Художественная литература

Михаил Веллер

Чужие беды

Близился полдень, и редкие прохожие спасались в тени. Море блестело за крышами дальних домов, а здесь, в городе, набирали жар белые камни улиц. Базарное утро кончалось. Оглушенные курортницы слонялись в чаду шашлыков среди яблок и рыбы. Резал баян. Безногий баянист в тельнике набирал неловкую дань у ворот. Один оглядел калеку, пожал плечами. Выходя с горстью тыквенных семечек, сплевывая в пыль их бледные облатки, опустил в черную кепку червонец. - Вот... - растрогался баянист. - Спасибо, браток!.. Человек стоял, чуждый жаре, сухощавый, в светлом с иголочки костюме и ярком галстуке. - Из моряков сам? - Нет. Сделай "Ванинский порт". ...Он вернулся с коньяком. Подстелив газету, сел рядом. Инвалид достал из кошелки стакан и четыре абрикоса. - Прими-ка. Выпил с чувством, прикрыв глаза. "Эх, дороги!.." - рванул. Человек слушал: "Амурские волны", "В лесу прифронтовом". - Сделай еще что-нибудь. "Таганку" можешь? Отмерили еще. Рукопожатие заклещили: - Виктор. - Гена. "Виктор"... победитель, значит... - пояснил. - Топчи землю крепче, победитель! - принял. - В точку, - налил себе ровно. - Чтоб руки не подвели, верно? - Руки-то служат покуда. - Баянист сплюнул, закурил. - Ты сам-то командировочный, или отдыхаешь здесь? - Командировочный. - А специальность какая? - Специальность? Научный сотрудник. Биолог. - Из Москвы? - Из Харькова, - улыбнулся легко. Звякнул в кепку гривенник. - А вот скажи мне, Виктор, такую вещь: ты с большим образованием человек, ученый, а вот пьешь со мной, сел рядом? - Да захотелось. Гена пересыпал мелочь в мешочек, оставив в кепке несколько монет. - И много выходит? - До червонца и больше. - Куда тебе - пьешь? - Мне для дела... - наставительно. - Какого дела?.. - плеснул остаток. Коньяк был крепок, да крепко жгло солнце, человек молчалив без жалости, и Гена скоро поведал свою историю, где была деревня на севере, красавица жена, новороссийский десант и много тяжких раздумий. Человек посоображал. - Бабе, значит, отсылаешь? - Жене, Витек. Жене. Витек посвистал. - Хочешь слово? Дуй к ней. - Неправильно. Обрубок... Я ж, Витек, первый парень был: работник, гармонист, чуб в золоте... Анька из всех самая. Поначалу-то... Позору - девки завидовали... - Ну так!.. - Со стороны... а в доме калека - обуза скорая. Ждать-то - иначе в представлении. Да более двадцати прошло - что ждать... Он установил баян: "Эх, дороги..." - А может, думает, сошелся я с кем. Так тогда не посылал бы... Хоть и из разных городов с людьми - чует, поди... А что я могу... Человек следил за движением чаек над бухтой. - Покой души за деньги имеешь?.. - спросил он. - Не имею, - сказал безногий, - и обиды моей тебе не достичь, хоть и поил ты меня. - Он вынул из кошелки заткнутую бутылку и налил молодого вина. - Обида... - Человек пожал плечами, выпив. - Не люблю просто, когда ....., - словцом выразил. - ....., - прошептал безногий... В молчании и зное, в охмелении глаза его вперились в свою даль. - Вот ты скажи, Витек, ты ж образованный, - заговорил себе тихо и быстро, - отчего ж запутанно все так... Ах, браток, как запутанно-то оно все! Получается вот: верность там, любовь, навязываться не желает - благородно выходит... по совести же вроде... И так оно! - да только это разве... Если б я, конечно, к ней сразу поехал. Так ведь думал же все, как тут не думать... дни и ночи все думал. Извелся; решусь, думаю, успокоюсь, - напишу тогда все, да и двину. А пока-то ничего не писал. Играть вот как-то пока сам стал. Деньги стали, значит - я ей-то деньги и послал пока; себя ни фамилии, ничего не указал. Молчал столько - так теперь подкоплю, сообщу все сразу, и поеду. Сам колеблюсь, конечно, иногда, сомневаюсь, но все же думаю: поеду, успокаиваюсь на этом, привыкаю к мысли, что поеду все же. Деньги пока еще послал. И вместе с мыслью этой привычной - время-то идет! - и жизнь моя мне привычная становится! Время-то идет! а я все откладываю - и привыкаю! Привыкаю!.. Да ехать же надо, подумаю! уж какой есть, нешто не примет? еще слезами умоется в счастье, что живой да вернулся. Руки у меня хваткие, соображение тоже имеется, - прокормимся. А то - как представлю жизнь эту жалостливую, - да хрен ли мне в этом, думаю... А сам это время все больше привыкаю!.. Деньги есть легкие, в обед выпил, утром похмелился, - душа наша матросская, когда мы сдавались! Так что я?.. работать уж и забыл, выпить есть с кем... подумаешь когда: а нравится ведь жизнь-то такая... вот страшно что - нравится! Щемит только: она-то ждет там, мучится... а самому-то и приятно в то же время, что вот ждет она и мучится... и жутко даже оттого, что приятно это... Хоть бы, думаю когда, разыскала как-то сама, увезла бы! - а ведь упирался бы еще, и благодарен был бы до гроба - а и куражился... И что за черт такой сидит - представишь, что делает она тебе как сам же хочешь - и что-то в душе сопротивляется! И себя жалко - и ненавидишь порой, и ее жалко - и тоже ненавидишь, что есть она на свете, любит еще поди, и опутана, связана душа любовью ее этой. Хоть бы, мечтаешь, был ты один-одинешенек на свете, и всем-то наплевать, и ни перед кем ответа держать не надо; вот душа-то свободна как птица была бы, вот было бы счастье-то! Да хоть бы, думаю когда, померла она, мне все легче стало бы; грустил бы в думах, и покой был бы душе, и облегчение. Хоть бы забыла меня совсем, совсем! А представишь так - и тоска-злоба наваливается: хочешь ведь, чтоб мучилась она по тебе - а сам же жизнь отдать готов, только б мучений ее этих не было! Как же это так человек-то устроен?.. Иногда кажется - все же я правильно, хорошо решил. Может, вышла она давно за хорошего человека, дети уж большие; на ней глаз многие держали. Счастья иногда просишь ей и плачешь... А зачем тогда я посылаю-то ей? Я здесь как собака, а она поплакала да забыла? - ну нет... злоба берет!.. А и обратно - ведь прожила б уж она как-то без денег моих, - зачем же я душу-то ей рву, о себе напоминаю?.. Да что ж теперь... свыкся, со всем свыкся. Это все поначалу больше... а дальше все по привычке становится. У меня ведь и кореша есть, и бабы тоже бывают; жизнь - она ведь у всякого жизнь. И только хочется все же, наверно, чтоб уверилась она, что нет уж меня давно на белом свете... чтоб успокоилась бы душа ее, - и моей бы тогда спокойней было. Он высморкался, вина выглотал, закурил... - Такую услугу я тебе могу оказать, - помолчав, сказал человек. - Ты чо? - Буду скоро в тех краях. Гена поморгал: - Да тебе что ж за охота?.. На пустеющих прилавках собирали непроданное и пересчитывали выручку. Движение с сетками и пляжными сумками почти прекратилось. - Говори - хочешь? - Ты всерьез, что ли?.. - Сделаю я тебе. Точку поставлю, - и определенность. Будет покой тебе, и ей будет. - Покой... Одна в жизни точка, - поделился Гена из своих истин, - остальное запятые все. Тот угол рта скривил. Из мягкого вагона он сошел на перрон северного городка в последних числах августа - в белом югославском плаще, с вкусно поскрипывающим польским чемоданом. Позавтракал в кафе на пустыре центральной площади. - Не поеду, - отрезал таксист. - Пять. - На перевал не вытяну. - Семь. - И обратно пустым. - Червонец. Разъезженная "Волга", верно, еле тянула подъем. Сосны на сопках уходили вдаль теряющими цвет волнами - от табачно-зеленого к сизому. Кричали сойки. Желтая морошка крапила мхи. С перевала открылся серый в блестках залив. Песчаные островки лучились соснами. Шофер опустил козырек от солнца. - Красиво, - сказал Виктор. Шофер жевал папиросу. Остановились в деревне у мостика. Соломинки неслись в ручье. Коза косила ясным глазом. Куры квохтали за забором. Велосипед косо катил под стриженым мальчишкой. Виктор остановил его за руль. - Прасол где живет, Анна Емельяновна? - Вон, в третьем доме. - Насупясь, мальчишка дергал велосипед. - Проводи-ка. - Она, наверно, на ферме. - Посмотрим. - Меня мамка послала, дяденька, - угрюмо сказал мальчишка. Виктор наградил его полтинником. В калитку мальчишка треснул ногой. - Тетя Аня-а! Тетя Аня! Спрашивают вас тут... Женщина вышла, вытирая руки о передник. - Здравствуйте, Анна Емельяновна. - Здравствуйте... - Меня зовут Гурча, Виктор Сергеевич. - Вы проходите, проходите, - заторопилась она. В комнате ("Простите, прибиралась я...") сели... Юнолицый Гена с заглаженным чубом был ответственно-суров на фотографии над кроватью с тремя подушками горкой. Виктор Сергеевич выставил на скатерть бутылку вина. Напряженно читая его взгляд, она стала механическими движениями собирать на стол. - Много лет все думал приехать к вам... - А... - Она сглотнула. - Устали, поди, с дороги... - Вы сядьте. Она подчинилась в отчаянии. Он налил стопки, посмотрел ей в глаза, на фотографию, отвел взгляд, вздохнул и кивнул коротко... - Гена, - сказала женщина и упала головой на стол. Она прихлебывала воду и аккуратно промокнула тряпочкой мокрое пятно на скатерти. Виктор Сергеевич загасил папиросу, встал со стопкой: - Светлая его память... Спокойная слеза затихла на ее подбородке и упала. Он помолчал и кашлянул для разговора. - Вы расскажите, - произнесла Анна Емельянова тоскуя и томясь. Он заговорил с паузами, затягиваясь глубоко, приопуская веки. - ...И когда зашел на катер второй раз пикировщик, - жал он, - раненые, лежим рядом... И дали мы с ним тогда слово друг другу, - крепко выделил, - матросское фронтовое слово дали: живой кто останется - не забудет другого и волю его последнюю исполнит. Рассказ его был краток. Женщина слушала с обескровленным неподвижным лицом. - Вы ешьте, - сказала она и вышла. Он выпил и закусил. Кот приблизился, потерся об ноги. Он поднял его за шкирку. - Вот так, - сказал он коту и подул на него. Женщина вернулась с сухими глазами. - Не верю я вам, - сказала она. - Неправда это все. Я ведь чувствую. Он специально прислал вас. Где он? Ах ты черт. Ай да баба! Знал Гена, кого выбрать. Виктор Сергеевич покачал головой. - Милая Анна Емельяновна... Правда. Я работаю в Коломне, представителем завода по эксплуатации электровозов, - мягко объяснил. - Получаю много, жизнь в командировках, - вот и посылал иногда. - Да зачем же, зачем!.. Лучше б вы не приезжали... Ветер отдувал занавеску. - Простите меня... - проговорила она наконец. - Ничего. - Нет, вы простите. Да и... я ведь вам всю жизнь обязана. Не отблагодарить. А сказали вы правду. Я знаю, правду. Да только... Ведь ждала. Двадцать два годочка все ждала. Жила этим. И теперь уж не перестану ждать, сколько осталось мне. Знаю, - а не могу не ждать. - ...Мы за то воевали, чтоб жизнь была счастливая. - И деточек у нас не было... - У меня тоже нет детей. - Вы что же, не женаты? - Женат. Он не спеша с папироской по дороге, перекидывая с руки на руку легкий чемодан. - Удружил, - усмехался. - А хрен его знает. Два дня поревет, а там привыкнет - легче станет. Полная определенность. Крути не крути, раз все ясно - точка. Полбанки с тебя, Гена. Собирал малину с придорожных кустов. Спустился к заливу. Раздевшись, вошел в жгучую воду, отмахал туда-обратно. Ухая, растерся - поджарый, в отметинах. Попутная машина подкинула его до города. - Опять к нам? - улыбнулась официантка в кафе. - Моя славная, - подмигнул. - Два бифштекса, бутылку "три звездочки" и плитку шоколада. Когда принесла, шоколад пододвинул ей. - Спасибо, - мотнула она завитушками. - После работы свободна? - А быстрый вы. - Быстрый, - подтвердил он. Он сидел до закрытия, слушал музыку, еще заказывал: угощал соседей. - Анечка, будешь ждать меня двадцать два годочка? - в сгустившемся гомоне подсек официантку. Она сделала глазки: - Пьете вы много. - Ничего, - сказал он. - Я умею. - Это вы все умеете. Из погасшего кафе они вышли под руку в половине первого. Их ждали. - Что, - весело оскалил Гурча золотые зубы, - поговорить надо? - Догадливый, - порадовался передний, столб. - Разойдемся миром, ребята, - сказал Гурча. - Конешно разойдемся. Морду тебе набью и разойдемся, ты не бойсь. А с тобой, Анька, разговор отдельно, шкура дешевая. - Те-те-те, - поцокал Гурча и ударил правой. Столб согнулся и лег на землю. - С дороги! Трое насели разом в беспорядочном махании. Он отпрыгнул к витрине. Плюнул в лицо - лягнул в пах - один скорчился под ногами. - Калечить буду... - прорычал Гурча. Длинный вставал. Слева кряжистый нацелил мощный кулак - он уклонился - загремела обсыпаясь витрина - отскочил. - Все, падла... - длинный достал нож. Четвертый, придвигаясь, пристраивал на руке кастет. Гурча качнулся влево-вправо согнувшись, с криком прыгнул вбок, пятерней ткнув ему в глаза. Милицейский свисток рассверлил слух. Быстро придвигался топот. Гурча побежал вдоль стены к черному проходу между домами, но брошенный с шести шагов вдогонку самодельный литой кастет попал ему в затылок, и он с маху распластался на асфальте, раскинув полы белого плаща, подломив под себя левую руку и выбросив вперед правую с золотым перстнем на мизинце. Ночью он сидел в камере на нарах, осторожно трогал разбитый затылок. Зло затягивался добытым чинариком. "Так сгореть, - щурился, аж скулы сводило в презрении... - Подрывать отсюда, пока не расчухали. Запросы, идентификация, тра-та-та, мотай чалму: семь отсидки, да три за побег, да здесь довесят. Пришить-то ничего не сумеют - вот уж шиш, чисто все; мало и так не будет. Эть твою, не было печали. Ну как сопляк, как фраеришка. И за каким хреном? Не-ет, подрывать отсюда".

все книги автора