке. Порезвиться. Пошалить. Да?
— И ещё как. А почему ты спрашиваешь?
— Так просто. Интересно. Мы тоже бегали на речку с подружками. А мальчишки за нами подсматривали. Мы на них кричали, но нам это нравилось.
Я внутренне напрягся. Потому как давно вышел из того возраста, когда мужчина верит, что женщина спрашивает что-то просто так.
— Вот скажи… Только честно. Скажешь? — Диана сделалась игривой.
— Что сказать? — я оказался прав. Она что-то хочет выяснить.
— Только честно!
— Так что сказать? Как я могу что-то сказать, если не знаю, о чём идёт речь.
— Вы писали в речку?
— Не понял?
— Писали, когда купались? Я думаю, что все мальчишки писают в воду. Вода, она всё стерпит.
Мне хотелось сказать, что я никогда не позволял себе такого. Всегда бегал к дереву. Но решил не юлить.
— Да. Я писал в речку. Но когда уже было невтерпёж. Заиграешься, бывало. Речь же не идёт о канализационном потоке из трубы с метровым диаметром. Всё гораздо скромнее. Диана, к чему говорить о такой ерунде?
— Тренер определила по твоему выражению лица то, что ты сегодня писал в бассейн! Скажи, это правда? Писал? Я смотрела на тебя. Но ничего не поняла. Обычное человеческое лицо. Я не разбираюсь так, как она, в писающих физиономиях.
— Перестань. Я взрослый мужчина. Не знаю, что там увидела твоя тренерша. Я, как и все, плавал и нырял.
— Честно, не делал ничего такого? Я могу быть уверена?
— Мне неприятно, что ты веришь посторонней женщине и не веришь мне. Инсинуация, — я стал смотреть в сторону кресла. Изображая обиду. Негодование.
— Прости. Я дура. Ты не мог такого сделать. Кто угодно, но не ты, — Диана стала гладить меня по спине.
Приятно. Я повёл плечами, как бы противясь. Нервно провёл рукой по волосам. Вздохнул. Она прижалась ко мне.
— Прости. Я ляпнула, не подумав. Мне стыдно.
— Ты не дура. Ты глупышка. Конечно, я тебя прощаю, — нежно сказал я. — У кого что болит, тот о том и говорит. Не слушай её больше. Она сама, небось, дует, как из сифона.

 

Тренерша действительно опытная баба. Не пойму, как она заметила. Что же происходило с моим лицом? Не бежать же мне в туалет. Я примерял надувной спасательный жилет, делая вид, что изучаю надёжность клапанов. Позволил себе расслабиться. Как в детстве.

 

Приора и Авангарда приходили в гости. Да-да, именно приходили. Авангарда уже стоит на костылях. И надо заметить, что достаточно уверенно ими пользуется. Она гордо заявила, что может устоять при помощи одного костыля, а вторым сбить на лету ворону, но Приора нас­тояла на том, чтобы она пользовалась двумя. Я тоже сказал, что не нужно раньше времени горячиться. Авангарда улыбнулась и сказала, что ей приятна моя забота. Она не будет сбивать ворон.
Мы пили чай и ели бисквитный торт с ягодами и кремовым домиком. Я показывал сестрам свои детские фотографии. Диана комментировала снимки с присущей ей иронией. Сестры заливались смехом, потряхивая седыми кудряшками. Я подумал, что они похожи на двух ангелов на пенсии.
Диана тоже достала свой толстенный фотоальбом, чем слегка подпортила мне настроение. Я увидел фото Тадеуша Пшиковски, на котором Диана и он сидят в обнимку в спортивном зале на синих матах. Улыбаются, как дураки. Моё воображение тут же включилось. Перед глазами замелькали пикантные сцены на этих самых матах. Я замотал головой, прогоняя непотребные видения, которые размножались, как паразиты, с невероятной скоростью.

ОНА ГОЛАЯ. ОН ГОЛЫЙ. У НИХ ЕСТЬ
ВИБРАТОР-Р-Р!!! СЧЁТЧИК ЗАШКАЛИВАЕТ!!!

Сестры наперебой стали нахваливать богатырское телосложение Тадеуша. Они тыкали в фотографию ревматическими пальцами, будто желая проверить упругость рельефной мускулатуры. Я тут же вспомнил о своих жалких попытках заняться спортом. Комитет мозга по спорту ликовал. Вывел меня на чистую воду. Было ясно, что все мои нелепые упражнения, помноженные на годы зарядок с эспандером, никогда не приведут к тадеушевскому результату. Авангарда сказала, что прекрасно понимает Диану. Трудно устоять перед таким красавцем. Никакая оборона не спасёт. Практически невозможно устоять. Она должна гордиться тем, что такой мужчина обратил на неё внимание.
Приора, заметив мой потерянный вид, пытаясь меня приободрить, сообщила, что я тоже ничего. Тем более с такими-то природными данными. Мои способности уникальны. Природа никогда не обделяет, не давая чего-то взамен. Мне тоже кое-что перепало.
Диана подошла и поцеловала меня. Сестры захлопали в сухие старческие ладоши. Когда фотоальбом отложили в сторону, я облегчённо вздохнул и стал раздумывать, не сжечь ли мне эту дрянную фотографию, пока Диана будет в шиномонтаже, а там будь что будет.
Диана показала танец живота. Рассказала по порядку правила кёрлинга. Угостила сестер текилой «Olmeca». Пыталась уговорить меня продемонстрировать поднятие ног. Я наотрез отказался. Несмотря на все её старания.
Приора прошептала что-то на ухо Авангарде, и обе закивали, глядя на нас с каким-то хитроватым видом.
Приора сказала, что если мы надумаем жениться, то сёс­тры подарят нам кольца. Возражения не принимаются. Кольца принадлежали их родителям. Они старые. Таких теперь не делают. Им некому их оставить. Мы у них самые близкие люди. Они вправе решать, кому оставить кольца. Мы были тронуты.
Когда сёстры ушли, Диана села мне на колени, обхватила руками шею. Мы просидели так не меньше часа. Потом Диана спохватилась и убежала в другую комнату заниматься аэробикой.

Разбирая антресоль, я наткнулся на пыльную, перетянутую верёвкой стопку журналов «Радиолюбитель». Когда-то я мечтал собрать радиоприёмник с корпусом-мыльницей. Мне казалось чудом, что из кучки деталей и мотка проволоки можно собрать настоящий приемник. Вставить батарейки, включить и услышать шипение и голоса людей, находящихся в других странах. Это фантастика. Ещё я нашёл донку, валенки и лыжные ботинки.
Чихнув, я понял, что пришло время осуществить нереализованный замысел. Проект. Теперь какие-либо действия принято называть проектом. Новый проект. Вернуться к старому проекту. Диана увлекается кёрлингом, танцами, аэробикой. А я ничем. Это несправедливо. Я вспомнил, что у меня есть хобби! Я забыл о нём, но теперь всё будет иначе. Я соберу радиоприёмник. Стану носить его на шее, слушать новости и музыку. Эта идея меня окрылила. Давно я не чувствовал такого прилива новых сил. Как будто в опустевшее озеро запустили тысячи мальков, и жизнь закипела.

Я дождался, пока Диана вернётся из шиномонтажа. Когда она вошла в комнату, я с видом очень занятого человека включил паяльник в розетку. Взял коробку с радиодеталями и стал в ней задумчиво ковыряться, шевеля губами. Я ничего не понимал в радиодеталях. Мне были известны некоторые названия. Но не более того.
Диана посмотрела на паяльник:
— Что ты собрался делать?
Я посмотрел на неё. Выдержал паузу. И небрежно бросил:
— Радиоприёмник, — хотел добавить, с телескопичес­кой антенной, но передумал.
— Ты умеешь делать приёмники? — удивлённо спросила она, положив на диван книжку. Наверное, купила что-то модное. Диана любит читать новинки. В книжном магазине у неё работает подруга, которая всегда сообщает о свежих поступлениях.
Я ухмыльнулся, упиваясь превосходством. Радиотехника – это не какие-нибудь танцы в обтягивающих конькобежных костюмах.
— Канифоль нужна и вот такие транзисторы, — я вынул из коробочки деталь и показал её Диане.
— Диод.
— Что диод?
— Эта деталь называется диодом, — сказала Диана. Села на диван, взяла в руки книжку и принялась её читать. Я понял, что теряю баллы.
— Диоды тоже нужны, — растерянно сказал я. Не ожидая, что Диана что-то понимает в радиотехнике.
— Тебе известен принцип работы диода? — устало спросила Диана, листая страницы.
Это было начало фиаско. Провал. Естественно, я не знал. Вернее, я знал, но это было давно, и я забыл. Совсем забыл. Вполне возможно, где-то в ячейках глубинной памяти эта информация сохранилась, но сейчас я был не готов дать полноценный ответ. Поэтому молча полез на антресоль.
— Диод – это полупроводник. Он пропускает ток только в одну сторону. Обратно — нет. Как ты собрался делать приёмник, если не знаешь элементарных вещей? — спросила Диана. — Или ты считаешь, что достаточно с умным видом включить паяльник? А остальное, по-твоему, произойдёт само собой? Тоже мне, Тесла. Лучше бы пробежался вокруг дома. Всё же больше пользы для здоровья, чем заниматься ерундой. То ноги задирает, то приёмники собирает.
Я постарался максимально углубиться внутрь антресоли. И там без всякой надобности стал перебирать барахло и тихо переживать поражение.

Сегодня неожиданно для себя я заметил одну важную вещь. Оказывается, я не был на улице что-то около недели. Я даже не выглядывал за дверь и не высовывал голову в форточку. Я забыл, что работаю в кафе. Оно на ремонте, и я туда не хожу. Но я и не вспоминаю о том, что имею к нему отношение. Не интересуюсь, как идут дела и как продвигается ремонт. И с Дианой мы за эту неделю редко виделись. Утром она уезжает на работу, а по вечерам стала ходить к себе домой и там с женщинами из домоуправления заниматься аэробикой. Организовала секцию. Я радовался только тому, что они (женщины с пирогами) оставили меня в покое. Но то, что Диана с ними сдружилась, меня угнетало. Что у неё могло быть с ними общего? Я сижу дома один, а она веселится с этими тётками. Из-за этой секции она всё чаще остаётся ночевать у себя дома. Она говорила, что всё в порядке. Она устаёт и не хочет меня беспокоить.
Я позаимствовал на время у Авангарды военный бинокль и смотрел в окно Дианы. Как тогда, в первый день нашего знакомства. Только в тот день всё было по-другому. Романтично. Тогда я ещё и не думал, что буду лежать на одном диване с Дианой в обнимку. Мы будем говорить о несовершенстве мира, катаклизмах, жизненной несправедливости, между делом пощупывая друг друга. В бинокль я видел, как домоуправленческие женщины прыгали, хлопая руками над головами. Шагали на месте. Делали ласточку. Пинали ногами и били руками воздух. Получалось неуклюже. Вразнобой. Но им было весело. А я один слонялся по дому без дела. Только кусочничал. Через каждые пятнадцать минут заглядывал в холодильник и что-нибудь съедал. Кусочек сыра, ветчины. Пару глотков молока из пакета. Я сердился на себя за эту методичную прожорливость. Открывал холодильник в раздумьях, чего бы съесть сейчас, и закрывал в раздумьях, чего бы съесть потом. Обходил вниманием только корейский салат. Он мне не внушал доверия. Куски маринованной индейки вперемешку со струганной морковью и луком. Пахнет уксусом и приправами. Не доверяю я корейцам. Хотя не то чтобы самим корейцам адресовано моё недоверие. Вовсе нет. Они трудолюбивые ребята. Их экономика стремительно развивается. У Ким Ки Дука замечательные фильмы. Я не доверяю тем, кто делает эти салаты. И вообще в отделе корейских салатов в магазине продавец не азиатской национальности.
Но корни недоверия берут своё начало от первой недели моей работы в кафе. Сломалась одна из холодильных камер. Обнаружили поломку спустя несколько дней. Индейка испортилась. Она пахла тухлой индейкой. Также испортились французские булки. После разморозки они потеряли свои вкусовые качества. Директор отдал распоряжение (доверенным лицам) замариновать порченую индейку. Щедро залить уксусом, добавить лука и ядрёных приправ. А французские булки высушить и растолочь в панировочные сухари. С тех пор я потерял интерес к корейским салатам. Их покупает Диана. А я ей не рассказываю про тухлую индейку. Иногда это дает мне чувство превосходства. Если она скажет мне что-нибудь обидное, я тут же начинаю себе говорить, что она ест салат из тухлых птиц. А я не ем.
Ночью я тоже выходил на кухню, чтобы заглянуть в холодильник. Случалось, что и не один раз за ночь. Я никогда не включал свет. Ни в коем случае. Иначе, как казалось мне, это будет выглядеть так, будто я пришёл есть. Основательно подкрепиться. А так всё гораздо скромнее. Заскочил мимоходом. При выключенном свете я не видел записку на двери холодильника. На клочке бумаги я написал: «Хватит жрать! Остановись!» и прикрепил её к двери магнитом. Я знал, что она сущес­твует. Я же её сам туда повесил. Но это не считается. В темноте её не видно.
О поднятии ног для пресса даже вспоминать не хочется. Вызывает раздражение и обиду на самого себя. Лень – это заболевание, приятное для тела и невыносимое для разума. Я пытался себя успокоить тем, что это всё происходит на нервной почве. Из-за диановских штучек. Если бы она не шлялась с этими тётками, я бы не переживал. Или хотя бы позвала меня на свои тренировки. Я тоже хочу быть в команде.
Ещё я понял, что сам не соберу приёмник. Как ни старался, ничего не мог понять в схемах. Перечитывал помногу раз. От мелких деталей рябило в глазах. Начинал собирать. У меня ничего не получалось. Капля расплавленного олова прожгла мне штаны, которыми я дорожил. Они мне казались стильными. С дыркой на штанине надевать их на выход нельзя. На ноге появился водяной пузырь. Оловянный ожог. Неприятно пощипывало. Пузырь был маленьким, поэтому не мог быть причиной пропуска занятий спортом.
Я уже пожалел, что затеял всё это. Теперь у Дианы есть повод для иронии. Она расскажет Приоре и Авангарде, какой я умелец. Им будет смешно, а мне нет. Зачем я полез на эту антресоль? Пусть бы себе эти журналы лежали там годами.

Я решил прогуляться, открыл дверь квартиры. На лестничной площадке топтались какие-то люди.
— Здравствуйте. Я профессор медицины, — мне только научных светил не хватало, подумал я, глядя на бородатого мужчину лет шестидесяти. Он был в костюме, с портфелем под крокодила, от него пахло длинными больничными коридорами и ванильным табаком.
— А я – старшая медсестра, — рядом с профессором стояла женщина средних лет, небольшого роста, в пальто, похожем на плед из верблюжьей шерсти, и такого же ванильного запаха.
— Если вы решили, что мы будем петь вам дифирамбы, то глубоко заблуждаетесь. Мы пришли выразить вам своё научное негодование. Мы не можем закрыть глаза на то, что вы вытворяете. Устроили самодельную лечебницу. Безосновательно обнадёживаете людей, разыгрываете якобы целебные спектакли. Таких шарлатанов, как вы, ещё поискать нужно. Жаль, что у меня раньше не нашлось времени вас приструнить. Стыд потеряли совсем. Самозванец! — ванильный профессор негодовал.
— Каждый должен заниматься своим делом. Вы работаете в каком-то там баре, вот и работайте. Кормите и развлекайте людей. Для того чтобы вылечить пациента, нужно иметь специальные знания, — отчеканила медсестра.
Наверное, они любовники, подумал я. Спят. Точно спят, а на работе делают вид, что их объединяет исключительно медицина – пациенты, процедуры, научные исследования, а сами парочка.
— Да что там пациента, чтобы лечить игуан, тоже нужны знания! — сказал профессор.
— Безграмотные личности типа вас усугубляют ситуацию, а нам потом приходится исправлять ваши ошибки. Которые порой не подлежат коррекции. Я требую, чтобы вы прекратили свои неофициальные приёмы. Требую! — быстро выговорила медсестра. — Игуану тоже прошу оставить в покое!
— Нет у меня никакой игуаны. Не веду я никаких приёмов. Люди сами прутся. Я не знаю, как их отвадить. Уведите их за собой к правильной медицине. Я буду только рад! У меня у самого дырка в зубе, — я открыл рот, показывая пальцем на коренной зуб с дыркой.
— Скажите тогда, откуда берут начало мифические истории о вашем чудодейственном влиянии? Послушать людей, так вы направо-налево раздаёте исцеления, как флаеры на легкомысленную вечеринку с показом удавов, напичканных транквилизаторами, — продолжал профессор. Медсестра тем временем заглянула мне в рот и покачала головой.
— Всё придумывают. Видимо, люди хотят, чтобы появился какой-то великий лекарь, который справиться со всеми недугами. Руками поводит, чем-то помажет, и все болезни исчезнут, как забытая в машине магнитола. Я не знаю, что делать, вы профессор медицины, это ваше поле деятельности. Наверное, что-то не так у вас, раз люди ищут нелепую альтернативу.
— Но с чего-то это началось. На пустом месте такое не образуется.
— Я пожелал чихнувшей женщине здоровья и только-то.
— И что дальше?
— Дальше она заявила, что моё пожелание здоровья помогло ей избавиться от бессонницы. Убедительно попросила зайти и посмотреть её тяжело больную сестру.
— И вы, конечно, посмотрели?
— Посмотрел, а что мне ещё оставалось делать? Она меня уговорила. Не выставлять же мне пожилую женщину за дверь.
— И как вы её лечили? Чем? У вас есть какие-то свои средства?
— Наверное, разбавленным пивом из бара, — хихикнула медсестра.
— Вы застряли в прошлом, у нас пиво не разбавляют, — строго сказал я.
— Конечно, на готово привозят разбавленное, станете вы сами руки марать, — язвила медсестра.
— Ладно, это уже детали чуждого нам развлекательного бизнеса, меня больше интересует, что у вас было с той пожилой женщиной, — профессор приготовился выслушать откровенный рассказ.
— Да ничего у меня с ней не было. Что вы такое несёте? Пришёл, постоял и ушёл.
— А что она?
— Ну не знаю, её сестра сказала, что ей стало легче и до сих пор наблюдается прогресс. Но я не считаю, что это моя заслуга. Скорее, самовнушение.
— Эффект плацебо, интересно-интересно, а вот скажите, пожалуйста…
Я решил прервать беседу, поэтому взял и прервал её.
— Уважаемый профессор, я вам объяснил причину возникновения этого недоразумения. Больше мне вам сказать нечего, поэтому я хочу, чтобы вы меня оставили в покое. Тем более, я не переношу запаха ванильного табака.
Профессор насупился. Я закрыл дверь. Желание гулять пропало.
— Я так думаю, он ещё и хилер. Говорят, что видели, как он кишки лишние носил на помойку, — из-за двери послышался низкий голос медсестры.
— Что ещё за хилер? — спросил профессор. — Это не те ли хулиганы, что вирусы в Интернете разводят?
— Нет, что вы. Хилеры – это мнимые врачи, которые без инструментов делают хирургические операции. Вытаскивают лишние куски. Образования.
— Бред какой-то. Каким образом они это делают?
— Вопрос ставит в тупик. Запускают руки в брюшину, какое-то время там копошатся и вытаскивают из неё всё, что накопилось лишнее.
— А каким образом в брюшину попадает лишнее? Кто его туда кладёт?
— Понятия не имею. За гранью человеческого познания. Сколько ни пыталась вникнуть, ничего не вышло.
— Вы лично присутствовали на сеансе?
— Нет, видела по телевизору. Людмила Гурченко в фильме «Любовь и голуби» рассказывала о таких врачах актёру Михайлову. Помните, там есть эпизод, где они отдыхают в санатории? На процедурах.
Их голоса, перемешиваясь со звуками шаркающих шагов, постепенно удалялись.

 

Он приходил довольно часто. Нас поражало то, что он всегда выигрывал в лотерею. Всегда. Нас это раздражало. Мы не понимали, как ему это удаётся. Думали, что он мухлюет. Я проработала больше тридцати лет в этом магазине и ни разу не выиграла и копейки. А этот мальчик – постоянно. То рубль. То три. То пять. Хотелось остановить барабан и сказать: а пойди-ка вон! Но нельзя. Тем более один раз он купил у нас книжку на финском языке. Она никого не интересовала. А он купил. Даже бегал за деньгами.
Конечно, сейчас, когда я вышла на пенсию, нянчу внуков, вспоминаю всё с улыбкой. А тогда для нас это было загадкой сродни филадельфийскому эксперименту с Элдриджем. Надо бы позвонить Марианне Васильевне. Она работала на кассе. Интересно её мнение.
Вы не подскажете, по какой программе будет фильм… э-э-э… что-то о ветре…

Продавщица из книжного магазина № 1

 

Я стоял у окна, смотрел, как соседская девочка во дворе прыгает на скакалке. Рядом с ней, виляя лохматым хвостом, бегала маленькая собачонка. Она становилась на задние лапы и звонко тявкала. Глупая собака. Я отошёл от окна и попробовал тявкнуть. У меня получилось куда грубее, чем у настоящей маленькой собачки. Ниже тональностью. Я попробовал тявкнуть ещё. Взять повыше. Всё равно не похоже на собачку. Похоже на скулящего мужчину средних лет в шортах с надписью «NBA-star», которому нечем заняться. Лёг на диван, стал размышлять над тем, каким образом режиссёры договариваются с толстыми женщинами, чтобы они играли у них в фильмах толстых женщин. Как всё происходит? Я режиссёр и говорю артисту: ты выходишь из машины, камера пошла, ты обходишь машину, видишь вот эту женщину, опираешься рукой с часами о капот и кричишь ей: эй, ты, ЖИРНАЯ!
Он делает всё, как я сказал. Потому что я режиссёр. Я сижу на стуле с написанной на спинке моей фамилией и мегафоном в руке. Ещё кепка. Бейсболка. Он не имеет права отказаться. Он даже рад тому, что сейчас находится здесь, на съёмочной площадке. Внимательно слушает все указания. Он прошёл кастинг. Стоял, потея, у кабинета в очереди с измятым листом с текстом: эй, ты, жирная!
Он подпрыгнул от радости, когда его утвердили на эту роль. Его подружка взяла отгул по такому случаю. Они купили дорогого вина. Две бутылки в красивой упаковке. Картонная коробка с бантом. Корзинку фруктов. Она сказала: ну вот ты и получил первую роль. Я в тебя верила. Ты актёр. У тебя профиль, как у Роберта де Ниро. А со спины похож на... ну, м-м-м... как же его фамилия...
Он сказал: да, я актёр. Мне ещё в школе об этом говорили. Я стоял у доски, писал мелом. А учительница сказала, что я пишу артистично. Я стал стараться пуще прежнего. Она сказала: а так уже излишне.
Парадоксальная вещь. В кино можно делать всё. Оскорблять человека, и он не будет обижаться. Даже если ему говорят правду. Это же для кино. Толстая женщина получит деньги за роль с обзывками. А если на улице крикнуть «ты, жирная», а потом протянуть полсотни? Нет, полсотни мало. Можно даже стать известным актёром по причине своей невзрачной внешности. А ещё актёрам и актрисам можно лежать в одной постели. Не просто лежать, а обниматься, целоваться. И не так, чтобы чмокаться или, как в старом кино, прижиматься губами и отворачиваться от камеры. По-настоящему. Шуруя языками. И все понимают, что это для кино. Это понарошку. То есть целуются по-настоящему и в то же время понарошку. Для кино. Если я артист кино, моя жена должна понимать, что в мою работу входит тесное общение с женщинами. Кому-то приходится устанавливать спутниковые антенны, а мне – тискаться с женщинами во имя искусства. Также мне необходимо посещать тусовки. Это когда у длинного стола с едой и напитками собираются творческие люди. Некоторые говорят, что ходят на такие мероприятия исключительно из деловых соображений. Другие откровенно признаются, что всегда уважали халяву. Халява для артиста – всё равно, что коровье вымя для телёнка.
Я включил телевизор. Не выбирая канала. Бард геологического вида в вязаном свитере снисходительно улыбнулся, когда ведущая сказала, что его песни в сравнении с современной бездушной музыкой звучат, как звонкий ручеёк. Она спросила, не споёт ли он ещё песню. Он спел уже две. Видимо, оплачено было три композиции. Ей вообще плевать на его творчество. В другой обстановке она даже не взглянула бы на этого геолога. Бард провёл рукой по нейлоновым струнам, как бы анализируя, какая из его песен прозвучит многозначительно под занавес, и запел, глядя в камеру, что-то о бытовых сложностях в гористой местности. Ведущая изображала восхищение и покачивала головой. Пошли титры.
В среду позвонил папа Дианы и сказал, что хочет со мной поговорить в приватной обстановке. В трубке беспокойно шуршало, как будто звонили из клетки с мышами. Он говорил очень тихо, временами странно хихикая. Мама Дианы спала. Устала. Наигралась в футбол. У них женская команда. Есть форма: гетры, футболки, кеды. На днях она забила три гола. Два ногой и один головой. Она перехватила подачу, прошла по левому краю и, слегка взрыв зелёное покрытие, отправила мяч в ворота. Второй гол – пенальти. Когда мама бьёт пенальти, проще покинуть ворота, чем пытаться их защищать. Если бы были трибуны и зрители, они взорвались бы овациями. А на большом экране показали бы повтор. Вот мама проходит по левому краю и, слегка взрыв зелёное покрытие, отправляет мяч в ворота. Гол!
Папа предложил встретиться на нейтральной территории. У него два бесплатных билета в «Аквариум». Выдали в редакции журнала. Там тихо, спокойно. Рыбы и крокодил. Он там часто бывает. Даже кормил крокодила индейкой. Варёной. Вынул из внутреннего кармана филе индейки и бросил Лёше. Так он прозвал крокодила. Но тот не обратил внимания на папины старания. Лёша лежал в воде и не шевелился, сообщил папа. Он подумал, что они муляж прикрепили на кронштейны и выдают его за настоящего крокодила. Берут деньги за самодельного ихтиандра. Он даже не моргает. Уставился, как дурак, в стену. Что там может быть интересного? Папа отходил в сторону и резко подбегал, размахивая руками. Стучал по стеклу монетой и корчил рожи. Но Лёша безразлично покачивался на водной поверхности, не обращая никакого внимания на происходящее. Папа решил, что у него железная выдержка или он муляж, как он есть муляж. Когда ушла смотрительница, я, говорит, решил его ткнуть телескопической удочкой в бок. На боку у него вроде как помягче шкура. Специально принёс из дома раздвижное удилище. Только его раздвинул, как вдруг смотрительница выглянула из-за стеклянной ёмкости с черепахами и сказала:
— Вы спятили? Тут запрещена рыбная ловля. Уберите немедленно удилище. Вы мне сразу показались странным. Поэтому я сделала вид, что ухожу. Но ненадолго, чтобы вы не успели напакостить. Я вернулась, тихо шагая. Вот так, — она показала папе, как умеет тихо шагать. — У меня и тапки на войлочной основе, — сказала она и задрала ногу, чтобы было видно основу.
Папа сказал, что от тапка пахнуло неухоженным вольером.
— У вас крокодил ненастоящий, — сообщил он ей. — Он не шевелится. Не может же он спать столько времени!
— Сколько? — спросила смотрительница в войлочных тапках.
— Долго! Слишком долго для настоящего!
— Вы плохо знаете крокодилов!
Я ей говорю:
— Лёшку? И это вы мне говорите, что я плохо знаю Лёшку?
— Какого Лёшку? Мужчина, вы о ком сейчас?
— Я образно!
— Крокодилы – малоподвижные существа. Они не расходуют попусту энергию. Они не едят, как свиньи, без остановки, пока их не оттащат за ноги, если вы не знали. Крокодил вам не кабан! НЕ КАБАН! Это совершенно флегматичное существо, проявляющее интерес к внешнему миру исключительно из гастрономических соображений.
Папа обиделся на эту женщину. Он прекрасно понимал, что крокодил Лёша – вовсе не какая-то оголодавшая свинья. Но, что ни говори, а свиней огульно презирать нельзя. Если с умом засолить сало, то получается вкуснятина. Да и синиц зимой опять-таки кормить можно. Сало всегда выручало людей в тяжёлые времена. Так что свиньи – нужные животные. К ним необходимо проявлять уважение. А эта баба в войлочных тапках не соблюдает никакой субординации.

 

Достал меня этот придурок с удочкой!
Крокодил.

Папа пожал мне руку, посмотрел внимательно на мурену.
— Ты в курсе? — он постучал по стеклу пальцем.
— В курсе чего?
— Два года самец, потом становится самкой.
— Первый раз слышу, — я попытался изобразить удивление, хотя решил, что папа сам выдумал эту историю.
— Мир полон чудес.
Я стал смотреть по сторонам. Заодно пытался понять, зачем я тут.
— Ты, наверное, пытаешься понять, зачем ты тут? — как будто прочитав мои мысли, спросил папа Дианы.
— Пытаюсь, — ответил я и постучал пальцем по стек­лу, за которым притаилась мурена.
— У тебя с Дианой как?
— Хорошо, а что?
— То, что хорошо, я не сомневаюсь, дочка у меня красавица! Я имею в виду, насколько между вами всё серьёзно? На какой стадии развития ваши отношения? Ты меня, конечно, прости. Но я отец и хочу знать.
— Души друг в друге не чаем.
— А внуки когда пойдут? Мне хочется понянчиться. Хочу внучку. Я уже решил, она будет чемпионкой Европы по лёгкой атлетике. А внук будет футболистом из Англии. В смысле, уедет туда по многомиллионному контракту. И я с ним, чтобы поддержка была моральная. А то там тоже соблазнов сколько угодно. Чуть не доглядел – и всё, вместо прославленного футболиста – оболтус с пакетом клея.
— Мы пока не думали об этом. Нам надо ещё пожить какое-то время для себя. Разобраться. Чтобы не совершать преждевременных ошибок.
— А вот это мне уже не нравится. Сейчас все боятся совершать ошибки. Как же тогда жить, дорогие мои? На ошибках учатся, а не на страхе их совершать. Время-то идёт. Это даже мурене ясно. Дианке надо было держаться того парня. Я её предупреждал.
— Какого парня?
— Да поляк тот самый. Здоровенный мужик. Породис­тый. Дети были бы качественными. Чемпионы Европы, как минимум, — папа посмотрел на меня укоризненно.
Я помолчал. Потом решил перевести тему.
— А почему вы тут часто бываете? — я посмотрел вокруг.
— Потому что я хочу дружить с рыбами. Они умные существа. Раз нет внуков, пусть будут рыбы! Смотрю, как они плавают, и успокаиваюсь.
— Но у них нет психики, о какой дружбе может идти речь?
— Что значит, нет психики?
— Они практически ничего не соображают.
— Враньё это всё. Учёные придумали отговорку, чтобы ставить над ними опыты. Уничтожать. А людям их будет не жалко. Потому что учёные решили, что у рыб нет мозга! А мне кажется, что все эти профессора сами без мозгов. Их послушать, так ни у кого нет психики, только у них. Надо запретить рыбалку. Я готов отказаться от рыбы. Я её уже почти не ем.
— Вам что-нибудь подсказать? — к нам подошла девушка. Высокая, стройная. Тут я понял, что не зря пришёл сюда.
— Меня зовут Анастасия. Я провожу экскурсии. Как индивидуальные, так и групповые.
Чтобы папа не успел отказаться от её услуг, я тут же попросил её рассказать про гавиала (это всё, что я знал о крокодилах).
Папа посмотрел на меня так, будто я произнёс страшное ругательство, которое он, несмотря на свой возраст и жизненный опыт, слышит впервые. Я заметил, что она оценила мою просьбу. Не каждый день у неё бывают посетители, интересующиеся гавиалом. Если честно, мне совсем не интересно, чем занимаются крокодилы. Но тут дело было в другом.
— О крабах можно получить информацию? — вмешался папа.
— К сожалению, у нас нет крабов.
— Очень жаль, что обошли вниманием такой вид.
— Зачем вам крабы? — спросил я. Анастасия тоже вопросительно посмотрела на папу.
— Есть у меня задумка написать бестселлер о гигантском крабе.
— Вы писатель? — спросила Анастасия. Я смотрел на нее, не отводя глаз. Пусть хоть про тину рассказывает, я буду благодарным слушателем.
— В какой-то степени. Несколько моих статей о женском футболе печатали в журнале «Спорт». Теперь я хочу написать про краба-гиганта.
— Журнал «Спорт» интересуется подобными материалами?
— Нет, журнал тут ни при чём. Это будет отдельная книга с красивой обложкой.
— Интересно. Может, расскажете, в чём суть сюжета?

Я почувствовал себя негодяем. Ненадёжным мужичонкой. Мне захотелось обнять Анастасию. Прижаться к ней и сказать, что мы нарожаем с ней крокодильчиков. Назойливому внутреннему голосу на вопрос, а как же Дианка, я нагло бросил: да херня всё это.
— Краб-гигант похищает японских рыбаков. Тащит на глубину. У него огромные вертлявые щупальца. Такие вот, — папа начал всячески крутить руками.
— Щупальца у осьминогов, — поправил я. Анастасия кивнула, как бы одобряя меня. Вдохновившись её кивком, я ещё раз сказал:
— Щупальца у осьминогов.
— Я уже понял, у кого щупальца, — недовольно ответил папа.
— У крабов клешни, — сказала Анастасия, — и, как правило, одна из них более развита, чем другая. Рабочая.
— Клешни тоже хорошо, — согласился папа. — Значит, клешнями он хватает корабли и тащит их на глубину. Японские рыбаки рады бы не выходить в море, но нужно кормить многодетные семьи. Азиаты – люди трудолюбивые. Они не выживут без рыболовного промысла. Жёны плачут на пирсе, провожая их в море. Они надеются, что на этот раз пронесёт, но краб-гигант беспощаден. Он ставит условие, чтобы ему привели девушку. И обязательно самую красивую во всей Японии. Ну, а пока не приведут, он будет продолжать таскать рыбаков на дно. Никому не уберечься от его клешней. Напасть какая-то. Даже ниндзя отказались с ним соперничать. Слишком он ловкий, сказали они и исчезли, как они умеют это делать. Только дымок завьюжил. Одним словом, этот краб та ещё сука!
— Он ещё и разговаривать умеет? — спросил я папу.
— Кто?
— Ваш краб-гигант. Каким-то болтуном выглядит.
— С чего ты взял, что он умеет разговаривать? Он же краб. У него никакой артикуляции. Неужели совсем не знаешь крабовой физиологии?
Все мои познания о крабах ограничивались детскими воспоминаниями, оставшимися от поездки в летний лагерь. Я видел их в большом количестве на рынке краснодарского городка. Крабы с лоснящимися от лака спинами. Жители юга их ловят и сушат на солнце. Затем приклеивают к подставке, обкладывают ракушками и делают памятную надпись. Туристы покупали крабово-ракушечный ансамбль, чтобы поставить в сервант и вспоминать, приходя с мороза, о теплых краях. Как-то я пытался высушить медузу. Поймал маленькую особь и поместил её в стаканчик от сливочного мороженого. Заглянув через пару часов, я обнаружил, что её там нет. Опытные взрослые люди постарались мне объяснить, почему медузу нельзя засушить, как краба. Но я всё равно не мог сообразить, куда девается медуза. Тогда мне казалось, что всё живое можно засушить с целью демонс­трации за пределами, ограничивающими возможность существования этого вида.
— Но вы сами сказали, что он ставит условие, чтобы ему привели красивую девушку.
— Ставит. И что?
— А как он его ставит, если он краб и не может говорить? Без артикуляции.
Папа задумался. Отвернулся и уставился на аквариум с муреной. Анастасия улыбалась. Я всё ещё хотел её обнять, ругаясь с внутренним голосом.
— Тебе не стыдно? — сказал внутренний голос строгим тоном.
— За что? — я вёл себя непосредственно.
— У тебя есть Диана, а ты думаешь, как бы обняться с Анастасией, — внутренний голос оказывал давление. — Мало того, предпринимал попытки представить её в обнажённом виде.
— А как тут не думать? Думаю, и ещё как. В чём моя вина? — я не собирался оправдываться.
— Во всём! Постарайся не думать о ней. Отвлекись. Посмотри на каких-нибудь некрасивых рыб. Вот, обрати внимание, пупырчатая плавает. А вон та, с горбом и глазами навыкате.
— А будто я не смотрел. Толку никакого.
— Попроси понюхать войлочные тапки смотрительницы, — порекомендовал внутренний голос.
— Нюхай сам! Мне это не интересно. Я, может быть, ещё рассмотрел бы вариант тапок Анастасии, но смотрительница пусть расслабится.
— Ты не должен хотеть её обнять! Не должен! Ещё куда ни шло поговорить о корме для рыб или об уходе за аквариумом. Но никаких телесных контактов. Это аморально!
— А я хочу. И знаю, что это аморально! Я стараюсь, но ничего не получается. Она стройная и загорелая. Она красивая. Кто же не захочет её обнять? Даже если это аморально. Мне не до рыбьего корма в такой обстановке!
— Настоящий мужчина, который верен своей подруге, не позволяет себе подобных вольностей. Это соблазны жизни. Им нельзя поддаваться. Нужно держать оборону. А ты готов за любой юбкой увиваться, как кобелёк паршивенький.
— Сам ты кобелёк! Нельзя банальное обнимание приравнивать к измене! Тем более не было ещё никакого обнимания. Что ты раньше времени устраиваешь скандал? Вот когда дойдёт до этого дело, тогда можешь и выступать.
— Но ты уже встал на кривую дорожку. Остальное — дело техники.
— На какую ещё дорожку?
— А он телепатически передал информацию, — оживился папа, неуклюже изображая руками мысленные сигналы. — Кто сказал, что краб не умеет общаться телепатически? Учитывая, что этот краб особенный. Уникум. Японскому императору приснился сон, в котором краб ему подробно сообщил, что и как следует делать! На следующий день император созвал народ на центральной площади и в мегафон сказал, чего от них требует краб-гигант! Японский народ стал возмущаться, кричать, что краб-гигант последняя сволочь! Император сказал, кто бы сомневался, но делать что-то надо. Криками тут не решить проблему. Надо искать пути соприкосновения с крабом. Иначе он тут такого наделает. Кто может утверждать, что у него нет дружков крабов-гигантов, которые только и ждут сигнала, чтобы сорваться с места и повыскакивать из морокой пучины.
— Анастасия, скажите, правда, что у гавиала морда длинная и узкая? И что он единственный в своём роде? — я решил поставить точку во всей этой истории с крабами-гигантами.
«Встал на кривую дорожку сексуального предательства», – вмешался внутренний голос.
«Отвали», – сказал ему я.
— Да, вы абсолютно правы. Верхняя челюсть оснащена двадцатью семью зубами, а нижняя — двадцатью четырьмя. Длина гавиала составляет шесть, шесть с половиной метров.
— А Лёша гавиал? — спросил папа.
— Лёша? — Анастасия замешкалась.
— Тот крокодил, что у вас в аквариуме, он гавиал? — переспросил папа.
— Нет, что вы, гавиал является редким видом, внесён в Красную книгу. Его отлов запрещён.
— А что ест гавиал, какие продукты? — поинтересовался папа.
— Рыбу, птиц, млекопитающих.
— Индейку, значит, тоже ест, — добавил папа.
«Ты её просто пожирал глазами», – не унимался внут­ренний голос.
«Отвали, надоел ты мне», – я решил с ним особо не церемониться.
«Конечно, когда нет достойных аргументов, проще всего уйти от разговора».
«О чём с тобой разговаривать?»
«О твоём поведении, о чём нам ещё говорить?»
«А кто ты такой, чтобы оценивать моё поведение? Какой-то там внутренний голос, который слышу только я. Ты мне сам можешь ответить на вопрос?»
«Конечно, я всегда открыт к диалогу».
«Тебе понравилась фигура Анастасии?»
«Это провокация», – сказал голос и пропал.

Я продолжал думать об Анастасии. Уж не знаю, думала ли обо мне она, а я о ней думал. Представлял себе всякие ситуации, в которых я проявляю свои лучшие человеческие качества, а она, восхищаясь мной, то бросается мне на шею, то, смущаясь, признаётся в любви. У меня по телу пробегает дрожь от этих её слов, которые я сам же себе за неё говорю. Вот мы на горнолыжном курорте. Она неуклюже пытается съехать с горки. Падает. Поднимается. Опять падает. Вся в снегу. Я с белозубой улыбкой в очках и дорогущем горнолыжном костюме резко притормаживаю перед ней. Помогаю подняться. Моё лицо загорелое. Свежее. Она, опираясь на мою руку, поднимается. Благодарит меня. Мимо нас то и дело проезжают красивейшие девушки курорта и здороваются со мной. Спрашивают, что я делаю вечером. Буду ли в баре. Она понимает, что я в цене. Такой мужчина. У неё длинные волосы. Она, смущаясь, спрашивает, не мог бы я научить её кататься. Я говорю — конечно. Несколько своевременных советов профессионала помогут избежать многих ошибок. Тут к нам подъезжают несколько известных певиц. Они красивые, наперебой тараторят: мы тут поспорили, ты был трижды чемпионом мира или дважды? Выдерживаю паузу и небрежно сообщаю, что чемпионом мира я становился четыре раза. Вдруг мимо нас проносится на невероятной скорости пенсионерка. Все кричат, что она разобьётся. Инструктор в шоке. Он не знает, что делать. Только разводит руками, как авангардовы врачи. Я срываюсь с места. Догоняю пенсионерку и перехватываю её. Анастасия всё это видит. Я упал. Но пенсионерка в порядке. У меня чуть-чуть болит нога. Мне помогли добраться в номер. Лучший люкс на втором этаже с большим балконом, подзорной трубой. Анас­тасия говорит, что побудет со мной. Я отказываюсь, но потом разрешаю ей остаться. Она говорит, что я герой. Я отвечаю, что просто делал своё дело. Так должен поступать каждый. Она говорит, что всё, что ей нужно, это быть рядом со мной. Я молча поглаживаю её по руке. Она поправляет волосы и говорит, что любит меня. Какая милая история.

На самом деле папа всё испортил своей экскурсией. Я жил спокойной полусемейной жизнью. У меня хорошие соседи. Добрые бабушки. Есть девушка. Я был готов заняться спортом. Заняться серьёзно. Чтобы дать себе установку и следовать ей без увиливания и оправданий. И тут папа со своими философско-крабовыми разговорами. Внуков-чемпионов ему подавай. Где я ему их возьму? Теперь я задумался о наших отношениях с Анастасией. Смешно? Нет. Грустно. Их нет. И в то же время они есть. Для меня, во всяком случае. Это называется потерять покой. Диана мне всё ещё нравится. Но я ловлю себя на той мысли, что стоит только Анастасии сказать: оставь Диану, поедем со мной на отдых в Польшу, я, не задумываясь, поехал бы. Хотя нет, в Польшу не надо. Я бы убедил её, что там хуже, чем в каком-нибудь другом месте, которое выберу я. В Польше живёт этот дурак Тадеуш. Его фигура всё омрачает. Всё польское мне становится не мило. Любое другое, но только не польское. Вообще всё, что начинается на «поль» и «тад», мне не нравится. И ещё, когда говорят «уш». Говорят уж, но слышится уш. Уш ты скажешь. Уш ты выдумаешь. Уш — Тадеуш. Уш. Я очень впечатлительный. Мне не хочется идти домой. Я поймал себя на мысли, что мне не хочется идти домой. Такого не было никогда. Раньше не было. До гавиала, во всяком случае. Теперь я не хочу домой. Туда, где родной диван и телевизор с дистанционным пультом.
Я представил, что Анастасия идёт рядом со мной. Мы гуляем по парку. Поднялись на мостик. Смотрим на речку. Я ей говорю: смотри – речка. Она отвечает: да, речка. Я обнимаю её за талию и спрашиваю, тебе нравится речка? Она смотрит мне в глаза и отвечает: речка просто суперская. И мы смотрим на воду. Долго. Пока не подходит мужчина в комбинезоне, как у моего дяди, только без фуражки, с лопатой на плече и говорит, что раньше речка была чуть шире. Он спрашивает, нравится ли нам речка. Мы молча киваем. Я думаю, что нельзя обижать человека, не отвечая ему. Кивать мало. Он повернулся, чтобы уйти. Я его окликнул.
— Мужчина в комбинезоне. Минутку, — он поворачивается. Я говорю: — Нам нравится речка.
Он улыбается. Он понял. Понял, что мы тут все не случайно. Я опять его окликнул:
— Мужчина! — он повернулся. Я говорю: — Комбинезон, — и показываю большой палец, поднятый вверх. Говорю громко: — У моего дяди такой же, он полулётчик. Только у него фуражка, а у вас лопата.
Мужчина улыбается и говорит: да, у меня лопата. Мы все дружно смеёмся. Потом он говорит, что, к сожалению, ему пора. Надо идти. А так он бы ещё поболтал о самолётах.
— Смотрите, я ухожу, прихрамывая, у меня нога была ушиблена. Просто пока я стоял, вы этого могли не заметить. Вот я иду и хромаю.
— Да-да, мы видим, — сказали мы грустно. До этого мы действительно не обратили внимания, что он хромает.
— Поэтому я не лётчик, — добавил он. — Но комбинезон честный. Мой.
Мы садимся на скамейку в парке. Анастасия кладёт голову мне на плечо. Ну да, свою. Не могла же она положить чужую. Мы застыли. Смотрим на деревья и каменные фигурки смешных сказочных героев. Я спрашиваю Анас­тасию, нравятся ли ей смешные сказочные герои. Она говорит: да, нравятся. Я спрашиваю, а какие больше: вон те справа, три, или те, что слева, семь. Она отвечает, одна справа крайняя и три, что слева. Вторая, если смотреть слева направо, затем третья и предпоследняя. Аладдин с графином. Это лампа, я поправляю её. Ой, хихикает она, как я могла забыть, конечно же, с лампой. Да-да, предпоследняя Аладдин с лампой, а не с графином. Хи-хи.

 

В который раз я начал вести дневник. Вернее, пытался его продолжить. Не подумайте, что я сейчас начну вас доставать записями типа:

Привет, у меня всё классно. Буду вечером.

1 сентября. Среда.

Проснулся в 11:00. Настроение so-so. Пил кофе. Мысленный процесс тягучее сгущенного молока. Пытался переключить прог­рамму телевизора при помощи мобильного телефона.

2 сентября. Среда. То есть четверг.

Эпизод с носками и трусами не даёт покоя. Она сказала, что я должен стирать их сам. Мне кажется, если любишь человека, то носки и трусы не преграда! Тем более, есть стиральная машина. Неужели так трудно взять и положить в машинку трусы с носками?

3 сентября. Четверг.

Мы купили новый цифровой фотоаппарат. Это привнесло в нашу семейную жизнь некое оживление. Открылось второе дыхание, как говорят спортсмены. Диана долго определялась с моделью. Она обзвонила всех знакомых. Перечитала множество рекламных проспектов. Узнала всё, что можно узнать. И вот наконец-то выбрала. В нём больше мегапикселей, чем в старом. Старый мы решили подарить Феде из палатки.
Диана сказала: «Дорогой, как ты думаешь, может, нам подарить старый фотоаппарат Феде?» Я сказал, что это её аппарат, и она решает, что с ним делать. Она сказала: нет, это наш аппарат. Мы семья и должны вместе принимать решения. Я сказал, что это хорошая идея. Я не против. Хотя для меня так он не был бы лишним. Вдруг мы расстанемся, тьфу-тьфу-тьфу, с Дианой. Она заберёт новый, а мне останется старый. А так у меня не будет ни старого, ни нового. А Феде, на мой взгляд, он вовсе ни к чему. Ну, даже представить не могу, что ему фотографировать в палатке? Это были только мысли. Озвучивать их я не стал.
Надо принуждать себя делать добро, сказал я себе. Это как с физкультурой. Тоже не хочется, а стоит начать — втянешься. Психологи утверждают: то, что человек делает регулярно в течение нескольких недель, становится привычкой. То есть потом он уже испытывает необходимость к воспроизведению действий, ранее исполняемых с неохотой, по принуждению. Так можно приучить себя к добрым поступкам. Нам казалось, что мы поступаем благородно. Мы взялись за руки и отправились к палатке. Мы гордились собой и чувствовали себя благодетелями. Миротворцами.
Выяснилось, что Федя довольно свободно говорит по-английски. Ещё недавно он только разучивал отдельные слова. Мало того, ему предложили работу в Интернете и уже выдали аванс. Одна серьёзная компания. Он разослал резюме в разные фирмы. Ходить он так и не будет, как я понимаю. В этом никакого прогресса, но зато у него будет хорошая работа. В нашей стране, бывает, лучше иметь хорошую работу, нежели возможность ходить. Никогда ещё работа ног не оплачивалась выше работы головы. Если, конечно, вы не Бэкхем. Федя не производил впечатления немощного больного. Был весьма самостоятельным. Он очень ловко передвигался по коврику, постеленному возле входа в палатку. Оказывается, на днях он с отцом переезжает в квартиру, которую для них арендовала фирма. Отца тоже пригласили на работу. Он будет водителем. А там, глядишь, и остальная родня приедет. Федя поблагодарил нас за фотик. Сказал, что он ему пригодится фотографировать палки. Какие палки, спросил я. Деревянные палки, ответил Федя, небрежно обходясь с нашим бывшим фотоаппаратом. Это хобби. Для палок сойдёт, а для работы в Интернете ему понадобится более серьёзная модель. Он кинул куда-то в глубь палатки наш фотик и поблагодарил за оказанную заботу. Извинился. Сказал, что вынужден нас покинуть. У него много работы. Надо проверить электронные кошельки, разобраться с HTML-кодом, загрузить обновления, ему выдали ноутбук, поэтому работы навалилась уйма. После чего исчез в палатке. Откуда тут же раздался женский смех. Как будто щекочут обнажённую женщину. Поверьте, я разбираюсь в смехе голых женщин. Это был именно тот случай.
Что обычно делают люди после того, как они покупают новую вещь? Конечно же, они начинают её нещадно эксплуатировать. Мы с Дианой фотографировали всё, что попадалось на глаза. Друг друга. Птиц. Кошек. Собак. Машины. Толкаясь плечами, разглядывали каждый кадр в окошечке просмотра. Дисплей большой. Всё видно.
— Удобно, — отметила Диана. — А цвета какие. Я хочу, чтобы ты меня сфотографировал с гаража, — сказала Диана. — Залезь на гараж.
Я сказал, что, может, не стоит лезть на гараж?
— Тебе что, трудно? — не унималась Диана. — Для разнообразия надо снять с высоты. Я буду идти, а ты меня в движении щёлкнешь. Я распечатаю снимок, помещу в рамку и повешу на стенку. В комнате. Над диваном.
Честно признаться, мне не понравилась эта затея. Но я не стал упрямиться. Диану легко обидеть. Я решил дать ей возможность порадоваться покупке. В следующий раз, когда мне что-нибудь понадобится, я ей напомню, как залезал на гараж по её просьбе.

Сбоку у стены гаража стояли ящики. По ним я забрался на крышу.
— Подойди ближе к краю, — сказала Диана, — чтобы крыша не попала в кадр. Иначе всё будет испорчено. Вешать такое на стену я не стану. Надо, чтобы никто не понял, что мы фоткали с гаража. Я сейчас отойду вон туда, — Диана показала рукой на ржавый кузов «Запорожца» (Это всё, что осталось от машины моего дедушки). — Когда буду проходить по этой дорожке, ты сделай несколько снимков. В движении. Это стильно.
Диана отправилась к бакам. Я подошёл к краю крыши. Когда она вышла на дорожку, я приготовился снимать. Стал смотреть на дисплей. Обнаружил, что фотоаппарат выключен. Я подумал, что успею его включить, пока Диана идет. Нажал кнопку power. Загорелся красный огонёк. Аппарат зажужжал. Вылез объектив, как подзорная труба из логова обсерватории. Я стал наводить его на Диану. Она появилась на дисплее. Вдруг я сделал неловкое движение, и фотоаппарат вывалился у меня из рук. Я попытался его поймать. Он попрыгал у меня на руках, блеснул новеньким корпусом и выскользнул, как налим, соскочивший с блесны. Ударился о край крыши. Полетел на землю. А вернее, на асфальтированный подъезд к гаражу.
Диана была поглощена процессом. Находилась в образе. Деланно вышагивала по дорожке. Ей, конечно, ещё надо поработать над походкой и жестами. Даже издалека, с крышки гаража, было заметно, что она напряжена. Её движения напоминали персонажей игры Марио и Луиджи. Я посмотрел вниз. Там лежал серебристый фотоаппарат. Диана остановилась и спросила:
— Получилось?
Заметила мой растерянный вид. Посмотрела на мои пустые руки. Я ей сказал, что фотоаппарат упал. Нечаянно. Выскользнул, как налим. Диана расстроилась. Пострадал объектив. Она сказала, что мне нельзя доверять хрупкую технику. Я неуклюжий. Я сказал ей, что если бы она видела себя со стороны, то поняла бы, кто на самом деле неуклюжий.
Остаток дня прошёл на фоне грусти по расшибленному объективу. Мы почти не разговаривали. Питались бутербродами, приготовленными в печке. Люди выглядят дураками, когда так себя ведут. Мелкие обиды руководят нашим поведением, превращая близких людей в посторонних особей. Диана позвонила в сервисную поддержку. Минут десять ей рассказывали, почему наша поломка особенная. Именно по этой причине требуется интеллектуальный ремонт, а он обойдётся в приличную сумму. Специалист загружен работой. Создавалось впечатление, что люди швыряются с гаражей фотоаппаратами, как гнилыми яблоками.
Диана дала согласие на ремонт, посмотрев на меня с укором два раза. Меня задел её взгляд. Я вспылил внутри себя, хотел вскочить и крикнуть, что всё произошло по её вине. Не мне, а ей пришла в голову идея, чтобы я лез на гараж делать стильные снимки. Я решил, что куплю ей новый аппарат. Только пусть она успокоится. Пойду и куплю. И пикселей в нём будет ещё больше. Пусть зафотографируется. Позже осознал, что погорячился. Не в том смысле, что Диана не виновата, а в том, что не стоит покупать ещё один фотоаппарат. К чему такие расходы ради мнимого торжества справедливости. Пусть всё останется так, как есть.
Фотоаппарат починили. Но былого восторга он уже не вызывал. Фотосессии не возобновлялись. Никаких снимков в рамках на стенках не появилось.

 

Я как только посмотрела на выражение его лица, сразу всё поняла. Конечно, при девочках делать замечание не стала. Только позже поделилась своими наблюдениями с Дианой. Одно дело — писающий мальчик как произведение искусства, и другое – взрослый мужчина, справляющий нужду в бассейне. Безобразие. Как будто не в бассейне, а в речке полоскается.

Тренер по кёрлингу.
Была в Швеции.
Собственно, откуда и познания.

 

У меня температура 38,8. Я заболел. И я этому рад. Спасибо тебе, ртуть! Потому что Диана греет для меня на плите молоко в ковшике. Подаёт в постель завтрак, обед и ужин. Поправляет одеяло. Кладёт ладонь на лоб. Стряхивает градусник. А главное, она не ходит на занятия с женщинами и не вспоминает о фотоаппарате! Приятно, когда тебе оказывают столько внимания. В первый день моей болезни она даже не поехала на работу. Позвонила своей сотруднице и сказала...

ВНИМАНИЕ! МИГАЕТ КРАСНАЯ ЛАМПА!

Прошу обратить внимание на то, что она сказала!

«Мой дорогой приболел. Я с ним посижу сегодня. У него высокая температура».

МОЙ ДОРОГОЙ!

Мне было приятно. Я тоже захотел позвонить кому-нибудь и сказать, что я заболел, но волноваться не стоит, МОЯ ДОРОГАЯ со мной рядом. Она плюнула на работу. Будет меня лечить. Мы крепкая, дружная семья. Всегда приходим друг другу на выручку. Тем и силён наш союз!
Диана сходила к соседкам-сёстрам и принесла в банке, стилизованной под бочонок, мёд. Я не люблю мёд. Но когда она мне давала чашку молока с мёдом, я принимал её безропотно. Она гладила меня по голове и говорила, чтобы я пил маленькими глотками. Я смотрел на неё, кивал и пил маленькими глотками. По золотистым разводам на поверхности молока я понял, что в чашке было еще и сливочное масло. Я не был поклонником молочной пенки с маслом. Но мужчина должен идти на жертвы ради любимой женщины.

ВОТ ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ СЧАСТЬЕМ!

А не дорогие подарки. Билеты на курорты. Украшения. Добротный дом строится из кирпичей, а не из баклажанов. А хорошие отношения — они как дом. Они не возникают сами по себе на пустом месте. Их нужно строить. Кирпичик за кирпичиком. Иногда полезно болеть. Это придаёт отношениям оборотов. Открывает дополнительные возможности нашей души. Один учится давать добро, а другой – ценить заботу. Мне захотелось выступить по телевидению. Сказать людям, чтобы они не стеснялись освобождать резервуары с нерастраченной любовью. Смелее открывайте шлюзы! Не прячьте свою любовь. Ведь она хороша, пока горяча, как свежий хлеб. Не дайте ей превратиться в сухие плесневелые корки!
Через пару дней температура спала. Я просил градусник быть снисходительнее, но он с безразличием застыл на отметке 36,6. Я понял, что он сволочь и с ним не договориться. Всё равно, что уговаривать банкомат дать денег взаймы. Хотя бы до вечера. Ртуть, как же так? Ну, подвела…

Диана уехала на работу. Я лежал на диване и читал книжку. Пытался вникнуть в текст. Это давалось с трудом. Потому что боковым зрением я видел какое-то движение. Там, где стоит кресло. Будто кто-то из-за него выглядывает. Когда я поворачивал голову и смотрел обычным зрением в сторону кресла, то ничего не происходило. Никто не выглядывал. Я даже сказал: «Эй. Ну и что дальше? А ну покажись». Но никто не выглянул. Но стоило вернуться к чтению, как высовывания возобновлялись. Мелькала чья-то физиономия. Кресло как будто шевелилось.
Я хотел встать и проверить, что там за креслом. Но решил, что это глупо. Кто там может сидеть? Привидение? Даже если я загляну за кресло, и там будет привидение, то я его не увижу. Потому что привидения умеют растворяться в воздухе. Его не схватить, не стукнуть, не кинуть через бедро или плечо. Я знал несколько приёмов рукопашного боя. Я третий раз начал читать один и тот же абзац.
Из-за кресла опять что-то выглянуло. Я отложил книжку. Скинул плед. Встал и, не надевая тапок, подошёл к креслу. Заглянул за него. Пусто. На всякий случай я пнул пустоту за креслом. Вернулся и лёг на диван. Укрылся пледом. Повернулся лицом к стенке.
Спустя какое-то время я как будто почувствовал, как кресло подкрадывается к дивану и тянет свои кресловые руки. Длинные и жилистые, как у Авангарды. Сейчас эти руки схватят меня за плечи и утащат, как показывают в кино. Человек попадает в воронку и оказывается в другом мире. Параллельном. Естественно, там начинаются всякого рода заморочки с местным населением. Нет таких фильмов, в которых человека утягивают с целью выгодного для него трудоустройства со всеми социальными гарантиями. Помните, как в сказке про Мойдодыра умывальник бегал и разговаривал? Нас с детства приучают к тому, что вещи иногда оживают. Начинают разговаривать. Двигаться. Мыслить. Ещё и навязывать свою волю. Смириться с этим сложно. Поэтому ожившая мебель может застать врасплох.
В таком положении книжку читать было невозможно. Того и гляди, кресло накинется. Я повернулся обратно. Кресло делало вид, что ничего не происходит. Будто оно и не собиралось вовсе подкрадываться, и никто из-за него не выглядывал. Мол, нет повода для беспокойства. Жизнь идёт размеренно. Никто тут не собирается оживать. Тогда я предпринял отчаянный шаг. Я развернул кресло в сторону окна. Сел в него. Укрыл ноги пледом и стал читать. В четвёртый раз я легко прочитал абзац. Вник в суть. Кресло, как я понимаю, было в отчаянии. Я ему тихо сказал: ну, а что ты думало? Так и будет продолжаться вся эта мистика? Тоже мне, королева. Потом задумался. Кресло не может быть королевой или королём. Оно – оно. Кресло.

 

Алло. Это я. Моё мнение? Так и есть, сродни филадельфийскому эксперименту. Помните ту давнюю историю с Элдриджем? До сих пор не пойму, на кой ему сдалась эта финская книжка про ворону. Я думала, что мы никогда от неё не избавимся. Она, конечно, красивая, что тут и говорить. Но я не пойму, зачем она ему. Я бы такую не купила ни за что…
Продавщица № 2.
И вот мы стоим на перроне. Я и Фил. На самом деле я позвонил ему, чтобы пригласить в гости. Диана опять возобновила свои отлучки. Мне стало так одиноко, что я был готов на всё. Я подумал, что можно было бы рассмотреть его предложение с приглашением девушек. Пусть приедут какие-нибудь женщины и развлекут меня. Мне хотелось наполнить дом женским смехом. Запахом духов. Ничего не вышло. Фил сказал, что он бы с радостью, только он уезжает. И пригласил меня на вокзал.
Через пятнадцать минут его поезд отходит. Он уезжает из России с двумя сумками. Сначала к друзьям в Чехию, а уже потом домой. В Дублин, к насекомым. Было грустно. Мне будет не хватать Фила. С ним весело. И ещё он мог бы мне помочь вести переписку с иностранками, как нашему директору кафе. Иногда я подумывал о том, чтобы завести себе иностранную подружку. Вдруг она меня позовёт. И я уеду.
Диана практически не знала Фила. Поэтому сказала, что не поедет на вокзал. У неё есть дела поважнее. Попросила передать ему своё пока. Я обиделся. От этих слов повеяло прохладой безразличия. Всё-таки мы с ней пара. Я её парень, она моя девушка. Мне хотелось, чтобы она поехала со мной, а она выбрала солярий с новыми лампами. Ей не терпится их опробовать. Я считаю, что это говно, а не отношения. Как будто каждый день мои друзья уезжают за границу. Их можно не провожать. А эти лампы, подумаешь, экая невидаль. Вот если бы этот дурень Тадеуш уезжал, так бежала бы за поездом до самой таможни. Ненадёжный народ бабы. Ох, ненадёжный. Как восковые рельсы.
Собственно говоря, не были мы с Филом друзьями. Из провожающих на вокзале был только я. Видимо, он больше никому не сообщил, что уезжает. Только мне. Фил сказал, что он будет скучать по России как минимум полгода. Потом работа затянет и некогда будет. Так печально, что приходится расставаться. Но ничего не поделаешь. Жизнь так устроена, что не всегда выбор за нами. Ему надо ехать. Проводница в синей шинели сообщила, что пришло время занять свои места. Мы обнялись с Филом на прощанье. Он сказал, что будет писать письма и смски. Я сказал: конечно, пиши, обязательно буду отвечать. Поезд тронулся и увёз Фила к друзьям в Чехию.
Мне показалось, что я видел Тасю. Ту самую девушку. Гида с мясокомбината. Быстрым шагом она прошла мимо меня. Рядом с ней шёл высокий парень. Видимо, это был Галдасалв. Они тащили сумки и чемоданы.

Обратно я решил не ехать на метро, чтобы избежать суеты. Взял такси. Машину с желтым светильником на крыше. Я смотрел в окно. На прохожих. На дома. Таксист сказал, что обещали дождь. Я кивнул. Ещё он спросил, можно ли ему закурить. Я кивнул. Дальше мы ехали молча. Я попросил таксиста остановиться за несколько кварталов до моего дома. Мне захотелось прогуляться. Дождя, несмотря на все обещания, так и не было.
Постепенно кёрлинговая страсть Дианы, впрочем, как и многие другие увлечения, прошла. Пена осела, осталась чистой воды правда. Сначала не очень уверенно она стала выражать некоторые сомнения по поводу компетентности тренера. Ей не нравилась её подозрительно непластичная для профессионала манера двигаться. Что временами складывается впечатление, будто она уверенно чувствовать себя на льду может только лёжа. Затем стали появляться и другие претензии, не имеющие отношения к спорту. От макияжа до запаха изо рта. В конце недели Диана заявила, что она уходит из секции. Так как всё это не перспективно. С поддержанием спортивной формы она самостоятельно справляется неплохо. Поначалу она видела в кёрлинге возможность продвижения, но ничего из этого не вышло. Поэтому Диана ушла из секции. Ей разонравилось катать чугунок по льду. Мало динамики. Плохой накат. Примитивный, не развивающий спорт. И муж тренерши завуалированно пристаёт к девушкам. Диана сказала, что он так и ищет момента, чтобы потереться о тех, что помоложе.
Я сказал Диане, что воду в бассейне меняли редко. Она округлила глаза. Сказала, что этого не может быть. Она же была такая симпатично голубая. Я сказал, что это химичес­кие штучки. В биотуалете тоже голубая вода есть, но это не означает, что в ней можно полоскаться. Рядом с бассейном располагается пожарная часть. Говорят, там не работали душевые кабины. Команды пожарников плескались в бассейне, намываясь хозяйственным мылом. Тренерша им позволяла это делать, потому что у неё любовник из этой пожарной части. Вообще этот бассейн окутан всякими тайнами. Тренерша нечиста на руку. Пользуясь своим положением, она предоставляла бассейн различным посторонним лицам для эротических забав. Ну да, ещё бы. Голые женщины. Плескания воды. Мелодичная музыка.
— А ты откуда знаешь? — спросила Диана. — Откуда такие детальные подробности?
— Я не знаю, а только представляю. Легко можно догадаться, что у них там за представления организуются... — я фантазировал и не мог остановиться.
Диана сказала, что теперь ей плевать на бассейн, так как она хочет нарастить ногти. Для них вода враг. Поэтому многие дела по дому мне придется взять на себя. Ногти декоративные и, в отличие от медвежьих когтей, хрупкие. Их нежелательно подвергать термическим и механическим нагрузкам. Я спросил, а зачем ей такие длинные ногти. С ними же, наверное, неудобно. Она фыркнула и сказала, что мужчины ничего не понимают в красоте. Для них вообще любые гигиенические процедуры связаны с неудобством. Предпочтительнее, как гиббону, сидеть в кустах в облаке специфического запаха. Я сказал, раз мы не понимаем ничего в такой красоте, то для чего женщины её наводят. Диана помолчала, соображая, что ответить. Эта пауза напомнила мне историю с радиоприёмником. Потом сказала, что для себя. Они хотят выглядеть хорошо, независимо от того, понимаем мы или нет.
— Поэтому, — продолжила она, — я пойду и куплю себе новые стринги. Звонила знакомая и сказала, что поступила в продажу облегчённая версия.
— Там ещё что-то можно облегчить? — удивился я, как ребёнок динозаврику в киндер-сюрпризе.
— Представь себе, есть. Ещё я хочу сделать себе губы. Красивые губы. Чтобы они были более выразительными, — сообщила Диана.
Я сказал, что мне и так нравятся её губы. Не понимаю, зачем она хочет напичкать себя инородными телами. Диана опять сказала, что я ничего не понимаю.

Я так и знал, что из затеи с проведением встречи выпускников ничего хорошего не выйдет. В который раз я иду на поводу у посторонних людей. В юности нет понятия потерянного зря времени. Оно вообще как бы стоит на месте. В зрелом возрасте всё, что не приносит какого-то результата, принято считать потерянным временем. Начнём с того, что самые симпатичные одноклассницы долго не задержались. Их забрали мужья. Приехали на дорогих машинах и увезли. Чтобы те не успели превысить дозу алкоголя и наделать глупостей на фоне сентиментальных воспоминаний. Остались девушки незамужние или разведенные. Ко мне прилипла Фёдорова. Резкий запах её духов шибанул мне в нос, и какое-то время я ничего им не чувствовал. Она старательно кокетничала. Хихикала. Вертела по сторонам головой. Всё равно, что держащаяся бодрячком возрастная кобылка. Вязаная кофта, джинсы, туфли и завитушная причёска, как у Валерия Леонтьева в начале карьеры.
Она спросила меня, как я поживаю. Я сказал, что не жалуюсь. Хотя пожаловаться было на что. Диана задолбала своими причудами. Фёдорова подмигнула и спросила, что там у меня на личном фронте. Всем ли я доволен. Говорила она громко, на нас обратили внимание остальные. Они тут же окружили нас кольцом и приготовились слушать. Среди них была Лена Войнова. В восьмом классе я был в неё влюблён. Она носила слишком короткую юбку. Когда её вызвали к доске, все ребята умолкали в нервном ожидании. Она брала мел, начинала выводить буквы или цифры. Край и без того короткой юбки приподнимался. Мы ждали, что покажутся трусики и тогда можно будет вздохнуть с облегчением. Выпустить пар. Так ждут поезда с дальними иностранными родственниками, щедрыми на дорогие подарки.

Осень. Я вошёл в синюю телефонную будку на углу своего дома. Остро пахло мочой. Я взял трубку, перемотанную изоляционной лентой, стал набирать номер. Цифры почти стёрты, кривой диск застревал. Несколько раз я нажимал пальцем на рычаг, не решаясь дождаться гудков.
Её голос. Это отдельный разговор о прекрасном. Тогда он мне казался чарующим. Наверное, именно таким тембром русалки заманивали моряков на глубину. Они тонули, их тела объедали рыбы, а русалки, игриво извивая ластообразные хвосты, отправлялись на поиски новых доверчивых морячков. Тем более что учёные практически доказали существование русалок. Есть, говорят, такие морские женщины. Лучше бы папа Дианы о них написал, чем о каких-то крабах-гигантах.
Я сбивчиво признался своей избраннице в любви и стал сопеть в трубку в ожидании реакции. Время остановилось. Такая суровая тишина, как перед ураганом. Всё замирает. Она аккуратно объяснила мне, что у нас ничего не получится. Мы практически дети. То есть не мы, а я. Так как девушки взрослеют раньше. Так малышам объясняют, почему нельзя есть пластилин или трогать кактус. Я продолжал её внимательно слушать, несмотря на то, что всё уже было ясно. Как на приёме у врача, который с порога ставит страшный диагноз, а потом методично объясняет, как вы к этому пришли. Заблудшая овечка, не понимающая своего счастья. Так думал я о ней. Естественно, её счастьем был я, стоящий в пропахшей аммиачной телефонной будке восьмиклассник, с башкой, забитой эротическими фантазиями, основанными на коротких юбках и размытых порнографических фотографиях, ходивших по рукам в классе. Разговор закончился. Я положил трубку. Вышел из будки в растрепанных чувствах. Я не понимал, как мир может спокойно сущес­твовать, когда у меня такие неполадки в жизни. Тогда я в первый раз задумался о жизненной несправедливости. Нет, конечно, я понимал, что она существует, но не в таком глобальном масштабе. Смысла в жизни точно нет. Можно всё смывать безжалостной волной. Мне казалось, что всё должно происходить предельно просто. Если ты признаёшься кому-то в любви, то всё решено. Вторая половина, ценя и осознавая всю торжественность ситуации, обязана тут же согласиться. С радостью. Без раздумий и оговорок. А все эти доводы о том, что ничего не получится, – это взрослые штучки. А они ничего не понимают в настоящей любви.
О чём вы мечтали в детстве? Каким вам казался этот мир? Если вы были окружены заботой и вас возили за город бегать с сачком и ловить рыбу, то у вас всё было хорошо. Взрослые – это инопланетяне. У них всё время что-то не ладится, и они то и дело вынуждены вам объяснять, почему нельзя залезть в грузовик и поехать куда-нибудь покататься. Они лепечут что-то о том, что он какого-то там дяди. Он на нём работает. Поэтому брать его грузовик нельзя. Взрослый мир полон условностей. В нём постоянно чего-то нельзя. Ещё взрослые любят придумывать отговорки. Они никогда не говорят прямо. Когда мы становимся старше, то узнаём больше слов. Красивых. Точных. Душевных. Нам становится легче придавать своему лукавству привлекательный вид. Слова. Они как дорогая рамка для праздничной открытки тиражом в миллион. Поэтому в детстве, когда нас просят объяснить своё отвратительно поведение, мы тупо молчим. Уши краснеют. И сказать нечего. Нет правильных слов, которые помогут оформить неправильные поступки. Взрослый мир богат красивыми словами и беден достойными этих слов действиями.
1.
Она должна была обрадоваться моему признанию. После паузы, возникшей от нехватки воздуха, она тоже бы призналась мне в симпатии. Прокричала бы в трубку слова любви. Через пятнадцать минут (примерное расстояние от её дома до моего) у меня на диване состоялось бы ТО САМОЕ ДЕЙСТВИЕ!
2.
Чух-чух-чух. Ту-ту-ту-у-у. Я бросаюсь под поезд. Под колёса хладнокровного монстра. Вернее, не успеваю это сделать. Ей рассказали, что я разорвал фотографию, на которой она в сарафане с цветком в руке, и, сутулясь, ушёл в сторону железной дороги. Мрачное место. Царс­тво параллельных рельс и поперечных просмоленных шпал, впитавших в себя пассажирские фекалии. Поезда там ходят регулярно. Я что-то задумал. Она бежит следом и останавливает меня жарким поцелуем. Мы возвращаемся, крепко держась за руки. Наши глаза светятся счастьем. Через пятнадцать минут (примерное расстояние от железной дороги до моего дома) у меня на диване состоялось бы ТО САМОЕ ДЕЙСТВИЕ!
3.
На фиг все эти заморочки с любовью. Телефонная будка взмывает в небо. Рвёт провода. Приземляется за границей в приличной стране. Там меня хорошо принимают. Всем нравится прикольный славянский юноша. Я отвечаю взаимностью. И постепенно превращаюсь в улыбчивого европейца. И на хер мне все эти отечественные бабы!

Она отвергла меня. Безответная любовь – одна из причин, по которой люди появляются на земле. Каждый должен пройти школу отвержения. Испытать эту боль. Чтобы потом в зрелом возрасте с ухмылкой вспоминать о первой любви. Видимо, этот опыт должен каким-то образом пригодиться потом, по ту сторону жизни. Она, конечно, пыталась меня утешить. Но это было бездушной акцией, профанацией, как визит в лепрозорий с разноцветными надувными шарами, религиозной литературой в одноразовых медицинских перчатках для рукопожатий. Конечно, что и говорить, времени прошло много, обижаться на неё с моей стороны было бы нелепо. Более того, глупо. Примитивно. У меня есть Диана. У нас есть «Фольксваген».

Войнова внимательно смотрела на меня своими большими зелёными глазами. Будто в ожидании чуда. Я бы не отказался в данный момент обладать каким-нибудь исключительным даром. Взглядом приказать ей пуститься в пляс. Или вылечить на её глазах кого-нибудь от хронического заболевания. Желательно, чтобы кого-то из её родственников. Для пущего эффекта. Нет, не подумайте ничего плохого, я не хочу, чтобы её родственники болели. Это я так, только представляю. Я сожалею, что не являюсь лекарем, раздающим исцеления, как клоун леденцы на детсадовском утреннике. Она симпатичная. Скорее, красивая. Школьные воспоминания туманны. Тогда всё держалось на каких-то наивных юношеских представлениях о женщинах из зарубежных фильмов. Как будто долго ехал с выключёнными дворниками за грузовиком в проливной дождь. Сейчас я вижу всё в ином свете. Женщина во всей красе. Как любому когда-то отвергнутому мужчине, мне захотелось, чтобы она пожалела о том, что не приняла мои неуклюжие школьные ухаживания. Я понимал, что это глупости, не допустимые для взрослого человека, но поделать с собой ничего не мог. Поэтому начал врать. Я сказал, что моя личная жизнь идёт размеренно. Ничего особенного. Живу я с африканкой. Зовут её Албамба. Она руководит танцевальным коллективом. Это я добавил, чтобы никто не решил, что она толстая джазовая прима, которая не вылезает из специализированного магазина для больших людей. У меня спросили, почему я не привёл её с собой. Надо сказать, что все заметно оживились. Я сказал, что Албамба на генеральной репетиции. Они готовят новую программу. Специально вызвали мужскую группу африканских танцоров. Она хореограф. У них планируется турне. Она очень занята. Хорошо зарабатывает. Да что там. Отлично зарабатывает. У неё свой бизнес в Америке. На секунду я задумался, зачем такой девушке такой я.
— Ни фига себе, — сказал, как там его, блин, сидел за соседней партой. Короче, сосед. — Где ты её нашёл?
— Это она меня нашла, — сказал я, понимая, что меня заносит, но даже не старался вырулить на прямую.
— И где она тебя нашла? Ты вроде не танцор, — продолжал сосед.
Я начал чувствовать торжество и поймал себя на мысли, что хочу плюнуть в соседа. Просто так. Я сказал, что нас познакомили на одной закрытой вечеринке. У известного клипмейкера. Это была премьера клипа. Вход по приглашениям.
— А ты-то там как оказался, если она закрытая, — сосед раздражал меня своим недоверием. Он не понимал, что если его круг интересов ограничивается общением с друзьями по автобазе и просмотрами фильмов с актёрами категории «Б», то это не значит, что так у всех людей мира. Для него закрытая вечеринка – это пьянка с дружками в гараже с дверью, подпёртой шваброй от внезапного вторжения жён с вечными бигудями. Я возмутился:
— Что значит ТЫ-ТО? Клипмейкер — мой друг. Вот и всё. Убедительно просил приехать.
— Надо же, африканка. Вот повезло, — раздавалось из толпы.
На какое-то время я даже сам поверил в свою историю. И радовался за себя вместе с одноклассниками. Мне хотелось поскорее уехать домой, чтобы упасть в объятия Албамбы…

 

Что сказать. Он не глуп. Симпатичен. Похож на Эдлера Конфилда в молодости. (До «Охоты на тигров»). Есть в нём притягательная сила. Ему бы в кино сниматься. Играть героев с животным началом, а не заниматься шарлатанством.

Медсестра.

 

Сегодня утром я обнаружил на кухонном столе записку. Оказывается, Диана уехала на какой-то международный семинар по проблемам аэробики. Оказывается, есть проб­лемы и у любителей попрыгать под попсушку. Уехала, ничего мне предварительно не сообщив. Никаких поцелуев и объятий на прощанье.
Как это происходит у обычных людей? Они желают друг другу всего хорошего. Лёгкой дороги. Просят сувениры. Договариваются о том, что будут регулярно созваниваться. Нет. В нашем случае только записка. Листок бумаги с ворсистым краем по линии отрыва (она всегда была экономной в бумажном вопросе). Поставила перед фактом. Уложилась в одно предложение.
Мне стало не по себе. Я не понимаю. Как можно уезжать таким вот образом? Не попрощавшись. Неужели она сама не понимает, что это неприлично. Почему жизнь так сложна, в который раз я задаюсь этим вопросом. Сначала все такие хорошие, любезные. Готовы идти на любые жертвы, лишь бы завоевать доверие. И потом, когда ты начинаешь считать человека близким и родным, он тебе подкидывает такие вот сюрпризы. Какой такой семинар? Почему я о нём раньше не слышал? Всё это похоже на спланированную акцию. Женщины часто прибегают к таким вот штучкам. Разрушают отношения как бы по желанию мужчины. Они считают выше своего достоинства объясняться. Им легче всё опутать интригами. Искусственно создать проблемные ситуации, чтобы довести нас, простых открытых парней, до отчаяния. И мы, доведённые до отчаяния, решаем положить конец всем перипетиям. Рвём отношения, как гнилые шнурки на старых кедах. Нам кажется, что мы приняли решение, но это иллюзия, решение было принято за нас. А мы шли на поводу. Играли по чужому сценарию. Нас дёргали за нитки. А мы весёленько брыкали ручками, ножками и вращали глазами, как персонажи кукольного театра. Открывали рты, проговаривая разумные тексты. Уверенно продвигаясь к реализации чужого замысла.

Когда квартира была наполнена Дианой, было уютнее и веселее. Её вещи были живыми. Казалось, что она только что скинула свитер, и он ещё хранит тепло её тела. А там, на кухне, стоит на столе её чашка, и рядом, как обычно, разорванный пакетик от кофе три в одном. Она всегда оставляет пакетик. Не убирает. Никогда.
Я пошёл на кухню. Посмотрел на стол. Пакетика не было. Мне стало совсем грустно. Раньше эти пакетики валялись по всему дому и раздражали меня, а теперь я без них заскучал. Даже заглянул в мусорное ведро. Там тоже их не оказалось.

Я не находил себе места. Пытался смотреть телевизор, слушать музыку, порывался пойти прогуляться. Ничего не могло меня отвлечь. Это всё равно, что пытаться не замечать бегающего по дому разъярённого вепря. Вот что я скажу вам! Мысли – враги человека. Они умеют размножаться с невероятной скоростью. И у них нет брачного сезона. Они это делают постоянно. Какие-то они озабоченные. Я имею в виду пессимистичные мысли. Я много-много раз сказал про себя: «Хорошие мысли, welcome, хорошие мысли, welcome, хорошие мысли, welcome, хорошие мысли, welcome, хорошие мысли, welcome, хорошие мысли, welcome…»

Никогда не связывайтесь с женщинами не своего круга. Я нормальный простой парень, а мне всё время попадаются какие-то взбалмошные натуры. И чем только я их привлекаю? Уже какой раз возникает ситуация, когда у меня с моей девушкой разные компании. Диана даже не пытается меня познакомить со своим кругом. Она говорит, что мне будет с ними неинтересно. В начале наших отношений я даже был рад, что мне не придётся с кем-то знакомиться. Сидеть за одним столом и мечтать о диване. А теперь меня это задевает. Такое ощущение, что у них по любому поводу вечеринки. Мне она говорит, что всё было так себе, как обычно. А подругам по телефону, заливаясь, рассказывает о том, как фантастически всё прошло. Я прикладывал ухо к двери ванной и слушал. Не сказать, что всё из разговора можно разобрать. Но большую часть я улавливал. Так унизительно всё это. Стоять у двери собственной ванной с прислонённым к двери ухом и пытаться услышать какие-то жареные факты. Надо бы попросить у соседок стетоскоп. Говорят, он хорошо улавливает звук через стены. И кто сказал, что всё плохое выглядит плохо? Никто. Муха вязнет в мёде. Он абсолютно не вреден для её здоровья. Хотя сложно сказать, что может быть вредным для здоровья мухи, за исключением мухобойки. Она даже на говне сидит и потирает лапки. Интересно, есть ли вообще у мух здоровье? Наверное, должно быть. Организм же есть. Какое артериальное давление для мух считается нормой? Общаются ли они между собой? Скорее всего, да. Не зря говорят, РОЙ МУХ. Если положить тухлятину, тут же слетятся мухи. Есть мухи-женщины. Есть мужчины. У них есть мода. Новости. Элита. Скорее всего, это большие зелёные, как изумруды, особи.
У нее свой круг общения. Я с подружками. Я с подружками. Там, где девушки, там и мужики – это известно любому девственнику, не то что мужчине, перешедшему в категорию бассет-хаунда. Печальный взгляд и обвислое имущество. У тебя уже наверняка появился список «Что ему не следовало бы знать»: он меня хлопнул по заднице, но это же по-дружески. Мы в детстве вместе курили веники в гараже. Он меня ухватил за грудь. Но это же по-дружески, мы с ним в юности учились в одном классе. Ему что моя грудь, что ухо плюшевого медведя. В результате всю вечеринку её будут по-дружески мять все эти товарищи, а я – верить в девушко-мужскую дружбу с невинными прихватами за её – мне принадлежащие мягкие места.
Когда у мужчины завязываются с женщиной отношения, это всегда связано с территорией. Мужчины – завоеватели. Они во все времена столбили территории. И интересовались чужими угодьями. С целью их освоения опять-таки, ради соплеменников. Нечто в этом роде происходит и с женским телом. Сначала, конечно, можно не обратить внимания на поцелуи с лучшими друзьями и коллегами. Я ЗНАЮ ЕГО ДАВНО. ПОВЕРЬ МНЕ, ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ДАНЬ НАШЕЙ ДРУЖБЕ. МЫ С ЕГО ЖЕНОЙ ЧТО-ТО ТАМ ПОКУПАЛИ ВМЕСТЕ. После укрепления позиций такие вещи становятся малодопустимыми. С каких это щей я должен равнодушно смотреть, как мою подругу целует, пусть в щёку, какой-то чужой мужик? Меня не интересует, знаком ли он с её родителями. И что он помог им на даче вырыть компостную яму. У него должна быть своя подруга, пусть с ней и забавляется. Моя подруга – это МОЁ. Мои угодья. Её зад – мой. Её грудь – моя. Её губы – мои. Пусть целует ей руку. Я не против. Правую. Которой она подтирает зад.
Возвышаясь на холме, состоящем из собственных комплексов, я пытался снисходительно смотреть на мир. Получалось плохо. Что и говорить, женщины умеют создать видимость своего превосходства, в которое мы верим, будто зомбированные адепты тоталитарной секты, и это несмотря на то, что их головы набиты сомнениями, как тыква семечками.

Я лёг на диван, укрылся пледом. Погрозил кулаком креслу и уснул. Уснул. Сон. Подарок жизни. Это я вам рассказываю из сна. Как бы не помня, что Диана уехала. Сон позволяет забыть о таких мелочах, как внезапно уехавшая баба. Я, конечно, могу заснуть с думой об этом. Но сон может отправить меня на Аляску. Где я буду мыть золото. Или на норвежские фьорды. Так что сплю я себе и вижу другие истории. Они тоже из моей жизни. Но из другой. Наверное, если бы люди не видели снов, им пришлось бы туго. Сложно представить взрослого человека, который просит, чтобы ему рассказали сказку. А сон порой красочен, как сказка. При условии, что это не кошмар и вы не носитесь в мыле в поисках открытой двери, убегая от чудовища с тремя титьками на одной толстой ноге.
Кто-то из умников говорил, что животные не видят снов. Я думаю, что это не так. У меня в детстве был щенок. Я помню, как он спал на спине. Скулил, подёргивал лапами. Он бегал во сне! Сто процентов. Посрамить всех, кто говорит, что животные не видят снов. Они срамцы!!!

 

Это был сложный период в моей жизни. Я хотела увеличить грудь. Меня ни на минуту не покидала эта идея. Какое-то наваждение. Я постоянно смотрела реалити-шоу с пластическими хирургами по MTV. Считала себя несчастной. Никому не нужной. Мужчины – ужасные эгоисты. Их интересуют только собственные фантазии. Чаще всего их благородство просыпается, когда они имеют дело с красивыми женщинами. Не то чтобы я испытывала недостаток внимания. Нет-нет. Но качество общения меня удручало. Я не знала, как мне себя вести. Как устроить жизнь. Понимала, что не справляюсь. После разрыва с бойфрендом я сдала, что и говорить. На людях держалась, как могла, а дома теряла контроль. Ещё как-то помогали работа и аэробика. Я решила, что все мои проблемы из-за размера бюста. Звонила, узнавала. Оказалось, что в клинике промо-акция проходила. Существенные скидки. Сейчас уже не вспомню точно, сколько стоила одна грудь. Но не дорого. Это подкупало. Доктор был обходительным. Предлагал дельные вещи.
Я уже практически решилась. Но встретила ЕГО. Он вытащил меня из этого состояния. Помог избавиться от комплекса. Чаше всего в мужчинах просыпается благородство, когда они имеют дело с красивыми женщинами.
Диана.

Вечером пришла Приора и сообщила, что Авангарда умерла. Я онемел. Дабл трабл. Не знал, что сказать. Предложил ей пройти на кухню. В комнате был бардак. Пахло одиноким мужчиной, в который раз отложившим поход в душ по причине… а на хрена? Пусть им будет хуже. Чтобы знали…
— Она же шла на поправку, — сказал я, наливая крепкий чай Приоре. Она любила крепкий. И всегда об этом упоминала. Смахнув рукой крошки, я поставил на стол чашку с большой ручкой. Как раз для пальцев Приоры.
— Да-да. Более того, она рассталась с костылями, — как-то радостно сообщила Приора, — она стала ходить самостоятельно. Это превосходно. Я ей тут же купила билет на север. Она умерла там, где провела свою молодость. Вы знаете, а ведь это была её мечта. Она сбылась. Гениально. Я сегодня уезжаю. К ней. На север. Юра молодец.
— Племянник?
— Кто племянник?
— Юра, который молодец.
— А, Юра. Так Антонов же. Ещё с гитарой выходил. Шесть струн. Помните, у него в песне: мечта сбывается и не сбывается…
— Как же так? Это несправедливо. Начала ходить и вдруг умерла. Какое-то неправильное исцеление.
— Вы не переживайте. Всё очень даже справедливо. Человек не должен умирать, страдая от немощи. Не поднимаясь с постели. Она умерла, будучи здоровой. Это же замечательно. Это вам, — Приора протянула что-то, завёрнутое в бумагу.
— Что это?
— А вы сами посмотрите.
Я взял свёрток. Развернул его.
— Это вечный сахар, — сказала Приора.
— Вечный? — я смотрел на два больших, матового цвета куска сахара.
— Так называла его Авангарда. Теперь такой сахар в магазине не купишь. Один вам, другой Диане. Хотя я слышала, что она уехала, — Приора кашлянула, — и почему-то мне кажется, что надолго. Вы уж простите, но интуиция мне так подсказывает. А она меня редко подводила. Я даже её побаиваюсь. С молодости. Бывало, познакомишься с парнишкой. Молоденький, румяный. Фигурой хорош. А она: нет, Приорка, не быть вам вместе. Характер у него неважный. Бабник. Я ей говорю: всё-то ты знаешь. Вон какой красивый и застенчивый. А она своё твердит: бабник и, возможно, страдает недержанием. Тут уж не поспоришь. Так что думаю, не будет её скоро. Ты уж прости. Не я говорю, а она. Интуиция.
Я обречённо кивнул. Интуиция и мне кое-что подсказывала.
— Мне тоже так кажется.
— Вы можете второй кусок подарить кому-нибудь. Только в хорошие руки. Человеку, который будет ценить это. А не лишь бы кому. Она в вас души не чаяла. Иногда называла дурнем. Но исключительно по-доброму. Когда вы вели себя, как мальчишка.
Приора не допила чай, засобиралась уходить.
— Вы, главное, не переживайте, всё складывается наилучшим образом. Проводите меня.
Мы подошли к двери.
— У меня ещё есть кое-что для вас, — Авангарда вынула из кармана платья мешочек, похожий на кисет.
— Что это? — спросил я.
— Не спешите. Обещайте, что не будете смотреть до вечера. Пока я не уеду. Обещаете?
— Обещаю, — я улыбнулся. Так как привык к чудачествам Приоры.
— Вот и хорошо, — она передала мне мешочек. — А теперь мне пора.
Я закрыл за Приорой дверь и присел на полку для обуви.
На меня нахлынула волна печали. Я не думал, что эти две пожилые женщины станут для меня такими близкими людьми. Я заплакал…

Мужчина должен быть способен на героические поступки. Нас с юности предупреждают о предстоящих в жизни мужских поступках. Главное – не пропустить ответственный момент. Чтобы не получилось, что, когда надо было совершать тот самый поступок, ты, дружок, стирал свои семейки в луже за гаражом, в котором хранился «Запорожец» дедушки. Мужик должен быть всегда начеку! Бабам проще, у них все поступки бабские.
Я уговаривал себя совершить мужской поступок. Нужно было пойти в «Аквариум» и признаться Анастасии в симпатии. Я готов снять со счёта деньги и пригласить её куда-нибудь в путешествие. Казалось бы, нет ничего проще — подойти к девушке и сказать, что она тебе нравится. Просто и открыто. Без затей. Тем более когда тебе давно уже не двенадцать. Не двадцать. Да что там мелочиться. Не тридцать. На самом деле, не всё так просто. Это, сидя в полумраке бара за липкой стойкой, можно, икая, заливать, как ты легко управляешься с девицами, и твой уснувший сосед будет всему верить. А в действительности всё гораздо сложнее. Множество мужчин трясутся от страха перед первым свиданием.

СТОП.

В этом месте внимательнее! Небольшой бэк.

Если я говорю, что готов снять деньги со счёта, это многого стоит. Небольшая справка: деньги отложены на музыкальный центр, стилизованный под ретро. CD, CD-RW, MP3. Читает форматы, как полиглот. Эта модель смахивает на доску приборов старой американской машины. Я думал выбрать красного цвета. Или жёлтого. Она украсила бы моё жильё. Привнесла шарма. Уюта.

Я готов тратить деньги. Конечно, в разумных пределах. Речь идёт не о кругосветном путешествии, где она будет транжирить мои сбережения. Я не то чтобы скупой рыцарь. Но считаю, что к бюджету нельзя относиться безалаберно. Лучше несколько экономичных путешествий, нежели одно и в одну сторону.

СТОЯТЬ!

Это ещё не всё!

Я хотел отправиться в путешествие. По хостелам. Такие недорогие гостиницы. Благодаря экономии на проживании можно повидать больше стран. Если нырнуть в Европу по шенгену через Суоми. Признаюсь. Признаюсь. Признаюсь. В том, что думал поехать туда без Дианы! Тс-с… Это та самая мечта, которая есть у многих. Она, как правило, лежит где-то сбоку. Неприметно. Будто её вовсе нет. Но. Стоит. Протянуть. Руку. Она. Тут. Как. Тут. Мечта. Мой давний приятель. По детству. Рассказал мне, что собирается в такую поездку с двумя куколками. Показал фото. Ребята, я обалдел. Он ткнул пальцем в фотку и сказал: это моя, а вторая так, за компанию, Анжела. Если хочешь, поехали с нами. Где-то ниже живота всё взыграло. Девушка на фото была похожа на тех, что поливают друг друга из шлангов на мойках для машин в плейбоевских фильмах. Пена. Вода. Влажные выпуклости. Высокая, в джинсовых шортах с бахромой, в короткой майке. Я, конечно, не уверен, что буду в её вкусе. Но есть надежда, что она в течение поездки ко мне попривыкнет и как минимум пару-тройку раз выпьет пива. Мы остановимся где-нибудь в поле. Разведём огонь. Сядем в тесный круг. А там, глядишь, и…

Сначала я сказал Анастасии, что мне понравилось, как она рассказывает о муренах. Увлекательно, образно, динамично, поучительно, живо, убедительно, интригующе. А потом сообщил, что с тех пор, как я увидел её первый раз, постоянно думаю о ней. В смысле не о мурене, а он ней, об Анастасии. Я поспешил её уверить, что ничего дурного я себе думать не позволял. Никаких фантазий. Откровенных. Всё прилично. В рамках здравого смысла. На самом деле бывало, что в моих мысленных экранизациях она таки клянчила телесного контакта. Уговаривала, упрашивала. А я смотрел на неё с упрёком. Облаченный в сверкающие одежды циркового укротителя.
Она сказала, что я ей тоже нравлюсь, но у неё есть друг. Он сварщик. Я хотел сказать: на кой ляд тебе сварщик? Это же обычный мужик. Раз я тебе нравлюсь, забудь о нём, поехали в круиз по хостелам. Возьмём комнату с одной кроватью на двоих. Ещё дешевле всё обойдётся. Фиг с ней, с Анжелой. Но тут её окликнул высокий молодой человек. По её улыбке и блеску глаз я понял, что это и есть тот самый сварщик. И он ей явно был нужен больше, чем я. Так не смотрят на обычных сварщиков. Я пожал плечами, испытывая чувство неудобства.
Вышел из «Аквариума», бросив взгляд на томящуюся за стеклом мурену. В голове происходило стремительное замещение одних системных файлов на другие. Я попытался объяснить себе, что Анастасия не моего поля ягода. Или не моего болота пень. Что можно взять с девушки, которой нравятся сварщики? Что? Кто может дать вразумительный ответ? Ну, еще куда ни шло, мотогонщик. Официантке, которая привела Фила, нравились мотогонщики. И ещё Шумахер. Она говорила, что их броская экипировка, вся в каких-то цветных эмблемах, её завораживает. Она любит смотреть по телевизору, как гонщики снимают шлемы. Берут их под мышку, расстегивают ворот своих комбинезонов и поливаются шампанским. Мотогонки – это суперски, говорила она, уплетая крекеры с луком.
Глупо улыбаясь, я постоял возле таблички с планом эвакуации. Окинув прощальным взглядом зал (я твёрдо решил сюда не возвращаться), направился к выходу.

Неожиданно на улице я столкнулся с отцом Дианы. Он выглядел моложаво. Подтянуто. Слегка загорелый. Чем-то он мне напомнил Кирка Дугласа в роли Спартака. Он него пахло свежескошенной травой. В аккорде его туалетной воды тоникой звучала прохлада.
— Ну что, подбиваем клинья к Анастасии? Это нехорошо. Низко. Дешёвенько, — папа язвил.
— С чего это вы взяли, что я подбивал к ней клинья?
— Не прикидывайся. Я видел через витрину. Даже издалека было заметно, как ты ухлёстываешь за ней. Весь такой на гормонах.
— Через витрину? Что там можно увидеть, простите, там же стоит аквариум с пираньями. У них постоянно вода взбаламучена. И окно не мыто пару лет точно.
— Если подойти ближе и отклонить чуть в сторону голову, всё прекрасно видно, — папа показал, как надо отклонять голову, чтобы было видно происходящее внутри.
— Бред какой-то. Зачем вам вертеть головой у витрины? Зашли бы открыто. Не прячась тут. Я просто заскочил для уточнения некоторых моментов.
— Что же это за моменты?
— Меня ещё с прошлой беседы заинтересовали рептилии. В особенности их поведенческая архитектура. Хотел узнать, где можно приобрести специальную литературу.
— Ты сам, как хитрая, изворотливая рептилия. Причём с достаточно примитивной архитектурой поведения. Чтобы это понять, никакой литературы не надо. Я не потерплю обмана дочери. Она этого не заслуживает. То, что она уехала к Тадеушу, совсем не означает, что… — тут папа осёкся.
— Куда-куда уехала? — меня обдало жаром, будто я оказался в сауне, в которой явно перестарались с паром.
— Кто уехал? Все вроде на месте, — папа сделал придурковатое лицо. Было понятно, что он ляпнул лишнего и теперь пытается выйти из ситуации.
— Я слышал, как вы сказали, что Диана уехала к Тадеушу! Это правда?
— Не то чтобы именно к Тадеушу. Но определённо в том направлении. Конечно, если будет оказия, может, и свидятся. Не уверен. Смотря какое у него расписание.
— Интересно, почему я об этом узнаю в последнюю очередь. Мне она в записке написала, что уехала на какой-то семинар по акробатике!
— По аэробике, — папа посмотрел на проезжавший мимо жёлтый троллейбус. — Старая модель. Я думал, их уже списали.
— Что?
— Семинар, говорю, по аэробике.
— Да какая теперь разница, хоть по плевкам на дальность! Кругом одно враньё.
— Ты тоже хорош, стоило Диане по делам отлучиться, как уже вьёшься возле чужих женщин. Смотреть противно. И, честно признаться, я не ожидал от тебя, — папа придал голосу интонации человека, переживающего дикое разочарование в кумире всей своей жизни. Поклонники Элвиса Пресли переживали бы меньше, если бы он признался, что за него поёт его сводный брат-инвалид.
— Я же по-дружески. Зашёл поговорить. Перекинуться парой слов, и только. Она очень хороший рассказчик. Да и не знал я, что у Анастасии есть сварщик.
— Что ещё за сварщик? — похоже, папа был очень удивлён. Он напрягся.
— У Анастасии есть друг. Примерно метр восемьдесят. Он сварщик. Я видел, как у неё горели глаза, когда она смотрела на него. Вы разве не заметили, когда в витрину наблюдали за нами? Они там. Можете зайти посмотреть. Крупный такой.
— Вот гадина! В том-то и дело, что упустил этот момент. Я отвлёкся, — вспылил папа. Камера, установленная у входа, подтвердила бы, что папа отвлёкся. Он засмотрелся на молодую девушку в футболке с надписью на груди «Love». Грудь подпрыгивала. Папа подумал: «Да она же без лифона».
— Что это вы так беспокоитесь по этому поводу? — спросил я. — И почему гадина?
— Потому что я ей вчера подарил барбуса суматранс­кого.
— Это кого?
— Рыба такая.
— Съедобная?
— Декоративная.
— Ей что, по-вашему, их на работе не хватает? Нашли, что дарить девушке. Если бы она работала в мясном отделе, вы подарили бы ей котлеты?
— Между прочим, она была рада. Даже поцеловала меня в щёку. Вот в эту, — папа ткнул пальцем в правую щеку. — Мне, конечно, хотелось большего, — он закатил глаза, — но я не стал форсировать события. Я терпеливый. С возрастом становишься более выдержанным. Как хорошее, проверенное временем вино.
— А жена что говорит по этому поводу?
— Чья жена?
— Ваша. Вы женатый человек, а позволяете себе вольности с посторонними девушками. Наверное, это нечестно по отношению к ней. Или она, в отличие от вашей дочери, заслуживает подобного отношения? Похоже не на выдержанное вино, а на прокисшую брагу. Двойные стандарты.
— Да, пожалуй, вы правы. Надо забыть всю эту историю, — вздохнул папа, — я не заметил, как увлёкся. Девушка молодая. Отзывчивая. Флиртует. Целует в знак благодарности. А мы, мужчины, примитивны, малейшее внимание со стороны женского пола воспринимаем как некое приглашение. А я вообще человек чувствительный. Да и по причине увлечения жены футболом в последнее время обделён заботой. Это всё от одиночества. Оно нас толкает на необдуманные поступки. Ты меня извини. Я погорячился. Накричал на тебя. Сам тоже хорош. Вообще, надо признать, крутят они нами. Бабы. Крутят. Манипулируют, как хотят, — папа смотрел куда-то в сторону.
— А барбус дорогой?
— Да нет. Я не обеднел. Очень симпатичная рыбка. Любит находиться в сорокапятиградусном наклоне. Это её любимое положение. За ней интересно наблюдать. Будут теперь смотреть на неё со своим дружком. Хотя, как мне кажется, ему плевать на рыбок. Метр восемьдесят, да ещё сварщик.
— Ну, может, он рыбак.
— Может. Должно же их что-то объединять.

По дороге домой я зашел в пекарню за свежим хлебом. Пекарь, увидев меня, выглянул в окошко, через которое подают хлеб. Повертев головой, как машинист тепловоза, проверяя, нет ли помех для движения, тихо сказал:
— Я вижу, ты человек свой. Таким можно доверять, — он чуть сдвинул колпак назад.
Я обрадовался тому, что он так отозвался обо мне, и приготовился внимательно его слушать. Наверное, какие-то психологические проблемы, решил я. Помогу без разговоров. Может, с подружкой проблемы. У меня есть опыт.
— Не знаешь, случаем, кому можно предложить мини-опт? Есть партия б/у мобильных телефонов. Надо бы продать. Все рабочие. Проверены. У некоторых нет зарядников, но не думаю, что это такая уж проблема. Цены у нас низкие. На опт дополнительная скидка. Выгодное предложение. Подумай…
Я тут же расхотел покупать хлеб. Мир обрушился на меня своим цинизмом и бездушием. Пекарь, как он мог? Какие могут быть б/у телефоны… Пусть он подавится своими булками. Предатель.

 

Диана рассказывала мне не раз об этом парне. Я сразу понял, что он хороший человек. Особенно меня покорила трогательная история с грудью. Кто знает, как бы прошла операция. Силикон не всегда приживается. Если я буду в России, то обязательно пожму ему руку.
А грудь мы Дианке в Польше увеличили. У меня друг — пластический хирург.
Тадеуш.

 

Сквозь сон и плед, которым я был накрыт с головой, проникали звуки настойчивого телефонного звонка. Так надоедать могут только совесть и комары. Я не хотел брать трубку. Сначала звонил мобильный, потом домашний и наоборот. Мне было безразлично, кто там звонит. Директор кафе, Диана, кто угодно. Жизнь остановилась.

Дррррын…Дрыыыыын…Дрыыыыыыынннн

Это было уже слишком. Всё-таки я решил ответить. Я сказал себе, что подниму трубку. Поговорю и оторву провод. Я не умею бросать трубку. Я не так воспитан. Я подошёл к телефону. Поднял трубку.
МОЯРУКАПОДНЯЛАТРУБКУПАЛЕЦНАЖАЛНАКНОПКУЯПРИСЛОНИЛТРУБКУКУХУ.
— Ну, наконец-то, — раздался радостный, заграничный голос Фила. — Я думал, что ты куда-то уехал. Звоню тебе, звоню. Спишь?
— Привет, Фил! Нет. Уже не сплю.
— Как у тебя дела? Всё ли в порядке?
— Нормально. Потихоньку.
— Знаешь, зачем я звоню?
— Нет.
— Приезжай!
— Куда?
— В Дублин. Ты мне тут нужен.
— В Дублин? Как это в Дублин?— я оживился. — А что надо делать?
— Работать в насекомовом баре.
— Подожди, ничего не понимаю. Что ещё за насекомовый бар?
— Объясняю: я решил открыть бар. Чтобы как-то сов­местить развлекательный бизнес с научной деятельнос­тью, я решил, что этот бар будет насекомовым! Мою идею поддержали друзья. Ты согласен?
— Да, конечно, согласен! — я даже не стал раздумывать. Наверное, это был тот самый мужественный поступок. Принять решение, не раздумывая.
— Я так и знал. Ты умный человек. И порядочный. Тогда жди вызова. Будем работать!
Только я положил трубку, как снова раздался звонок. Настроение у меня выровнялось, после беседы с Филом я начал любить этот мир со всеми его болячками, поэтому поднял трубку без раздумий. Это был папа.
— Алло, привет, узнал?
— Здравствуйте, узнал.
— Ты помнишь историю про краба?
— Тот, что оказался гигантом?
— Точно! Так вот, спас всех крокодил гавиал-гигант! Пришёл японцам на выручку, когда они уже потеряли всякую надежду. Он откусил клешни крабу. Обе. Хрясь, и краб со своими подчинёнными медузами посрамлён, а гавиал-гигант в дамках. Азиаты ликуют. Девушка спасена. Японцы возводят памятник спасителю. В центре Токио сносят пару небоскребов и устанавливают статую.
— Надо же. У вас сплошные гиганты.
— А куда без них? Никуда. Что мы можем в этой жизни, мелкие людишки. Пока! — папа положил трубку.

Вспомнил! Я так и не посмотрел, что оставила мне в мешочке Приора. Он остался лежать в прихожей на обувной полке. Я взял мешочек и развязал шнурок. Подставил ладонь. На неё выпали два широких золотых кольца…

Конец.

 

 

Я работаю на радио. Делаю рекламные ролики. Придумываю слоганы. Берёшь чужую мелодию, сочиняешь и начитываешь текст, сводишь треки – вещь готова. Если у клиента возникают сомнения в качестве, нужно всего-то сказать, что сейчас на «фирме» все так делают. Главное – убедить, что всё круто. То, что предлагаю я, МОДНО И СОВРЕМЕННО. Просто до нас ещё не дошла волна. Я пристально слежу за прогрессом, поэтому предлагаю самые последние наработки. Клиент должен поверить, даже если не верю я! Вот такая у меня работа. А что, мне нравится. Матери моей жены – нет. Я слышал, как она говорила Ирине:
— Твой, как я погляжу, всё в футболке и кедах бегает. Тоже мне, представитель местного шоу-бизнеса. Смешно, когда мужчина за тридцать одевается, как тинейджер! То ли дело Миров Андрюша: в костюме с отливом, и на большой чёрной машине ездит. И парфюм из дорогих. Приятно посмотреть на приличного человека.

Она абсолютно права. Именно так я и одеваюсь. Кеды, потёртые джинсы, футболка с рисунком и вызывающей надписью. Я хорошо знаю Мирова Андрюху. Хотя теперь он никакой не Андрюха, а Андрей Павлович. При деньгах. Свой бизнес. Собирается пойти в политику. Солидный человек, одним словом. По выходным отключает мобилу и играет на бас-гитаре на репетиционной базе у Лёши Строева. Такое у него хобби. Отвлекается от финансовой рутины. Когда-то мы все учились в одной школе.

Лёша Строев работает ключником. Сидит в деревянной будочке неподалёку от ресторана «Водопад», слушает однокассетный магнитофон «Sony» и делает ключи. Будка изнутри оклеена старыми цветными фотографиями его кумиров. Мои учителя, дрожащим голосом бормочет он, поглаживая поблекшие снимки рукой. Напильник в его руках превращается в тонкий инструмент.
Вечерами Строев репетирует. Он всю жизнь что-нибудь с кем-нибудь репетирует. Переиграл во множестве разных коллективов. Выезжал на пригородные гастроли. Чёс по сельским клубам с хитами советского периода и драками с деревенскими парнями из-за девушек, которые готовы были на всё, лишь бы попасть в объятия городского музыканта. Мечта Строева создать свою репетиционную базу сбылась не без участия Андрея Павловича Мирова. Он помог с арендой помещения в нашей школе. Это была бывшая киноаппаратная с отдельным входом со двора и сваренной из арматуры лестницей сбоку здания. Рядом с чёрным входом в столовую, через который загружали продукты. В школьные годы мы нередко толкались у этого места, бывало, что водители давали нам свежеиспечённые горячие булочки. А бывало, что и не давали. Также Миров выделил приличную сумму на приобретение фирменной аппаратуры, которая по уговору останется за ним. Лёша Строев был не в состоянии отказаться от такого судьбоносного предложения. Еле сдерживая слёзы, со словами «всё-таки космос меня услышал» он кинулся обниматься к Мирову. Миров великодушно позволил отблагодарить себя тесными объятиями, даже сам слегка похлопал по спине Строева и буркнул: «Всё нормально». Оговорили некоторые нюансы. Строеву предстояло кое-что изменить в своём образе жизни. Первым делом – антиалкогольная программа. Никакой выпивки. Строев, измотанный жизненными неудачами, был готов пойти на всё, лишь бы заполучить аппаратуру и регулярно репетировать. Увлечённо прошёл лечение по американской системе «12 ступеней». Познакомился с добрыми людьми. На освещённой софитами сцене дома культуры «Машиностроитель» признался в микрофон собравшимся в зале в своёй порочной привязанности к алкоголю. Привел несколько драматичных примеров из собственной жизни и заверил всех, что с этой минуты он встал на путь исправления. Ему вынесли стул, аккуратно подали гитару, и он выразительно исполнил гимн новой жизни. Аудитория взорвалась аплодисментами. Представительный мужчина в очках вручил Лёше сертификат трезвенника в красивой рамке и доверительно пожал руку. Строев, смущённо улыбаясь и кланяясь по сторонам, спустился в зал. Его сутулую фигуру провожали в новую жизнь тёплыми взглядами и вспышками фотоаппаратов. Он стал героем вечера.
Мирову я не завидовал. Мы совершенно разные люди, каждый живёт по-своему. Но в том, что тебя постоянно сравнивают с человеком, материально обеспеченным, приятного мало. Так скажем, не наводит на оптимистические размышления. В результате начинаешь хотеть много денег.

Тёща всегда подчёркивала, что я не лучший вариант для её дочери. Я ей никогда особо не нравился. Как подброшенный щенок, выкинуть которого не позволяет «доброе сердце». Все ждут, когда он вдруг потеряется или ещё что с ним случится, и ветеринар скажет, что его надо срочно усыпить. Всегда иронизировала, пытаясь задеть меня. Я не оставался в долгу. Отвечал взаимностью, чем нередко огорчал Ирину. Ей не нравилось, как я разговариваю с её мамой. Я был непреклонен. Мне не нравилось, как её мама разговаривает со мной. Жили мы с родителями раздельно. На кухне не пересекались. В туалет в очередь не стояли, что помогало сохранять хрупкий мир в наших родственных связях. Папа Ирины, Анатолий Павлович, всю жизнь проработал на заводе. Гордился мозолистыми руками и при каждом удобном случае демонстрировал их мне, пытаясь тем самым разбудить мою совесть. Закатывал рукава рубахи до плеча и вертел передо мной вытянутыми руками, похожими на старые рассохшиеся вёсла. Но совесть так и не просыпалась.

Когда Ирина знакомила меня со своими родителями, она гордо (тогда она ещё восхищалась мной) сообщила о том, что я работаю на радио и пишу песни.

Повисла пауза.

Папа презрительно фыркнул и поинтересовался, умею ли я пилить. Владею ли рубанком. Я ответил, что мне приходилось иметь дело с кое-какими инструментами и пиломатериалами, но не настолько регулярно, чтобы считаться профессионалом. Я попытался объяснить, что в мои планы на будущее не входило столярное ремесло. Как оказалось, зря.
— Ну да. Конечно. В школе на уроках труда все имели дело с пилой и рубанком, — саркастично заметил папа Иры. Было понятно, что у нас с ним не заладится. Я упал в его глазах основательно.

Анатолий Павлович не видел особого смысла в моей работе. Считал пустой тратой времени и только. Без меня можно легко обойтись. По его представлению, у мужчины должна быть созидательная профессия. Настоящий мужик должен строить, пилить, стругать, а не бренчать на гитаре, распевая ширпотребовского уровня песенки. Сфера развлечений – удел легкомысленных людей. Ветреных и ненадёжных. Бетонная статуя мужчины с лопатой в парке смотрится величественно и героически. С гитарой так не получится. Какой может быть героизм с гитарой на плече?
Кстати, я пишу неплохие песни. Я это знаю. Но Анатолию Павловичу по понятным причинам я их не пел. Не представляю себе этого действа. Ему всегда нравились песни всё того же созидательного жанра, в которых поётся о людях с неуёмной тягой к тяжёлому ручному труду. Разухабистые парни с отбойными молотками сутками сидят в шахте и распевают песни о прекрасной жизни. С их лиц не сходит улыбка. На касках горят фонари. Я не навязывал ему своё мнение. Он считался только со своим. Всё остальное в его глазах – не что иное, как падение нравов, измельчание и душевная дешевизна. На моё замечание, что ещё фараоны критиковали молодёжь за то самое падение нравов, он, хмыкнув, заявил: откуда тебе-то знать? Мы росли в СССР, а не в Египте, поэтому нас не интересует, что было у фараонов!

Несмотря на заводские корни папы и далеко не аристократическое происхождение мамы (завскладом), Ирина считала себя тонкой натурой, знающей толк в стильной жизни. Следила за осанкой и делала маникюр. Прикидывалась, что фанатично любит оперу. Заводила проигрыватель, ставила виниловую пластинку, садилась в кресло с вельветовой обивкой, закрывала глаза и вдумчиво наслаждалась произведением. На высоких нотах замирала, вскинув руки, и в знак согласия с мировой общественностью кивала головой, удовлетворённо причмокивая. Как-то я пришёл домой и застал Ирину с подругой у проигрывателя. Было весело. Две клуши сидели и синхронно повторяли друг за другом все движения. Создавалось впечатление, что они предварительно условились, как нужно правильно слушать пластинки с оперой. Несколько лет упорных занятий в балетной школе, высшее образование, непродолжительная карьера в модельном бизнесе. Теперь – заместитель директора в полиграфической компании. Можно подумать, всё это даёт ей право считать себя представителем высшего общества и регулярно меня критиковать. Мне казалось, что она меня стыдится. Бывало, что на вечеринках садилась отдельно и весь вечер не обращала на меня внимания. Особенно когда мы оказывались в одной компании с её подругами и их преуспевающими мужьями. Серьёзные дядьки в костюмах, тяжело сопя, возились в своих тарелках и говорили об удачных финансовых сделках. Мне приходилось по большей части молчать. Так как я финансовыми сделками похвастаться не мог. Бывало, конечно, мне везло. Пару раз удалось выгодно перепродать мешки с секонд-хендом и ещё раму от горного велосипеда.
Ира тащила в дом безделушки. Покупала всякую ерунду, которая только собирала пыль и занимала место. «Посмотри, что я купила, какая прелесть, какая милая вещица. Именно её нам не хватало». Керамические лошадки-свистульки с отверстиями под хвостом, котята, собачки, плетёные корзинки, расписные подносы, прихватки, коврики покупались с тупой настойчивостью. На моё предложение подвесить в комнате на тросиках хромированный движок от «Победы» она подняла шум. Чуть не зарыдала. «Всё что угодно, только не агрегаты!». Все мои попытки объяснить ей, что это прикольно, не увенчались успехом. А по мне так и коробку передач ещё подвесить можно было.
Её подруги – поголовно дуры. Любимое занятие – рассевшись в комнате на гостевом диване, нести всякую чушь. Ни одной достойной мысли. Начитаются в глянцевых журналах статеек сомнительного содержания, а потом пересказывают их друг другу, выдавая за собственные соображения. Жалкие люди, не имеющие своего устойчивого мнения. Сплошные заимствования. Плагиат тоже требует талантливого подхода. У меня есть подозрение, что подруги Иры приложили немало усилий к тому, чтобы наш союз распался. Не хочу перекладывать ответственность за наши отношения на кого-то из посторонних, но, тем не менее, их участие прослеживалось. Коварные интриганки. Мои друзья у Ирины тоже не были в почёте. Особенно Лёша Строев, с которым я время от времени репетировал. Мы неоднократно выступали с моими песнями. Нас хорошо принимали. Но ей это было безразлично.

С каждым днём обстановка накалялась. К обычным придиркам прибавлялись новые.

У меня, как у каждого человека, есть свои дурные привычки. Опять-таки лично для меня дурная привычка – та, которая мешает окружающим, создаёт дискомфорт. Разве можно назвать дурной привычкой то, что я оставляю на столе чашку с недопитым чаем? Казалось бы, ерунда, а Ирина психует. Великая беда – чашка стоит на столе. Моя же чашка. Пусть себе стоит. Приду и допью свой чай. Я же не предлагал ей или её родителям допивать мой чай и съедать использованный пакетик. Может быть, зря не предлагал.

Солнечное утро, а мы решили разойтись. Пришли к выводу, что нам стоит попробовать пожить раздельно. В смысле, не в разных комнатах, а натуральным образом. Разъехаться. Я сидел на том самом гостевом диване, кстати, из-за которого на днях был скандал. Я по не­осторожности вымазал его майонезом. Ирина пришла в бешенство. Её глаза повылезали из орбит. Сначала она молча хватала ртом воздух (как большие рыбы на рынке), потом заорала, что испорчен её любимый диван. Как будто у нас много диванов. Всего один. Не люблю, когда орут. Понимаю, всем не нравится, но меня бесит. Я тоже заорал. Потом просил понимания и прощения у бронзовой статуэтки Будды. Так вот, сидел я на диване, смотрел по телеку мультфильм про Тома и Джерри. Тут пришла Ирина в жёлтом мохнатом халате, жёлтых тапках-цыплятах и всем своим видом стала показывать некую озабоченность и нервозность. Она тяжело вздыхала, шмыгала носом, стояла у окна, задумчиво глядя на расписанные граффити гаражи во дворе. Я сразу понял – немой призыв к разговору. Она мастерица пантомим подобного рода. Я никуда не торопился. Досмотрел серию, в которой мышонок убегает в свою норку с кус­ком дырявого сыра, и поинтересовался, что её беспокоит. Размышляя над тем, какого сорта может быть сыр у Джерри. Не скрытая ли это реклама.

Она как бы небрежно бросила, что устала от постоянных дрязг. Нам нужно во всём разобраться. Годы идут, а я не взрослею. Она, как любая нормальная женщина, хочет постоянства. Оказывается, со мной у неё нет уверенности в завтрашнем дне. Она наивно полагает, что уверенность появится без меня. Я ей сказал, что не понимаю, куда подевалась та Ира, которая говорила, что всё относительно, что не надо уподобляться серой массе, призывала жить искристо! Теперь я вижу перед собой циничную, морально устаревшую даму. Ира отметила, что смешно жить, находясь в юношеском наиве. Тогда, в прошлом, всё было по-другому. Ей очень нравилась моя творческая деятельность. Песни. Работа на радио. Но надо двигаться не только вперёд, как мул с повозкой, но и вверх. Как бы банально ни звучало, покорять новые вершины. На какое-то мгновение мне показалось, что я вижу за спиной Ирины хор подруг, которые поддерживали её торжественным пением. А дирижировал её папочка в синих изношенных трико.

Гражданский брак – никто никому ничего не должен. Жирный плюс в отношениях между полами!
Не могу представить, что нам пришлось бы что-то делить. Особенно мою гитару. Красный «Gibson» и ламповый комбик. Дорогие для меня вещи. Анатолий Павлович, узнав о моих покупках, долгое время не мог прийти в себя. Возмущался и активно жестикулировал. Дело было в канун какого-то праздника. Мы были в гостях у чудных родителей Ирины. Я разглядывал обои с незатейливым рисунком. Папа по-детски хвастался, что поклеил их без пузырей. Уже не помню точно, как зашёл разговор о гитаре и комбике. Помню только, что папа, узнав о стоимости покупок, вскочил с кресла, захлопал своими мозолистыми руками по ляжкам и стал разоряться на тему моего беспечного отношения к семейному бюджету.
— Как можно швыряться такими деньгами на какую-то гитару? Тебя, как дурака, обманули! Гитара не может столько стоить. За что там платить – кусок доски и проволока, — так папа Иры называл струны. Его познания в ценах на хорошие гитары были так же далеки от реальности, как хозяин буровой – от объедков общепитовской столовой.
— Она что, из золота, твоя гитара? Да у китайцев такую рублей за двести можно отхватить, да ещё шапку дадут в подарок! Зимнюю, между прочим! Ничего не скажешь, повезло тебе, доченька, в жизни. Скоро по миру пойдёте с гитарой и старым приёмником! Он будет бренчать, а ты пританцовывать, чтобы хоть как-то прокормиться. Старым приёмником папа называл ламповый комбик.
— Надо же – старьё на лампах скупать, когда весь мир перешёл на транзисторы, да ещё радоваться, как дитя!
Мама Ирины осуждающе качала головой и вязала папе свитер с оленем. Ира понимала, что меня не обманули, что эти вещи стоят потраченных денег и даже больше. Но не перечила папе, сидела молча, листала журнал. Зашибись ситуация, думал я, хоть бы слово вставила для приличия.
Папа скакал, как будто все его заводские сбережения были потрачены мной на новогодние петарды. Между причитаниями он предлагал свои варианты направлений денежного потока из моего кармана. Я не мог понять, почему он решил, что я должен прислушиваться к его нелепым советам. Почему лучше купить шифер для дачного домика, чем гитару? Пришлось напомнить ему, что я вполне зрелый человек и сам разберусь, что мне покупать, а что нет! Деньги заработаны мной, я не брал их из семейного бюджета. Ира не голодает и не мерзнёт, так что пусть он заботится о своих расходах, а мои оставит в покое. Я старался не грубить, но тут, как ни формулируй, без обид бы не обошлось. Или тупо выслушивать несправедливую критику, или пресечь все разговоры на корню. Папа обиделся. Ему и так не нравилась наша связь с Ирой. Он не понимал, что такое гражданский брак. Осуждал и не принимал. Говорил, что все эти современные штучки совершаются с одним умыслом – снять с себя какую-либо ответственность. Жить, как хочется. Без правил. А так не бывает. Высказавшись, он ушёл на кухню и включил свой транзистор, что означало – не беспокоить, я в предыстеричном состоянии.

Вопрос о том, что мы расходимся, решился утром; и хорошо, потому что впереди день, можно отвлечься делами. Звонить знакомым, ходить по магазинам. Кидать в речку камни. Не люблю грузиться на ночь. Пришлось бы думу думать. Выходить на балкон. Тяжело вздыхать. Смот­реть на звёздное небо и размышлять о своей непрос­той судьбе.
Я посоветовал себе не раскисать, а наоборот – тут же задуматься о будущем. Как жить дальше. Может, действительно я засиделся на радио и мне стоит что-то изменить в своей жизни? Ира… Она не плохая. И я, естественно, не плохой. Когда-то нам было хорошо. Много кому в мире было хорошо, а стало никак. На самом деле происходящее меня даже раззадорило. Я почувствовал прилив бодрости. Может, ещё не пришло осознание того, что произошло, задавался я вопросом. Но у меня не было желания отвечать на него. Я заехал на радио и сообщил директору, что мне нужен отдых. Мне необходимо выйти в отпуск, тем более я три года его не использовал. Я был готов закатить скандал в случае отказа. Напомнить о том, какой я ценный работник. Не пришлось.
Директор сыпал корм в аквариум и понимающе кивал. Я не стал особо распространяться о своих личных проб­лемах. Так, вкратце объяснил, что возникли некоторые трудности. Бывают в жизни моменты, когда надо принимать решение не раздумывая, чтобы не путаться, взвешивая все за и против, сказал я себе, выходя из кабинета директора. И ещё мне стало интересно, можно ли есть рыбок из аквариума. Какая будет на вкус уха из разно­цветных рыбок. Я позвонил Максу в Москву, сообщил, что приеду. У него был грустный голос, но он сказал, что будет очень рад моему приезду. Я не стал его разубеждать. Поехал на вокзал. Не пожалел денег, по-барски взял билет в СВ.

На радость моему эгоизму, в купе я оказался один. Надеюсь, второе место не выкупили. Никаких соседей. Очень важный момент. В собеседнике я определённо не нуждался. Не хочу выслушивать никакие истории и комментарии к ним. И делиться своей едой тоже не хочу. Радовал современный дизайн. Я как-то слышал, что нашими железнодорожниками были закуплены вагоны нового поколения. Тут был и вагон с подъёмником для инвалидов. Я выглянул в коридор. Инвалидов не было видно. Я сел на полку, раздвинул шторки с карельским орнаментом, не боясь, что они упадут, как это обычно бывает в старых вагонах, и впервые за день улыбнулся. На перроне толкались провожающие и отъезжающие. Обнимались, смеялись, кто-то, наоборот, утирал слёзы. Я был один в купе и смотрел на пустое место возле моего окна на улице. И мне не было грустно. Я представил, что к моему окну подошли улыбающиеся люди с плакатами: «Вова, ты всё верно делаешь!», «Молодец, так держать!». Я решил помахать этим несуществующим людям, что привлёкло внимание стоящих на перроне.
Я расстегнул молнию дорожной сумки, просунул руку внутрь и дотронулся до упакованной в фольгу курицы гриль. Почувствовал исходящее тепло и запах, вырвавшийся наружу из замкнутого пространства. В купе заглянула симпатичная проводница и предложила чай. Я не отказался. Попросил чай с лимоном и кекс с изюмом. Она всё записала и настоятельно рекомендовала при необходимости пользоваться кнопкой вызова. Тревожно красного цвета кнопка находилась над регулятором громкости радио. Я принял к сведению все рекомендации и небрежно толкнул её на полку. Она как будто ждала от меня активных действий, хрипло проговорила: дверь, дверь, запри дверь, и сама же не дала этого сделать — схватив меня за грудки, притянула к себе. Лёгкий аромат её духов окончательно вскружил мне голову. Я начал рвать в клочья её форменную одежду. Она называла меня Маугли.

Простите меня. Я всё придумал. Ничего такого не было.

Она ловко оторвала часть билета. Сообщила стоимость постельного белья. Сказала, что чай будет позже. Отсчитала сдачу, вышла из купе, уделив мне внимание исключительно как пассажиру, а не личности! Неординарной личности! Я, между прочим, работаю на радио! Делаю рекламу! А это так модно… современно… Глупос­ти. Рек­лама – это когда талантливые люди растрачивают себя по мелочам, сочиняя тупые песенки про колбасу, нижнее бельё и средства, стимулирующие потенцию. Оправдывают себя тем, что нужны деньги. И ещё хуже, когда этим занимаются бездарные личности. Все кругом говорят, что без рекламы не будет ни телевидения, ни радио. Странно как-то, телевидение и радио появились, когда ещё не было рекламы. Прошло какое-то время, и ТВ, и радио не могут без неё существовать. Реклама должна была породить телевидение, а получается, наоборот.
И все понимающе кивают головами, соглашаются с тем, что реклама – дрянь, превращающая мозги в известку, но увы… поделать с этим уже ничего нельзя. Иногда я ненавижу свою работу.
Курицу я съел. В фольге остались только рядком уложенные кости. Они уже потемнели. Обветрились. Бедные кости. Сейчас они никому не интересны. А через века их будут с трепетом поглаживать кисточкой археологи. Будут говорить: надо же, на протяжении тысячелетий люди едят куриц. Выпил два стакана чаю, почитал книжку, послушал плеер. То, что крутит ди-джей поезда, невыносимо слушать. Ощущение, будто находишься на корпоративной вечеринке железнодорожников. Никакого креатива. Все песни – вагонно-рельсовой тематики. В паузах между песнями кто-то невнятно зачитывает меню вагона-ресторана и учит, куда лучше прятать документы и деньги. Советует не водить в своё купе посторонних и не раскладывать перед ними драгоценности. Не доверяться случайным женщинам. Секс в поезде с незнакомой женщиной может влететь в копеечку. Смешные эти ребята в синих шинелях. Хотел позвонить Ире. Нажал вызов, но тут же дал отбой. Не о чем нам говорить. Разве что о погоде. Не успела ли она испортиться за пару часов после моего отъезда до такой степени, что имеет смысл это срочно обсудить.

Вдруг всё завалило снегом до самых крыш. Все сидят по домам и ждут, когда будут прорыты спасительные ходы. Может, мне вернуться и выступить в роли героя? Я всех спасаю от снежного завала. Климатическая катастрофа. В начале лета выпадают тонны снега. Люди нуждаются в помощи, и я им её предоставляю.
По всем телевизионным каналам идут передачи обо мне. В них я несколько смущённо рассказываю, как отважно боролся со стихией. Борьба была неравной, но я превзошёл самого себя и победил.
Меня приглашают на разные мероприятия. Я перерезаю ленточки на новых объектах. Поздравляю с Новым годом соотечес­твенников. Все меня любят, и многие мне обязаны. Но я простой парень и мне ничего не надо! Я бескорыстен!
 Меня с трудом уговаривают принять в подарок дом, машину и радиостанцию. Ирина с родителями, валяясь у меня в ногах, просят прощения за свое высокомерие. Я их прощаю и, ухватившись за верёвочную лестницу вертолёта, исчезаю за горизонтом в обнимку с одной известной голливудской актрисой.

Заходил начальник поезда. Для профилактики. Серь­ёзный тип. Большая фуражка или маленькая голова. В те­м­­ноте было не разобрать. Горели ночник и синяя лампа дежурного света. Он неуклюже потоптался в дверях и справился, всё ли в порядке. Я на всякий случай сказал, что соседа не было изначально, с момента посадки, чтобы он не подумал, будто я скинул его с поезда в целях уеди­нения. Начальник поезда кивнул, поправил широкую зелёную повязку на рукаве железнодорожной шинели и удалился. Через минуту он рывком открыл дверь и смущённо пожелал мне приятного пути и спокойной ночи. Обычно в поезде мне не спится. Поэтому я прихватил в дорогу снотворного. Таблетки, из которых получается шипящий сладкий мутноватый напиток, обес­печивающий крепкий сон, – то, что мне и было нужно.

Поезд хорошо снимает стресс. Чем дальше оказываешься от точки разрыва, тем легче становится на душе. Я нажал красную кнопку. Решил запастись минеральной водой. Посмотрел на себя в зеркало. Улыбнулся самой выгодной, тренированной улыбкой. Девушкам всегда нравилась моя улыбка. Именно её я приготовил для симпатичной проводницы и немного порепетировал. Подмигнул и улыбнулся себе, глядя в зеркало. Главное, чтобы она взглянула на меня, остальное дело техники. При посадке в суете она не успела разглядеть меня толком. Сейчас ситуация изменилась. Я завладею её вниманием, и ей ничего не останется, как покориться моему очарованию. Я приятный в общении человек. Мой голос всегда производил впечатление на женский пол, про улыбку я уже говорил. Ещё вот – надо слегка прищуриться, как Майкл Мэдсон. Такая ленивая неотразимость, в которой безнадежно утопают женские сердца. Внезапно дверь купе рванули, появилась проводница. Другая. Старше и строже. От неожиданности я вздрогнул. Выпучив глаза, она гаркнула:
— В чём дело?
— В смысле?
— Зачем давим кнопку?
— Воды хочу минеральной.
— Сколько?
— Две бутылки.
— С газом или без?
— С газом.
— С высокой минерализацией?
— Номер скважины называть?
— Приготовьте деньги, молодой человек.
Она резко закрыла дверь, оставив после себя терпкий аромат освежителя воздуха для особых случаев загазованности. Я чихнул два раза. Долго ждать не пришлось. Через минуту проводница принесла две бутылки воды. Отдавая деньги, я заметил, что за время отсутствия в её внешности произошли некоторые изменения. Она подкрасила губы ядовито красной помадой и вокруг глаз навела много синего. Синие тени с блёстками, как на шубе у снегурочки.
«Интересно, что она такое замышляет?» — подумал я.
Проводница не спеша поставила бутылки на стол и так же неторопливо отсчитала сдачу.
— Вы тут не скучаете? — она подмигнула мне, кокетливо теребя свои крашенные в blondy волосы.
— Нет, мне очень весело, — я отодвинулся к окну. Проводница решила, что это приглашение, и тут же присела рядом.
— А мне невесело, — она театрально поджала губы. — Так намотаешься за смену, что не до веселья. Вы, кстати, очень симпатичный и, кажется, хороший человек. Хотите, я вас коньячком угощу? И закусочку мигом организую. А вы пока сделайте радио погромче. А ещё принесу икорки баклажанной, у меня своя, фирменная. Вкуснятина. Я её обжариваю с луком. Меня Валентиной зовут. Можно просто Валя.
— Спасибо большое, Валентина, но всё, что я хочу, – побыть в одиночестве. Мне сейчас не до еды. У меня кризис, я с женой разошёлся. Мне надо подумать о многом.
— Вижу я, как у вас плохо с аппетитом, — она кивнула на обветренные куриные кости в фольге. — И что тут думать? Всего-то развелись! Зато всё предельно ясно. Надо новую жизнь начинать, без траты времени на пессимис­тические размышления. Я со своим тоже развелась. Он мне врал наглым образом. Крутил роман с одной дамочкой, а мне всё преподносил как курсы повышения квалификации. До знакомства со мной обходчиком работал. Так бы и ходил вдоль состава с молотком на длинной ручке, если бы не я. Стал помощником машиниста! Вот она, благодарность за все мои дела добрые.
Мне хотелось, чтобы она оставила меня в покое, поскорее убралась из купе.
— Извините, я принял снотворное и собираюсь ложиться спать. Так что давайте до следующего нажатия аварийной кнопки расстанемся.
Она подскочила. Тряхнула накрученными кудрями и, ничего не говоря, вышла.

Я лежал поверх колючего одеяла и под стук колёс думал о том, что пора бы врачам начать практиковать кодирование от воспоминаний и переживаний. Поссорился с подружкой, к примеру, пришёл к врачу – и через десять минут выбегаешь от него обновлённым. Ничего-то тебя не волнует. Не надо ждать, пока вылечит время. Рублей 500 заплатил и снял зависимость. Разводы будут проходить менее болезненно, без пьянства, снизится количество суицидов. Лёгкое покачивание поезда убаюкивало. Снотворное начало действовать.

— Пришло время делом заниматься!

Я открыл глаза. В синеватой дымке дежурного света увидел, что надо мной склонилась проводница. Она уставилась на меня немигающим взглядом.
— Что вы тут делаете? — поинтересовался я.
— У меня предложение, от которого ты не в силах будешь отказаться!
— Какое ещё предложение посреди ночи? — я хотел привстать, но у меня ничего не получилось.
— Бесполезно, можешь и не пытаться, — лукаво улыбаясь, сообщила проводница. — Я тебе особый чай подавала. С обезволивающим препаратом. Мой фирменный. Как икра баклажанная, от которой ты так брезгливо посмел отказаться!
— Чего вы хотите?
— Мне нужно осуществить с тобой интимный контакт. Я биоробот с женскими комплектующими, модель ГД-182. У нас эксперимент по скрещиванию с человеческой особью. Ты – подходящий для этого материал, — после этих слов она стала меня лапать.
Тут в купе вошёл начальник поезда. Я искренне обрадовался его появлению и начал взахлёб жаловаться на отвратительное поведение проводницы.
— Господин начальник поезда, прошу вас, наведите порядок в вагоне, приструните эту развязную женщину, она домогается меня всеми правдами и неправдами. Вы как раз вовремя. Потому что мне кажется, что она меня чем-то отравила. Я не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Дёрните стоп- кран, и пусть её арестует спецназ!
— Спокойно, молодой человек! — голос начальника поезда был строгим и механическим. — Неужели посмел отказаться от баклажанной икры? — спросил он у раскрасневшейся проводницы.
— В том-то и дело! Сделал брезгливую физиономию, и ни в какую! Утончённая натура. Бомонд. Не нравятся мне такие. Но телом для эксперимента годится. На первый взгляд, без ярко выраженных дефектов, я сейчас проведу более детальный осмотр, чтобы полностью удос­товериться.
— Друзья, — я постарался придать голосу самые мирные интонации, — неужели вся эта суета из-за какой-то коричневой икры? Валентина, несите её сюда, вместе поедим вашей фирменной, берите побольше, — для пущей убедительности я игриво подмигнул проводнице и широко улыбнулся начальнику поезда.
К моему разочарованию, их лица оставались безучастными, манекенными.
— Поздно лицемерить, я тебе уже сказала, что сейчас будет осуществляться контакт! Ты должен понимать: предстоит важное мероприятие, отнесись к нему с полной ответственностью! В данный момент ты являешься участником научного исследования!
— Нет, я не хочу контакта, господин начальник, уберите эту женщину!
— Не шуми, бесполезно, он тоже наш, тоже биоробот! — они переглянулись и улыбнулись резиновыми улыбками. — Он должен будет связаться с центром и доложить о том, что задание выполнено! У него есть видеокамера «Samsung», он всё зафиксирует в цифровом формате, а уже потом мы все вместе поедим икры!
Она кинулась на меня и опять стала лапать.
Вдруг поезд резко дёрнулся, и я подскочил. В стакане позвякивала ложка. За окном, мелькая бликами, проносились фонари. Какое-то странное снотворное. Скорее всего, подделка. Я потряс головой, прогоняя остатки дурного сна. Проверив состояние замка на двери и убедившись, что он закрыт, на всякий случай выдвинул специальную задвижку на двери, которая не позволяла открыть её полностью. Выпил стакан минералки. Посмотрел в окно. Кроме темноты, там ничего не было видно.

Меня никто не разбудил. Когда я открыл глаза, поезд уже прибыл на Ленинградский вокзал. За окном проходили люди с сумками и чемоданами на колёсиках. Носильщики с бляхами на груди толкали телеги, нагруженные клетчатыми баулами. Таксисты, позвякивая ключами, предлагали свои услуги. В дверь кто-то настойчиво постучал, и, не дождавшись ответа, тут же стал ковыряться в замке ключом. Предохранительная задвижка позволила приоткрыть дверь сантиметров на десять. В проёме появилось недовольное лицо проводницы (той, что была в моём сне биороботом).
— Через пять минут поезд отгонят в депо, а ты тут, похоже, ещё в одних трусах, — она просунула руку в купе, пытаясь приподнять край одеяла и заглянуть под него.
— Мне казалось, что будить пассажиров заблаговременно – работа проводников, — одёргивая одеяло, сонным голосом проговорил я.
— Ишь, нашёлся знаток порядков. Кого-то разбудили, а кого-то нет. Надо заслужить такое внимание со стороны персонала. Имей в виду – туалет закрыт. Санитарная зона. Нельзя писать на рельсы в черте города. Скажи спасибо, что не в депо разбудила. За твоё поведение, будь моя воля, тебя бы из поезда высадили ещё в Лодейном Поле, умник.
— Что за наглость? Вы что, спятили? А ещё поезд фирменным называется, сборище наглых рож! — вспылил я. — Высадила бы она меня в Лодейном Поле. Деньги за билет уплачены! За бельё тоже! Хотя оно сырое. Сушить надо бельишко. Я вот жалобу напишу, и тебя высадят из поезда. Будешь ходить с молотком вдоль состава в жёлтой куртке.
— Я пошутила, не надо нервничать. Просто немного юмора на дорожку. Но писать точно нельзя! Советую поторопиться.
На перроне меня ждал Макс. Он выглядел сонным и слегка понурым. Обычно он спит до полудня, а тут пришлось вставать в семь утра, чтобы успеть к поезду. Увидев меня, он улыбнулся. Мы крепко пожали друг другу руки и направились на стоянку к его машине.
— Какие планы? — спросил Макс, открывая дверь синей «Оки», приютившейся между двумя джипами размером с тепловоз.
— Для начала развеяться слегка, а потом хотел заняться музыкальными делами. Сделал демонстрационную версию альбома, хочу показать кому-нибудь из воротил.
— Надо позвонить Пашке, у него вроде есть связи, думаю, не откажет в помощи, особенно если ему икорки красной презентовать.
— Её умеючи выбирать надо, а то я слышал, что в ней часто кишечную палочку находят.
Макс завёл машину, выехал со стоянки, и мы влились в автомобильный поток.
— Слушай, я вас с Викой не потесню, а то свалился как снег на голову? — тут я вспомнил о снежных завалах в Петрозаводске.
Макс посмотрел на меня грустными глазами.
— Не потеснишь, можешь не переживать. Я сейчас один живу. Она к родителям перебралась. Думаю, надолго.
— Что не поделили?
— Да ну её. Она же теперь йогой увлеклась. Правильным питанием. Всё отразилось на мне. Говорит, что пепси – зло. Пить его вредно. А ты же знаешь, как я люблю пепси. Я прекрасно понимаю, что там одна химия. Но мне нравится, и всё тут. Если задуматься о том, что вредно, провести исследование, то окажется вредным абсолютно всё, в том числе дыхание младенца. Сама пьёт чай, видел, может, продаётся в пластиковых бутылках. Я ей говорил, что если она думает, будто употребляет нечто более качественное, то пусть не обольщается. Та же самая дрянь, только другого цвета. Но разве ей докажешь? Представляешь, она сбрила волосы на голове. Лысая. Только хвост остался небольшой, типа антенна. Как у Кости Цзю. Через этот хвост, как она утверждает, осуществляется обмен информацией. Только с кем и какой, она мне вразумительного ответа не дала. С какими-то тайными покровителями. Купила ритуальный барабан. Стучит в него и бубнит что-то себе под нос. Настаивала на том, чтобы я отказался от мяса. Вы, говорит, покупаете коробки с котлетами, на которых нарисованы милые поросята с розовыми пятаками, а по правде они так страдают на бойне. Надо помещать на упаковке реальные фотографии разделанных туш. Чтобы вы, мясоеды, видели, что происходит в действительности! Я всё понимаю. В нашей мясной отрасли есть большие проблемы, но я не хочу из-за них отказываться от мяса.
— А моя оперу слушает, — вставил я.
— Как понять, оперу?
— Закрывает глаза и слушает.
— Зачем?
— А зачем Вика волосы сбрила?
— Может, это глобальный процесс изменения женского сознания? Обрати внимание. Деградация женского населения. Нормальных практически не осталось.
— Так Вика ушла от тебя из-за мяса?
— Можно и так сказать. Последний скандал был из-за шаурмы.
— Давно не ел, кстати, — подметил я.
— У меня палатка рядом с домом, там знакомый мужик работает. Отличную шаурму делает, как-нибудь сходим вместе, поедим. Никаких махинаций с содержимым, а то сам знаешь, обычно капусты в лаваш натолкают с майонезом и кетчупом, шкуры куриной добавят и – приятного аппетита. Так вот, сижу дома на кухне, слушаю Дэвида Боуи, ем замечательную шаурму. Вдруг заявляется Вика после очередного йогического семинара и с порога начинает меня обвинять в поедании дохлятины, чуть ли не из рук вырывает шаурму. Кричит: зачем есть падаль, когда можно делать прекрасные котлеты из каши! Ничего не понимаю – если люди не едят мясо из принципа, по религиозным соображениям, то зачем они из каши котлеты лепят, а из фасоли – окорочка? Кого они хотят обмануть? Себя или свой желудок? Ну, я не выдержал и наговорил ей всякого, а вернее, высказал всё, что наболело. А наболело много, Вова. Ну, она собрала свои индийские пожитки и ушла к родителям. Теперь, наверное, им читает лекции о правильном питании. Меня волнует, как бы они не собрали вещи и не переехали ко мне.

У дверей подъезда вышла заминка. Макс не мог найти ключи. Человек он рассеянный. Я стоял и покорно ждал. Макс тихо матерился, выворачивая карманы наизнанку. Потом вспомнил, что оставил ключи в машине на торпедо. Ему пришлось за ними вернуться. Я присел на скамейку, стал болтать ногами и смотреть по сторонам. Мимо проходил мужчина лет пятидесяти. Он посмотрел на меня, сделал ещё пару шагов и остановился.
— Вы не подскажете, где тут дом тридцать два, корпус один?
— Понятия не имею, — я продолжал болтать ногами.
Из-за угла вышел Макс, подбрасывая на ладони ключи.
— Макс, тут человек ищет дом.
— А что его искать, когда дома – кругом.
— Вы не в курсе, где тут дом тридцать два, корпус один?
— Тот, через бульвар, — Макс показал рукой направление.
— Я, ребята, журналист и полковник, — вдруг заявил мужчина. — Во избежание возникновения иронических настроений спешу показать вам удостоверение Союза журналистов, — он направился к нам, на ходу доставая из внутреннего кармана красную книжечку. — Вот, пожалуйста, смотрите. Семёнов Николай Андреевич. Член Союза журналистов уже много лет. Мы без особого интереса посмотрели в книжечку.
— Я немного заблудился, район для меня новый. Квартиру снял на днях. Работаю над книгами. Семь штук в разработке. Ещё стихи пишу. Собираюсь их положить на музыку. Вчера ко мне исполнительница приезжала. Дама с выпуклыми формами. Пробовала петь. Я остался недоволен. Не формами, как вы понимаете, — он подмигнул нам, — а исполнением. Не та манера для моих вещей. Я пишу лирические стихи, для которых требуется проникновенность подачи, а не дешёвый попсовый наскок. Разве можно о душевных терзаниях и поисках петь вприпрыжку? — мужчина сделал несколько нелепых подскоков. — Конечно, нельзя! Предстоит много работы! Очень много. Для этого нужна сосредоточенность. Вот я и снял квартиру в отдалённом районе. Пока ещё не привык к расположению домов. Тут всё однообразно. Клонированные дома. Живём в век архитектурного упадка, молодые люди. На ваших глазах вершится не лучший поворот в истории страны!
Макс не любит, когда его район критикуют. Потому что это делают все. Район действительно не из лучших, он сам это прекрасно понимает. Но кому понравится, когда об этом регулярно напоминают. Макс закурил и сделал безразличный вид.
— Хотя, знаете, главное в моей жизни – не стихи и не журналистика, и не то, что я полковник в отставке. Я изобретатель!
— Что же вы изобрели? — поинтересовался Макс.
— Я?
— Вы.
— Луч!
— В смысле, лазер?
— Нет, молодой человек, не лазер. Его изобрели до меня. Есть и другие лучи! Уж поверьте мне. Вас как зовут?
— Максим.
— Особый луч. Понимаете, Максим? Луч, передающий мощный информационный посыл сквозь стены и вообще сквозь любые преграды!
— Вы учёный?
— Своего рода.
— Каков принцип действия вашего луча?
— Максим, вы меня удивляете, разве я могу взять и всё вам рассказать? Это же секретные данные, Х-файлы. Нельзя запросто на улице выбалтывать тайные разработки нашей компании. Я всё-таки полковник. Человек военный. Пусть и в прошлом, но, тем не менее, ответственность несу!
— А вам ничего не известно о передаче информации при помощи косички?
— Имеется в виду медное волокно?
— Нет, ни в коем случае, имеется в виду косичка девушки по имени Вика.
Николай Семёнович задумался на какое-то время.
— Что ещё за Вика?
— Обычная Вика. Она говорит, что получает информацию через косу на голове. Вы как учёный что можете сказать по этому поводу? Приходилось сталкиваться с такими вещами?
— Максим, это херня, то, что говорит вам Вика. Я могу, конечно, осмотреть её косу и поводить вокруг головы специальным прибором. Тоже моей конструкции. Но и дистанционно понятно, что она несёт чушь! Молодёжные выходки, точно вам говорю, желание любым способом выделиться из общей массы, вот и придумывают себе сверхъестественные способности. Имею богатый опыт общения с такими людьми, фантазия у них развита исключительно, тут не поспоришь. Но, как правило, за этим нет ничего стоящего. Недавно вот один мужчина утверждал, что видел собственными глазами, как женщина лет шестидесяти поднялась в воздух на покрышке от «КамАЗа». Взлетела. Без каких-либо моторчиков и лопастей. Вздор! Ерунда!
— Вот и я так думаю. Вы подтвердили мои сомнения. А то понимаете, когда вас постоянно убеждают в чём-либо, то невольно начинаешь верить. Так уж устроено человеческое сознание.
— Максим, — мужчина широко улыбнулся, — вы умный человек, примите скромные объятия в знак научного единства.
Он подошёл к Максу и обнял его. Макс не ожидал такого развития событий. Ему пришлось обняться с этим дядькой во имя науки.
— Вы говорите правильные вещи о влиянии на сознание! Эффект рекламы. Если человеку постоянно показывать видеоряд, сопровождающийся особым образом сконструированным текстом, то есть несущим в себе скрытые повелительные интонации, а в ряде других случаев откровенно приказывающим «иди и купи», рано или поздно человек исполнит указание. Есть те, которые считают, что не поддаются рекламным внушениям, они покупают другие товары и думают, что их не коснулось зомбирование. Они обманываются. Потому что не будете же вы сознательно выискивать никому не известные бренды, чтобы полностью избежать влияния рекламы. Реклама в любом случае воздействует на ваш выбор. Вы вступаете с ней в противоборство, а в результате получается, что бродите в поисках других брендов вместо того, чтобы купить необходимое в ближайшем магазине. То есть получается, что реклама на вас подействовала в любом случае. Откровенно говоря, не люблю рекламу и людей, которые ею занимаются.
Я сидел, помалкивал. Пригрелся на солнце, и мне совершенно не хотелось философствовать.
— Мне, ребята, к сожалению, пора уходить. Писать стихи и прозу. Я вам, Максим, телефончик оставлю. Вы звоните, если вдруг возникнут научные вопросы, или просто будет желание пообщаться. Всегда рад умным собеседникам.

Николай Андреевич пожал нам руки и откланялся.

Макс приготовил какую-то подозрительную еду. Надев рукавицу, вынул из микроволновки прозрачное блюдо с дымящейся тёмной массой и поставил на стол.
— Вова, подай тарелки и вилки.
— Мне кажется, это удобнее есть ложками. Что это вообще такое?
— Не бойся, съедобно. Рагу, только вот перетушилось. Поверь мне, в любом случае рагу лучше, чем йогический суп из цветов.
— Макс, а ты, правда, верил, что Вика получает информацию через косу?
— Как тебе сказать, затрудняюсь ответить однозначно. С одной стороны, бредятина полнейшая. С другой – не хочется быть посрамлённым скептиком. Просто хотел развеять свои сомнения. Не каждый день учёных встречаешь на улице, надо пользоваться случаем и задавать вопросы. Бесплатная консультация.
Зазвонил телефон. Макс неохотно взял трубку. В ходе беседы он оживился. После сказал, что звонил некий Николай Степанович Раменский, сосед. Видел нас в окно, просил зайти вечером к нему. Хочет поговорить о чём-то важном. Мы поели горелого, неопределённого вкуса рагу. Макс вытер лоснящуюся физиономию салфеткой и предложил смотаться с ним за компанию в торговый дом «Москва». Он давно хотел купить кальян со всеми причиндалами, но Вика была против. Ему приходилось с этим мириться. Теперь его ничто не сдерживает. И вообще, больше он никому не позволит ограничивать себя. Продавщица из турецко-египетского магазинчика знала его в лицо. Он уже покупал у неё женскую керамическую голову для воскурения благовоний. Верхняя часть головы срезана, внутри углубление для ароматизированной смолы, у основания сделана ниша для свечи. Пламя свечи нагревает черепок снизу, и начинается благоухание. Макс любит всякие экзотические штуковины. Есть у него китайский фонарь. Подозрительно простецкий: несколько крашенных морилкой реечек, обтянутых огнеупорной бумагой или чем-то в этом роде. Внутри обычный плафон с лампой. Стоит дорого, как предмет быта отдалённого государства. Но изготовлен явно в ближнем Подмосковье, если не в подвалах самого торгового дома «Москва». За стеклянной дверью книжного шкафа на полке хранится набор для распития саке, также палочки и успокоительные шарики с изображением драконов в коробке, обтянутой зелёной шёлковой тканью. На стене, рядом с картой мира, предмет гордости – малайская дудка с мифологическими рисунками. Хотя я могу и ошибаться, может, она вовсе не малайская.

Магазинчик ютился между отделами фототехники и DVD-дисков. Продавщица обрадовалась, завидев Макса. Её расшитое витиеватыми узорами платье весёленько искрилось. На руках позвякивали браслеты, в ушах болтались серьги в виде человечка, сидящего в позе лотоса. Она выглядела, как подруга египетского жреца.
— Здравствуйте, Максим! Надумали брать кальян?
— Здравствуйте, Анжела, да, надумал.
— Я знала, что вы его купите, поэтому специально для вас последний держала под прилавком. Не отдала бы и за переплату.
Мне показалось, что она нагло врёт. Вселяя в Макса веру в его исключительность.
— Вам как постоянному клиенту фирменная скидочка. Скоро должны поступить футболочки с мексиканскими мотивами. Закачаешься. На груди календарь майя. Самый точный, между прочим. Минимальная погрешность. На спине руины Мачу-Пикчу. Расцветочки будут разные. Приходите, подберём вам что-нибудь.
Она нырнула под прилавок и вынула оттуда коробку с кальяном.
— Всё уже упаковано: и табачок, и уголь. Приятного курения!
Макс, улыбаясь, стал укладывать коробку в пакет с иеро­глифами.
Я отошёл в сторонку к стенду с DVD-дисками.
— Порнуха не интересует? — спросил меня человек в полосатом свитере и вельветовых брюках. — Впечатляющие новинки.
Он отложил в сторону пластиковую мисочку с вермишелью и, посмотрев воровато по сторонам, как фокусник, вытащил откуда-то диск. Количество изображённых голых задниц, сисек и прочего на обложке явно превышало все допустимые Минздравом нормы. Я отрицательно покачал головой. Человек молниеносно спрятал диск, пожал плечами и опять принялся за свою вермишель.
— Скажите, вы всем подряд предлагаете этот диск?
— Нет, конечно, выборочно. Такое разве можно всем показывать?

Я был озадачен его ответом. И ещё долго размышлял над тем, по каким признакам он сделал вывод, что мне можно предложить порнуху, да ещё и впечатляющие новинки…

Мы вернулись домой. Макс, кряхтя, затащил на балкон кресло и занялся кальяном. От предложения принять участие в курении я отказался. Включил телевизор и тупо уставился в экран. Макс затянулся, кальян забулькал. Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Раздался звонок. Ему пришлось подойти. Звонил собаковод, которому Макс должен сделать макет сайта. Примерно с полчаса они обсуждали вопросы оформления главной страницы. Макс косился на кальян.
— Иногда хочется орать матом на заказчиков, — повесив трубку, пожаловался Макс. — Не терплю дилетантских вмешательств. Я дизайнер. Не надо лезть со своими тупыми советами.
— Что случилось?
— Он хочет, чтобы на главной странице под надписью «Человек собаке друг», была помещена flashка – свора бегущих собак. Что скажешь, удачная дизайнерская находка?
— Пик креатива, на мой взгляд. Не в курсе, за такие вещи «Оскара» не дают?
— Надо позвонить, поинтересоваться. Всё, меня нет. Будут звонить – трубку не бери, — Макс ушёл на балкон курить кальян.

Вечером мы отправились в гости к соседу. Макс позвонил тремя короткими звонками, через небольшую паузу ещё два раза длинными и потом стукнул в дверь костяшками пальцев один раз.
— Кто там? — раздался глухой голос, будто говорили из-под ватного одеяла.
— Николай Степанович, это я, Максим.
— Пароль?
— Акула нападает, переворачиваясь на спину. Отзыв?
— Крокодил не атакует под водой.
За дверью долго возились с замками. Наконец Николай Степанович пропустил нас в квартиру. В прихожей было темно и пахло кислятиной. Будто подтекала бочка с квашеной капустой.
— Проходите, Максим. А вас как зовут?
— Владимир.
— Очень приятно, я Николай Степанович, да вам Максим уже, наверное, говорил. Проходите в комнату. Располагайтесь.
На окнах висели тяжёлые шторы. Комната была заставлена всяким хламом. Мы с Максом сели на диван. Николай Степанович закрыл дверь на ключ, вынул его из замка, сунул в рот и проглотил.
Я растерялся. Николай Степанович подошёл к столу, налил воды из ребристого графина и запил ключ. Потом сел в кресло напротив нас и улыбнулся.
— Вы, извините, ключ зачем съели? — спросил я у Степаныча.
— Какой ключ?
— От квартиры.
— А, вы об этом? В знак солидарности был проглочен!
— Какого рода солидарность?
— Мы тут собрались ради важного дела. Ключ – это символ тайны. Нашей общей тайны. Как заговор тамплиеров. Я вас посвящу во все секреты. Пойду чайник поставлю, приготовлю печенье и всё вам расскажу, — он встал и удалился на кухню.
— Макс, ты куда меня привёл?
— Да ладно, не нервничай, он прикольный мужик.
— А ключ зачем съел? Нам теперь, чтобы выйти, придётся ждать, пока он захочет в туалет по-большому? Может, ещё газетку подстелем?
— Да ерунда это всё. Фокусника из себя корчит. Так, баловство. Я ему в прошлом году подарил иллюстрированный сборник фокусов «Стань волшебником за один день». Увлёкся он им не на шутку. А вообще, мировой дядька. Он мне помог психологически.
— Интересно, в каком вопросе?
— Всё в том же. Проблемы в общении с женщинами.
— А чем он может помочь? Посмотри на него, он явно не избалован вниманием прекрасного пола. Одна мебель чего стоит: рухлядь бродячего театра. А кто там в клетке шебаршится?
— Кролик.
— Он ещё и кроликов держит дома?
— Только одного. Он ему нужен для фокуса. Помнишь старый фокус с пропадающим в цилиндре кроликом?
— Помню. Заезженный трюк.
— А ему интересно. Жульенда зовут.
— Кого?
— Крольчиху.
— Имя какое-то грибное.
— Почему грибное?
— Жульенда, почти жульен. Не знаешь, что такое жульен?
— Не-а, что?
— Блюдо с грибами и сыром.
— Вкусно?
— Я объелся. С тех пор не могу смотреть, не то что есть.
— Степаныч сказал, что Жульенда – имя французское. Я во Франции не был и жульен ни разу не ел. Поэтому не обратил внимания на такие тонкости. Жульенда, и хрен с ней.
— Ну и как, она пропадает у него в цилиндре?
— Цилиндра ещё нет. Найти не может. Пытался сшить из рукава пиджака, но ничего не получилось.
— Из рукава и не могло ничего получиться дельного.
— Вова, мне, честно признаться, все равно. Я человеку подарил книжку, кто же знал, что он так серьёзно отнесётся к ней?
В комнату вошёл Николай Степанович с подносом в руках.
— Вот чай, печенье берите. Не стесняйтесь, угощайтесь.
Даже в полумраке я без труда разглядел, что чай заварен слабенько. А на вкус стало понятно, что его раз пять прогоняли кипятком. Печенье пахло библиотекой.
— Заседание можно считать открытым! — срываясь на фальцет, объявил Николай Степанович. — Давайте-давайте, нажимайте на печенье, ребята, — он потирал руки, продолжая рекламировать объедки.
— Прошу вас настроиться на серьёзный лад. Речь пойдёт о ракете и ядерном двигателе. Так, куда же я чертежи подевал? У меня уже всё просчитано. Дело осталось за малым. Двигатель. Надо раздобыть двигатель. Противотуманочки и галогеночки уже есть. Космическое одеяло ПМС-14 обещала достать Савинова Нина Ильинична. Спецодеяло для космонавтов. Вы, Максим, должны её знать. С третьего этажа, интеллигентнейшая женщина. Двадцать лет проработала в Семипалатинске. По причине особого случая буду с вами на «вы». Я уже разговаривал с Ниной Ильиничной относительно мыловарни. Она готова принять участие и стать дольщицей.
— Простите, речь идёт о мыловарне, я правильно понял? — спросил я.
— Именно, Владимир. Понимаю ваше недоумение. Космос. Мыловарня. Вещи, казалось бы, несовместимые. Так, по крайней мере, кажется на первый взгляд. На самом деле, вполне совместимые. В нашем случае – неразрывная цепочка в величайшем замысле. Мыловарня как бизнес поможет нам стать финансово обеспеченными, так как предстоят производственные затраты. Я не думаю, что вы, Володя, в состоянии оплатить ядерный двигатель.
— Разве я собирался?
— Я обобщённо.
— И обобщённо – не хочу покупать ядерный двигатель.
— Максим, что скажете?
— Относительно ядерного двигателя?
— Мыловарни, к примеру.
— Я в мыловаренном бизнесе абсолютно ничего не смыслю. Сайт сделаю, посвящённый производству мыла, если, конечно, потребуется. Оформление упаковки разработаю. Рынок сейчас не испытывает недостатка в мыле, поэтому имеет ли смысл вам, Николай Степанович, морочиться с мыловарней?
— Максим, вы не с той стороны подходите к делу. Безусловно, рынок не испытывает дефицита гигиенических средств, но качество выводит товар на лидирующие позиции. Мы арендуем за копейки бомбоубежище в детс­ком саду и там наладим производство. С заведующей я провёл беседу. Милая дама. С нас – косметический ремонт гимнастического зала и небольшая плата за аренду помещения.
— Вы полагаете, что в помещении бомбоубежища получится выпускать мыло достойного качества?
— Именно! В моём мыле не будет никаких вредных веществ. Мы вагонами погоним наше мыло на запад. Они знают в этом толк. Я вот уже на стену повесил карту мира. И приготовил флажки на булавках. Буду отмечать покорённые нами страны и города. Места поставок. Рабочее название – «Без почёса».
— Я слышал где-то, что чем ароматнее мыло, тем больше в нём всяких добавок, — отметил я.
— Правильно, Володя. Понимаете суть дела. Мне прос­то повезло с вами, ребята.
— Получается, что чем вонючее мыло, тем оно полезнее? Но будет ли спрос на вонючее мыло?
— Володя, мы организуем мощную информационную поддержку. Надо объяснять людям, в чём заключается польза товара. Вы чем занимаетесь в жизни, кем работаете?
— В рекламе. На радио.
— Вы понимаете, что творится? — прошептал Степаныч, уперев руки в бока.
— Что?
— Нет случайностей! При вашем опыте мы можем организовать агрессивную рекламную кампанию. А Максим сайт сделает. Современный, стильный, — он встал и, слегка пританцовывая, включил несколько приёмников, расставленных по комнате. Старые ламповые приёмники с тряпичной обшивкой, за которой скрываются динамики. Добротные штуки. Умельцы переделывали такие в гитарные комбики, получая тёплый фирменный звук.Приёмники были настроены на разные волны, поэтому получился эффект беспорядочного вещания. Я посмот­рел на Макса. Он улыбался. Николай Степанович вернулся к столу.
— Пусть вас ничего не смущает, я специально создал помехи. Засорил эфир. Потому что не хочу, чтобы нас подслушали. Самая важная тема сегодняшнего вечера – аутоскопические галлюцинации и использование их в лечебных целях. Сложнейшая вещь! Учёные всего мира бьются над этой загадкой! У меня, кажется, получилось. Получилось создать микстуру, при помощи которой можно вызвать эти самые галлюцинации. Я её назвал «Регенерационное сусло». Она предназначена для создания фантома человека. Его копии. Таким образом можно будет восстанавливать утратившие свою работоспособность органы. Сначала на фантомном уровне, а уже потом, по моему замыслу, пройдёт стадия материализации. Ну, и создание телепорта. Пункт второй, относящийся к разработке ракеты. Технологии стремительно продвигаются вперёд. Сегодня многие страны мира тратят невероятные суммы на создание космических кораблей, а не пора ли задуматься над созданием телепорта? За счёт цепи трансформаторов я хочу создать магнитное поле. Именно при помощи него я перемещу Жульенду в прос­транстве!
Я почувствовал, что у меня голова начинает идти кругом. Слишком много всего рассказывал Николай Степанович. Я толкнул Макса в бок локтем:
— Пойдём, может, а? Я утомился. Надо бы отдохнуть.
Макс кивнул:
— Я обычно к нему прихожу, чтобы отвлечься. Помогает снять стресс. Переключить внимание.
— Николай Степанович, мы уже собираемся уходить. Владимир сегодня с поезда. Устал. Да и мне надо поработать. Заказчики ждут. Было очень интересно с вами пообщаться. Думаю, что расстаёмся не надолго.
Николай Степанович поднялся, вынул из кармана халата тот самый ключ, который проглотил на моих глазах. Улыбаясь, открыл входную дверь.
— Подумайте, ребята, над всем, что я вам рассказал! Удачи!

У дверей квартиры Макса прохаживалась Вика.
— Наконец-то, — в её голосе чувствовалось раздражение.
Макс явно был удивлён.
— Какими судьбами? Давно ждёшь?
— Я за сковородкой приехала.
— За какой сковородкой? У твоих родителей уже все закончились?
— Очень смешно. За своей сковородой. На которой мясо не жарят.
Макс открыл дверь, и мы зашли в квартиру.
— Вика, я не понимаю, о какой сковороде идёт речь. И почему на ней не жарят мясо?
— У меня была своя сковорода. Я убирала её в укромное место, чтобы ты случайно не пожарил на ней котлеты или ещё что-нибудь мясное. Не осквернил, одним словом.
— Ты серьёзно? — Макс растерянно посмотрел на меня.
— Конечно, серьёзно. Какие могут быть шутки? — Вика открыла дверь в ванную и зашла туда.
— Так это, значит, твоя была сковородка?
— Почему была? Ты её нашёл? — спросила настороженно Вика, выглядывая из ванной.
— Я и не искал. Случайно наткнулся, она была под ванной за банками с олифой и паклей. Голову ломал, каким образом она там оказалась.
— И где она?
— На кухне, в нижнем отделении плиты, где все сковородки.
Вика быстрым шагом направилась на кухню. Послышался грохот металла.
— Что это? — она ткнула пальцем в дно сковороды.
— Что-то не так, Викусик? Твоя сковородка, не узнаёшь?
— Прошу, не называй меня так. Ты скоблил тефлоновую сковороду ножами и вилками?
— Скорее всего, когда яичницу жарил. Глазунью.
— Ты что, не знаешь, что этого делать нельзя?
— Жарить яичницу?
— Царапать тефлоновую поверхность!
— Всё произошло неожиданно, Вика. Я думал о чём-то другом тогда. Отстранённое состояние. Как при медитации. Ты должна меня понять, тебе это знакомо.
— Не говори глупости! Неожиданно? А может, это дело рук твоих недалёких подружек, которых ты водишь к себе? Они тут с ничего не понимающим видом остервенело скоблят тефлон, мой, между прочим!
— Нет, это твои коллеги приходили мясо жарить, втайне от тебя. У них заговор с Николаем Степановичем и тамплиерами – жарить мясо и скоблить тефлон. Дорогая, я не знал, что у тебя под ванной хранятся личные сковородки. Кому такое расскажи – не поверят! Короче, Вика, забирай свою сковородку и до свидания. Только проверь заодно, не осталось ли ещё чего-нибудь в бачке унитаза. Вдруг там любимый бокал или ещё что-нибудь. А на барабане у тебя, между прочим, натянута кожа животного, не удивлюсь, если коровы. Не думай, что всё так просто, и ты не имеешь никакого отношения к крупнорогатому скоту. Да будет тебе известно, для этого берётся шкура умершего животного. Раз животное умерло, его надо закопать, а не драть шкуру на барабаны! Это же, по вашим понятиям, дохлятина. И обувь твоя – из свиной кожи. Выходит, ботинки твои – дохлячьи!
— Придурок ты, — Вика выронила из рук сковородку и поспешила к выходу. Громко хлопнула входная дверь.
— Вот, Вова, а ты спрашивал, что не поделили. Сковороду, к примеру.

Терпеть не могу часы с боем. Лёжа с закрытыми глазами, я механически отсчитал десять ударов и понял, что уже не засну. Повернулся на бок. Под столом напротив меня лежали гантели. Наверное, им грустно. Вид у них унылый. Мрачный молчаливый чугун. Никто не уделяет им должного внимания. Я представил, как бодро вскакиваю с раскладушки, хватаю гантели и, стоя у распахнутого окна, делаю зарядку. Чувствую, как организм просыпается. Пою, потому что мне хорошо, я счастлив! Затем спешу на кухню, там меня дожидается энергетический напиток, стимулирующий рост мышечной массы. Выпиваю до дна пластиковый трёхсотграммовый бокал и тут же делаю себе инъекцию индийского препарата, рекомендованного мне тренером. Между прочим, двукратным чемпионом Европы по бодибилдингу. Иду по улице. Направляюсь в солярий. Девушки и женщины не сводят с меня восхищённых взглядов. Делаю безразличный вид, будто я тут ни при чём. Оно само всё выросло. Такая моя природа. И то, что меня рвёт и перед глазами идут круги, совершенно ничего не значит. Всего лишь небольшие побочные действия. Я отвёл взгляд от гантелей, испытывая некую вину за их невостребованность. Простите, мне не до вас. Когда-нибудь – обязательно! Обещаю! Вынул из микроволновки бутерброды. Позавтракал, обжигаясь чаем и расплавленным сыром. Выбор продуктов в холодильнике весьма скромный. Увядшая зелень, треснутое яйцо на чайном блюдце, полка с лекарствами, пустой пакет из-подмайонеза, два лежалых, потемневших кабачка, несколько склизких сосисок и полпачки «останкинских» пельменей.
Полночи Макс бился над сайтом для собаковода, периодически переключаясь на параллельный заказ, интернет-магазин японской косметики. Теперь он лежал, неестест­венно скрючившись поперёк дивана, с открытым ртом, и похрапывал. Над ним кружилась жирная зеленоватая муха, время от времени предпринимая попытки совершить посадку на лицо. Всякий раз, как муха приближалась к Максу, он начинал ворочаться, чем раздражал насекомое. Она резко взлетала под потолок и, покружив, опять шла на снижение. В какой-то передаче о насекомых рассказывали, что движения человека для мухи – как в замедленном кино. То есть у мух всегда есть в запасе время для того, чтобы избежать ответственности. Дверь балкона была открыта, с улицы доносились сигналы машин, крики играющих на площадке детей, стук отбойного молотка. Неподалёку велось строительство культурно-развлекательного центра. Там будут сцена для выступления музыкальных коллективов, пруд с выгнутым мостиком, прогулочные дорожки, спортивные площадки для скейтбордистов, велосипедистов-экстремалов и прочих любителей острых ощущений. Они презирают средства защиты – падая, улыбаются, еле сдерживая слёзы. Иногда их грузят на носилки и увозят в травматологическое отделение. Как правило, они возвращаются, чтобы снова падать. Я отправил несколько писем по электронной поч­те в звукозаписывающие компании, не надеясь на ответ. Обычно они не тратят время на переписку с неизвестными лицами, все их заверения в том, что внимательно прослушивают материал, ничего не стоят. Зачастую диски и кассеты валяются в картонных коробках. В моей записной книжке несколько телефонных номеров людей, которые имеют некое отношение к музыкальной деятельности. Я уже не помню, кто мне давал их. Позвонил по одному из них, администратору, устроителю концертов Федору. Ответил заспанный голос. Я в двух словах объяснил, кто я и что мне нужно. Фёдор попросил приготовить демонстрационный материл и на всякий случай сообщил, что он – личность известная в музыкальных кругах клубной столицы. Поэтому, естественно, если материал окажется достойным и его заинтересует, проблем с его реализацией не возникнет. Оказалось, что живёт он поблизости. Договорились встретиться через пару часов в кафе «Изюм» на Белореченской.

Во дворе участковый и дворник-татарин строили догадки, кто скинул с балкона диван. Они задирали вверх головы, потом смотрели на разбросанные по двору части дивана. Дворник разводил руками и пожимал плечами, участковый что-то чиркал в потрепанном блокноте. Из-за угла появилась полная женщина в цветастом халате, размера на два меньше её габаритов. На голове было нечто взбитое, стогоподобное, крашенное в тёмно-малиновый цвет. Шаркая по асфальту войлочными тапками, она на ходу заявила, что диван скинула Людка с пятнадцатого этажа.
— Вы видели лично? — глаза участкового сузились, он весь подобрался, как мангуст перед атакой. Дворник тоже принял крайне заинтересованный вид.
— А больше некому. Только Людка могла до такого додуматься. У неё вчера веселье было. Караоке пели. Гуляли, одним словом.
— А вы видели, как она выбрасывала диван? — повторил вопрос участковый.
— Не скажу, что всё случилось на моих глазах, но это же Людкина сторона, окна её, и балкон её.
— А диван узнаёте? Диван – её?
— Вот не знаю, мы в подругах не ходим, на её диванах мне лежать не приходилось. Но сердце моё чует, что её рук дело. Оно, — женщина ткнула указательным пальцем в область сердца, — ещё никогда меня не подводило!
— Я не могу руководствоваться исключительно чутьём вашего сердца, понимаете? Может, она вам чем-то не угодила, и теперь вы ищете повод, чтобы ей насолить.
— Что вы такое говорите? — женщина всплеснула руками и покачала головой. — Я, между прочим, на фабричной проходной работаю! Мой профессиональный долг – следить за порядком, а не наговаривать на людей попусту! Вы зашли бы к ней на разведку. Хотите, я с вами для прикрытия пойду? У вас есть табельное оружие? Выдайте мне газовую гранату или дымовую шашку, дворник выбьет дверь, я закину гранату, а вы с пистолетом пойдёте на них. Сработаем на внезапном вторжении.
— Попрошу без самодеятельности! — участковый сделал строгий вид. — Идите домой. Если ваша помощь понадобится, то мы обратимся, а пока – не мешайте процессу.
— Как скажете, — женщина отошла в сторону. — Только прогнать меня вы не имеете права. Похожу вокруг. Может, что замечу. Имею благодарность от администрации за бдительность. Возьму периметр под контроль!

Кафе «Изюм» находилось возле автобусной остановки в здании мрачновато-промышленного вида. Над входом небольших размеров – дощатая вывеска без неоновых фантазий, на двери с треснутым рифлёным стеклом – объявление: «Требуются все». Крутая лестница вниз, деревянные перила с облупившейся краской. Молодой человек в мятом костюме, администратор или охранник, разговаривал по большому мобильному телефону.
— Алла, какая мелодрама, я хочу взять боевик. Ну, может, ужастик – в крайнем случае. Сколько можно смотреть муть про любовь? А может, как его, взять… ну, три икса? Там есть по восемь фильмов на одном диске, халява полная. Да не кричи ты так. Сразу извращенец!
Посетителей кот наплакал. Бармен скучал, уставившись в экран телевизора. Звук был отключён. Там всё мелькало, бегали озабоченные персонажи, проносились машины. В низкосортном табачном дыму лениво проплывали официантки. Коэффициент заинтересованности ими в клиентуре равнялся интересу Наоми Кемпбелл к шароварам Тараса Бульбы. На синих стенах висели дешёвые картины, угадывалась рука мастера с многолетним стажем оформления заводских стендов. Свет приглушённый или просто перегорело много лампочек. Из-за столика в дальнем углу мне помахал рукой человек.
— Владимир! Проходи сюда, это я, Фёдор!
Я подошел.
— Я сразу понял, что это ты, — сказал мне Фёдор, протягивая руку. — У меня чутьё на творческих людей.
Я не стал тут же фанатом дара предчувствия Феди, наоборот, разочаровался в способностях его памяти: всего пару часов назад подробно описал ему себя по телефону.
— Знакомься – Толик, тоже музыкант. Все зовут его Бырга. Творческий псевдоним. Крутой чел, — Федя представил мне сидящего рядом с ним лохматого парня в потёртой джинсовой жилетке, расшитой цветами.
К нам подплыла официантка, поставила на стол две кружки еле жёлтого пива и картонную тарелку с сухариками из ржаного хлеба.
— Будете что-нибудь заказывать? — она смотрела мимо меня, куда-то в стену.
— Спасибо, пока нет.
Официантка поплыла дальше.
— У них вся смена на антидепрессантах сидит, — доверительно сообщил мне Федор. — А эту вообще вечером под руки выводят. Я тут частенько бываю по делам. Место не из лучших, но для меня удобное, рядом с домом. Здесь побывало много людей, теперь известных, для которых это заведение стало стартовой площадкой. Кухня тут так себе, обычно заказываю деликатесную свинину с сыром и грибами. Ничего, съедобно.

Мне вспомнились утренние бутерброды с сыром и крольчиха Жульенда.

Мягко говоря, Фёдор мало походил на процветающего музыкального промоутера, больше – на средней руки менеджера, поставляющего в клубы на городских окраинах группы, играющие шумную музыку за чай с круассанами и перспективу засветиться на кабельном канале в сюжете о молодёжном досуге. Выгоревшая на солнце футболка, местами с ручной штопкой по швам, пластмассовые часы китайского производства, джинсовая панама с бахромой.
— С какими клубами работаешь, Фёдор? — спросил я.
Фёдор посмотрел на Толика, потом уставился в потолок цвета лёгких курильщика и небрежно сообщил:
— Со всеми.
 — В смысле, со всеми?
— Меня знают везде, — глаза Феди продолжали блуждать по потолку.
— Выступление – не проблема, трудности в основном бывают с качественным материалом, — деловито произнёс Толик, выбирая в пепельнице окурок подлиннее. — Материала достойного практически нет. Музыканты измельчали. Слушать нечего. Отстой сплошняком. Одни и те же гармошки гоняют, и тексты никакие.
— Вот-вот. Полностью согласен, — Фёдор тоже полез в пепельницу. — Я многим отказываю. Не хочу продвигать бездарей. Моё имя – бренд, гарант качества. Я не руководитель сельского кружка самодеятельности. Имею чувство предвидения успеха, поэтому вижу сразу – есть потенциал или нет.
— Прежде чем выйти на сцену со своей программой, — Толик так жадно затянулся остатками окурка, что затрещал подгорающий фильтр, — я долго думал. Нужна была фишка, а не банальный брым-брым. Каждый второй может лупить по струнам и считать, что делает это виртуозно. Соло на гитаре, соло на барабанах – затасканная тема. Не переношу отсутствия новаторских идей. Спрашивается, чего переться на сцену, если, кроме желания стоять перед толпой девочек с заплаканными глазами, ничего нет. Что там делать? Идти нужно с продуктом, результатом долгого мыслительного процесса. Если, конечно, пределом твоих мечтаний является звезда на аллее славы эстрадных исполнителей, то никаких вопросов. Можно не напрягаться, думать даже вредно. Лично я так не могу. Музыкальная совесть не позволяет. Я, может, и рад был бы лёгким деньгам, но не получится у меня. Не то воспитание. У меня и батя на басухе играл в разных коллективах мордовской филармонии. Приучил с детства к правильным аккордам.
— Ну и как, удалось тебе найти фишку? — не скажу, чтобы я сомневался в ответе.
Толик с Фёдором ухмыльнулись.
— Ещё спрашиваешь. Естественно, — Толик посмот­рел в потолок.
Что они там постоянно разглядывают,  задумался я и наказал себе не забыть позже посмотреть.
— Тут ничего не скажешь. Программка у Бырга чумовая. Народ заводится, как Harley Davidson,с первого оборота. Я такого ещё не встречал, а уж, поверь мне, повидал я немало. Через меня прошло много групп, только вот мало кто задержался надолго. Музыка – это тяжкий труд, а не развлекуха, как считают многие музыканты в кавычках. А у меня принцип такой: чуть почуял слабину, проявление лени и творческой беспечности, так сразу говорю досвидос! До свидания, в смысле.
Толик внимательно слушал хвалебную речь Фёдора в свой адрес с видом непревзойдённого гения. Эта парочка не заинтриговала меня своими байками о величайшем рок-искусстве. Подобное мне приходилось слышать, и не раз. Я давно сделал вывод – чем больше человек говорит о себе, тем меньше он из себя что-то представляет. Думаю, им показалось, что они могут произвести на меня ошеломляющее впечатление. Только вот непонятен смысл. Какая им выгода от всего этого? Может, решили, что человеку из провинции можно плести всё, что угодно.
— Сейчас я попробую тебе кратенько обрисовать картину, показать концепцию, — Толик вышел из-за стола.
— Значит так, сначала вступает басельник: тум-бум-тум-бум-тум, — Толик начал имитировать игру на басу. — Играем нарочито нудноватый ходильник, запускаем петлю. Обычно я использую примочку – flanger. Играем-играем, потом вступают барабаны, только никаких отчётливых ритмов. Гуляем по томам, немного железа – всё должно развиваться постепенно. Вот подключаются клавишные подклады, создавая насыщенную мистическую обстановку. И обязательно должны быть в наличии дымовая машина и свет. Если нет настоящей машины, можно использовать глицерин. Включаешь электроплитку за кулисами и, когда она раскалится докрасна, льёшь раствор. Потом листом фанеры размахиваешь, направляя дым на сцену, в результате имеем неплохую завесу. Правда, воняет сильно. Но ради создания чарующей атмосферы можно поступиться здравоохранительными нормами. Чтобы дым смотрелся могущественно, его необходимо подсвечивать фонарями с разноцветными фильтрами. Далее у нас припасена гитарная партия с эффектами. Вау-вау-пиу-пиу…
Толик громко заскулил, изображая звуки гитарного процессора. Он закрыл глаза и стал неуклюже раскачиваться на тонких ногах из стороны в сторону. Фёдор, зачарованно глядя на Толика, водил зажигалкой на вытянутой руке. Было похоже, что они впали в транс и с минуты на минуту начнут чревовещать или колотиться в судорогах. Немногочисленная аудитория кафе внимательно следила за ними. Даже бармен отвлёкся от телевизора и, облокотившись о стойку, не отводя глаз, следил за движениями Толика.
— Вдруг мы резко обрываем все эти полифонические мотивы, — как будто очнувшись от сна, Толик топнул ногой, подняв небольшое облако пыли. — Выдерживаем паузу. По настроению в зале определяем её длительность. Всегда можно перемигнуться и договориться, сколько тактов будет остановка. Затем резко вступают барабаны. Думс-тумс-кагымс-тым. Гоним фанерой дым. Фонари мелькают. Казалось бы, вот и всё. Вот она, композиция. Нет! Тут меня опускают на сцену. Я вишу в воздухе в луче световой пушки. На страховке к штанкету прицеплен. Главное, не болтать ногами в воздухе. Вести себя уверенно. И едва мои ноги касаются сцены, я пускаюсь в пляс. Ирландские танцы – вот моя фишечка, — после этих слов Толик начал скакать, комично вздёргивая коленки. Фёдор тоже выбежал из-за стола и начал изображать нечто, отдалённо напоминавшее канкан.

Пока они скакали, я решил сходить в туалет. Сонный бармен молча указал направление рукой. Туалет оказался по соседству с кухней. Оттуда несло горелым и кислым, как у Николая Степановича в прихожей. Только я потянул дверь на себя, как рядом появилась девушка в заляпанном переднике и таком же колпаке.
— Молодой человек, выручите, покараульте, пожа­луйста, котлеты. Мне необходимо отлучиться буквально на минуту. Надо выйти. Меня там ждут на улице. Жених мой, — она слегка покраснела. — У нас свадьба скоро. Хотим сыграть её в подвальном помещении зоологического музея, стилизованном под дремучий лес. Пни, коряги, чучела – романтика, одним словом. Эксклюзив. Нам надо в ювелирный магазин сбегать, тут недалеко, через дорогу. Обручальные кольца купить хотим, там, говорят, сегодня поступление новинок. В изделиях много граммов, а стоят недорого. Разберут ведь. К концу смены ничего не останется. Вы только посмотрите, чтобы они не сгорели, — она подвела меня к плите, дала в руки лопатку для переворачивания котлет и со словами «я скоро вернусь» выбежала из кухни, причём не снимая передника и колпака.
Котлеты бойко шкворчали в тёмном жиру. Рядом с плитой на стене, выложенной белым кафелем, была прикреплена короткая записка. На жёлтом листке корявым почерком выведены ценные рекомендации.

Добавить в фарш больше хлеба и жил!
Мясная масса не должна превышать 
10% от всей котлетины!
(На глаз примерно получается чайная ложка)

На полу лежала куча пожухлых овощей. Источник того самого подкисшего «аромата».
Мне захотелось пить. Я осмотрелся. У стены заметил несколько поставленных друг на друга коробок с пластиковыми бутылками минеральной воды. Я взял одну, откупорил и жадно припал к горлышку. Внезапно горло обожгло, я выплюнул жидкость, не успев проглотить. Это был технический спирт сомнительного качества. Пришлось налить коричневатого напитка из алюминиевого чайника с надписью «какао» на боку и сполоснуть рот. Ещё я нашёл яблоко. Потёр его до блеска о штаны и принялся есть. Вернулся к сковороде с котлетами и стал проверять их готовность.
— Новенький, что ли? — в кухню вошёл мужчина. Он направился к куче с овощами. — Так, где-то тут была лопата. Пора борщ варить. Руками брать эту гниль не хочется. Рукавиц тоже не вижу. Ничего нельзя оставить без присмотра. Всё исчезает без следа. С собаками не найти. Было яблоко, так уже сожрал кто-то. Ну и народ. А вот возьму-ка я совок, — мужчина подмигнул мне и взял жестяной совок из ведра для мусора. — Меня Виктором звать, будем знакомы.
— Владимир, — откликнулся я.
Виктор направился к куче и сноровистым движением загрёб совком овощи. Потом подошёл к баку на плите, открыл крышку и вывалил всё в него. Проделав эту операцию несколько раз, он устало вздохнул.
— Ну вот, фирменный борщ на вечер будет. А ты, значит, первый день на работу вышел? И как тебе, нравится?
— Ну, не то чтобы на работу…
— Верно мыслишь. Какая же это работа? Так, перебиться, пока не подвернется что получше. Проституток возить, к примеру, — мечтательно пробормотал он. ­— А что тут? Было бы заведение приличное, а то забегаловка, хуже не сыскать. Федька и его дружок скачут в зале, как кони. Придурки. Что это за клиенты? Они же с антидепрессантов не слезают. Только этим и промышляют. Как будто заняться больше нечем. Я вот на флоте работал. На торговом. Коком ходил. Хорошее место. Так, блин, на контрабасе погорел, списали. Надеюсь, временно. Работа в доке не для меня. Скучно. Тос­ка начинает разбирать.
— А что, в море нельзя брать музыкальные инструменты? — удивился я.
— А при чём тут музыкальные инструменты, Володя? — Виктор удивился не меньше моего.
— Так вы про контрабас говорите.
— Тьфу ты! Контрабас – это сигареты, выпивка. Короче, контрабанда – понимаешь?
— Теперь да.
— Ну вот. А так – играй, пожалуйста, запретов нет. Хоть рояль с собой бери. Я в детстве мечтал о пианино. Хотел стать известным пианистом. У меня дед был дирижёром в театре. Сам-то я не додумался бы о такой мечте. Нравилось мне смотреть, как подходит пианист к пианино, откидывает фалды фрака и садится. И весь зал замирает. Ждут, пока он соизволит вдарить по клавишам. Денег на пианино не было. Отец нарисовал на доске клавиши, белые и чёрные. Так разве это Steinway? Побаловался да забросил. В хоккейную секцию меня отдали, чтобы не слонялся по двору без дела. Отец хотел, чтобы я стал известным хоккеистом. Капитаном команды.
— Ну и как, стал? Что-то я не видел вас по телевизору.
— Потому-то и не видел, что коком я стал, а не хоккеистом. Шайбой в колено на тренировке попало. Защита разлетелась. И всё. Ушёл. Высокий травматизм в спорте. Зато Третьяка два раза видел, как тебя сейчас. Один раз в магазине он колбасу покупал ливерную. Полкило попросил взвесить. А второй раз – на матче. Улыбнулся мне, сказал «привет» и пошёл ворота защищать.
— Зачем Третьяку ливерная колбаса понадобилась?
— Есть, зачем ещё? Не в хоккей же ею играть.
— Неужели Третьяк ел ливерную колбасу? Может, для собаки?
— Вот ещё, для собаки! Её тогда вся страна ела. Это сейчас нос воротят. А тогда уплетали за обе щёки. Он человек простой. Что, думаешь, ему из Канады еду возили? Канадскую колбасу?
— Почему сразу из Канады?
— Потому что Канада – родина хоккея! Да и хер с ней, с колбасой ливерной. Главное, что видел я его. Но вот сам стал коком. Теперь сижу тут. Переждать надо, не лучшие времена у меня, Володя. Ну, ничего. Обещали помочь, так что не пропаду.
У меня зазвонил мобильный телефон. Макс.
— Здорово, ты куда подевался?
— Тут, рядом. На Белореченской, в кафе «Изюм».
— Хоть бы записку оставил. Что ты там делаешь?
— Да встреча.
— По музыке?
— По танцам.
— Хех, ну ладно, я подъеду минут через десять. Может, к Пашке прокатимся. Наберу, как буду на месте.

В дверях появилась раскрасневшаяся, явно чем-то расстроенная невеста-повариха. Кинув на плиту колпак, села на шаткий стул и, закрыв лицо руками, зарыдала. Её плечи сотрясались.
— Что случилось, Пузырик? — тихо спросил Виктор. — Почему плачешь? Что приключилось?
— Он полнейший дурак, зажилил денег на колечко с бриллиантиком, — ревела повариха.
— Может, ещё одумается, не надо кидаться в истерику, — Виктор пытался успокоить девушку.
— Потом поздно будет, всё раскупят. Ему денег жалко. Он хочет себе мотоцикл купить. Если взять кольцо с бриллиантиком, то ему, видите ли, не хватит на мотоцикл с коляской, а это его мечта. А кому интересно, какая мечта у меня? Почему кругом такая несправедливость? Неужели он не понимает всей важности события? Вы что, все такие, мужчины? Безразличные…
— Глупы бываем, особенно по молодости, спорить не буду, — печально согласился Виктор.
— Я сказала ему, что свадьбы не будет, и ушла! Не нужна мне свадьба с экономическим подходом. Он неожиданно превратился в скупердяя. Такое симпатичное колечко. Поблёскивает. Загляденье. А как смотрится... Приеду домой и первым делом порву все его фотки, а потом соберу вещи, которые у меня оставил, – пусть забирает и больше не показывается на пороге! Мотоциклист придурочный.
— Ты опрометчиво не принимай таких решений. Все-таки дело серьёзное. Свадьба, а не туристический поход с компасом. Первым делом постарайся всё решить цивилизованно, — Виктор стал прохаживаться возле кучи с гнилыми овощами. Остановился. Пнул кочерыжку.
— Что тут решать? Опозорил меня перед людьми. Я и колечко уже примерила. А он в самый последний момент сообщает, что, мол, дороговато. И вообще, что кольца не обязательно должны быть золотыми. За границей кто какие хочет, такие и приобретает, и никаких предрассудков по этому поводу. Я говорю, вот и замечательно, я хочу, чтобы у меня было золотое и с бриллиантиком, а если кому-то больше нравятся чугунные, то дело хозяйское.
— Чугунные – это ты хватила, конечно, — усмехнулся Виктор.
— Так и есть, Витя. Ему всё равно, какие у нас будут кольца. Я ещё думаю, что это он всю дорогу, пока мы шли в магазин, про мотоциклы рассказывает? Расписывал азартно, как здорово иметь мотоцикл и кататься по ночной Москве. В магазине мне все стало ясно. И вообще, из-за негомы выглядели подозрительно.
— Почему?
— Потому что, когда я стала кольцо примерять, охранники подошли и стояли рядом, пока я не сняла кольцо и не отдала его продавщице. А она так торопливо его забрала. Никакого доверия к честному населению.
— А ты так и ходила, что ли?
— В смысле, так ходила? Как «так»?
— В этом фартуке, как ещё?
— Ой… блин… — повариха только сейчас сообразила, что ходила в ювелирный магазин в грязном фартуке. — Я-то думаю, что все так смотрят подозрительно. Косятся и качают головами.
— Внимательнее надо быть.
— Какая теперь разница? Свадьба отменяется!
— Пузырик! Ты куда убежала? — в дверях кухни показался молодой человек в кожаной куртке и штанах, как у мотогонщиков.
— Видеть тебя не хочу, — повариха отвернулась в сторону.
— Прекрати! Пузырик, я купил кольца! Купил! Такие, как ты хотела!
Повариха замерла, но не повернула головы.
— Покажи, Семён, — встрепенулся Витя.
— Вот они, — Семён протянул подарочный пакет Виктору, подошёл к поварихе и обнял её. — Пузырик, ну хватит. Всё, как ты хотела! Они с бриллиантами. Она мне говорит, вы уверены, что у вас хватит денег? Я говорю, уверен, не переживайте. Она говорит, хорошо подумали? Они вам точно подходят? Я говорю, точно. Как жена сказала, так и будет! Вот!
— Красивые кольца, — Витя открыл коробочку. — А как поблёскивают. Красота. Камешки малюсенькие, правда.
Повариха не удержалась, резко повернулась, её лицо сияло.
— А нам большие и не нужны! Не с кулак же они должны быть. Какой же ты всё-таки добрый, Семён. Мы тебе купим мотоцикл. Обязательно купим. С коляской, как ты хочешь! В кредит возьмём. Днём и ночью пахать буду на кухне, но мотик тебе купим!
— Ребята, колпак тлеет! — Виктор подскочил к плите и скинул с неё на пол дымящийся колпак поварихи.

Никто не заметил, как я вышел из кухни. Посмотрел в сторону нашего столика – танцы продолжались. У Федора и Толика появилась группа поддержки. Они водили хоровод, громко распевали какую-то песню и по-толиковски вскидывали коленки. Я решил их не беспокоить и вышел на улицу. Машина Макса стояла возле остановки. Он помахал мне рукой. Посветил фарами и коротко посигналил.
— Ну, как деловые переговоры?
— Отвратительно, Макс. Потерянное время плюс незабываемые отрицательные впечатления.
— У меня тоже радоваться нечему. День начался с того, что позвонил собачник и опять начал продвигать свои дизайнерские идеи. Кинолог-дизайнер страшнее повара-химика. После разговора как ни пытался заснуть, ничего не получилось. Какая-то тоска навалилась. Вику вспомнил. Причём светлыми воспоминаниями. Казалось бы, с чего? Как в деревню ездили вместе, где учил её рыбу ловить. Она понятия не имела, как это делается. Вырезали удилище, червей накопали. Сплошная сентиментальность. Пришлось усилием воли сосредоточиться на сковородке, которую я осквернил, и вроде как отпустило. Надолго ли – вот вопрос. А ты как, Иру вспоминаешь?
— Ни на секунду. Не было пока повода и предрасположения к тому. Да и рановато предаваться ностальгичес­ким воспоминаниям. Время должно пройти. А я только вчера с поезда.
— Везёт, — Макс тяжело вздохнул. — Ты решил не возвращаться?
— Я ещё ничего не решал. Не торопи события. Думаешь одно – получается другое. Чтобы не разочаровываться в жизни, не нужно от неё ничего ждать.
— А я жду, даже когда делаю вид, что не жду. Говорю себе, что не стоит забегать вперёд, всё должно идти своим чередом. Вроде успокаиваю себя. Когда выясняется, что не получается, начинаю нервничать. Три курса философского факультета, а в своей жизни применения ей найти не могу. А ведь сколько прочитано. Шкаф от умных книжек ломится. Пока читаешь, всё предельно ясно. Стоит отложить книгу и попасть в житейскую историю, в обычную бытовуху – всё разваливается, никакие учения не помогают.
— Макс, все эти философы болтались, обмотанные простынями, в раздумьях, как устроен мир. Они зачастую были одиночками. Ни семьи, ни определённой должности. Короче, никаких обязательств. Броди и придумывай всякие теории, а когда придумаешь, расскажи тем, кому некогда этим заниматься. Если не поймут, полагается обидеться и обозвать всех быдлом. Если сделают вид, что понимают, то вот тебе и новое учение. Мир так устроен, что у любой, самой невероятной теориивсегда найдутся адепты.
— Слушай, может, нам создать свою школу? Назовёмся, к примеру, «Космические братья». Будем всем говорить, что собираем группу для телепортации. Тем более Николай Степанович скоро соорудит свое устройство. Он прочитает пару лекций на тему космического туризма, а мы под шумок организуем сбор членских взносов. Потом купим путёвки в Мексику и поедем смотреть развалины городов майя, ну или ещё куда-нибудь.
— С Николаем Степановичем поедем?
— Ему интересны только межгалактические путешес­твия, поэтому обойдёмся без него. Он будет заведовать технической частью, работать без отрыва от производства, — Макс резко нажал на педальтормоза, нас качнуло вперёд. Я вовремя упёрся руками в торпедо.
— Осторожней! Следи за дорогой.
— Извиняюсь, увлёкся беседой. У меня есть предложение – заедем заправиться, потом в клуб рванём, где Пашка работает. Послушаем, что он скажет по поводу твоих дел. Диск с песнями у тебя с собой?
— Конечно, с собой.

Стоило Максу спросить меня об Ире, как я начал о ней думать. И тоже почему-то все представлялось в щемящей душу романтической дымке ностальгических воспоминаний. Негативные моменты испарились сами собой. Пришло понимание того, что я всё испортил. Всё испоганил. Во всём виноват только я. Была такая весёлая и мультяшно добрая страна, где нам жилось хорошо. И вот в один миг она исчезла. По моей беспечности. Как я мог!
Однажды Ира купила мне спортивный костюм «Адидас». Я обмолвился, что собираюсь заняться бегом по утрам. Она заботливо отнеслась к моему стремлению и, ничего не говоря, поехала и купила спортивный костюм. Помню, что тогда я не отнёсся к этому так проникновенно, как сейчас, вспоминая. Мы всё время хотим красивых жестов в подтверждение любви к нам. Не замечаем мелочей, которые так важны. Потом, по истечении времени, когда появляется возможность всё проанализировать, вдруг делаем для себя открытие, что всё было. Всё было, как в тех самых фильмах. Мелодрамах. Все эти, казалось бы, незначительные радости. Мы не можем видеть себя со стороны. А значит, не можем порадоваться за себя. Начинаем искать причины для разочарования. И они находятся. Убеждаем себя в том, что всё прошло. Что пора всё менять. Чаще всего, намаявшись, возвращаемся к тому, что было. Костюм был не на меня. Дурацкий «Адидас» оказался мне велик. Она взяла не мой размер. Конечно, проблемы особой нет, можно поехать в магазин и поменять. Все бирки на местах, и чек есть. Но я всё равно обломался. Она растолкала меня ранним утром.
— Пора вставать. Лежебока, сколько можно валяться в кровати? У меня для тебя что-то есть. Никогда не отгадаешь. Сюрпрайз!
Я поздно лёг. Вернулся под утро. Вчера пришлось много работать. Была корпоративная вечеринка. Всякие серьёзные клиенты в костюмах, с хрустальными бокалами и канапе на зубочистках. Постоянные заказчики. С ними необходимо поддерживать отношения. Нужно было обязательно присутствовать. Да и не скажу, что мне этого не хотелось. Весело. Тем более там была Лена. Мы с ней работаем вместе, но в разные смены. Видимся несколько раз на неделе. Пересекаемся на планёрках. В курилке. На проходной. Между нами ничего не было, и в то же время было. Обычно, когда говорят, что ничего не было, то подразумевают интимные отношения. Но ведь секс – это ещё не всё. Она нравилась мне. А я ей. Мы разговаривали. Бывало, ходили в кафе напротив нашего офиса. Но это было полуслужебное общение. В то же время каждый понимал, что в любой момент всё может кардинально измениться. Что-то останавливало и не давало перейти границу. Ей нравились мои песни. С ней было легко. Одно её присутствие поднимало мне настроение. Хотелось балагурить. Быть душой компании. Беззаботным пареньком, приносящим удачу и поднимающим настроение. Она откровенно смеялась над моими шутками. Лёгкие, случайные прикосновения имели особый смысл. Она была в разводе. И чего я, спрашивается, медлил? Надо было к ней заехать перед отъездом в Москву. Крепко обнять и сказать: бросай всё, поехали вместе. Будешь на бэк-вокале со мной работать – и впиться в её губы страстным поцелуем. Она собрала бы чемодан, и мы, держась за руки, убежали бы на вокзал. Назло всем завистникам.
Я стоял перед зеркалом в костюме, который понуро висел на мне. Вид был далеко не спортивный. Размер – на метателя молота. Меня разбудили ради этого? Куда она только смотрела? Или это продуманный ход – закралась нехорошая мысль. Кто её знает, может, она специально решила в очередной раз выставить меня беспомощным. В этом костюме я именно так и выглядел. А не слишком ли я подозрителен? Нет, не слишком. Я выглядел, как клиент армии спасения.
— Ой, Вова, он тебе велик. Надо же. Как я могла забыть, ты же у меня небольшой.
Нет, вы подумайте! Как я могла забыть – ты же небольшой. Вы понимаете, каково это слышать мужчине небольшого роста? Тем более спросонья. Мне снился шикарный героический сон. Я был типом, похожим на пирата. У меня были дукаты и уважение. А тут такое…
— Давай снимем его, и я поеду, поменяю. Надеюсь, там остались маленькие размеры. Их обычно так быстро разбирают. Как будто ураганом сметает с прилавков.
Вывод. Какой напрашивается вывод? Кругом маленькие мужички. И ей такой же достался. Крупных нет. Разобрали. Я, конечно, не совсем уж маленький. Выше кухонного стола, в любом случае, и в ванной не пользуюсь табуреткой, чтобы почистить зубы. Всё равно неприятно. Снять костюм особого труда не составило. На курткеможно было не расстёгивать молнию, а штаны я придерживал рукой. Велики. Я просто отпустил штаны, и они тут же упали, тоскливо сложившись гармошкой в ногах, а куртку мне через голову сняла Ира. Одним лёгким движением. Я молча вернулся и лёг в кровать в подавленном состоянии. Пытался уснуть. Вернуться в тот же сон про пиратов. Перед тем, как меня разбудила Ира, там, во сне, на борту моей бригантины появилась женщина в лёгких прозрачных одеяниях, с шикарной фигурой. Она направлялась ко мне, протягивая руки, как бы предлагая себя в дар. Я уже готов был слиться с ней в тесных объятиях, но меня этого лишили. Как я ни напрягался, ничего не получалось. Мелькали неясные тени. Иногда появлялись высокие люди в сияющих одеждах и кричали мне: ю литл… ю литл… ю литл… Моего размера в магазине не оказалось.

P.S. Если бы такой костюм купила мне Лена, было бы весело. Точно говорю! Значит, проблема не в костюме и не во мне. В Ире и в её коварных замыслах. Так что я не виноват.

В машине Макса бардак. Мятая бумага, пустые пивные банки, газеты, ветошь – похоже, его это нисколько не смущало. Я подобрал с пола растрёпанный путеводитель и кинул его на заднее сиденье.
— Мусора ты накопил, хоть на свалку выгружаться езжай.
— Творческий хаос, Вова.
— Приличную девушку не посадишь в такую машину.
— В том-то и парадокс, Владимир, что посадишь, и не одну! Им, наоборот, нравится прибираться в моей машине. Проявляют заботу обо мне.
— Брось ты. Первый раз слышу, чтобы кого-то радовала уборка в машине, да ещё в такой. Ты уж не обижайся, но одно дело прибираться в «Роллс-ройсе», и другое – по «Оке» с пылесосом шариться.
— А вот не скажи! Есть у меня знакомая, у неё папа чиновник высокого ранга. Девушка, с детства привыкшая к родительской опеке по высшему разряду. Всё по первому требованию. Не так, как у меня. Вершина детского счас­тья – штопаные шорты старшего брата и сдутый футбольный мяч. Избалованная до бесконечности. Зовут Адель. Так вот, хочу тебе сказать, что она мою «Оку» отмывала с песнями. Не поверишь, а так и было.
— Ей, что, делать больше нечего? Нечем заняться?
— Наоборот, учится на журналиста. Пишет стихи и прозу. Регулярно печатается в университетской газете. Также выступает в радиопередачах.
— Странная вещь получается.
— А ей именно такого драйва и не хватает в жизни. Всё чистенько, аккуратненько, пылинки не найти. Дома прислуга. Принесут, подадут. А тут я – мачо! Веб-мастер. Слегка неряшливый. Но прошу не путать с гигиенически забросившим себя неудачником! Всё имеет меру. Я читал в одном журнале, что есть стиль такой. Выглядеть слегка нищевато.
— Что за стиль – в рванье ходить?
— Так, подожди. Не надо утрировать. Я, по-твоему, хожу в рванье?
— Пока вроде нет. А ты уже начал придерживаться этого стиля? — я внимательно посмотрел наМакса.
— Не надо переворачивать всё с ног на голову. Я только начал говорить о существовании такого стиля, а ты перебил и, не дослушав, сделал поспешный вывод. Пойми, выглядеть потрёпанно – это круто. Но это совсем не означает, что не надо мыться и пользоваться парфюмом. По статистике того журнала, я не помню названия, женщины и девушки Европы и Азии охотнее клюют на отвязных парней. Понимаешь? Небритый, опухший, поистаскавшийся вид теперь в цене у прекрасного пола.
— Если бы у тебя, кроме «Оки», была ещё пара иномарок, то я бы понял. А так получается, что это не стиль, а рамки твоих возможностей. Человек с деньгами может позволить себе одеваться как угодно. Хоть в рубище. А ты можешь себе позволить только то, что можешь себе поз­волить, прости за тавтологию.
— Вова. Какая разница? Если женщины мира хотят, чтобы мы выглядели поношенно, значит, мы должны идти им навстречу. Мы делаем многие вещи ради успеха у них. Кто-то пишет книги, стихи, кто-то зарабатывает деньги. Всё это ради женщин, поверь мне. Всё, что делают мужчины, всё ради баб! Я не пишу стихов, книг и денег у меня нет. Но разве я не могу позволить себе выглядеть неряшливо? Вот и вся философия. И что бы мы тут ни говорили, Адель мыла мою машину и была рада! Заднее сиденье, между прочим, было обоссано котом Хардом! Знаешь, какая вонища стояла!
— Зачем ты кота в машине возил?
— Вёз в ветеринарную клинику на укол. Исчесался весь. Сначала на нервной почве, с непривычки стал орать – он же до этого случая в машине ни разу не ездил, а потом нассал. Потому что ему было невыносимо тяжело. Что тут говорить, Вова. Люди, высшая ступень развития, и то срутся, а уж животное – подавно.
— Надо было позаботиться об этом, постелить что-нибудь. Да и есть специальные пластмассовые домики для перевозок домашних животных.
— Я постелил газеты. Самые свежие. С цветной полиграфией. Специально набрал у консьержки. Расстелил в два слоя. Всё прилично. Только Хард разгрёб всё, а потом на обшивку надул. Он же умный кот! Ты что, забыл, кто его хозяин? Великий веб-мастер! Мы всё делаем продуманно. А домик специальный некогда покупать было. Пришлось действовать оперативно.
— Понятно. Ты хочешь сказать, что Адель тёрла ссаные сиденья, распевая песни?
— Так и было. Я ей рассказал, как Харду пришлось нелегко, она из сострадания охотно обработала сидушку. Адель состоит в молодёжной организации с социальным уклоном. Они придумывают всякие проекты по поддержке незащищённых слоев населения. Поэтому отнеслась с полной отдачей.
— Ладно, с Адель мне всё ясно, а сайт собаководу ты делаешь ради чего, можно поинтересоваться?
— Скажу откровенно. Никакого творчества. Исключительно ради денег. Мне надо резину новую купить. Я собак не люблю. В детстве меня укусила сучка соседская. С тех пор я им не доверяю. И пахнут они неприятно. Не переношу, когда псиной несёт. Аллергическая реакция возникает. На лице пятна, и чихаю.
— Купишь покрышки и отдашь женщинам мира?
— С чего это ты взял?
— Ты сам сказал, что всё делается ради женского внимания. Всё для баб.
— Слушай, Вова, не забывай, что я учился на философском. Если я сейчас начну разглагольствовать на эту тему, ты сам запутаешься!

У входа в клуб топтались два охранника. Короткие стрижки, чёрные костюмы, в руках – рации с трепыхающимися антеннами. От охранников магазинов эконом-класса они отличались спортивным телосложением и лицами каменных идолов острова Пасхи. Казалось, они только и ждут повода для демонстрации своих боевых навыков. Было ясно, что их призвание в этой жизни – бить людей. Бить умело и с минимальными энергозатратами. Периодически рация шипела, раздавался хрипловатый голос, интересующийся обстановкой. Не хватало патрульного вертолёта с лучом прожектора и снайперов на крышах.
— Как у них тут всё серьёзно. Это ночной клуб или военизированный объект? Может, ты что-то перепутал, и мы приехали на склад боеприпасов? Тут нет вышек с часовыми поблизости? Может, заминировано всё?
— Да ну, показуха, что тут охранять – понятия не имею, — Макс криво усмехнулся. — Местечко так себе. Сейчас, куда ни пойди, везде стоят такие парни. Тут, конечно, случаются выступления звёзд, особенно по выходным, но в особой охране это место не нуждается. Да и корчат они из себя крутых больше. Какие-нибудь борцы-неудачники. Надоело получать медные кувшины и вымпелы в качестве призов, вот и пришли подзаработать.
— А ты проверить не хочешь?
— Что проверить?
— Их боевые качества. Подойди и скажи, чтобы помыли салон твоей машины, а если откажут, то врежь за неповиновение. Начни вон с того, рыжего, у которого татуировка на шее. Твоя боевая задача – обезвредить охрану. Без лишнего шума и суеты.
— Тебе, Вова, надо писать фантастические романы, как Айзек Азимов. Фантазия бурная. Я имею право критиковать этих парней, как хочу, но, естественно, на расстоянии. Я занимаюсь дизайном, а не практикой школы Кадочникова. Сейчас позвоню Паше, и он проведёт нас мимо этих монстров.
К охранникам шатающейся походкой подошёл молодой человек. Я не слышал, что он им сказал, но охранники в одно мгновение, как по команде, закрутили ему руки за спину, раздался жалобный стон, и он оказался в кустах. Хрустнули ломающиеся ветки. На какое-то время наступила тишина. Потом кусты стали шевелиться. Рукав его куртки порвался по шву, лицо было вымазано чернозёмом. Он прошёл мимо нас с Максом, оставив за собой запах перегара вперемешку с «Хьюго Боссом».
— Звери, — пробормотал Макс, глядя ему вслед. — Спрашивается, зачем крутить руки этому доходяге? Его слегка толкни – он упадёт. Тоже мне, элитное подразделение. А Пашка недоступен. Абонент вне зоны досягаемости. У них в этом бункере не везде связь есть. Там же подвал. Толстые стены. Раньше там были секретные архивы. Документы хранились всякие. Теперь – увеселительное заведение. Ладно, пойдём, спросим у ангелов Чарли, как нам вызвать Пашку.
— Ты уверен, что они не накинутся на нас?
— Не уверен. Но разве у нас есть выбор? Или ты хочешь спрятаться в кустах и кидаться в них камушками?
Мы подошли к входу. Охранники делали вид, что не замечают нас. Тихо переговаривались между собой, посмеиваясь и дёргая головами, как это делают профессиональные боксёры перед началом поединка.
— Ребята, извините, вы не подскажете, как нам арт-директора Павла вызвать? — спросил Макс. —  Мобильник у него вне зоны. А мы договаривались встретиться.
Рыжий посмотрел в сторону. Будто присматривая мес­то в кустах. Потом перевёл надменный взгляд на нас.
— Плохо договаривались, значит.
— Его можно пригласить?
— Охрана не обязана бегать и вызывать кому попало сотрудников. Мы на работе. Нам за порядком надо следить, а не на побегушках быть.
— Вы точно договаривались или на ходу сочиняете? — спросил второй охранник.
— Зачем нам врать?
— Затем, что немало тут всяких ходит. Каждый норовит пройти бесплатно. Если мы будем всем верить на слово, то халявщиков полный зал будет.
— Он лично нас приглашал. Спросите у него. Мы можем подождать, пока вы узнаете.
— Неужели? А что вам ещё остаётся? Значит так, — рыжий подошёл к нам ближе, — видели клиента в кус­тах?
— Видели, — ответил Макс.
— Если наврали, окажетесь там же.
— Странные у вас методы. Так вы всех распугаете. Выручки не будет.
— Не умничай, — рыжий включил рацию и попросил кого-то, чтобы позвали Пашу.
Паша вышел минут через пять. Всё это время охранники находились в состоянии полной боевой готовности.
— Привет, ребята! Извините, я с музыкантами занят был. Организационные вопросы решал.
— Паша, ну у вас тут и порядочки, — пожаловался Макс. — Легче в Пентагон проникнуть.
— Есть немного. У нас на днях была заварушка. Вот охрана и свирепствует. Так что не обращайте внимания. Обычно у нас тёплая атмосфера. Пойдёмте в зал. Там скоро начнётся программа.

Мы спустились по крутой лестнице, прошли длинным, виляющим, как хвост змеи, коридором и оказались в небольшом зале. Клуб больше смахивал на пивную. Деревянные столы и скамейки. Липкий пол. Слабое освещение. Накурено. В конце зала, у стены из красного кирпича, была низкая сцена, на которой возились музыканты. Сидели на корточках, подключая шнуры. Струйка дыма от паяльника тянулась вверх к вентиляционной решётке. Барабанщик тихо постукивал в бочку, лихо вертя палочками. Обычный трюк ударника. Несколько девушек жались возле сцены, с нескрываемым интересом наблюдая за действиями музыкантов. Гитарист болтался по сцене с гитарой наперевес, подмигивая и улыбаясь девицам. Они смеялись и шушукались. Ему не терпелось ударить по струнам, чтобы окончательно их очаровать. Мне вспомнились слова Макса о том, что всё делается ради баб. Наверное, гитарист уже определился, которая поедет сегодня с ним. Затаив дыхание, она будет смотреть на него с нескрываемым почитанием, в награду он позволит ей лечь рядом с ним. Потом она испытает разочарование. Окажется, что он не такой, каким она себе его представляла. Неделю будет плакать. А потом найдёт себе другого кумира и добавит новую запись в дневнике. Пририсует сердце, ангелочков. Накрасит алой помадой губы и поставит в правом нижнем углу печать.
— Давайте я вас посажу за столик, а сам пойду, решу кое-какие рабочие вопросы. Скрипачка ещё не приехала. Ждём. Они, конечно, могут и без неё слабать, но я не люблю такие изменения по ходу. Будет выступать несколько команд. Я, как освобожусь, подойду. Посидим, поговорим. Паша подвёл нас к столику возле сцены. Мы поблагодарили его и сели на деревянную скамейку. Он поднялся на сцену и, выразительно жестикулируя, стал что-то выяснять с музыкантами. Потом на сцену поднялась девушка. Видимо, администратор группы. Она была одета во всё чёрное. Иногда до нас доносились реплики с матами. Паша негодовал. Я хотел облокотиться, но вовремя этого не сделал. Стол оказался залитым чем-то дурно пахнущим. Белая пепельница с красной надписью «Marlboro» до отказа забита окурками «Союз-Аполлон». В центре стола возвышалась стопка вымазанных кетчупом бумажных тарелок с кусками недоеденного хлеба.
— Макс, надо бы прибраться, а то у нас помойка на столе.
Макс кивнул и стал озираться по сторонам, выискивая официантов. Их нигде не было видно.
— Купите цветы девушкам, — к нашему столику подошла пожилая женщина с плетёной корзинкой, в которой аккуратно были уложены букетики с цветами. Она улыбалась искусственной улыбкой. Так, глядя в пустоту, улыбаются куклы с полок в «Детском мире».
— Каким девушкам? — спросил Макс и посмотрел по сторонам.
— А вот тем, — женщина показала на девушек возле сцены.
— Это не наши девушки, с чего им цветы покупать? — Макс, усмехнувшись, посмотрел на меня.
— Эх, ну мужчины пошли, — женщина тяжело вздохнула. — Девушки для того и есть, чтобы им цветы дарили. Прекрасный пол.
— Плохо вы знаете современных девушек, — сказал я. — Они нас с этими цветами пошлют куда подальше. Прекрасный пол и безобразный стул.
— Вот именно, им не цветы нужны, а по таблетке экстази, как минимум. Вы лучше нам стол протрите, — предложил Макс.
— Я официанткой тут не работаю. Не моё ведомство.
— Ну да, вы гербарием торгуете, как я заметил. Тогда подскажите, где их можно найти, куда они все спрятались? У них, что, тихий час?
— Чай пьют. Бесполезно даже намекать на работу. Вы купите цветы или нет? Могут прийти и другие девушки.
— Сервис на высшем уровне, ничего не скажешь. Цветы мы купим, если будет в том необходимость. Сейчас такой надобности нет. Вы хотите, чтобы мы, как придурки, сидели с букетами в полупустом зале, ожидая каких-то мифических девушек? — Макс внимательно посмотрел на продавщицу цветов.
— Потом я уйду на другой объект. Будет поздно, так что покупайте сейчас, скидочки при мелком опте, — мягко настаивала женщина. — Совсем недорого, вы только посмотрите, какая прелесть, — она стала вертеть перед лицом Макса декоративным букетиком.
Макс ткнулся носом в цветы и втянул в себя воздух:
— А почему они пахнут у вас тряпками, надушенными «Красной Москвой»?
— Потому что они из материи сделаны. Зато не вянут. Не теряют товарного вида.
— Значит, вы их сделали из обносков, надушили, а теперь продаёте? Говорю вам сразу, чтобы вы зря не тратили время. Эти цветы я в любом случае не куплю. Пусть хоть всё тут девушки заполонят. Как можно дарить цветы из кальсон и рейтуз?
— Хамите, молодой человек! Они сделаны из лоскутков добротной ткани, а не из обносков.
— Оставьте нас в покое со своим тряпьём. Мы пришли отдохнуть, послушать музыку, а не с вами дискутировать на тему народного творчества. Тоже мне, Марья-искусница.
Женщина потемнела лицом, развернулась и ушла.
Девушка-администратор спустилась со сцены, прошла в зал. Она села за соседний столик и стала звонить с мобильного. Но дозвониться из этого подвала было невозможно. Она водила телефоном на вытянутой руке, надеясь поймать сеть. После нескольких попыток нервно захлопнула раскладушку.
— Вы так телефон себе сломаете, — сказал я, ожидая того, что она швырнёт в меня этим самым телефоном.
— Скорее я голову себе сломаю с этими лабухами. Последний раз связалась с ними. Идиоты полные. Звёзды спального района.
— Подвели?
— Не то слово. Если бы один раз. Постоянно. Ладно бы команда была доходная. А то нянчишься с ними, а в ответ ещё и упрёки.
— А в каком стиле они играют? — поинтересовался Макс.
— Я это называю хрень-рок! — усмехнулась девушка.
Она мне понравилась. На мой взгляд, ей шла нервозность. Мне нравилось всё. Её манера мелодично говорить. Жесты. Едва заметный макияж. Не скажу, что это любовь с первого взгляда. Но одно я понял сразу. С ней я мог бы говорить часами о чём угодно. Пусть и перемалывать одно и то же. В таких случаях тема разговора не важна. Когда не нужно производить впечатление. Когда цепляешься за любую возможность, чтобы находиться рядом. Если бы она попросила меня разгрузить самосвал с навозом голыми руками, я бы сделал это, не раздумывая. Такая она была привлекательная.
— Хрень-рок – звучит интригующе, — засмеялся Макс.
— Садитесь к нам, — предложил я. — Правда, у нас тут свинарник и нечем вас угостить. Ждём, когда официанты попьют чай и займутся своими прямыми обязанностями.
— Я знаю, как они тут работают, не первый раз провожу концерты, — девушка пересела за наш столик.
Когда я увидел её ближе, сердце стало молотить в грудную клетку, как заяц колотит лапами по пню. Захотелось отправиться с ней в поход на лыжах. Нет, на байдарках. Я всегда боялся водных видов спорта. Но с ней – другое дело. Кинулся бы в пучину. Мы неслись бы в неизвестность, увлекаемые бурным потоком реки, в оранжевых спасательных жилетах. Мне хотелось взять её за руку, вывести из этого подвала и улететь на маленьком самолёте в какую-нибудь тёплую страну. Мы бы лежали в тени пальм, смотрели на набегающие волны и пили кокосовый сок. Я бы намазал её кремом для загара, а она шептала бы мне на ухо милые непристойности.
— Ждём скрипачку. Мы её постоянно ждём. Она всегда опаздывает, — жаловалась девушка. — Кстати, меня зовут Аня.
Я испытал некое неудобство из-за своей несообразительности. Болван. Не спросил сразу её имя.
— Это Макс, я – Владимир.
— Очень приятно, — сказала Аня и грустно посмотрела на сцену.
— Взаимно. Очень приятно, — повторил я.

Люди всегда говорят эту заученную чуть ли не с детства фразу при знакомстве. Много есть в запасе таких дежурных заготовок. Ничего не значащих фраз, адресованных всем и никому одновременно. Как вывеска «Добро пожаловать», как шаблон в мобильном «Please, callme».

— А что нужно сказать дяде и тёте?
— Спасибо.
— Правильно, хороший мальчик, всегда надо говорить спасибо. Молодец.

Ребёнок убегает, прижимая к груди уродскую китайскую игрушку в яркой шелестящей упаковке.
Всё это к тому, что, пожалуй, первый раз за всю свою сознательную жизнь я сказал «очень приятно» осмысленно. Мне действительно было приятно. Анечка… лепесточек… красотулик…

— Отсутствие скрипачки в корне изменит звучание коллектива? — спросил Макс.
— Можно сказать и так. Она ещё на подпевках у них. Но дело в том, что нельзя так себя вести. Если мы договариваемся о выступлении в одном составе, а играем в другом, то это не идёт на пользу ни коллективу, ни мне. Я из-за них свой авторитет подрываю. Приходится оправдываться, как маленькой девочке. А мне это нужно? Скрипачка пиликает в нескольких группах, поэтому постоянно опаздывает. Мало того что динамит, так хоть раз бы извинилась. Зато деньги за концерт Ванесса Мэй первой бежит получать, и всегда ей мало. За такие вещи надо штрафовать, как это делают другие. А я всё их жалею. Верю пустым обещаниям.
Я слушал внимательно каждое слово Ани. Как орнитолог слушает чирикание редкого экземпляра, затаившись в чаще. Она была замечательна в своём гневе. Я не знал, как всё сложится дальше, но благодарил судьбу за то, что я встретил Аню. Мы разговариваем. Потом я попрошу у неё телефон. Мы обязательно с ней созвонимся, и я скажу ей что-нибудь приятное своим хриплым голосом. Я буду умело шутить. Засвечу свой интеллект. Она не сможет устоять. Мы будем вместе. Мне не хотелось сейчас говорить ей о том, что я имею какое-то отношение к музыке. Пусть это станет известно потом. Не надо мешать работу с личным.
— Значит, говоришь, что моя мама кальсонами торгует? — как будто из пола у нашего столика вырос рыжий охранник. Из-за его спины выглядывала женщина с плетёным лукошком. По её лицу блуждала победоносная ухмылка.
— Да, Яшенька, это он.
Охранник смотрел на Макса немигающим взглядом дракона острова Комодо. Я не удивлюсь, если у него раздуются жабры и он покажет раздвоенный язык. В воздухе повисло напряжение.
«Если он нагрубит Ане, я его ударю!» — пронеслась шальная мысль.
Я не позволю кому бы то ни было хамить такой девушке. Он, конечно, сразу попытается вызвать подмогу, и, если ему это удастся, нас будут бить. Я покосился на электрошок охранника. Тут же представил, как Аня входит в мою палату. По телевизору в новостях показывают репортаж о том, как молодой человек вступил в неравный бой с охранниками ночного клуба, защищая девушку. В результате попал в больницу, предварительно искалечив подразделение секьюрити.
Аня принесла мне апельсины в авоське и книжку «Старик и море», хотя нет, лучше «Fuzz», последний номер с моей фоткой на обложке. Скрестив руки на атлетической груди, я смотрю исподлобья. «Он ворвался в музыкальный мир, чтобы установить в нём новые правила!»
Она села возле кровати, поправила подушку и спросила: «Тебе вынести утку?»
Взяла мою руку и прижала её к своей бархатной щеке. Я закрыл глаза. Ну, а потом она призналась мне, что пока я тут лежал, у неё появился молодой человек. У них всё серьёзно. Знаете, как это бывает? Живёшь себе спокойно, и вдруг бац – будто молния поражает тебя прямо в сердце. Это может произойти где угодно: в общественном транспорте, в магазине, на чьём-то дне рождения. В данном случае всё произошло в аптеке. Она присматривала мне импортное судно. Аптекарь оказался милым человеком. Всё популярно объяснил. Дал исчерпывающую консультацию. Она смотрела на него, не отводя глаз. Она поняла, что он – тот, кого она искала. Её обдало жаром прозрения. Ещё раз подтверждается теория, что всё не случайно. Нет в жизни хаоса. Если бы мы не встретились в клубе, не было бы драки. Не было бы драки – я не попал бы в больницу. Нужда в судне автоматически отпадает. А так благодаря моему судну они нашли друг друга. Она, собственно, пришла сообщить мне, что между нами всё кончено. Обязательно скажет, что я приличный человек, на которого можно положиться. Она рада, что я встретился на её пути. Я помог ей найти себя. Но жизнь – штука сложная, постоянно проверяет нас на прочность. Ей пора уходить, она с аптекарем идёт смотреть новую комедию, а мне нужно держаться! – ещё один широко употребляемый шаблон на случай, когда вам нечего сказать в своё оправдание.
Всё это я успел просмотреть на мониторе своего сознания в течение нескольких секунд. Рыжий ещё не успел получить от Макса ответ на свой вопрос.
— Ты что, не слышишь, я к тебе обращаюсь, — охранник пнул скамейку, на которой мы сидели. Нас качнуло, как рыбаков от боковой волны.
— Я такого не говорил! Не надо ля-ля, — Макс держался уверенно. Как будто у него под столом скотчем прицеплен «Magnum». Ещё одно слово этого рыжего дурика, и Макс сорвет пистолет, приставит его ко лбу охранника и, брызгая слюной, заорёт: «А ну, жри цветы своей мамаши!»
— А что ты говорил?
— Что нам ничего не нужно. Но эта женщина продолжала настаивать на том, чтобы мы купили её цветы. У вас что, в заведении насильно продают лютики?
— А вот и неправда, — женщина высунулась из-за Яши. — Ты сказал, что мои цветы – из кальсон, рейтуз и прочего хлама. И чтобы я убиралась отсюда вон со своими погаными букетами, пока ты меня не вышвырнул сам. И показал мне кулак!
— Перестаньте фантазировать, — глаза Макса округ­лились.
— Такого не было и быть не могло, — возмутился я. — Зачем преувеличивать?
Яша нежно положил маме руку на плечо и тихо сказал:
— Мама, иди отдохни, я сейчас тут быстренько разберусь. Зачем тебе смотреть на всё это? — наверное, издалека они смотрелись мелодраматично. Она радостно кивнула, встала на носочки, поцеловала его в щёку и засеменила к выходу, напевая что-то бодренькое.
Яша повернулся к нам. Я переместился на край скамейки, чтобы мне не мешал стол, если мне придётся атаковать его. Я понял, что  выгоднее всего ударить по печени. Яша стоял ко мне правым боком, его внимание было сосредоточено на Максе. Я могу нанести сокрушительный удар по Яшиной печени. Потом надо забрать у него рацию и сматываться.
Аня… Главное, чтобы охранники её не тронули. Она такая хрупкая.

Мы с Аней выбегаем из клуба, на ходу вырубаемвторого охранника, красиво, как в кино. Нас ждёт машина. Водитель – свой человек. Мы плюхаемся на заднее сиденье и гоним по ночной Москве, смеясь и обнимаясь. По пути заезжаем в аптеку и покупаем презервативы. Так, всё. Это не имеет никакого отношения к делу.

— Яша, послушай-ка, что я тебе скажу, — в голосе Ани появилась металлическая упругость. Таким голосом не рассказывают сказки на ночь и не признаются в симпатии. — Эти люди со мной. Если ты их обидишь, то ты обидишь меня. А ты знаешь, что бывает с теми, кто меня обижает.
Яша застыл, как чучело бегемота, набитое опилками.
— Ты меня понял?
Яша, виновато потупив взор, кивнул.
— Тогда давай закончим все эти разговоры, и каждый займётся своим делом. Ты будешь охранять дверь, а я – общаться с друзьями.
Яша развернулся и быстрым шагом покинул зал. Мы с Максом переглянулись. События развивались весьма непредсказуемо.
— Ты с ним знакома? — спросил Макс.
— Я тут всех знаю, — тихо ответила Аня.
— И, похоже, не просто знаешь, а можешь управлять персоналом, — подметил я.

На сцене появилась скрипачка. Она была небольшого роста, в синем платье и высоких ботинках на толстой зубчатой подошве. Музыканты сбились в кучку вокруг неё. Курили и похохатывали. Похоже, их самих не особо волновало то, что она опоздала. Аня вздохнула с облегчением, увидев, как та настраивает скрипку, прижав её подбородком к плечу. В зале постепенно прибавлялся народ. Незаметно стало шумно и дымно. Для фона ди-джей включил медитативную музыку. Эзотерические звуки выплывали из колонок, перемешивались с людским гулом. На сцене проходили последние приготовления:
— Сосисочная, сосисочная… Семь, семь… Добавьте высоких, слишком глухо в мониторе, — гитарист постучал пальцем по микрофону.
По залу быстрым шагом, стуча каблуками лакированных ботинок, передвигался странный человек. Сначала создалось впечатление, что он занят каким-то важным делом, исходкоторого зависит от его поспешности. Но потом, приглядевшись, я понял, что он просто шарахается по клубу. Подойдёт к сцене. Встанет. Постоит с царственным видом, скрестив руки на груди, поблёс­кивая бритой головой в свете софитов. Вдруг резко срывается с места, пересекает зал. Садится за столик. Опять встаёт. Тяжело вздыхает, замирает, опускает голову. Резко её вскидывает, кому-то что-то выкрикивает. Активно жестикулирует. Закуривает. Тут же тушит сигарету. Его странность заключалась не только в том, как он передвигался по залу, но и в том, как он был одет. Чёрные брюки не вызывали особого интереса, а вот короткая рыжая женская шубка и кожаная куртка, надетая поверх нее, бросалисьв глаза. И это ещё не всё: поверх куртки на плечи было накинуто нечто типа конской попоны с матерчатыми бубенцами по краю. Попона была такой длинной, что ему то и дело приходилось закидывать её на плечо, чтобы она не волочилась по полу. С ним здоровались все: официанты, музыканты, посетители. А мужчина в чёрном костюме – по всей видимости, представитель администрации – уважительно тряс его руку. Было ясно, что странный человек в этом заведении – личность известная.
Официантка протирала стол с таким энтузиазмом, что мне пришлось её остановить и сказать: спасибо, достаточно, принесите лучше меню. Она улыбнулась – криво, неискренне. Ради чаевых, которых я ей не дам. За Яшину грубость и за сервис.

Аня. Моя Аня…
Ничего, что я так вот сразу её называю своей? Думаю, что ничего. Я же не говорю ей об этом.
Она сидит рядом со мной и что-то записывает в свой органайзер. Толстый, с обложкой из коричневой кожи.
У неё много знакомых. Самых разных. Многие хотят с ней общаться. Делать подарки. Приглашать куда-нибудь.
И что она во мне такого нашла? Я тут же стал ругать себя за поспешность.
Она ещё и повода не дала. А я уже возомнил, что она интересуется мной.

Официантка практически швырнула меню на стол. Малинового цвета папку с желтоватыми листами бумаги внутри. Она достала из кармана не стиранного со дня открытия клуба фартука книжечку и приготовилась записывать заказ коротким огрызком карандаша. На мгновение мне показалось, что она пошатнулась.
— Макс, ты что будешь?
— Пиво и что-нибудь к нему. Что у вас есть?
— Арахис, рыба вяленая. «Жёлтый полосатик» и «Лакедра».
— Аня, вы что будете?
Аня оторвалась от своих записей. Посмотрела мне в глаза и томно сказала:
— Я люблю тебя, дурачок, понимаешь, люблю, а ты спрашиваешь, что я буду. Я буду тебя! — затем она резко мотнула головой, её волосы эротично всколыхнулись.
После принялась под столом тереть своей ногой мою, а я в ответ – своей её. Наши ноги переплелись, как щупальца осьминога. Понятное дело, что ничего такого она не говорила и не делала. Только попросила принести ей стакан любого сока и, опять склонившись над столом, принялась усердно что-то писать. Макс заказал вяленую рыбу и бокал немецкого пива. А я – бутылку «Боржоми». Официантка была явно недовольна нашим скромным заказом. Я понимаю, что она строила планы на чаевые, но нам-то что до этого? Одарила нас снисходительным взглядом и не спеша отправилась на кухню. Её мечты беспощадно обсчитать нас не сбылись. Начался концерт. Локоть скрипачки мелькал поршнем из рекламы моторного масла. Басист подпрыгивал, его голова болталась, как у балаганной тряпичной куклы. Гитарист, глядя поверх голов слушателей, играл вступление. Когда он запел, оказалось, что слова съедались. Разобрать можно было только отдельные фразы, которые он пропевал с особым усердием. Они, видимо, являлись ключевыми:
— Ложь!.. бла-бла-бла… Сердце!.. бла-бла-бла… Сволота!..
Судя по всему, речь в песнях шла о чём-то серьёзном. Я бы не сказал, что мне нравилось то, что они делали. Единственное, чему можно было порадоваться, так это тому, что мы прошли на халяву. Деньги за такое представление платить неразумно. Между песнями гитарист, делая многозначительные паузы, что-то невнятно бубнил в микрофон. Потом раздавался свист поклонников, собравшихся у сцены. Они размахивали руками, подпрыгивали и орали.

Аня пиласок, а я думал, что ей умного сказать. И ничего не мог придумать. В голову приходили только избитые пошловатые фразочки из итальянских комедий с участием Вилладжио. Я посматривал на неё и, когда ловил на себе её взгляд, тут же глупо улыбался. Так вот и проулыбаешься без толку, надо быть решительнее, говорил я себе и продолжал сидеть, бездействуя.
— Ну, как тебе? — Аня наклонилась ближе ко мне, чтобы не перекрикивать музыку.
— Плотно звучат, — соврал я, надеясь, что в темноте не будет заметно, как краска ударила мне в лицо. Я всегда краснею, когда говорю неправду. Жаль, что от этого нет таблеток.

А что вы хотите? Вы, как я посмотрю, такие честные. Разве я могу сказать, что всё отстой? Она организовала концерт своей группы, а я возьму и всё охаю. Так, что ли? Она обидится и перестанет со мной общаться. В таком случае даже самая слабая, призрачная надежда на секс испаряется. Я не хочу лишать себя этой иллюзии. Отдайте мне мои комиксы про Спайдермена и заберите своего Достоевского!

Творческие люди очень ранимы. Прежде чем их критиковать, надо всё хорошенько взвесить. Раньше я думал иначе. Думал, нет ничего полезнее, чем рубить правду-матку. Это воспитывает и побуждает к движению, к работе над собой. Не позволяет застояться. Пока не столкнулся с истеричным поэтом. Он дал мне свои стихи. Прочитать и высказать мнение. Я предупредил его, что буду предельно честен, чтобы он не ждал необоснованной похвалы. Он меня заверил, что критики не боится. Я не великий знаток поэзии, но после прочтения его стихов мне стало ясно, что они не стоят бумаги, на которой написаны. Поэт выслушал мою критику. Внимательно и молча. Ушел не попрощавшись. После приходила его девушка и стыдила меня за бессердечность. Я пытался ей объяснить, что он сам напросился, я его предупреждал. Она говорила, что он теперь лежит целыми днями на диване, материт меня и не пишет стихов. Его не узнать. Он невыносим. Я слушал её и думал, какая же у неё хорошая фигура. Особенно удались груди. И зачем этому поэту нужны его дрянные стихи, когда рядом такая бабец. Глядя на такие титьки, не поэтом, а скульптором стать захочется. Пришёл Паша, что-то сказал Ане на ухо, и они вместе ушли. Причём она забрала свой органайзер и холщовую сумку с цветными узорами южноамериканских индейцев. Настроение моё упало. Я сник. И мне захотелось дать Яше по печени. Макс пил пиво, сдирал с рыбы чешую и, чавкая, вертел головой по сторонам.
— Ну, как тебе команда? — спросил я его.
— Говно.
— Согласен.
Такой вот скупой мужской диалог на музыкальную тему. После выступления Аниной группы вышел молодой человек в аляпистом костюме и начал издавать непонятные звуки. Он подвывал, посвистывал. И наконец-то объявил выход следующего артиста. К сцене лениво потянулись поклонники. Медленнее ползёт только полуживая моль к свету, исходящему от настольной лампы. К моему удивлению, на подмостки, путаясь в попоне, вышел тот самый странный человек. Для начала он обнялся с гитаристом из Аниной группы. Они похлопали друг друга по спинам и манерно раскланялись. Потом опять обнялись, будто расставались как минимум лет на двадцать. После обмена любезностями он вцепился в микрофонную стойку и, активно жуя жвачку, стал что-то говорить.

— Бла-бла-бла… свиньи… бла-бла-бла… человечес­тво… бла-бла-бла… жизнь…

После непродолжительной вступительной речи странный человек дал отмашку ди-джею, сидящему в конце зала в небольшой каморке. Судя по позе, которую принял исполнитель после величественного жеста, должна была зазвучать гениальная фонограмма, под которую он собрался петь не менее гениальный текст. Но вышла заминка. В динамиках послышался треск. Потом появился фон. Странный человек уже пару раз успел эффектным движением древнегреческого жреца поправить свою попону, но музыка так и не звучала. Чтобы выдать заминку за творческий замысел, он начал читать стихотворение. После первого четверостишья неожиданно громыхнула фонограмма. Volume зашкаливал. Динамики готовы были вылететь из колонок в зал и травмировать поклонников клубных вечеринок своими магнитными сердечниками. Странный человек от неожиданности вздрогнул и показал в глубину зала кулак. Испуг омрачил его лицо и уже не покидал ни на секунду. Из колонок неслась индустриально-электронная тема. Подсвеченное снизу синим светом лицо странного человека, полутона, эффекты создали мрачную картину, его одинокая фигура выглядела зловеще. Он вскинул руки. За его спиной на белом экране появилось изображение летучих мышей, они, как будто ударяясь об объектив камеры, разлетались в стороны.

Аня ушла, и мне стало грустно. Так всегда получается. Стоит моему сердцу учащенно забиться. Обрести надежду. Очнуться от сна. Разочарование приходит незамедлительно. Я посмотрел на Макса. Он продолжал жевать свою рыбу. Мне захотелось выйти на сцену, взять микрофон и крикнуть:
— Аня, вернись! Мы не можем расстаться так просто. Ты же понимаешь, что между нами прошла искра! Контакт состоялся! Я помню твой взгляд, когда ты пила сок, сидя рядом со мной. Поехали отсюда, давай закажем пиццу-ассорти!

Как-то папа Иры, основательно выпив, ударился в нос­тальгические воспоминания и устроил мне исторический экскурс. Провел по тёмным коридорам своей молодости. Это была единственная наша с ним интимно-доверительная беседа. Поэтому я её не забываю. А он делает вид, что ничего такого не было. Но я помню, он мне рассказывал, как было тяжело работать на заводе. Он играл на трубе. Потому что это позволяло официально не являться на работу, когда случались выступления их оркестра. Жили они практически в землянках. Было сыро, холодно, и на всех не хватало женщин, их отсутствие отрицательно сказывалось на здоровье.
— Мы же тогда были не такие, как вы. Озабоченности не показывали. Держали марку. У вас всё просто. Подошёл, подмигнул, под уздцы – и вся любовь. А у нас, у рабочей молодёжи, так было не принято! Мы сдавали нормы ГТО. Читали газеты. Ходили на собрания. Интересовались, что делается за рубежом, какие они нам козни строят. Сознательными были!
И вот однажды в клубе стою на сцене, играю на трубе и вижу девушку во втором ряду, в зелёной кофточке. И так она мне понравилась, что пальцы онемели – надо играть, а я не могу. Повезло, что люди в зале были в основном далёкие от музыки, никто ничего не заметил. Включая Шарапко.
— Что ещё за Шарапко?
— Руководитель молодёжного отдела по культуре. Человек принципиальный до фанатизма. Начнёт читать мораль – слюни летят. Корчил из себя пролетарского предсказателя. А если выпивал больше двухсот граммов, томил беседами о железобетоне и фанерном кряже. Думаю, если бы он соображал что-нибудь в музыке, то строгого выговора за подрыв коллективного звучания мне было бы не избежать.
А у меня такое шикарное соло было. Хорошо, что наши сделали вид, будто так надо. Мы переглянулись с ребятами и прошли это место. Два месяца специально ходил на задний двор пищеблока и репетировал до одури. А как увидел зелёную кофточку, так всё забыл и пальцы отключились. И тогда, стоя на сцене, я дал себе слово советского токаря! Я сказал себе: подойдёшь к ней после концерта и познакомишься! Вот твой шанс! Любовь! Иначе пропадёшь в своей землянке без женщины! Мы тогда не знали таких слов, как секс. Обычно звучало как-то обличительно – связь с женщиной. Лишены были романтизма. Скрывали чувства. Но имелось в виду именно это. Пропал бы я там, Вовка, без секса. Как есть говорю, пропал. Собрания, ГТО, газеты – всё это дело нужное, а без женщины никуда. Всё теряет смысл. В том числе, борьба с капитализмом! Тем более мы его так и не победили. После концерта я подошёл и заговорил с ней. Оказалось, что и она меня заприметила и давно уже глаз положила. Видела, как я на турнике делал «склёпку» и как кросс бежал. Я в молодости спортивным был. Держал себя в форме. Усердно посещал студию акробатического этюда. Вот так я познакомился с мамой Иры. Зелёная кофточка. Я её иногда так называю. У неё сразу глаза загораются тем давнишним огоньком. Пошли мы с ней по дорожке социалистического счастья. От квартиры отдельной до гарнитура «Хельга». И «Жигули» купили, и дачу. Ковры вот на стенах – всё, как у людей. Только вот смотрю и вижу, как в прах обращаются былые ценнос­ти. Кому нужны теперь «Жигули», «Хельги» и «Рекорды»? Хлам! А мы так гордились нажитым имуществом. Всё было модным, а теперь, как говорит Ира, – мещанские пожитки.
Слова Макса, что всё ради баб, проходили красной нитью. Везде им находилось подтверждение. Мне было искренне жаль, что я не успел сказать Ане каких-то простых, но важных слов. Боялся, что не поймёт и поднимет на смех. Мужское самолюбие будет задето. Да и без разницы, мужское оно или женское – никто не хочет быть отвергнутым. Можно было записку написать. Хотя нет, это по-детски. Взрослый мужчина, а общается при помощи записочек. Больше подходит для пионерского лагеря.

После «Боржоми» и пива нам с Максом захотелось посетить туалет. Мы вошли в небольшое помещение, отделанное плиткой кремового цвета. Самый обычный туалет: три кабинки, два писсуара, умывальник и сушилка для рук. При закрытой двери музыка из зала был едва слышна. Макс отправился в кабинку, я примостился у писсуара.
— Паша говорил мне, что главную роль в организации концерта играет бар, — сказал Макс.
— В каком смысле бар? — я пытался разобраться с сушилкой. Она держалась на одном крепёжном болте. Её движок то начинал работать, обдавая руки еле тёплым воздухом, то вдруг безнадёжно глох.
— В самом прямом, Вова. Если народ в баре есть, значит, группа хорошая. Люди будут покупать выпивку. Тем самым приносить заведению выручку. Тут совершенно не важен уровень исполнения, — Макс подошёл к зеркалу над умывальником и стал пристально себя рассматривать. — Как-то незаметно у меня появились морщины между бровями. Виной тому постоянные стрессы. Следы глубоких раздумий.
— Над чем размышлял? — я решил досушить руки обычным способом, размахивая ими.
— В жизни всегда есть над чем поразмышлять. К примеру, почему мы, люди, друг друга так не любим. Нет, мы, конечно, хотим быть добрыми. Ищем контакта с инопланетянами. Только вот не пойму – зачем? Чтобы им всё испортить? Ведь не секрет, что за взъерошенными, евнухоидными учёными придут циничные вояки, которые тут же постараются всё взять в свои руки. О каких мирных контактах может идти речь, когда за дело берутся военнослужащие? У них всё заканчивается введением войск!
— Ну, в случае с инопланетянами войска вводить будет некуда. Их много кто видел, но никто не знает, где они живут. Ближайшее место – Луна, но там никого из посторонних не замечали!
— А неосвещённая сторона, простите? — раздался голос из кабинки. Мы не подозревали, что в туалете есть кто-то ещё. — На неосвещённой стороне Луны вполне могут располагаться базы инопланетян, — последние слова были еле слышны из-за спускаемой воды. — Что у них за слив! Шуму много, струя вроде мощная, а говно толком не смыть! — дверь кабинки распахнулась, появился молодой человек в круглых очках. — Хочу заметить, что в 1996 году американским зондом были сделаны занимательные снимки на обратной стороне Луны! Чего там только нет!
— Что на тех снимках видно? — спросил я.
— Есть версия, что на снимках проявляются следы жизнедеятельности. Фрагменты различных сооружений и прочие интересные вещи, которые позволяют предположить, что на Луне кем-то велись строительные работы. И вполне возможно, что продолжают идти, только уже внутри Луны.
— Что значит внутри?
— То и значит, что внутри. Видимо, они заметили активность, проявленную нашими исследователями, и решили уйти внутрь Луны. Согласитесь, что на тёмной стороне Луны не так-то просто обнаружить вход в шахту. Тем более если прибегнуть к маскировочным мероприятиям.
— Так надо лететь и разбираться, что тут гадать? Посмотреть на месте и всё зафиксировать. Привезти всякой осветительной аппаратуры. Фонари, аккумуляторы. Разрыть шахту. Может, действительно всё это правда, и там кто-то есть. Луна. Она такая загадочная, — мечтательно пробормотал Макс.
— Не так всё просто, — молодой человек вынул из внутреннего кармана джинсовой куртки пластиковую баночку с таблетками. Вытряхнул несколько на ладонь. — Угощайтесь – витамины.
— А что за витамины? — Макс взял одну таблетку.
— Отличная вещь, презентация! Производит коррекцию утраченных мироощущений. Человек в процессе мнимой эволюции потерял много заложенных природой функций. Японцы с каждым годом выпускают всё новые и новые версии игровых приставок, с расширенными возможностями, а человек свои, наоборот, сводит к минимуму. Эти таблеточки помогают раскрыть потаённые дверцы сознания. По две штучки будет достаточно! — молодой человек закинул в рот таблетки, разгрыз их, как арахисовые орешки, и запил водой из-под крана. — Для более быстрого эффекта. Берите, не пожалеете. Помогают отвлечься при депрессивных состояниях.
— Раз презентация, то почему бы и нет, — улыбнулся Макс, взял ещё несколько таблеток и убрал в задний карман брюк.
— Друзья, меня зовут Джеймс, — представился он. — Я тут частенько бываю, так что, если будут вопросы по расширению сознания, обращайтесь. Я, кстати, веду курс по данной теме. Там, конечно, всё без стимуляторов. Таблы только для посвящённых. Вам я доверяю. Интуиция. А курсы провожу для людей, пока ещё не подготовленных. С ними очень тяжело работать.
Входная дверь распахнулась. В туалет вошла женщина в синем халате, с ведром и шваброй, торчащей из него. Она с грохотом опустила ведро на пол, вытерла лоб тыльной стороной ладони, затем прошла мимо нас, заглянула по очереди в каждую кабинку.
— Я так и знала, — женщина повернулась и укоризненно посмотрела на нас. — Вы слишком богатые?
— Если вы о трещине на сливном бачке, то я тут ни при чём! — поправляя очки, уверенно заявил Джеймс.
— Дело не в трещине! В этом туалете я каждую царапинку знаю. Крышку надо закрывать на унитазе. Понимаете?
— Какая связь между крышкой унитаза и деньгами? — спросил я.
— За это теперь штрафуют? — удивился Макс.
— Ребята, вы не знаете, что такое фэн-шуй? Если не знаете, то вы не то что отстали от жизни, вы всё равно что в прошлом тысячелетии остались.
— Фэн-шуй… Я что-то слышал. Некая восточная премудрость, связанная с расстановкой предметов быта по разного рода правилам, — Джеймс не без удовольствия продемонстрировал свои познания.
— Можно и так сказать, не буду вдаваться в детали этого учения, — женщина выжала тряпку и начала во­зить ею по полу. — Скажу просто: если не хотите, чтобы ваши денежки утекали неведомо куда, закрывайте крышку унитаза. А сейчас оставьте меня одну, мне надо тут навести порядок.

Джеймс пожал нам руки, напомнил, чтобы мы обращались к нему, если возникнет надобность, и отправился по делам. Мы сели за свой столик. За время нашего отсутствия странный человек успел слегла раздеться. Если говорить конкретнее, на нем не было ничего, кроме чёрных женских колготок и той самой попоны, в которую он то жеманно укутывался, то скидывал пьяным жестом дореволюционной куртизанки. Мы с Максом переглянулись.
— Что это такое? Паша говорил, что будут продвинутые команды выступать, а тут мужик в чулках мычит под фанеру. Какая-то дешёвенькая солянка, а не вечер авангарда.
— Я с тобой согласен полностью, — Макс ковырялся врыбьей шелухе, осматривая хвосты и плавники на предмет пригодности. — Только скажу тебе на всякий случай: в разговоре с Пашей делай вид, что тебе всё понравилось. Нас пригласили на халяву, пусть даже и на такую, — Макс показал пальцем в сторону сцены, где странный человек бегал уже без колготок. — Общаясь с Пашей, я понял, что если ты хочешь чего-то добиться в этом бизнесе, то лучше попридержать своё мнение. Эти люди любую критику воспринимают очень болезненно, несмотря на то, что сами считают себя вправе бомбить всех. Перечить им не стоит. Понятно, что это достаточно сложно. Но иначе всё может закончиться, так и не начавшись. Поэтому мой тебе совет на будущее: не торопись с высказыванием мнения.
Я тут же вспомнил историю с истеричным поэтом и его подружкой.
— Сам Паша вряд ли реально поможет, но у него есть знакомые в музыкальном бизнесе, с которыми он может связать напрямую. Всё-таки одно дело, когда приходишь с улицы, и совершенно другое, если по чьей-то рекомендации. Так что если ты ему выскажешь всё, что думаешь об этих исполнителях, он, конечно, может, и не подаст виду, но точно обидится. Потом его трудно будет убедить в обратном. А так – сделаем вид, что мы в восторге от концерта, хотим ещё, а заодно предложим твой шедевральный материал на прослушивание. Что гораздо важнее всех комментариев, — Макс подмигнул мне и опять зашуршал чешуёй.
Выходит так, что я от концерта в восторге,  подумал я. Ане я соврал по понятным причинам: чтобы не обидеть её, из-за того, что она мне понравилась, а Паше придётся соврать из меркантильных соображений. Вот с чего начинается моя карьера в шоу-бизнесе. С элементарного вранья. А что будет дальше? Я буду врать, как барон Мюнхгаузен, по поводу и без повода?
Тем временем странный человек резвенько соскочил со сцены в зал, где беспокойно закружился в танце на свободном пятачке. Когда он чересчур эмоционально взмахивал своёй антикварной попоной, в свете фонарей появлялось пыльное облачко, некоторые из зрителей аллергично чихали и покашливали.
Рядом со мной присел молодой человек, болезненной внешности блондин с дрожащими руками, в красном свитере с поперечной чёрной полосой на груди.
— Извините, я только на минутку присяду. Моя композиция звучит. Я написал эту музыку. Дослушаю и уйду.
— Пожалуйста, вы мне не мешаете, — кивнул я.
— Он гений. Вы не находите? – спросил композитор, не отрывая глаз от мечущегося странного человека.
Я хотел было возразить, но вовремя вспомнил наставления Макса по поводу высказывания свого мнения и решил воздержаться. Зачем начинать знакомство с разногласий, вдруг композитор окажется нужным человеком.
— Да, весьма оригинально. Всё так темпераментно. И откуда только берётся такая неуёмная энергия?
Композитор всплеснул руками:
— Это целый мир, живущий по своим законам. Его танец – нечто особенное. Запредельное. Я планирую организовать его участие в программе «Очевидное — невероятное». Он – Плисецкая танцевального андеграунда. Вне конкуренции. Обратите внимание – какой надрыв, какая самоотдача. Нет-нет, так не танцуют, так расходуют жизнь ради других. Он для нас свою жизнь проживает. Ярко! Без остатка! Ничего для себя. Всё для нас.
Странный человек, мелькая голым задом, вбежал обратно на сцену. Там он запутался в проводах и упал. Делая вид, что падение входит в прог­рамму выступления, он стал всячески извиваться на сцене. Грязные пятки виднелись в свете рампы.
— Какая богатейшая импровизация, — продолжал восторгаться композитор. — Он не перестаёт меня поражать своими находками. Я раньше не видел этого эпизода в программе. Искусство чистейшей воды.
— Колодец, колодец, дай воды напиться, — вдруг
стал напевать композитор. — А не пойти ли нам да не присоединиться, а? Как вы на это смотрите, Валентин?
— Разве я вам говорил, что меня зовут Валентин? — удивился я.
—  Ой, простите, я захмелел от «Вермута». Так что, вы идёте?
— Куда?
— Туда, на сцену!
— Зачем?
— Танцевать! Покажем всем первобытный танец! Свободный от современных предрассудков.
— Нет, я лучше со стороны понаблюдаю. Никогда не умел танцевать. Не хочу выглядеть неуклюже рядом с мэтрами.
— Тоже верно, похвально, — композитор горделиво вздёрнул подбородок. — Не каждому дано соединить музыку и пластику так, чтобы всё было равноценно. Халтура в данном случае не пройдёт, — композитор сорвался с места, пробежал через зал и вмиг оказался на сцене. Там, не тратя времени, он принялся скакать, размахивать руками и что-то выкрикивать. У странного человека пляска композитора вызвала негодование. Он вскочил и попытался было выдворить его со сцены, но встретил упорное сопротивление. Немного потолкавшись, странный человек прыгнул композитору на закорки, они повертелись, шумно упали и, сцепившись, стали кататься по полу. Сначала все решили, что так и задумано. Но когда композиция закончилась, а они продолжали, матеря друг друга, бороться, народ догадался, что творчество закончилось – на сцене идёт обыкновенная драка. Дерущихся с трудом растащили. Они выкрикивали смачные ругательства и плевались.
— Ничтожество, больше не рассчитывай на шубку моей сестры, — кричал композитор.
Странный человек попытался композитора лягнуть, но его удерживали на расстоянии.
— Бездарь, научись сначала писать музыку, а не эти шарманочные мотивы!
К нашему столику подошёл Паша.
— Минут через десять я освобождаюсь, предлагаю поехать ко мне домой. Тут мы спокойно не пообщаемся, в подсобках тоже народу полно. Лучше посидеть дома.

Я хотел спросить у Паши, куда он увёл Аню. Как он посмел вмешаться в наши с ней отношения, почему он позволяет себе такие вольности?
Но не стал. Посчитал проявлением слабости. Раз она ушла, не сказав ни слова, значит, так я ей нужен. Пусть это останется на её совести.

На сцене воцарился мир. Композитор и странный человек, обмотанный попоной, обнимались, жали руки, смеялись. Не верилось, что всего пять минут назад эти люди грызлись, как два бультерьера. Творческие союзы всегда отличались своей непредсказуемостью.

 

Уже начало темнеть.
— Что скажете по поводу концерта? – спросил у нас Паша, как только мы отъехали от клуба.
Макс строго посмотрел на меня:
— Паша, спасибо, что пригласил, я в восторге! — по его лицу пробегали отблески светящихся реклам.
Только я открыл рот, чтобы поддержать Макса, как встрял Паша.
— Не могу поверить, вам понравилось это дерьмо?
— Почему дерьмо? — Макс повернулся к Паше, ютившемуся на заднем сиденье.
— Потому что иначе я не знаю, как назвать всех этих чудиков. Кого там слушать? Лично мне они все надоели. Как ты считаешь, Вова?
— Соглашусь с тобой. Не скажу, что услышал нечто новое и интересное.
— В том-то и дело. Кстати, Макс сказал, что ты привёз свои песни послушать. У тебя с собой диск?
— Да, я взял. Там семнадцать треков, — я передал Паше диск.
— Жаль, что у Макса такая машина.
— И какая же, Паша, у меня машина?
— Допотопная магнитолка. Сейчас бы Вовин диск поставили, будь у тебя настоящая магнитола. Ладно, дома послушаю, — он повертел диск в руке и сунул в одно из отделений своей поясной сумки.
— Вова, обещать золотые горы не буду. Если мне покажется, что песни стоит отдать более деловым людям, то обязательно это сделаю. Есть у меня человек, он занимается продюсированием. Если всё будет нормально, я вас познакомлю, и ты будешь с ним напрямую решать свои вопросы. Предупреждаю, что не всё так просто, как кажется и показывают по телевизору. То, что там о себе рассказывают так называемые звёзды, редко соответствует реальности. Есть и среди них неплохие люди, но в основном народец посредственный.
— Паша, Вовкины песни не могут не понравиться. Мелодичные, и тексты грамотные.
— Я не сомневаюсь, Макс. Но это ещё не всё.
— А что ещё? Мне кажется, главное, чтобы песни были хорошие.
— В какой-то степени, да. Но продюсеры – своеобразные люди. То, что они себя так называют, не всегда означает, что они ими являются.
— Паша, что-то я начинаю теряться, не понимаю ничего, — усмехнулся Макс.
— Я тоже многого не понимаю. В моём представлении продюсер – это человек, который предвидит успех группы, даже когда это маловероятно. А зачастую получается, у них нет «правильных» ушей. Многие из них ориентируются исключительно в рамках своих узких представлений. Это как в той истории с предсказателем. Мужик один говорил, что он видит будущее. Учёных насторожило то, что все предсказания несут информацию, ограниченную рамками его сомнительного образования. То есть косноязычные и примитивные. Не выдерживали никакой критики. Тем не менее он выпустил несколько книжек, проводил встречи, семинары и заработал на своей безграмотности кучу денег. Думаешь, те, кто сегодня играл в клубе, – простые ребята из соседнего двора? Есть люди, которые ими занимаются. Финансово поддерживают. Для нас они не представляют никакого интереса, а кто-то в них вкладывает деньги. Несмотря на то, что они не приносят дохода. Затраты не оправдывают себя. И в то же время тут, бывает, выступают ребята, которым для взлёта нужны всего-навсего качественная запись и небольшая поддержка с ротацией.
— Паша, что такое ротация? — спросил Макс.
— Макс, это когда крутят на радио каждый день. Пока вся страна не начнёт напевать.
— Надо бы запомнить!
— Зачем тебе?
— Мало ли окажусь в компании очаровательных девушек. Обязательно вверну это словечко.
— А толку-то, если они его не знают.
— В том-то и дело, тогда я им всё объясню. Или вот, например, увижу симпатичную девушку на улице. Подойду и скажу: извините, вы не подскажете, где тут радиостанция, мне надо диск своих песен отдать для ротации. Убедительно просили привезти, а я адрес потерял точный. Она спросит: ой, вы музыкант? А я ей: конечно. Я пою. И так далее.
— А если она диск попросит посмотреть?
— Да, тут я не подумал, молодец, что сказал, я теперь всегда при себе буду Вовкин диск держать.

Пока Макс болтал с Пашей, я смотрел в окно и размышлял о своём. Меня забавляло то, как всё внезапно изменилось. Буквально позавчера я сидел на диване, вымазанном майонезом, и выяснял с Ирой отношения. Вернее будет сказать, выслушивал, какой я непутёвый. Потом поезд. Курица. Проводница. Красная кнопка. Сейчас всё это казалось далёким. Будто я посмотрел фильм, который уже стал забываться. За исключением самых ярких эпизодов. Сейчас я еду в «Оке» по Москве. Яркие рекламные вывески. Мимо проносятся огромные щиты с лицемерными улыбками. Кто эти люди из рекламы? Я не имею в виду самих артистов, я о тех, кого они изображают. Миловидных моральных уродов, чьё счастье ограничивается обладанием какого-либо товара? Представляете, каково жить с девушкой из рекламы йогурта? Каждый день она будет расхваливать свой любимый продукт. Поедая его упаковками, рассказывать, какой он полезный. В нём нет консервантов. Пищевых добавок Е. В холодильнике не будет ничего, кроме йогурта. На ваш вопрос, что у нас на ужин, ответ всегда один: ЙОГУРТ! ВЫ ДОСТОЙНЫ ЭТОГО!
Мне сложно дать происходящему оценку, да и нужно ли? Я постоянно пытался оценить свои действия. Размышлять над тем, правильный ли я делаю выбор, пытаясь прогнозировать будущее, как тот мужик из Пашкиной истории. Прогноз моего будущего ограничивается моими скудными познаниями о жизни. Не сказать, что я совсем ничего не знаю. Кое-что узнать успел. Дружба. Предательство. Боль. Но что я понимаю в будущем, что я могу видеть и как мне его прогнозировать с выгодой для себя? Где сейчас тот диван с пятнами от майонеза, когда я после концерта голого мужика еду по вечерней Москве и думаю об Ане? Представляю, если бы мне сейчас пришлось рассказать Ире, чем я занимаюсь. Думаю, она бы сказала: ничего удивительного, ты в своём репертуаре. Годами ничего не менялось, а уж за несколько дней тем более ничего измениться не могло. Тут я поймал себя на мысли, что занимаюсь прогнозом того, что мне скажет Ира…
— Странам с развитой экономикой нравится дружить с отстающими соседями типа нас. Выгодно. Можно продавать, а не выкидывать просроченные товары. Зарабатывать на мусоре. Сбывать бытовую технику. Старые машины. Вывозить всё, что не имеет гарантии. Кому на Западе нужен телевизор прошлого поколения? У нас есть такие люди! Кому-то подавай плоский экран, а кому-то – лишь бы был сам телевизор. И никакой разницы, серебристый он или чёрный. Суть-то одна. Развлекать нас! — Паша говорил чётко и уверенно, что придавало убедительности его речи. — Нам остаётся принять, что мы, несмотря на свою литературу, отсталые люди! А с другой стороны, мы не являемся рабами мнимого прогресса.
— А что остаётся делать? — Макс недоумевал. — Не покупать то, что выгодно? Абсурд. Та же история с пиратами. Как бы ни убеждали меня, чтобы я пошёл и купил диск за двадцать баксов, я не пойду. Какие бы ни приводили доводы. Они, видите ли, теряют бабки, а почему их должен терять я? Где справедливость? С чего это мне покупать за двадцатку то, что продаётся за сто рублей, а то и дешевле? Хотя, может, мы не рабы прогресса только по финансовым причинам. Те, у кого денег достаточно, думают иначе. Если им нужен телевизор, они приходят в магазин и говорят: дайте самый большой и самый дорогой.
— А это уже из области невежества. Потому что не факт, что цена соответствует качеству. Сейчас практически вся сборка делается в Подмосковье, а бирку любую налепить можно. В наше время такая проблема уже не стоит.
— Также положение вещей усугубляется поставкой некачественного мяса, между прочим! — подключился я.
— В каком смысле? — Макс внимательно на меня посмотрел.
— Ты о чём, Вова? — Паша тоже уставился на меня.
— О реанимировании просроченных продуктов питания. Использовании формальдегида, бензола и прочих пищевых добавок, запрещённых в странах Запада и широко используемых у нас.
— Так, всё, хватит, замяли. Макс, мы уже практически приехали. Сейчас с Большой Академической свернёшь на Космодемьянских, потом прямо, после автобусной остановки направо, а дальше я покажу, в какой нам двор. Только не гони, мы никуда не торопимся.
— Паша, будто я не помню, где ты живёшь. Хватит из себя штурмана корчить.

 

Мы прошли мимо конуры консьержки. За цветастыми занавесками мелькал синеватый свет экрана телевизора.
— Всё ясно, Антонина Павловна на смене. Всю ночь музыкальный канал смотрит. Продвинутая бабушка, — позвякивая ключами от квартиры, сообщил Паша. Тут же угол занавески отодвинулся, и появилось улыбающееся лицо Антонины Павловны. Мы с ней поздоровались, она нас проводила взглядом. Дома у Паши воняло кошачьим ссаньём.
— Маша опять нассала, — Паша стоял посреди прихожей и принюхивался, задрав голову. — Стресс у девочки случился.
— Надо приучать кошку ссать, куда следует, Паша. Унитаз для чего в доме? — тон Макса был деловым.
— Кто бы говорил, Макс. Твой Хард в машине надул на заднее сиденье, — напомнил я.
— То есть что получается: я ехал на ссаном сиденье и меня никто не предупредил об этом? — Паша перестал нюхать воздух.
— Да когда это было-то. Уже всё выветрилось. Тем более Адель полдня отмывала сидушку. Она специальную жидкость покупала в магазине, которой можно любой запах устранить, и стоит копейки.
— Китайская потому что. У них всё копейки стоит, — уточнил я.
— Какая разница, чья? Главное, чтобы был результат! — возмутился Макс.
— Макс, их продукция дёшево стоит, потому что они вредные вещества используют в производстве, — нас­таивал я.
— Слушайте, может, на сегодня уже хватит обсуждать низкокачественные товары? Макс, мы так давно не виделись, нам что, больше не о чем поговорить? Пойдёмте на кухню. Лучше скажи, кто такая Адель и почему она моет твою машину?
— Знакомая. Из образованной семьи. У них библиотека, знаешь, какая: стеллажи до потолка и стремянка есть, чтобы с верхних полок книжки доставать. Как в кино про писателей.
— Золотая молодёжь, что ли?
— Можно и так сказать.
— И тебя пустили в такой дом?
— Что значит, пустили? По-твоему, я не достоин внимания интеллигентных людей?
— Ладно, Макс, я шутя, просто обычно они зануды. Ищут своим чадам подходящую кандидатуру. А мы – народ простой. У меня тоже есть знакомая из высшего общества. Я как-то пришёл к ней на ужин. Ну, думал, поедим на кухоньке по-быстрому. А у них, оказывается, ужин проходит, как церемония. Просторная комната, французские шторы, портреты древних родственников на стенах, стол здоровенный из благородных древесных пород в центре. Они садятся за него и торжественно ужинают всем семейством. А мне всё время пёрнуть хотелось. Я пару банок «хуча» перед этим выпил. Газ требовал свободных путей. То отрыжка, то с другой стороны подпирает. Я в стул вжался, так и сидел весь ужин, контролируя зад. Хорошо, у них стулья с мягкими сиденьями. Была бы скамейка, как в пивной, – треск стоял бы знатный. Для меня это целая проблема. Метеоризм. Лишний раз не расслабишься.
— Активированный уголь пить надо, Паша!
— Макс, пил я уголь. Не помогает. Никакого эффекта, ни малейшего.
— Может, доза была недостаточной?
— Нормальная доза. Аж кал стал чёрным, как поленья горелые. Я не знал. Так испугался, когда первый раз увидел.
— Нашёл, чем заниматься – разглядывать какашки.
— Ой, будто ты не разглядывал никогда.
— Паша, ты был категорически против разговора о просроченных продуктах, а сам такую тему завёл, да ещё за столом, — я решил прервать их диспут. — Вы так давно не виделись, вам больше не о чем поговорить?
— Ты абсолютно прав, Вова, — Паша открыл холодильник и начал оттуда доставать продукты. — Володь, а ты вроде из Карелии?
— Да, из Петрозаводска.
— Я слышал, что там у вас красивая природа.
— Вроде нравится народу. С каждым годом всё больше туристов приезжает.
— А когда к вам лучше ехать, зимой или летом?
— Конечно, летом. Но и зимой тоже есть свои прелести.
— Надо бы как-нибудь съездить, отдохнуть. Мне рассказывали, что у вас там всякие аномальные места есть.
— Я что-то слышал, но не могу конкретно сказать, какие именно.
— Ну вот, живёшь в Карелии, а не знаешь, что творится под носом.
— Да как-то не досуг было заниматься исследованиями. Меня больше творчество интересует.
— А мне вот приятель рассказывал, что он побывал в таком месте. В лесу набрёл на ландушку, озеро такое маленькое. Ну, ты должен знать.
— Ламбушка, — поправил я.
— Ну да, она самая. Так вот, захотелось ему попить. Наклонился. Только воды в котелок собрался зачерпнуть, вдруг видит – из глубины бородатый дед поднимается с нерпой на поводке. Медленно так. И смотрит на него доб­рыми глазами. Прикинь, картина.
— Капитан Немо, — засмеялся Макс.
— Какой капитан Немо, Макс? Всё реально было.
— А глаза-то у кого добрые были, у деда или у нерпы? — не унимался Макс.
— А будто не понятно, что у деда.
— Паша, нерпы не живут в ламбушках, — сказал я.
— Это почему же, интересно, не живут? Карелия на севере?
— Да, на севере.
— А нерпы, по-вашему, где живут? Не на севере, что ли? Надо было программу «В мире животных» смотреть внимательнее в детстве!
— Паша, то, что нерпы живут на севере, совсем не означает, что они есть в Карелии, тем более в ламбушке. В маленьком лесном озере. Каким образом они туда могли попасть?
— Говорят, что у этих озёр есть подземные сообщения. Каналы. По ним нерпы туда и попадают!
— Слушай, Паша, а кто тебе всё это рассказал? Ты уверен, что можно доверять источнику? — спросил Макс.
— Джеймсу доверять можно. Он, конечно, человек с причудами, но мы все не без них. Так что я ему верю!
— Джеймс, да-да, как же, — Макс полез в карман и вынул таблетки.
— Что за таблетки? — Паша заинтересованно навис над столом.
— Их нам Джеймс дал сегодня в туалете.
— Вы знаете Джеймса?
— Ну, если речь идёт о худощавом молодом человеке в круглых очках, то знаем.
— Да, точно, это он так выглядит. Как же всё-таки тесен мир!

Есть ли в вашей жизни люди, которые общаются с вами только потому, что вы общаетесь с ними? Вы им звоните. Они снимают трубку. Разговаривают с вами. Задают воп­росы. Радуются вашим успехам и сопереживают неудачам. На прощанье говорят, что надо бы встретиться. Обязательно. Кладут трубку и забывают о вас. Проходит время, и вы понимаете, что они вам не позвонят никогда, если вы самине позвоните им. Они не проявятся в вашей жизни, если не проявитесь вы. Вас нет.
Не верьте тем, кто говорит вам напоследок «береги себя» или «не пропадай»…

 

Лес был заснеженным и выглядел сказочно, как на картинках в скандинавских книжках для детей. Ветви деревьев прогибались от лежащего на них искристого снега. Я шёл на лыжах, осматриваясь по сторонам. От пригревающего солнца душа радовалась. Радость – довольно странное состояние. Бывает, приходит от приобретения каких-то вещей, а может возникать и на бесперспективном фоне. К примеру, вас могут уволить с работы, вы уедете за город и там, наблюдая красоты природы, обретёте радость. Я остановился, чтобы слегка передохнуть. Снял рукавицы, задрал голову, глядя на то, как вверх по стволу сосны стремительно вбегала белка. Потом взял горсть снега и стал его есть. Снег был вкуса мороженого, не хватало разве что черники с кешью. Вдруг справа за деревьями я заметил небольшую бревенчатую избушку с дымящейся трубой из красного кирпича. Я выплюнул снег, надел рукавицы и быстрым шагом направился к ней. Несмотря на зимнее время, избушка стояла на зелёной поляне. Кругом щебетали птицы, цвели цветы – лето было в разгаре. Я прошёл по траве на лыжах до крыльца. Постучал в дверь. Никто не отвечал. Я заглянул в окно. Никого не было видно. Вернулся к двери и попробовал её дёрнуть. Дверь оказалась не заперта. Немного постояв в раздумье, я вошёл. Внутри было уютно. Пахло пирогами. У стены справа на тумбочке стоял телевизор «LG» с диагональю 72 сантиметра. В центре комнаты на столе, покрытом клеёнкой в крупную клетку, – электрический чайник и несколько керамических бокалов с изображением смайлов. На стенах – чёрно-белые постеры New York Collection. Я увидел диван, и мне захотелось прилечь. Поставил к стене лыжи, скинул куртку «Columbia», валенки, лёг на диван и укрылся шерстяным пледом. От подушки исходил аромат травяного сбора. Угадывались лаванда и мята. Я закрыл глаза, стараясь ни о чём не думать. Я не спал, а пребывал в благостном состоянии равновесия и полного спокойствия. Куда-то прочь отступили назойливо жужжащие мысли, постоянно требующие обработки с последующими выводами. Жизнь замерла и выглядела, как долгий статичный план из кинофильма. Я почувствовал, как кто-то прикоснулся к моей руке.
— Спишь, Володя? А как же рокапопс? — женский голос был добрым-добрым.
Я открыл глаза. На краю дивана сидела незнакомая мне бабушка и держала меня за руку.
— Вот ты тут лежишь, а как же рокапопс, Вова? — пере­спросила она.
— Извините, а вы кто?
— Я – Купиль Зинаида Михайловна.
— Вы – арт-директор?
— Почти. Хватит, Володенька, разлёживаться. Надо работать.
— Кем?
— Заниматься нужно продвижением песен. Пишешь песни, а петь кто будет?
— Так я всегда пожалуйста, вот и Паша сказал, что поможет с продюсером. У него есть знакомые люди из музыкального мира.
— Я знаю, что Паша сказал. Но ты и сам работай. Позвони по клубам. Узнай, где можно выступить, сколько платят.
— А как я один петь буду? Как мне выступать без команды? Бас, барабаны, соло… Говорят, ещё дымовую машину неплохо бы заиметь, и лампы. То есть осветительные приборы с фильтрами. Чтобы всё более могущественно выглядело.
— А что, по-твоему, акустика уже не в цене?
— Ну, я не знаю, я же не бард.
— Дело не в бардах. Чтобы не терять времени зря, мог бы пока выступать и один, — Зинаида Михайловна встала, подошла к столу и нажала кнопку электрического чайника. — Сейчас чаем тебя напою с моими пирогами.
— Не откажусь. А у вас есть чай с бергамотом?
— Обижаешь. У меня есть всё, — она улыбнулась самой доброй улыбкой мира. — Так вот, об акустике. Для начала позвони в клуб «Гнездо глухаря» и договорись привезти им демонстрационный материал. Не вези все треки сразу. Можешь выбрать несколько песен, самых удачных на твой взгляд. Только не забудь подписать имя, фамилию и все свои телефоны. Да, и вот ещё – тебе придётся записать песни под гитару, чтобы путаницы не вышло.
Я сосредоточил всё внимание. Вслушивался в каждое слово.
— А то покажешь им свой аранжированный материал, а петь будешь один. Сделай так. Большого ума для этого, сам понимаешь, не требуется. Запиши песни на комп и скинь на диск. Качество звучания особой роли не играет. Главное, чтобы было понятно, как владеешь инс­трументом и о чём поёшь. В Москве клубов, где можно выступить с акустикой, мало, но, тем не менее, надо использовать любую возможность, чтобы показать, на что ты способен. Давай садись за стол, пей чай, а я тебе пока накидаю цифровочку одной неплохой песенки. Только будь внимательнее, не забудь потом аккорды.
Я вылез из-под одеяла и сел за стол. Чай был крепким и ароматным, пироги – мягкими и тёплыми.
— Короче, Володенька, запоминай. Песня простая, но это не значит, что плохая. Сначала куплет: си-минор, ми-минор, соль-мажор. За вторым разом то же самое, только после соль-мажор возьми фа-диез-мажор. А припев: соль-мажор, фа-диез-мажор и си-минор. Текст такой: «Мы запрягаем в нарты десять лунных псов, мы нарисуем карты древних городов». Затем выходим на припев: «А завтра я буду уже не с тобою, завтра я буду забытым героем… ла-ла-ла…» — Она неожиданно хлопнула в ладоши. Я вздрогнул и тут же оказался в Пашиной квартире.

В комнате царил полумрак. Макс спал в кресле, свесив голову на грудь. На его лицо из окна падал лунный свет, освещая подтекающую из уголка рта слюну. Рядом на полу стояла пустая двухлитровая пластиковая бутыль из-под пива, и валялось несколько пакетов от чипсов и сухариков. Паша лежал на кровати. С той стороны из-под одеяла раздавался приглушённый храп. По телевизору шёл сериал «Мэш». Я не помнил, как уснул и спал ли я вообще. Из кухни доносились непонятные звуки. Кто-то икал, кашлял, погрохатывала посуда, слышалось бормотание. Я нехотя поднялся с дивана и, стараясь ни на что не наступить, вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. На кухне, склонившись над жестяной раковиной, блевала какая-то девушка. Правой рукой она опиралась о край раковины, а левой держалась за сушилку с тарелками. Её тело передёргивало, она всхлипывала, тихо ругалась. Я прошёл и сел на табуретку. Она повернулась, извинилась, вытирая блестящий рот носовым платком.
— Кусочек котлеты попал не в то горло, пришлось выковыривать…
Позже я заметил, что это был не платок, а тряпка, которой вытирают стол. От таких тряпок обычно воняет жиром и хозяйственным мылом. Я понял, что целоваться мы не будем.
— Меня зовут Ксения. Мне так плохо. Как вы думаете, может, мне выпить вина и всё пройдёт? — она присела, взяла дымящуюся сигарету из пепельницы и сделала затяжку. Поморщилась. — Ну вот, спрашивается, зачем? Зачем курить, когда и так плохо? Я ненавижу себя. А вы? Как вас зовут? Когда я пришла, вы спали. Я Ксения. Мы с Павликом друзья. Я раньше вас тут не видела. Как ваше имя?
— Владимир, — я посмотрел в окно на светящуюся вывеску аптеки через дорогу.
— Очень приятно. Как думаешь, Вова, выпить мне винца сухого? Ничего, что я на «ты» перешла так сразу? А то подумаешь, что я хамоватая.
— Ничего. Не знаю, что сказать. Обычно проходит?
— Обычно? Думаешь, я пью постоянно? Наоборот, очень редко, поэтому организм так реагирует на алкоголь. Всё из-за Паши. Выпей да выпей. Ему и Максу хоть бы хны, а у меня организм слабый. И вообще, всё кругом плохо. Согласен?
— В каком смысле?
— В самом прямом, Вова. Всё не ладится. Всё какое-то фальшивое кругом. Одни и те же у людей желания и разговоры. Всё больше о сексе. Одна похоть на уме. Вот пока меня тут не было, о чём вы говорили?
Я призадумался, вспоминая.
— Что, не помнишь? Да о женщинах, о чём вы ещё говорить можете?
— Нет, почему же… Говорили о формальдегиде, бензоле…
— Надо же. Никогда бы не подумала. И что, Паше было интересно говорить на эту тему?
— Не сказал бы. Им с Максомдаже не интересно, что в XIX веке немецкому химику Фридриху Кекуле приснилась змея с собственным хвостом во рту.
— О чём это говорит?
— О том, что структура бензола представляет собой замкнутое углеродное кольцо.
— Ты что, химией увлекаешься?
— Вычитал у Карла Юнга в книге «Человек и его символы».
— А кем ты работаешь?
— В данный момент я не работаю.
— Ну, а не в данный момент?
— На радио. Рекламу делаю, а ты?
— Выходит, мы с тобой – представители творческих профессий. Я работаю на озвучке кино. Шумы всякие. Поставили стакан, закрыли дверь, шмыгнули носом.
— Нравится?
— Да, круто. Только денег мало платят. Говорят, что пока мало. Есть перспектива роста. Потом добавят. А мне так много всего необходимо прямо сейчас, и я себя за это не люблю, — Ксения налила в бокал вина, выпила залпом и закусила шоколадным квадратиком.
— Не любишь себя за что?
— За то, что многие люди испытывают нужду, а я думаю о красном пуховике и перчатках с отрезанными пальцами. Легкомысленно как-то, не находишь?
— Именно с отрезанными?
— Да. Именно.
— А что плохого в пуховике и перчатках?
— Да ничего. Но, тем не менее, я страдаю. У меня есть куртка, красивая и тёплая, так нет, мне мало, подавай ещё и пуховик. И чтобы красный, а перчатки жёлтые или синие. Мне нравится такая яркая гамма.
— Гамма финских пенсионеров.
— Почему же?
— Потому что они так одеваются.
— Как «так»?
— Как светофор.
— У тебя много друзей среди финских пенсионеров?
— Нет. Но я их часто вижу в Петрозаводске. Они любят приезжать туда отдыхать, а я там живу.
— Замечательно. Я думала, что нашла собственный стиль, а оказывается, что хочу одеться, как финская пенсионерка. А мне все равно. Тут, в Москве, нет никому дела до того, как одеваются финские пенсионеры.
— Тоже верно.
— Вот получу деньги и за обновками отправлюсь. Когда я работала в продуктовом магазине у себя, там, — она махнула рукой в сторону окна, — в Самаре, денег было больше, а пуховика не хотелось.
— А почему ушла?
— Разочаровалась в людях, к которым относилась с безмерным уважением.
— Такое сильное разочарование?
— Потрясение. Женщина с двумя высшими образованиями, а попалась с банкой шпрот. Работали вместе. Практически подругами были. Она из обеспеченной семьи. Полный достаток. Я тогда сказала себе: видишь, Ксюха, что тут происходит с образованными людьми, а что будет с тобой? Вытащила фарш из лифчика и уволилась.
— Фарш?
— Фарш, Вова.
Я внимательно посмотрел на Ксению. Не сказать, что она была симпатичной, в то же время и страшной её не назвать. Сейчас она по понятным причинам выглядела несколько помятой. Но было заметно, что к своей внешности она относится с вниманием. Руки ухоженные. Профессиональный маникюр. Обтягивающая футболка с длинным рукавом. Джинсы с низкой талией. Ремень, инкрустированный искусственными камнями. Одним словом, последняя коллекция Черкизовского вещевого рынка.
— А мне полегчало. Я оказалась права: вино пришлось кстати. Теперь главное – не переусердствовать. Ты хочешь что-нибудь съесть, Вова? У меня вроде как аппетит проснулся.
— Не отказался бы.
— Что будешь?
— А что есть?
— Я знаю, что у Паши всегда есть растворимое пюре. Это, конечно, не романтический ужин, но для полевых условий – самое то.
— Можно и пюре.
Ксения выпила ещё полбокала вина и занялась приготовлением пюре. Я обратил внимание на то, что в бокале с уляпанными помадой краями в мутноватых остатках плавали хлебные крошки.

Привет, Ирина. Я в Москве. Прости, что не успел тебе сообщить о своём отъезде. Не было времени. У меня всё в порядке. Занимаюсь шоу-бизнесом. Дела идут в гору. Я не ожидал, что вокруг моих песен возникнет такой ажиотаж. Продюсеры буквально бегают за мной по всей Москве, чтобы заключить контракт. Устал я от них.
Как ты? Всё так же серенько и средненько? Мама ещё не привела к тебе жить Мирова? Может, вы уже собрались пожениться? Твой папа выпилит вам в подарок что-нибудь симпатичное из коряги…

Я скрёб чайной ложкой по стенкам пластикового стаканчика: доедал пюре и сочинял в уме письмо Ире. Понятия не имею, зачем. Глупость какая-то в голову лезет. Ксюха закурила и опять налила вина. Пробка болталась внутри бутылки. Видимо, не получилось вытащить, и её протолкнули, предварительно расковыряв. Я понял, что в бокале были не хлебные крошки.
— Не подумай, что я зависима, — она многозначительно постучала ногтём по бокалу. — Мне ещё на работу, — посмотрела на настенные часы. Сощурила глаза, прис­тально вглядываясь. — Что-то я не понимаю, они стоят, что ли?
Я тоже посмотрел на часы, висящие над календарём. Стрелка еле заметно дёргалась, но стояла на месте, энергия батареек была на исходе.
— Сколько же времени? — Ксюха посмотрела на дис­плей своего мобильного телефона. – Ну вот, через полчаса откроют метро, и я пойду. Надо ещё домой заехать перед работой. Я тут рядом живу. Мы с девчонками квартиру снимаем, двухкомнатную, на троих. Придётся их разбудить. Похоже, я ключи забыла. Вы приезжайте к нам в гости. Пашка адрес знает. Мы приготовим что-нибудь. Я умею шикарный мясной рулет готовить. А у Наташи, что с нами живёт, папа – мясной король в Смоленске. Наташа постоянно привозит свежее мясо. Язык, к примеру.
— Ксения, а как ты будешь работать? — поинтересовался я, глядя на опустевшую бутылку. Огрызок пробки сиротливо валялся на дне.
— Так и пойду. У нас там все свои. Понимающие люди. Тем более я же не сижу у всех на виду. Меня больше другое заботит. Есть пара вещей, которые мне не дают покоя. Задержка и доктор Моуди.
— Зарплату задерживают? — я придал голосу сострадательные интонации. Мол, понимаю, как тяжело в столице и без денег. Она чуть не поперхнулась дымом сигареты и посмотрела на меня так, будто я предложил ей постирать нижнее бельё вьетнамских нелегалов, работающих на подпольном рыбокомбинате.
— Менструация, Вова. Вот какая задержка. Ты как будто только что родился! Зарплата у меня небольшая, но выплачивают вовремя. Тут ничего не скажешь.
— А о докторе Моуди какого рода беспокойство? — спросил я.
— Я прочитала его книжку. Мне наш звукореж дал почитать. Он любитель такой литературы. Прочитала и задумалась.
— О чём книжка?
— Доктор Моуди провёл исследование среди необычных пациентов. Попросил людей, переживших клиническую смерть, описать то, что с ними было во время остановки сердца.
— И что же было?
— Интересные вещи. Все их переживания схожи. Они видели свет и чувствовали доброту и понимание. Никакого осуждения. После такого приёма возвращаться обратно в земную жизнь никто не хотел. Что, собственно, нисколько не удивительно. А вернувшись, все эти люди становились более светлыми. Отношение к жизни изменилось.
— В какую сторону?
— В лучшую. Но есть момент, который мне кажется несправедливым.
— Какой же?
— Получается, как себя ни веди, что ни делай тут, на Земле, там, — она указала пальцем в потолок, — свет и тёплый приём тебе обеспечены? Разве так можно? То есть в той жизни я и бывший директор нашей компании, который проворовался и сбежал с секретаршей, будем водить хоровод в белых одеждах и распевать гимны?
— А может, это своего рода приёмный покой? Как в больнице.Буфер. А все воспитательные мероприятия будут проведены позже?
— Думаешь?
— Предполагаю.
— А ты, Вова, умный, как я погляжу. Паша бы что-нибудь матом сказал на этот счёт.
Вскоре Ксюха засобиралась. Убрала в сумку сигареты и телефон. Поднялась из-за стола, подтянула штаны и вышла в прихожую. Чуть позже, постукивая каблуками туфель, вернулась на кухню. Подмигнула мне и сказала:
— Приезжайте к нам в гости. Ты мне понравился, так что имей это в виду, — она нервно хихикнула.
Я решил её проводить, заодно подышать свежим воздухом мегаполиса. Ксюха кокетливо поблагодарила меня и чуть не упала при выходе, споткнувшись о высокий порог. Между прочим, она могла разбить себе голову. Потому что напротив Пашиной двери – стена. При падении она обязательно въехала бы головой в эту стену. Ей бы долго не пришлось озвучивать фильмы.
На улице было свежо. Ксюха шла неуверенно, то и дело спотыкаясь на ровном месте, но не падала. Мы подошли к проезжей части. Она закурила и стала высматривать, нет ли на горизонте машин. Машин не было.
— Володя, запиши на всякий случай номер моего мобильного. Или давай я твой наберу, а ты сохранишь, а лучше всего – ты набери, а то мне так влом кнопки нажимать, я такая лентяшка, — она отдала мне свой телефон. Я произвёл все манипуляции по сохранению номеров и вернул его ей.
— Ты мне позвонишь, Вова?
— Позвоню.
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Ну, прямо сейчас не нужно, я же тут, — она засмеялась. — Нет, не поеду на метро, сейчас поймаю машину и доеду на ней до самого дома. Что-то у меня туфля болтается как-то подозрительно на ноге, не держится совсем, как в лоханке, — Ксюха положила мне руку на плечо и сняла туфлю. Повертела в руке, посмотрела со всех сторон. — Вова, тут ремешок почти порвался, на одних нитках держится, можешь починить?
Я взял туфлю, посмотрел ремешок:
— Тогда надо вернуться к Паше – как я на улице её починю? Нужен скотч или суперклей.
— Если возвращаться к Паше, то я не успею заехать домой, а мне надо. Очень надо.
— Что-то срочное?
— Конечно. Я ночную рубашку купила, надо девочкам показать, похвастаться. Заняла денег и купила. Дорогая, но зато какая, Вова, – хоть на выход носи, всем на зависть, — она встала голой ступнёй на газон и стала шарить в сумке. — Сейчас я тебе покажу ночнушку, Вова.
— Может, не надо? Надеюсь, она новая?
— Да ты что! Я, по-твоему, чужое надевать буду? — она сделала обиженный вид.
— Ксюха, ну я пошутил. Девчонки же спят, как ты им рубашку покажешь? Не будить же их из-за этого.
— Скажешь тоже. Конечно, будить, и никак иначе. Ты не понимаешь, что значит не показать обновку! Тем более такую. Знаешь, какие ночнушки у Наташи и Иры? Сейчас я тебе подробно опишу.
«Только этого мне не хватало», — подумал я.
— Ой, Вова, а лейкопластырем нельзя туфлю наладить? Замотать? У меня в сумке, оказывается, есть лейкопластырь. Немного, но должно хватить.
— Теоретически можно, давай попробуем.
Ксюха дала мне пластырь и туфлю. Я порадовался, что она больше не вспоминала о ночной рубашке. Я достаточно быстро закрепил пластырем ремешок, потянул его, проверив на прочность. Ксюха надела туфлю, застегнула застёжку, походила, два раза подпрыгнула.
— Замечательно. Как новая. У тебя золотые руки. Давай-ка я тебя поцелую за работу, — она направилась ко мне, вытянув губы в трубочку.
Я тут же вспомнил тряпку, которой она вытиралась, и зажмурился. Не мог же я ей сказать: Ксюха, от тебя пахнет хозяйственным мылом! В принципе она, конечно, ничего – целоваться можно. Если бы не тряпка.
— Ой, машина, Вова, машина едет, — она вышла на дорогу с вытянутой рукой.
«Пятёрка» притормозила. Ксюха открыла дверь, наклонилась и просунула голову в салон. Потом залезла вся. Улыбнулась, послала мне воздушный поцелуй. Машина отъехала. Я помахал рукой и вздохнул с облегчением. Отъехав примерно метров на двести, машина вдруг остановилась. Загорелись фонари заднего хода.
«Неужели всё-таки мне не избежать тряпичного поцелуя?» — промелькнуло в голове.
Машина поравнялась со мной.
— Вот смотри, ночнушка какая, Вова, — Ксюха размахивала розовой рубашкой. — Нравится?
— Да, Ксения, очень!
— А я что говорила! Ну всё, я поехала. Звони! Пиши sms. Приезжайте в гости!
На этот раз я вздохнул с облегчением только после того, как машина пересекла трамвайные пути и скрылась за углом.
Жизнь постоянно играет с нами, как котёнок с фантиком. Вконец изматывает одиночеством. А когда теряешь все силы и надежды и, понуро склонив голову, признаёшь полное поражение, неожиданно подбрасывает случайную встречу, которая перерастает в буйный роман. И вот ты уже, окрылённый, бегаешь с выпученными глазами и кричишь на каждом углу, что жить надо в полную силу. Нельзя позволять себе распускаться, нужно верить, и удача улыбнётся. Тебе хочется беспрестанно утешать разбитые сердца своим примером до той самой поры, пока, как говорит один мой знакомый, розовые хрустальные мечты не разбиваются о деревянную жопу реальности. И уже не хочется видеть тех, кого утешал. Их вид вызывает раздражение. Потому что на вопрос, как твои дела на личном фронте, тебе нечего им ответить. Старательно избегаешь разговоров на эту тему. Или неуклюже отшучиваешься, изо всех сил стараясь затеплить огоньки в потускневших от тоски глазах. Ищешь спасения в философском мудрствовании, надеясь победоносно возвыситься над человеческими страстями. Пресечь привязанности, приносящие только страдания. Пытаешься создать вокруг себя защитное поле, не пропускающее в сознание помыслы о романтике отношений между полами. Записываешься в клуб «одиноких, но уверенных» и, распивая чай в помещении бывшей заводской библиотеки технической литературы в кругу таких же одиноких мужчин, громко хохоча, иронизируешь по поводу браков. Или делишься печальными жизненными выводами. А бывает, хочется совершить какую-нибудь глупость. Забежать нагишом с прицепленными к лыжной палке пёстрыми семейными трусами в женский кружок восточного танца и, мотая ими над головой, сделать несколько кругов почёта. Приходя домой поздним вечером, обнаруживаешь, что твоё сердце всё так же изнывает от одиночества. Мужицкие рожи в клубе надоели хуже горькой редьки. Вместо пошлых шуточек хочется банального сюсюканья. Смотришься в зеркало и видишь, что запустил себя окончательно. Из ноздрей и ушей торчат пучки волос. Одежда мятая. Вид сонный. Ты понимаешь, что все старания напрасны и что нет ничего лучше в жизни, чем женщина, которая рядом. Естественно, она должна быть моложе тебя лет на десять, материально обеспеченной и безнадёжно красивой.
В детстве мне подарили телефон. Жёлтый, с вращающимся диском. Он не работал, но и не имел внешних повреждений. Мне сказали, что если я съем суп, то смогу по этому телефону связаться с космонавтами. Я не любил суп, но мне очень хотелось с ними связаться. Для начала сообщу, что космонавты для меня не были людьми. Я представлял их сверхсуществами, которые при нажатии специальной кнопки, находящейся на комбинезоне, стремительно улетали в космос. Никому не удавалось переубедить меня. Мне никак не хотелось верить, что это обычные люди, которые перемещаются в космическом пространстве при помощи ракеты. Всё это как-то упрощало моё восприятие. Сводило к минимуму. Приближался предновогодний утренник в детском саду, на котором я хотел быть космонавтом. Естественно, я мгновенно съел суп и помчался сообщать эту новость в космос. Связь оказалась односторонней, то есть они меня слышали, как мне казалось, а я их – нет. Знаете, меня это нисколько не расстроило...
Теперь я – взрослый мужчина. Без семьи. Живу с родителями. Основная тема разговоров при знакомстве с женщинами – НЛО и снежный человек…

Когда я подошёл к Пашиному подъезду, то понял, что входная дверь закрыта, а я не знаю номера квартиры. Поэтому от домофона нет никакого толку. Я решил позвонить Максу на мобильный, попытаться его разбудить. После первого гудка моя трубка отключилась. Батарея сдохла. Я швырнул телефон о стену. Он разлетелся на части. Панель – в одну сторону, аккумулятор – в другую.
Сейчас, как же. Стану я швырять смартфон за несколько сотен долларов в стену.
Возник вопрос. Что делать? Гулять возле дома в ожидании, что кто-то будет выходить или заходить? Долго же придётся прогуливаться. Ещё рано. Все спят. Постучать в окно и попытаться разбудить бабушку-консьержку? Если не услышит, взять урну и постучать в железную дверь? Она может поднять тревогу. Это Паша с ней знаком, а меня она знать не знает. Видела мельком. Запомнить не успела. Хотя бывают очень бдительные бабушки.
Я стал прохаживаться у двери, раздумывая над тем, что можно предпринять. Мне захотелось есть. Когда мы с Ксюхой стояли возле дороги, я видел на соседнем доме вывеску «24 часа». Решил заглянуть в этот магазин. Посетителей и продавщицы в магазине не было. Полная тишина. Я стал бродить вдоль прилавка-холодильника, разглядывая товар и представляя, что все люди под страхом страшнейшего вируса, вырвавшегося из засекреченной лаборатории, покинули город. Можно брать что хочешь, есть и не платить. И ничего за это не будет. Волшебная фраза, снимающая комплексы даже у интеллигентной  прослойки населения. Я наклонился, чтобы получше рассмотреть копчёную свиную голову за стеклом прилавка, и заметил, что по ту сторону, сидя на стуле, дремлет продавщица. Аккурат за головой свиньи. Она открыла глаза. В смысле, продавщица. Наши взгляды встретились. Миловидное создание, явно приехавшее из ближнего зарубежья на заработки. Говорят, москвички работать в палатках и ночных магазинах не горят желанием. Какое-то время мы смотрели друг на друга сквозь заиндевелое стекло прилавка.
— Вы хотите голову? — спросила она из-за стекла.
— Как это?
— Свиную. Голову брать будете? Вам вилку дать?
— Зачем?
— Ткните её, она мягкая, проверьте. Вы так пристально на неё смотрите. Я подумала, что уже знаете, зачем она вам. Может, рулет накрутить желаете. Или мозги любите?
Мне совершенно не хотелось тыкать свиную голову вилкой.
— Как это, люблю мозги?
Девушка встала со стула. Теперь мы смотрели друг на друга над прилавком. Поверх расставленных ценников.
— Есть любители мозгов. Это же голова. В ней есть мозги. Для некоторых это настоящее лакомство.
— Мозги – лакомство?
— Да, мозги – лакомство. Можно сделать холодец из головы.
— Нет, спасибо. Я, пожалуй, возьму мясной салат, хлеба и попить что-нибудь, — я посмотрел внимательно на полки с напитками за её спиной. — Сок яблочный. Пол-литра дайте, пожалуйста.
— С мякотью?
— Нет, без мякоти.
— С мякотью полезнее. Я всегда такой беру. И вам советую.
— Спасибо за совет. Тем не менее возьму обычный сок.
Я смотрел, как она отработанными до автоматизма движениями выложила товар и стала подсчитывать сумму. Тут я вспомнил, что денег у меня нет. Две мятые десятки в заднем кармане джинсов, брелок от ключей и вскрытая упаковка жевательной резинки. Портмоне я оставил у Паши на кухонном столе. Мне стало жутко неудобно. Я виновато посмотрел на продавщицу.
— Вы знаете, я, кажется, забыл деньги дома.
— И что я должна делать? Накормить вас с рук, накинуть на плечи войлочное одеяло и, заботливо обнимая, проводить до дому? А там мы вместе поищем ваши деньги? — вызывающе проговорила продавщица.
— Нет, вы не так меня поняли. Я имел в виду, что мне придётся обойтись без салата и сока. У меня всего двадцать рублей. Вы мне дайте буханку чёрного хлеба. Дверь подъезда захлопнулась. Мне надо подождать, пока проснутся хозяева. Я тут рядом. У Паши. Может, знаете.
— Вот оно в чём дело. Ну, бывает. А я решила, что вы задумали забрать продукты даром. Обмануть меня захотели. Народ всякий ходит. Тем более бывали случаи. С виду приличные люди убегали с товаром. У нас тут нет камер видеонаблюдения, поэтому не приходится рассчитывать на квалифицированную помощь. Но ничего, я и сама неплохо справляюсь.
— Да, кстати, как вы не боитесь тут оставаться одна? Всё-таки могли бы охранника нанять, чтобы он следил за порядком. Вид мужчины с дубинкой в камуфляже многих отпугнёт.
— Обещают вроде и видеонаблюдение, и охранников, а пока я обхожусь этим, — девушка наклонилась и через мгновение резко занесла над головой пожарный топор.
— Вот эта штука помогает мне сохранять душевный покой. Лучше всякого аутотренинга.
— Вам удобно? Эта штука выглядит увесистой.
— Конечно, удобно! Я не новичок в этом деле. Несколько месяцев занимаюсь в школе восточных единоборств. Изучаю стиль «путь топора». Вот этот прием называется «кахан-те», а этот – «кахан-во», — она начала по-всякому вертеть топором. — И самый разящий, сокрушительный, — продавщица опять занесла над головой топор и, потеряв равновесие, обрушила его на прилавок. Стекло разбилось, топор воткнулся в свиную голову.
— Ой, что я наделала, что теперь будет? С меня высчитают за голову и витрину. Это такие деньжищи. Может, снять кассу и сбежать? Нет-нет, что я такое говорю. Тьфу! Это всё от нервов. Всё уладится. Всё обязательно уладится! Хотя нет. Вряд ли уладится. Так, сколько там у нас? — продавщица резко выдвинула кассовый лоток с деньгами и зашуршала купюрами, считая их, шевеля губами.
— Что вы делаете?
— Бежать надо отсюда. Бежать, и как можно скорее. Делать ноги за границу! — не отрывая взгляда от купюр, быстро проговорила она.
— Неужели всё так серьёзно? Куда бежать-то?
«Может, съесть салат и попить соку? Зачем платить, когда она собралась снять кассу», — подумал я.
— А что мне остаётся делать? Отрабатывать долг? И так копейки платят, а тут вообще денег будет не видать. А я подкопить собиралась, чтобы купить себе диван в «IKEA» и половичок с орнитоморфными рисунками.
— Что за рисунки такие?
— С птичками, — она мечтательно улыбнулась. — Кстати, о птичках, — продавщица осторожно вынула из разбитого прилавка пару кур, пачку пельменей, упаковку котлет и сложила всё в целлофановый пакет с надписью «24 часа», — в дороге пригодится!
«Может, съесть салат и тоже прихватить курицу?» — подумал я.
— А куда вы ехать собрались? Куда за границу? У вас там есть родственники?
— Нет. Родни за границей у меня нет. Все поразбросаны по российским просторам. Мало от них толку, сами живут бедненько. А я в Норвегию поеду и попрошу там убежища. Подамся в беженцы.
— А почему именно в Норвегию? Там же холодно. Не лучше ли в тёплую страну?
— В Норвегии крепкая социальная поддержка! Такой нет нигде. Поселят в приюте для беженцев. Дадут сумку с одеждой. Отличного качества, между прочим. Я же всё узнавала. Пойду норвежский и английский языки учить. Компьютерные курсы начну посещать. Всё это имеется при резервации для беженцев. Всё бесплатно. Если не дадут вид на жительство и выдворят, всё равно проведу неплохо время! Постараюсь норга себе найти. Пусть какого-нибудь непривлекательного. Главное – зацепиться. Бросить якоря. А там уже никаким бульдозером не выкорчевать будет. Уж если я ухватилась за что-нибудь, то не выпущу. У меня в детстве мальчишки не могли игрушки отобрать. Хватка такая – как клещами держу.

Как же хочется салата мясного…

Я посмотрел на зелёный горошек под прозрачной крышкой упаковки с салатом. Морковка, огурчик солёный. Как же хочется салата. И сока. Яблочного сока. Попить потом, после еды. Лучше через трубочку, чтобы растянуть удовольствие.
Протыкаешь защиту из фольги скошенным краем трубочки. Просовываешь её внутрь и, зажмурившись, потягиваешь жидкость.

— А почему этот пустой? — я показал на соседний прилавок, прикрытый полиэтиленом. Он был точно таким же, как тот, в котором продавщица разбила стекло.
— А так, стоит отключённый. В запасе. В нём пока нет необходимости. Хватает товара, — за время нашего разговора продавщица набрала несколько пакетов с провиантом. Похоже, она основательно готовилась.
— Он в рабочем состоянии?
— Конечно. Пожалуй, я и мелочь заберу, — она стала выгребать монеты из лотка.
— Вас как зовут?
— Зоя.
— Зоя, вот что я вам скажу. Вы сейчас соберите разбитое стекло, так, чтобы ни одного осколка не осталось. Упакуйте хорошенько и отнесите на помойку куда-нибудь подальше. В соседние дворы.
— И что это изменит? – она посмотрела на меня.
— Мы с вами поменяем прилавки. Переложим продукты в целый и подключим его, а этот пусть стоит сбоку. Никто не обратит внимания, что в нём нет стекла. А когда заметят, на вас не подумают. Решат, что таким он и был. Понимаете меня?
Зоя расплылась в улыбке. Высыпала мелочь обратно в лоток.
— И как я сразу не догадалась. Вот же глупенькая какая. Вы замечательный человек! Такой умный! Как вас зовут?
— Владимир.
— Володя, поешьте-ка салата. Берите-берите. Не стесняйтесь. Я угощаю. Я пока стекла соберу. К чему мне эти заморочки с Норвегией, когда тут можно прекрасным образом всё уладить. Стоп. А голова? Что с ней делать? — Зоя вытащила топор из свиной головы и грустно на неё посмотрела. — Ай, скажу, что клиент попался привередливый, попросил показать мозги, пришлось рубить. А хотите, Володя, я вам подарю эту голову? Бесплатно! В качестве бонуса!
Не дожидаясь ответа, она звонко крикнула:
— Забирайте, и слышать ничего не хочу! Она ваша! Сейчас я тут приберу и заверну её вам. Вот вам салат, хлеб и вилка. Ешьте, пока я тут навожу порядок!
Выдав мне паёк, Зоя с усердием работника рисовой плантации принялась собирать осколки.
Я взял салат. Открыл крышку. И улыбнулся зелёным горошинкам. Они такие забавные.
Салат съел быстро. Тщательно протёр кусочком ржаного хлеба пластиковый контейнер, собрав остатки майонеза.
Потом помог продавщице вытащить остатки стекла из прилавка. Мы их уложили друг на друга, обернули несколькими слоями вощёной бумаги. Обмотали верёвкой. Зоя понесла их выбрасывать, а я занялся передвижением прилавков. Они оказались тяжёлыми. Я почувствовал, как вздуваются вены на шее. Дело продвигалось медленно.
— Это что, пиковая стадия обострения клептомании, Вова? Куда ты тащишь эту штуку?
Я отпустил край прилавка. В дверях стояли Паша с Максом.
— Макс, ты хоть бы предупредил, что наш поэт-песенник со странностями.
Макс смотрел на меня с недоумением и молчал.
— Мы тебя ищем повсюду. Думали, что ты уехал с Ксюхой. Я ей позвонил, она сказала, что ты оставался возле дома. Обошли дом кругом раза два, тебя нет нигде. Решили купить сигарет, а ты, оказывается, вот чем занимаешься.
— Ребят, я всё потом объясню. Лучше помогите мне.
— Ты что, дверь взломал? — почти прошептал Макс. — Куда ты тянешь прилавок?
Пришла запыхавшаяся Зоя. Она перевела дух и спросила:
— Володя, это твои знакомые?
— Да, это Паша, я тебе говорил, что он живёт тут рядом.
— Какая разница, рядом я живу или нет? Не собрались ли вы тащить это ко мне домой? — взвизгнул Паша.
— Нет, Павел, что вы, ничего никуда тащить не надо. Имеется в виду, за пределы магазина, — быстро заговорила Зоя. — Я по неосторожности разбила стекло в прилавке. Из-за этого впала в истерику и хотела уже эмигрировать в Норвегию. А Владимир помог мне разобраться со всем этим. Дал ценный совет. Надо всего-навсего поменять прилавки. Давайте же помогите нам. С вашей помощью мы быстрее управимся.
Паша с Максом облегчённо вздохнули. Мы быстро переставили прилавки. Переложили продукты. И накрыли полиэтиленом разбитую витрину.
Зоя вышла в торговый зал и оценила проделанную работу:
— Комар носа не подточит. Ребята, не знаю, что бы я делала без вас.
Паша с Максом купили сигарет. Пива. Мы попрощались с Зоей и вышли на улицу.
— Тебя нельзя отставлять одного, Вова, — засмеялся Паша.
— Кто же знал, что так получится. Решил проводить Ксюху, а дверь-то закрыта. Я и номера квартиры не знаю. Бабулю будить не решился.
— Надо было в окно крикнуть. Первый этаж всё-таки. Форточка открыта.
— А ты бы услышал? Когда я уходил, ты так храпел.
— Не уверен, что услышал бы. Макс тем более. Он спит, как муха между оконными рамами зимой.
— Володя, Володя. Подождите!
Мы обернулись. Нас догоняла Зоя. Она бежала, держа в руке пакет с надписью «24 часа». Пакет болтался, ударяя её по ногам, но она не обращала на это внимания.
Приблизившись, Зоя сбавила шаг. Подошла ко мне вплотную. Я почувствовал тепло её тела. Паша и Макс решили оставить нас наедине. Направились к дому.
— Возьми голову, Володя. Я же сказала, она твоя, — она смотрела на меня нежно.
Только я собрался возразить, как она закрыла мне рот ладонью. Я почувствовал запах табака и копчёностей. На ольховых ветках коптят.
— Есть в тебе что-то такое. Особенное. Бери голову. Бери-бери. Не обижай девушку Зою. Я же от всей души. И знай, что этот день я не забуду никогда. Он перевернул всю мою жизнь, — на её глаза навернулись слёзы. — Скажу тебе вот что. Тебя ждёт удача. Несмот­ря ни на что. Какие бы ни были трудности у тебя на пути. Я ведь не простая продавщица. Я кое-что умею. Поверь мне, Володя. Знаю наперёд некоторые вещи, — она отняла ладонь от моего рта.
Я забрал у неё пакет с головой. Мы постояли молча. Она погладила меня по щеке, развернулась и пошла в магазин.
У дверей она оглянулась. На прощанье сделала еле заметное движение рукой и скрылась за дверью.

Ира не звонит. А могла бы ради интереса набрать меня. Спросить, как мои дела. Чем занимаюсь. Я понимаю, что времени прошло – всего ничего. Она, может, ещё и не успела понять, что меня рядом нет. Ну и правильно. Правильно! Нечего названивать. О чём говорить? О свис­тульках керамических? Почему-то временами я скучаю по Ире. Казалось, всё должно быть наоборот. Может, надо в такие моменты вспоминать что-то неприятное? Чтобы отгонять от себя все эти ностальгические бредни. Это же обман. Как говорят, те же грабли. Какой смысл возвращаться к тому, что принесло разочарование? Сколько ни вари полено, борща не получится. А позвонить всё равно хочется. Я пытаюсь обмануть себя, приводя множество доводов, но всё бесполезно. Позвонить всё равно хочется. Можно набрать самому и придать голосу небрежности. Этакого высокомерия. Мол, делаю усилие над собой. Нет. Не пойдет. Только хуже будет. Могла бы и sms написать, если звонить не хочет. Руки не отвалятся. Почему я не пишу? Я мог бы, конечно. Нет, не буду. Пусть она первая, а тут уже я со всей душой. И чтобы не одну, а несколько. Я бы выдержал паузу. Ответил бы через пару-тройку часов.
Летом я с друзьями на пляже играл в волейбол. Я ударил слишком сильно по мячу. Он отлетел за пределы нашего круга и стукнул Иру по голове. Она лежала в панаме и читала книжку. Мяч ударился о её голову, она ткнулась лицом в книжку. Я подбежал и стал рассыпаться в извинениях. Но она смеялась и нисколько не была огорчена. Так мы познакомились. Представляю, если ей сейчас стукнуть по голове мячиком. Она его руками разорвёт в клочья. Я предложил ей присоединиться к нам. Она, не раздумывая, согласилась. Отложив в сторону книжку, резво вскочила с покрывала и встала в круг. В своём микроскопическом купальнике она выглядела сногсшибательно. Я тут же начал собой гордиться. Такая девушка не отвергла моё ­приглашение. Признаться, в ту пору я переживал не лучший период в своей жизни. Мне казалось, что со мной что-то не то. Я поистрепался. И внешне, и внутренне. Одним словом, не везло мне в ту пору с женщинами. Полоса такая пошла. Не складывалось, и всё тут. Будучи человеком, избалованным женским вниманием, я очень тяжело это переносил. Считал аномальным явлением и даже собирался написать статью по этому поводу в журнал «Наука и религия», но вовремя передумал. И тут такая удача. Загорелая. Стройная. Высокая. Мне нравятся женщины выше меня. Всем маленьким мужчинам нравятся высокие женщины. Некоторые говорят, что это неприемлемо. Чушь полная! Неужели пара двух малышей смотрится лучше, чем неравная по росту пара? В кругу Ира стояла напротив меня. Я часто ловил её взгляды на себе, или это она ловила мои. Я старательно напрягал своё тело, пытаясь придать ему мускулатурно-рельефный вид. Я не мог поз­волить себе её упустить. Поэтому после игры, не теряя времени, вызвался проводить её до дому. Она согласилась, и я возликовал. Моментально забылись прошлые неудачи, я подумал: «Ещё бы ты отказалась!» Такова мужская натура, ничего тут не поделаешь. Она предложила мне попить воды из её бутылочки. Я не отказался. Мы шли не спеша. Разговаривали. Посидели в парке на лавочке. Посмотрели на фонтан. Выпили кофе в летнем кафе. Незаметно наступил вечер. Мы стояли возле её подъезда. Она сказала, что я ей очень понравился. Я интересный и у меня хорошее чувство юмора. Я взял её за руку. Притянул к себе и поцеловал в губы. Она прижалась ко мне. Я никогда не был так счастлив. На следующий день мы опять были вместе.
— А музычка ничего, — Паша прибавил громкости на своём «Бумбоксе». Мы сидели на кухне и пили чай.
— А я что говорил, — Макс держал кружку, обхватив ладонями.
— Хорошие песни, Вова. Говорю без прикрас. Долго работал над демо?
— Месяца полтора.
— Сколько там треков, ты говорил?
— Семнадцать, Паша, — Макс поставил кружку на стол.
— Семнадцать треков за полтора месяца? Все новые?
— Все. Я не люблю со старыми возиться. Не так интересно.
— Да ты их как пироги печёшь. А пишешь на комп?
— Да, на комп. Подбираю петли барабанные. Потом наигрываю остальное. Это же демо, есть ещё над чем поработать.
— Я понимаю, что демо. Но концепция ясна. Вот что главное.
— Ну, я имею представление о том, как они должны звучать.
— Так вот и я о чём говорю. Я прямо сейчас и позвоню продюсеру и договорюсь о передаче диска. Опять-таки гарантий никаких нет. Но я считаю, что использовать необходимо любой шанс.
— У меня мама сейчас распространяет пластмассовую посуду. У них проходят собрания по пятницам в старом кинотеатре. Можно попробовать договориться там выс­тупить. Засветиться. Мне кажется, это идея, — глаза Макса загорелись азартом.
— Макс, не неси ерунду! — сказал Паша. — Зачем светиться на собрании сетевого маркетинга? Во-первых, они копейки не дадут. Во-вторых, попытаются тебя втянуть в свои ряды. В-третьих, как будто я не в силах сам организовать Вове выступление. Сейчас вопрос не в этом. Нужен более масштабный подход. Можно всю жизнь играть в клубах. Остаться клубной командой. Но не более того. Надо смотреть дальше.
— Молчу-молчу, — пробурчал обиженно Макс.

Паша, манерно оттопырив мизинец, взял мобильный телефон. Посмотрел на нас несколько величественно. Приглушил звук «Бумбокса». Сказал, чтобы мы сидели тихо. Он сейчас будет звонить продюсеру. Закинул ногу на ногу, набрал номер и поднёс телефон к уху. Мы с Максом смотрели на него молча, тихо посапывая. Я начал волноваться. Мне хотелось выбежать из Пашиной квартиры, чтобы не слышать разговора, а потом прибежать обратно и узнать, что я звезда. Оказывается, Паша дал послушать продюсеру фрагмент песни по телефону. Тот был потрясён. И заявил прямо, что он не позволит себе потерять такого исполнителя. Поэтому мы должны немедленно приехать к нему в студию и начать запись. Все расходы компания берёт на себя. Включая наши траты на стороне. У него чешутся руки выдать нам карманные деньги. Убедительно просил, чтобы я больше никому не давал слушать свои песни. Вопрос решён. Я в обойме!
— Алло, Олег. Добрый день. Это Павел Миронов беспокоит, — Паша старался говорить уверенно, но голос его дрожал. — У меня есть для тебя неплохой материал. Послушаешь? Когда можно подвезти?
Всё-таки не очень приятно, когда твои песни называют материалом. Хотя я и сам так нередко говорю. Но когда слышишь со стороны, то передёргивает. Ты перевариваешь свои переживания. Они преобразуются в песни. Ты относишься к ним с трепетом. А для кого-то это всего лишь материал. Как доски, фанера и рубероид.
— Договорились, Олег, когда подъедем, я позвоню, — Паша положил трубку. — Всё нормально, передадим твои песни, Вова, у него есть окно с пяти до шести.
Я не сдержал улыбку. Всё складывалось лучшим образом. Я начал было писать sms Ире. Отправлять не стал. Стёр.           
Мы подъехали к полосатому шлагбауму, перекрывавшему въезд на территорию. Справа в застеклённой будке еле умещались два охранника в чёрной форме с фуражками, сдвинутыми на затылки. Они стали сверлить нас глазами. Паша позвонил продюсеру и сказал, что мы у ворот. Чуть позже в будке охранников раздался звонок. Один из них подхватил чёрную трубку. Через минуту шлагбаум стал медленно подниматься. Мы припарковались у парадного входа здания, напоминавшего сельский клуб. Мраморные ступени, бетонные колонны и массивные деревянные двери. Внутри тоже было два охранника с задвинутыми на затылок фуражками. Один сидел за перегородкой и что-то жевал. Другой тщательно натирал никелированные трубы турникета лоскутом из бархата. Нас пропустили без приветливых улыбок и без лишних вопросов. Мы стали подниматься по высокой деревянной лестнице с красными ковровыми дорожками и толс­тыми полированными, будто из бруса, перилами. Было ощущение, что тут ещё жива советская эпоха. Не хватало разве что доски почёта и знамён по углам. На третьем этаже нам навстречу вышел высокий мужчина средних лет. Он улыбался. Я понял, что это и есть продюсер. Мы поздоровались. Он предложил нам пройти в комнату отдыха. Мы прошли по коридору до двери с большой медной ручкой и оказались в небольшом помещении. В центре стоял круглый стол, вокруг него несколько мягких кресел и диван. На стенах висели фотографии известных и не очень музыкантов. Вентилятор гнал тёплый воздух с едва уловимым запахом подгоревшей пластмассы.
Мы уселись, заскрипев кожаной обивкой кресел. В комнату вошла девушка. Олег спросил, что нам принести: чай или кофе? Все сошлись на кофе. Хотя я его не люб­лю. Олег отдал ей распоряжение, и она удалилась готовить нам питьё. Я передал Олегу диск, он положил его на стол. Мы стали разговаривать. Олег задавал вопросы, интересуясь, что я слушаю. Я перечислил несколько групп. Олег оказался простым, вполне адекватным человеком. Никаких звёздных манер. Он поинтересовался, откуда я. Я сказал, что из Петрозаводска. Мы немного поговорили о наших краях. Я уже привык к тому, что все, кто слышит о Карелии, первым делом интересуются природой.
— Там есть аномальные места, — вставил Паша. Я порадовался, что он не стал продолжать, и дело не дошло до рассказа о старике и нерпе.
Макс сидел молча. Внимательно слушая каждое слово Олега. Изредка почёсывался. Был момент, когда он хотел закинуть ногу на ногу и ударил по столу, чуть не уронив чашки.
Время пролетело незаметно. Олег встал, взял со стола диск. Сказал, что послушает в течение двух недель. У них сейчас много работы, поэтому придётся подождать. Мы попрощались. Он ушёл. Мы остались допивать остывший кофе.
— Надо было взять у него автограф, а ещё лучше – сфоткаться, — сказал Макс, задумчиво разглядывая фотографии на стенах.
— Вот ещё выдумал! Мы приехали по делу, а не как поклонники. Думай, что говоришь, — возмутился Паша.
— Что я ни скажу, всё не так. Почему нас не отвели в студию и не показали барабаны? — в голосе Макса звучала детская обида. — Я думал, что мы поиграем. Мне так хочется постукать палками по барабанам. Или дунуть в большую трубу. У них должны быть трубы.
— Секретарша у него ногастая. Я бы с ней спел дуэтом, пока ты по барабанам стукал палками, — рассмеялся Паша. — Давайте заедем в МакАвто, что-то я проголодался, — предложил он, — а потом вы меня закинете домой. Ко мне сегодня вечером должна журналистка при­ехать. Будет писать статью о нашем клубе.
— Симпатичная? — спросил Макс.
— Вполне. Я её поэтому и пригласил к себе домой. Кстати, Вова, забыл тебе сказать. Ты, между прочим, очень понравился Ане. Ей пришлось срочно уехать, поэтому сама она тебе этого сказать не успела.
Я нахмурился, как бы припоминая, о ком идёт речь.
— Какая Аня? — на самом деле, я чуть не подпрыгнул. Мне хотелось закричать от радости. Скакать по креслам и диванам. И, может быть, сорвать пару фотографий со стены.
Моя Аня. Она не забыла меня. Ей просто пришлось внезапно уехать. Как я мог о ней плохо подумать! Вова. Будь добрее к людям.
Она хочет встретиться со мной в другой обстановке. В интимной. Она уже зашторила окна. Зажгла свечи. Расстелила постель. Сидит у зеркала, расчёсывает волосы и думает обо мне. Мы будем лежать на шёлковых прос­тынях, слушать радио, она будет копошиться в моих волосах, а я положу ей руку на грудь. Сейчас Паша скажет, чтобы я ей срочно позвонил. Я неохотно запишу телефон. Скажу, что позвоню, когда буду в настроении. Сейчас обещать ничего не буду, а там поглядим. Сделаю безразличный вид. То, что я ей понравился – это само собой разумеется. Она будет ждать, изнывая. Я буду у руля в наших отношениях. Как решу, так и будет. Я был у продюсера, поэтому мне особо некогда.
— Аня, та, что в клубе была. Она просила передать, что ты милый, — сказал Паша.
— А я что, выходит, не милый? — грустно спросил Макс. — Что она сказала про меня, что? Она не могла меня не заметить. У меня футболка с коротким рукавом, и видны бицепсы. Она, что, дура – не смотреть на мои бицепсы и не думать, что я тоже милый?
— Макс, она ничего о тебе не сказала, только о Вове. Просила передать, что он ей очень понравился. И если она когда-нибудь разойдётся со своим гражданским мужем, то в первую очередь хотела бы замутить с Вовой. Но пока что она любит своего мужа.
— Дура, — сказал Макс.
Дура, подумал я. Тоже мне отговорка. Я был о ней более высокого мнения.
Опять женщины всё портят. Только начали пробиваться росточки романтического начала, как всё безразлично потоптано.

 

Нам начали настойчиво сигналить машины. Мы слишком долго выбирали из меню (щит с нарисованными бутербродами), что купить в МакАвто. Позади нас образовалась длинная очередь. Макс матерился, посматривая в зеркало заднего вида. Получив из окна раздачи пакеты с заказами, мы припарковались возле фонарного столба и мусорного бака. Машин было много. Все ели. Нависали над пакетами. Раскладывали на торпедо бутерброды, стаканы с напитками, коробочки с соусами. Мы ели молча. Шелестели бумагой. Поглядывали по сторонам. Улыбались друг другу, встречаясь взглядами. Пили коктейли. Макс тяжело вздохнул и нарушил трапезное молчание:
— Пойду, мусор выкину.
— Молодцы америкосы, придумали, как можно есть, не выходя из машины, — Паша ковырял зубочисткой в зубах.
— Между прочим, это плохая еда, Паша, — сказал Макс, вытирая руки розовой салфеткой.
— Зачем тогда ел?
— А что мне оставалось делать? Смотреть, как вы едите? — Макс отошёл к баку и выкинул мусор.
«Может, нам с Максом поехать к Ксюхе в гости? Она же звала. У неё там ещё две подруги. Вдруг какая-нибудь из них затмит Аню», – подумал я и сказал:
— Макс, а может быть, нам поехать в гости к Ксюхе? Она же звала. У неё там ещё две подруги. Как считаешь, Паша, поехать нам?
— Поезжайте. Что тут думать! Тем более они недалеко от меня живут. Отвезёте меня и езжайте. Позвони, узнай, что они будут делать вечером. Там и поешь, Макс, как следует.
— Ну что, Макс, едем?
— Едем. Давай, звони.
Я набрал номер Ксюхи. Она была рада. Громко смеялась. Уронила телефон. С полминуты я слушал возню, пока она искала трубку.
Я спросил, как она смотрит на то, что мы с Максом приедем к ним вечером в гости. Она сказала, что хорошо смотрит и сейчас же позвонит девчонкам, чтобы поставить их в известность. И ещё у неё есть новость. Она заказала в интернет-магазине пуховик! Красный. Скоро приедет курьер. Она уже в предвкушении. Вечером ждёт нас в гости.  Они приготовят что-нибудь вкусненькое. Спросила, точно ли мне понравилась её ночнушка. Поблагодарила за туфлю и попрощалась.

Сорок. Скоро сорок. Обычно мужчина, приближаясь к этой дате, говорит, что вот, скоро сорок лет, а что я? Что? Да ничего. А должно быть всё. Что всё? Ну, всё. Всё то, что позволяет достойно встретить эту дату, почивая на лаврах, не имея ни малейшего повода к возникновению каких-либо сомнений.
Вот стукнуло сорок. И замечательно. Потому что ты готов! Вот, пожалуйста, у тебя есть полный список, прилагающийся к сорокалетней дате. И никто не посмеет сказать, что вот, мол, ему уже сорок, а он всё ещё ничего не сделал в этой жизни стоящего.
 Я не сделал. Нет. А мне уже почти сорок.

Дверь открыла Ксюха. Она была в красном пуховике.
— Как здорово, что вы приехали. Я счастлива! Ира, они приехали!
— Ой, я не одета, подождите минуточку. Проходите пока в большую комнату, — послышался женский голос из соседней комнаты.
— Это Ира, она всегда в последнюю минуту переодевается. Наташа звонила, она задерживается. Но скоро будет. Я музыку включила. Мне на работе ребята сборник записали. Давайте раздевайтесь и проходите, я пока похозяйничаю, — сказала Ксюха и ушла на кухню.
Комната была чистой. На окне тюль и шторы. Мебель старая, полированная. Шкаф с книгами. Телевизор. Одна кровать стояла у окна. Вторая – у стены, над ней висел коврик с лесом и избой. Мне показалось это место очень знакомым. Как будто я там был. Макс присел на стул.
— Староватенькая у них тут мебель. Молодые девушки, а живут, как в музее.
— Так они снимают эту квартиру. Мебель чужая. Смысл покупать новую? Если внезапно попросят освободить помещение, то куда девать диваны и кресла, бегая в поисках нового прибежища? — сказал я.
— Тогда понятно. Чисто. Сразу видно, живут женщины.
В комнату вошла девушка.
— Я Ира, — представилась она.
Опять Ира. Интересно, Иры все высокие и худые, подумал я.
— Я Макс, это Вова.
— Очень приятно.
— Скоро придёт Наташа, и можно будет ужинать. Вы проголодались?
— Не то чтобы очень. Но почему бы не посидеть за столом, — сказал Макс.
— А вы что пьёте?
— Я за рулём, Ира. А Вова не пьёт. Мы вам купили вина сухого. Белого. Я в прихожей пакет поставил. Там ещё конфеты шоколадные. А себе мы минералки взяли.
Ира ушла за пакетом.
— Ничего так Ирочка, да? — Макс подмигнул мне. — Или тебе не очень?
— Почему же не очень? Вполне.
Пришла с работы Наташа. Ксюха накрыла на стол. Ели мясной рулет. Наташа сказала, что её отец торгует мясом. И дома у них только отборные куски! Сама она предрасположена к полноте, поэтому сидит на строгой диете.         Но сегодня можно расслабиться, и она проворно подцепила с тарелки приличный кусок рулета. Ксюха ничего не говорила о диете, но сообщила, что вино с водкой не смешивает. Сделала мне замечание, что чаем не чокаются. Ира не пьёт и не курит. Она поела немного и ушла спать. Ей завтра рано вставать. Макс немного расстроился. Она ему понравилась. Наташа быстро набралась. Я и не успел заметить, как она окосела. Они несколько раз выходили с Максом курить в коридор. Разговаривала она громко. Так, что нам с Ксюхой было слышно на кухне. Хохотала и стучала каблуками. Пока не вышла соседка и не попросила угомониться. После последнего перекура Макс под руку провёл шатающуюся Наташу в её комнату. Она посмотрела мутным взглядом в нашу сторону и сказала:
— Эти люди ничего не понимают в мясных изделиях.
Макс вышел из комнаты и сообщил, что пойдёт в туалет. Ксюха тоскливо посмотрела на стол и, вздохнув, сказала, что вино кончилось, а водку с вином она не мешает. Минуту поразмыслив, добавила:
— Ну их, все эти условности. Да, Володя?
— Ты о чём? — спросил я.
— Какая разница, вино или водка. Вот о чём. Подай-ка мне из холодильника бутылочку.
Я открыл холодильник. Там стояла начатая бутылка водки.
— Там ещё огурцы были. Корнишоны. Будь добр, прихвати их тоже.
Я поставил на стол бутылку и банку. Ксюха тут же налила полную рюмку и выпила её залпом. Когда я садился на стул, она уже хрустела корнишонами. Послышалось пение. Пела Наташа. Она стояла в дверях в ночной сорочке.
— Теперь сам видишь, — сказала Ксюха.
— Что вижу?
— Какая у неё сорочка. Хочешь, пойдём к Ире в комнату, я приподниму одеяло и ты посмотришь, какая у неё, сравнишь с моей!
— Нет, Ксения, не надо.
— Тебе нравится мой пуховик?
— Да.
— Я похожа на финскую пенсионерку?
— Да.
Пришёл Макс и сказал, что пора бы ехать.
Я был не против. Когда Ксюха попыталась встать, чтобы проводить нас, её пошатнуло. Мы помогли ей добраться до комнаты и уложили на кровать, накрыв лос­кутным одеялом.
На улице было темно.
— Вечеринка удалась на славу, — сказал Макс, вставляя ключ в замок зажигания. — Ира мне понравилась, так ей, видите ли, спать понадобилось в такую рань. Я только решил её в сторонку отвести, чтобы поговорить.
— Человеку рано вставать. На работу. Тем более она не пьёт. Что ей рассиживаться?
— Я тоже не пью. И ты не пьёшь. В результате что получилось: укладывали спать пьяных девок. Одно радует – мясной рулет был вкусным. Надо было прихватить остатки. Доели бы дома.
Мы стали выезжать из двора. У Макса зазвонил телефон. Одной рукой он держал руль, свободной взял трубку и посмотрел на дисплей. Ответить он не успел. Раздался удар. Яркая вспышка света. Тишина.

Доктор Моуди оказался прав. Было хорошо и спокойно. Мирские заботы отпустили. Ощущение, будто скидываешь рюкзак с камнями, который тащил много лет. Чувствуется чьё-то присутствие. Страха нет. На­оборот, душевное ликование. Свет яркий, но не ослеп­ляющий. Мягкий. Никаких посторонних мыслей и идей. В обычной жизни нам необходимы идеи. Идеи помогают самореализоваться, привлечь единомышленников. Создавать проекты. Быть первым. Автором идеи. Генератором. А тут это кажется смешным. Вдалеке показался еле различимый силуэт. Я услышал, как меня зовут по имени. Это был знакомый женский голос. Силуэт начал обретать более ясные очертания. Я узнал. Я вспомнил эту женщину. Это была Купиль Зинаида Михайловна. Ещё я вспомнил, что у девчонок в комнате на стене висел коврик с изображением её избушки. Я вспомнил. Мистика. Всё взаимосвязано.
— Владимир. Не переживай. Это всего лишь небольшой перерыв. Остановка в пути.
— Я не переживаю. А как там Макс?
— Да обошлось. Небольшое сотрясение мозга, и только-то. У него будет своя дизайнерская студия. Его подружка Вика уедет в Индию. Будет играть на ситаре и учить санскрит. Выйдет замуж за индуса. Родит ему двух дочерей. А Макс закрутит с Адель, той, что ему машину мыла. И у тебя ещё дел немало. Ты же так ещё и не записал песни на комп и не выступил в «Гнезде глухаря».
От Купиль пахло сдобой. Свежей выпечкой. Так пахли деревянные ящики с булочками у водителей, которые приезжали в школу. Она лучезарно улыбнулась и щёлк­нула у меня перед глазами пальцами.
Как же болит голова. Я поморщился. Возле койки сидела Ира и держала меня за руку.
— Привет, — тихо сказала она и улыбнулась.
— Привет, — я хотел спросить её, где пакет со свиной головой, но вспомнил, что он остался у Паши.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, только вот голова побаливает. А я давно здесь?
— Полторы недели. Мне позвонил Макс, сказал, что ты в больнице. Твоим родителям я сказала, что у тебя небольшой ушиб. Чтобы не волновались очень. Думала, приеду и сама во всём разберусь.
— Уже полторы недели. Как быстро летит время, — мне было приятно видеть рядом Иру. Фиг с ним, с тем костюмом «адидасовским». Она такая красивая. Интересно, есть ли у неё с собой купальник, в котором она была тогда на пляже. Хотя нет. Вряд ли. Она же ехала ко мне в больницу, а не в пляжный волейбол играть.
— Как там дела в Петрозаводске?
— Всё нормально. Лёша Строев собирается в Финляндию уезжать. Его пригласили поработать в студию в Хельсинки. Миров просил передать тебе привет и деньги.
— Деньги? Какие деньги?
— Когда он узнал, что ты в больнице, то сразу приехал и привёз мне деньги. Я отказывалась. Но он и слышать ничего не хотел. Я взяла.
У меня защемило сердце. Я попытался отогнать сентиментальность, но не смог.
— Мама моя тебе варенье передала. Черничное. Отец сказал, чтобы ты держался! Приедешь, он научит тебя забивать гвозди с одного удара.
Стоило попасть в больницу, как тёща шлёт банки с вареньем. Будто его нет в Москве. Но всё равно приятно.
— Ещё звонил Олег по поводу твоих песен.
Сердце отчаянно забилось. Голова перестала болеть.
— Сказал, что материал интересный, но есть над чем работать. Много работать.
Ну, вот и всё. Работать. Материал интересный. Опять мои песни называют материалом. Я взгрустнул. Голова заболела пуще прежнего.
— Но, тем не менее, они готовы с тобой сотрудничать. Он просил тебя связаться с ним, когда ты выздоровеешь.
— Как это, сотрудничать? Что это значит? — я опешил. Я не был готов. Я уже начал грустить и говорить себе, что всё зря и никому ничего не нужно.
— Сотрудничать. Это значит, что твои песни им понравились, — Ира поправила мою подушку.
Эти слова мне хотелось слышать ещё и ещё. Возникло желание внимательно переслушать свои песни. А вдруг Ира так заботливо поправляет мою подушку, потому что теперь она знает, что мои песни понравились продюсеру и я почти звезда? Я внимательно посмотрел на неё. Нет, она не такая.
— Ира, а ты не уедешь?
— Ты хочешь, чтобы я уехала?
Я отрицательно покачал головой.
— Тогда не уеду. Ведь ты даже не знаешь, что такое сотрудничать…

Конец.