Хозяин бани и огорода
В субботу, под вечерок, на скамейке перед домом сидели два мужика, два
соседа, ждали баню. Один к другому пришел помыться, потому что свою баню
ремонтировал. Курили. Было тепло, тихо. По деревне топились бани: пахло
горьковатым банным дымком.
-- Кизяки нынче не думаешь топтать? -- спросил тот, который пришел
помыться, помоложе, сухой, скуластый, смуглый.
-- На кой они мне... -- лениво, не сразу ответил тот, который постарше.
Он смотрел в улицу, но ничего там не высматривал, а как будто о чем-то
думал, может, вспоминал.
-- А я не знаю, что делать. Топтать, что ли...
-- Наплавь из острова да топи.
-- Не знаю, что делать... Может, правда, наплавить.
-- Конечно,
-- Ты будешь плавить?
-- Я, может, угля куплю. Посмотрю.
-- Наверно, наплавлю. Неохота этими кизяками заниматься.
Тот, что постарше, спокойный, грузный, бросил под ногу окурок,
затоптал. Посмотрел задумчиво в землю и поднял голову...
-- Хошь расскажу, как меня хоронить будут? -- Чуть сощурил глаза в
усмешке.
-- О! -- удивился сухой, смуглый. -- Ты что?
-- Хошь?
-- А чего ты... помирать-то собрался?
-- Да не собрался. Я туда не тороплюсь. Но я в точности знаю, как меня
хоронить будут. Рассказать?
-- Во, елки зеленые! Мысли у тебя. Чего ты? -- еще спросил тот,
помоложе.
-- Значит, будет так: помер. Ну, обмыли -- то-се, лежу в горнице, руки
вот так... -- Рассказчик показал, как будут руки. Он говорил спокойно, в
маленьких умных глазах его мерцала веселинка. -- Жена плачет, детишки
тоже... Люди стоят. Ты, например, стоишь и думаешь: "Интересно, позовут на
поминки или нет?"
-- Ну, слушай! -- обиделся смуглый. -- Чего уж так?
-- Я в шутку, -- сказал рассказчик. И продолжал опять серьезно: -- Ты
будешь стоять и думать: "Чего это Колька загнулся? Когда-нибудь и я тоже
так..."
-- Так все думают.
-- Жена будет причитать: "Да родимый ты наш, да на кого же ты нас
оставил?! Да ненаглядный ты наш, да сокол ты наш ясный". Сроду таких слов не
говорят, а как помрет человек, так начинают: "сокол", "голубь".,, Почему
так?
-- Ну, напоследок-то не жалко. А еще приговаривают: "ноженьки",
"рученьки", "головушка". "Ох, да отходил ты своими ноженьками по этой
горенке". А у кого есть сорок пятый размер -- тоже ноженьки!
-- Это потому, что в этот момент жалко. Кого жалеют, тот кажется
маленьким.
-- Ну а дальше?
-- Дальше понесли хоронить. Оркестр в городе наняли за шестьдесят
рублей. Тут, значит, скинутся: тридцать рублей сама заплатит, тридцать -- с
моих выжмет, А на кой он мне черт нужен, оркестр? Я же его все равно не
слышу.
-- Друг перед другом выхваляются. Одни схоронили с оркестром, другие,
глядя на них, тоже. Лучше бы эти деньги на поминки пустить...
-- Во, я и говорю: кто про что, а ты про поминки. -- Рассказчик
засмеялся негромко. Молодой не засмеялся.
-- Но когда сядут и хорошо помянут -- поговорят про покойного,
повспоминают -- это же дороже, чем один раз пройдут поиграют. Ну и что
поиграли? Ты же сам говоришь: "На кой он мне?"
-- Тут дело не в покойнике, а в живых. Им же тоже надо показать, что
они... уважали покойного, ценили. Значит, им никаких денег не жалко...
-- Не жалко! Что, у твоей жены шестидесяти рублей не найдется?
-- Найдется. Ну и что?
-- Чего же она будет с твоей родни тридцать рублей выжимать на оркестр?
Заплати сама, и все, раз уважаешь. Чего тут скидываться-то?
-- Я же не скажу ей из гроба: "Заплати сама!"
-- Из гроба... Они при живых-то что хотят, то и делают. Власть дали!
Моей девчонке надо глаза закапывать, глаза что-то разболелись... Ну, та
плачет, конечно, когда ей капают, -- больно. А моя дура орет на нее. Я
осадил разок, она на меня, А у меня вся душа переворачивается, когда
девчонка плачет, я не могу.
-- Но капать-то надо.
-- Да капать-то капай, зачем ругаться-то на нее? Ей и так больно, а эта
орет стоит "не плачь!". Как же не плакать?
-- Да... -- Николаю, рассказчику, охота дальше рассказывать, как его
будут хоронить. -- Ну, слушай. Принесли на могилки, ямка уже готова...
-- Ямку-то я копать буду. Я всем копаю.
-- Наверно...
-- Я Стародубову Ефиму копал... Да не просто одну могилку, а сбоку еще
для старухи его подкапывал. А они меня даже на поминки не позвали. Главное,
я же сам напросился копать-то: я любил старика. И не позвали. Понял?
-- Ну, они издалека приехали, сын-то с дочерью, чего они тут знают: кто
копал, кто не копал...
-- Те не знали, а что, некому подсказать было? Старуха знала... Нет,
это уж такие люди. Два рубля суют мне... Хотел матом послать, но, думаю,
горе у людей...
-- А кто совал-то?
-- Племянница какая-то Ефимова. Тоже где-то в городе живет. Ну,
распоряжалась тут похоронами. Подавись ты, думаю, своими двумя рублями, я
лучше сам возьму пойду красненькой бутылку да помяну один. Я уважал
старика...
-- Так, а чего ты? Взял эти два рубля да пошел купил себе...
-- Да я же не за деньги копал! Я говорю: уважал старика, мы вместе один
раз тонули. Я пас колхозных коров, а он своих двух телков пригнал. И
надумали мы их в Сухой остров перегнать -- там трава большая в кустах и не
жарко. Погнали, а его телка-то сшибло водой. Он за телком, да сам хлебнул. Я
кой старика-то вытаскивал, телка нашего на дресву оттащило. Из старика вода
полилась, очухался, он и маячит мне: телка, мол, спасай, я ничего...
-- Спасли? Телка-то.
-- Спасли. Хороший был старик. Добрый. Мне жалко его.
-- Я его мало знал. Знал, но так... Он долго хворал?
-- Нет. У него сперва отнялись ноги... Его в больницу. А он
застеснялся, что там надо нянечку каждый раз просить... Заталдычил; "Везите
домой, дома помру". Интеллигент нашелся -- няньку стыдно просить. Она за это
деньги получает, оклад.
-- Ну, каждый раз убирать за имя -- это тоже...
-- А как же теперь? Он и так уж старался поменьше исть, молоком
больше... Но ведь все же живой пока человек. Как же теперь?
-- Оно, конечно.
-- Может, полежал бы в больнице, пожил бы еще...
-- Его без оркестра хоронили?
-- Какой оркестр! Жадные все, как... Сын-то инженером работает, мог
бы... Ну, копейка на учете.
-- Да старику-то, если разобраться, на кой он, оркестр-то? -- сказал
рассказчик, хозяин бани.
-- А тебе?
-- Чего?
-- Тебе нужен?
-- И мне не нужен.
-- Никому не нужен, но все же хоронют с оркестром. Не покойник же его
заказывает, живые, сам говоришь. Любили бы отца, заказали бы. Жадные.
-- Бережливые, -- поправил хозяин бани.
Смуглый посмотрел на рассказчика... Понимающе кивнул головой.
-- Вот и про себя скажи: я не жадный, а бережливый. А то -- "не надо
оркестра, я его все равно не слышу". Скажи уж: денег жалко. Чего
рассусоливать-то? Я же вас знаю, что ты, что Кланька твоя -- два сапога
пара. Снегу зимой не выпросишь.
Рассказчик помолчал на это... Игранул скулами. Заговорил негромко, с
напором:
-- Легко тебе живется, Иван. Развалилась баня, ты недолго думая пошел к
соседу мыться. Я бы сроду ни к кому не пошел, пока свою бы не починил... И
ты же ходишь прославляешь людей по деревне: этот жадный, тот жадный, Какой
же я жадный: ты пришел ко мне в баню, я тебе ни слова не говорю: иди мойся.
И я же жадный! Привыкли люди на чужбинку жить...
Иван достал пачку "Памира". Закурил. Усмехнулся своим мыслям, покачал
головой:
-- Вот видишь, из тебя и полезло, Баню пожалел...
-- Не баню пожалел, а... свою надо починить. Что же вы, так и будете по
чужим баням ходить?
-- Ты же знаешь, мне не на че пока тесу купить,
-- Да у тебя сроду не на че! У тебя сроду денег нет. Как же у других-то
есть? Потому что берегут ее, копейку-то. А у тебя чуть завелось лишка, ты их
скорей торописся загнать куда-нибудь. Баян сыну купил!.. Хэх!
-- А что тут плохого? Пускай играет.
-- Видишь, ты хочешь перед людями выщелкнуться, а я, жадный, должен для
тебя баню топить, На баян он нашел денег, а на тес -- нету.
-- Мда-а,,. Тьфу! Не нужна мне твоя баня, гори она синим огнем! -- Иван
поднялся. -- Я только хочу тебе сказать, куркуль: вырастут твои дети, они
тебе спасибо не скажут, Я проживу в бедности, но своих детей выучу, выведу в
люди... Понял?
"Куркуль" не пошевелился, только кивнул головой, как бы давая знать,
что он понял, принял, так сказать, к сведению.
-- Петька твой начал уж потихоньку выходить в люди. Сперва пока в
огороды.
-- Как это?
-- Морковка у меня в огороде хорошая -- ему глянется...
-- Врешь ведь? -- не поверил Иван.
-- А спроси у него. Еще спроси: как ему та хворостина? Глянется, нет? И
скажи: в другой раз не хворостину, а бич конский возьму... -- Сидящий снизу
нехорошо, зло глянул на стоящего, -- А то вы, я смотрю, добрые-то за чужой
счет в основном. А чужая кобыла, знаешь, лягается. Так и передай своему
баянисту,
Иван, изумленный силой взгляда, каким одарил его хозяин бани и огорода,
некоторое время молчал.
-- Да-а, -- сказал он, -- такой правда за две морковки изувечит.
-- Свою надо иметь. Мои на баяне не усеют, зато в чужой огород не
полезут.
-- А ты сам в детстве не лазил?
-- Нет. Меня отец на баяне не учил, а за воровство руки выламывал.
-- Ну и зверье же!
-- Зверье не зверье, а парнишке скажи: бич возьму. Так уделаю, что
лежать будет. Жалуйтесь потом...
-- Тьфу! -- Иван повернулся и пошел домой. Изрядно отшагал уже,
обернулся и сказал громко: -- Вот тебе-то я ее не буду копать! И помянуть не
приду...
Хозяин бани и огорода смотрел на соседа спокойными презрительными
глазами. Видно, думал, как покрепче сказать: Сказал:
-- Придешь. Там же выпить дадут... как же ты не придешь. Только позвали
бы -- придешь.
-- Нет, не приду! -- серьезно, с угрозой сказал Иван.
-- А чего ты решил, что я помираю? Я еще тебя переживу. Переживу, Ваня,
не горюй.
-- Куркуль.
-- Иди музыку слушай. Вальс "Почему деньги не ведутся". -- Хозяин бани
и огорода засмеялся. Бросил окурок, поднялся и пошел к себе в ограду.
все книги автора
